Текст книги "История России в лицах. Книга третья"

Справедливости ради следует отметить, что всю имевшуюся у него волю Алексей Михайлович направлял тогда на ведение многолетних внешних войн. Когда в 1653 году Боярская Дума окончательно решила вопрос о присоединении Украины, пришлось начинать войну с Польшей, которую желание украинцев объединиться с Россией по понятным причинам совершенно не устраивало. Русские войска во главе с самим царем двинулись к границе. Общему успеху московского оружия способствовало то обстоятельство, что воевали по новому образцу: земли не разоряли, население не притесняли, а все, кто не хотел переходить на службу к Алексею Михайловичу, могли беспрепятственно отъезжать в Польшу.

В результате царю охотно присягал не только простой народ, но и значительная часть шляхты, имевшая богатые поместья. К концу июля сдались Дорогобуж, Невель, Белая, Полоцк, Рославль, Мстиславль, Дрисна и Друя. В августе поляки оставили Оршу, Глубокое, Озерницу, Гомель, Могилев, Чечерск и Пропойск. Одновременно шла осада Смоленска, который сдался к концу сентября.

В 1655 году успехи русской армии продолжились. Взяты были между прочим Минск, Вильно, Ковна, Гродно, Туров и Пинск. Но положение осложнилось, когда в войну вступил шведский король Карл Х Густав. Он быстро овладел всею Великой Польшей, которая признала его королем, взял Варшаву и Краков, а затем посягнул на Литву и Белоруссию, занятые уже русской армией.

В мае 1656 года последовало объявление войны Швеции, и 15 мая Алексей уже выступил в новый поход. 5 июня он покинул Полоцк и вошел в Ливонию. Начало похода было удачным – взяли Динабург, Кокенгаузен и Дерпт. Но под Ригой русская армия застряла прочно и дальнейшее завоевание Ливонии пришлось прекратить. Более того, по заключенному в 1661 году Столбовскому мирному договору все уже захваченное пришлось вернуть шведам.

Вернуть полякам, увы, тоже пришлось достаточно много из завоеванного: Гродно, Могилев, Вильно. Алексей Михайлович утешился тем, что под его руку окончательно отошла вся левобережная Украина, что было закреплено мирным договором 1667 года. И еще тем, что в его царствование как-то незаметно была присоединена к России и вся огромная Сибирь до берегов Тихого океана и границ Китая, о чем историки пишут скупо и неохотно. Хотя по масштабам присоединенных территорий это чуть ли не в десять раз превышало все последующие завоевания Петра Первого.

Однако «воссоединение Украины с Россией» происходило далеко не так гладко, как традиционно писали советские историки (российские же предпочитали этой темы и вовсе не касаться: до 1917 года – за отсутствием интереса к этой проблеме, после 1992 года – из-за сложной политической обстановки). Если сёла и города Малороссии радовались переходу под руку московского царя и даже говорили казацким старшинам: «Теперь нас Бог избавил от вас, – не станете вперед грабить и разорять нас», то казаки, особенно их старшины, этого ликования не разделяли, а «московитов» жаловали ничуть не больше польских панов.

Убийство в Запорожье московского посла, направлявшегося в Крым, стало детонатором для казацкого мятежа. Старшины приняли решение присягнуть… турецкому султану, призвать на помощь крымских татар и выгнать из городов московских воевод. 120 человек погибли от казацких сабель, еще больше – угнано в рабство. Турецкий султан Мехмет IV решил принять Малороссию в свое подданство, чем нарушил притязания на Украину и Польши, и Москвы, и вместо новых земель приобрел новую войну на два фронта… В этой войне особенно отличился коронный гетман Ян Собеский, который и был избран в короли под именем Яна III.

В августе 1674 турецкое войско и татарская конница прошли по Украине, страшно опустошив её и беспощадно истребив десятки тысяч жителей от мала до велика. Эта «турецкая помощь» переполнила чашу терпения простого народа, который стал массово переселяться на левый берег Днепра – «под руку Москвы».

Таким образом «воссоединение Украины с Россией» имело еще и совершенно неожиданные и крайне неприятные для России последствия: появился новый враг – Османская империя, которой в те времена боялась вся Европа. Европейские дипломаты наперебой стали предлагать Алексею Михайловичу заключить военно-политический союз против турок, и их предложения были приняты весьма благосклонно.

Вот когда начались достаточно активные отношения с европейскими государствами, а вовсе не в процессе «прорубания окон». Русские люди постепенно знакомились с европейскими порядками и культурой, поскольку в Москву едва ли не каждый месяц приезжали посольства из разных стран, а царь и сам довольно часто отправлял посольства: в Италию, Францию, Испанию, пытался установить с ними дружественные и союзнические отношения.

Так что еще во время царствования Алексея Михайловича в России определились два направления: западническое национально-консервативное. Государь не присоединялся открыто ни к тем, ни к другим: в какой-то степени он был передовым человеком, но в то же время оставался чисто русским и православным.

Зато Алексей Михайлович много сил и времени уделял военной реформе. Осудив старое, но не будучи пока в состоянии создать необходимое новое, государь готовил почву для максимально безболезненного перехода к армии нового образца. С этой точки зрения, царствование отца существенно облегчило сыну его грандиозные преобразования.

На сближение с «западниками» царя невольно подтолкнула и его вторая женитьба. Через три года после смерти царицы Марии Ильиничны, в 1672 году Алексей Михайлович встретил в доме своего друга – думного дворянина Артамона Сергеевича Матвеева – его воспитанницу: Наталью Нарышкину. Красивая, стройная, непринужденно-живая в общении, она была прямой противоположностью степенно-благочестивой Милославской.

Матвеев интересовался науками и тяготел к западной культуре. Он регулярно устраивал в своем доме приемы для иностранцев. Именно среди иноземцев он нашел себе жену Марию Гамильтон, дочь шотландского роялиста, покинувшего Британию после казни короля Карла Первого. Матвеевы старались придерживаться европейского образа жизни. На стенах у них висели не только иконы, но и картины и зеркала; в шкафчиках красовался восточный фарфор, в комнатах стояли часы с мелодичным звоном. Матвеев изучал алгебру и проводил в самодельной лаборатории химические опыты, а в его домашнем театре давались концерты и ставились пьесы. Жена его была последовательницей европейской моды и в отличие от московских жен свободно появлялась среди гостей – мужчин и вела светские разговоры.

На одном из таких вечеров царь Алексей и заметил 19-летнюю Наталью. Для молодой девушки того времени она была хорошо образована, к тому же, наблюдая за своей приемной матерью и помогая ей, она научилась занимать гостей-мужчин. Произошла банальнейшая вещь: государь, которому уже перевалило за сорок, влюбился, как мальчишка в «худородную» девицу и сделал ее своей законной супругой.

Прежде, до второй женитьбы царя, существовал суровый приказ, запрещающий подданным танцевать, участвовать в различных массовых игрищах, петь и играть на музыкальных инструментах даже во время свадебных пиров. Единственным развлечением для царевен, кроме церковных служб, было рукоделие в тереме, да качели в маленьком садике под окном. С маменькой, женщиной строгих правил, не забалуешь.

Но во время свадьбы царя с Натальей Кирилловной играл оркестр, и непривычные западные мелодии смешивались с русскими напевами хора. После свадьбы, чтобы порадовать молодую жену, царь стал поощрять сочинение пьес и велел соорудить сцену в пустовавшем боярском доме в Кремле; было подготовлено первое представление на библейский сюжет, которое состоялось в присутствии царской семьи.

Царевнам бы радоваться, что их заточение кончилось – ан, нет. То есть развлекались-то они с удовольствием, но мачеху – их ровесницу – ненавидели люто, тщательно скрывая эту ненависть от царя-батюшки. Тот, хоть и прозывался Тишайшим, в приступах гнева бывал крут до жестокости, боярам бороды рвал, а родную дочь вполне мог за косы по полу отвозить. Приходилось терпеть.

Кстати, любовь к довольно жестоким забавам Петр Первый унаследовал именно от родного батюшки. Вот, например, что писал близкому человеку сам царь об одной из своих безобидных, как ему казалось, забав во время пребывания в селе Коломенское:

«Извещаю тебя, што тем утешаюся, што стольников купаю ежеутро в пруде… кто не поспеет к моему смотру, таки того и купаю, да после купания жалую, зову их ежедень, у меня купальщики те ядят вдоволь, а иные говорят: мы-де нароком не поспеем, таки-дe и нас выкупают да за стол посадят; многие нароком не поспевают».

Замечу: дело было зимой, так что купальщикам поневоле шутка царя вряд ли казалась особо забавной. Но не только угодливо смеялись – норовили нарочно опоздать, дабы государь «свою утеху имел». Да к тому же еще честь попасть к царскому столу… Словом, от желающих заняться моржеванием отбою не было.

Среди всевозможных развлечений, ровно через девять месяцев после свадьбы молодая царица родила сына, нареченного Петром, через год – дочь Наталью, еще через год – дочь Феодору. Но в делах престолонаследия рождение у царя сына от второй жены ничего не изменило: в 1674 году Алексей Михайлович объявил своим наследником четвертого сына от первого брака – болезненного и недалекого Федора. А ведь был еще и пятый сын, «головой скорбный» Иоанн. И бешено честолюбивая дочь Софья.

Но Алексей Михайлович о будущем не задумывался, наслаждался молодой красавицей-женой и спокойной, налаженной жизнью. Государь дорожил царским величием, стремился придать ему как можно больше блеску и пышности: на выходах его сопровождали бояре, разные придворные чины и рынды в роскошных уборах, у трона стояли драгоценные павлины – византийская еще затея, яства вкушали с золотой посуды, пили из драгоценных кубков. При этом государь был рачительным хозяином, вникавшим в жизнь своих подмосковных вотчин. Доходы дома Романовых при нем выросли втрое.

Алексей Михайлович первым принял титул «Царь, Государь, Великий Князь и всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец». С первых же лет своего царствования он стремился сделать Кремль, уже тогда видимый за много верст, «восхищающим взор красотой и величием, множеством куполов, сверкающих золотом». В царском дворце он распорядился оклеить стены позолоченной кожей; вместо традиционных русских лавок – поставить стулья и кресла «на немецкий и польский образец».

Всех иноземцев поражало величие московского двора. «Двор московского государя, – говорил английский писатель Карлейл, посещавший Москву, – так красив и держится в таком порядке, что едва ли найдется хоть один из всех христианских монархов, который превосходил бы в этом московского. Все сосредоточивается около двора. Подданные, пораженные его блеском, приучаются благоговеть пред ним…».

Увы, такой жизни Алексею Михайловичу было отпущено менее пяти лет. В январе 1676 года он скончался, достигнув всего лишь 47 летнего возраста. Ничем серьезным царь не болел и одной из причин его ранней кончины считали чрезмерную тучность. Несмотря на деятельную жизнь, страстную любовь к охоте и ревностное исполнение постов, Алексей Михайлович к концу жизни даже по московским меркам считался очень дородным.

Даже смерть Тишайшего царя была идеальной с точки зрения древнерусского благочестия. Почувствовав упадок сил, Алексей Михайлович благословил на царство своего сына Феодора. Затем он приказал выпустить из тюрем всех узников, освободить из ссылки всех сосланных, простить все казенные долги и заплатить за тех, которые содержались за долги частные. Приняв таинство Соборования, и причастившись Святых Христовых Тайн, он стал спокойно ожидать кончины.

На другой день три удара в колокол Кремлевской звонницы возвестили народу о смерти Тишайшего царя, самого доброго из всех русских царей. Своим сыновьям самодержец передал в наследство мощное государство, признанное за рубежом. Одному из них – Петру I Великому – удалось продолжить дело отца, завершив формирование абсолютной монархии и создание огромной Российской империи.

Но это – уже совсем другая, новая, история.

Забытый царь

Вы полагаете, что замалчивание исторических фактов и их подтасовка – явление, возникшее в двадцатом веке? Когда в России все разрушали до основания, а затем… не знали, что делать с этими руинами? Ошибаетесь: все началось за три века до этого, когда понадобилось срочно узаконить воцарение… Петра Первого. Ибо сей отрок занял отцовский престол, мягко говоря, вне очереди.

Конечно, огромную роль в этом сыграла его сводная сестра, царевна-правительница Софья, которой так не терпелось самой стать царицей, что она перегнула палку и восстановила против себя слишком многих родовитых бояр. Но и сами бояре были не лучше, во всяком случае, после того, как скончался один из старших сводных братьев Петра царь Федор Алексеевич.

Забытый царь… Не недругами был забыт, а самими Романовыми. Которые вспоминали его редко и крайне неохотно. А для большинства далеких от истории людей, подозреваю, царь Федор Алексеевич – фигура абсолютно неизвестная. Ведь если следовать сведениям из исторических романов, престол после отца унаследовали двое – младший сын от первой жены Иван и старший сын от второй жены – Петр. А поскольку оба еще как бы не вошли в нужный возраст, то над ними посадили царевну Софью – регентшу-правительницу…

Стоп. Давайте спокойно и беспристрастно рассмотрим события, которые происходили на Руси после смерти царя Алексея Михайловича Тишайшего. И при этом условимся, что не будем заглядывать в исторический роман Алексея Толстого: слишком уж часто «красный граф» выдавал свое желаемое за историческое действительное единственно с целью возвеличить фигуру Петра. Оттого и Софья у него – только похотливая, жаждущая власти самка, и царица Наталья – дурища непроходимая, старозаветная боярыня, и царь Иван – чисто декоративная фигура. И все это, мягко говоря, неправда, а если называть вещи своими именами – вранье. То есть, простите, вдохновенное творчество.

Вечером 29 января 1676 года отошел к Господу царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, муж двух жен и отец четырнадцати детей. Не будем считать дочерей, тем более что о Софье написано уже предостаточно. К моменту смерти государя в живых оставались два его сына от брака с Марией Милославской – Федор и Иван, и сын от второго брака с Натальей Нарышкиной Петр. Первому шел пятнадцатый год, второму – одиннадцатый, третьему едва исполнилось четыре года.

Тело отца еще не успело остыть, как Федора Алексеевича с великим почтением обрядили в царские одежды, усадили в Шапке Мономаха на парадный трон и дали в руки державу и скипетр. Скорее, скорее, скорее… Только бы избежать смуты из-за столкновения двух могущественных боярских кланов – Милославских и Нарышкиных, побыстрее присягнуть новому законному царю и вздохнуть с облегчением: настало на Руси новое царствование.

Что же заставляло бояр и духовенство так торопиться: наследник-то был всенародно объявлен Церкви, двору и народу в качестве преемника отцовского самодержавия за несколько лет до этого вечера? На всякий случай при этом были еще розданы богатые пожалования дворянству, а по городам и весям разослана «объявительная царская грамота». Что мешало Федору Алексеевичу так же мирно и в благолепии принять бразды правления после скончавшегося батюшки, как это было после смерти его деда – благоверного государя Михаила Алексеевича? Тоже, кстати, воцарившийся в достаточно юном возрасте.

Слухи. Слухи, которые заполонили Первопрестольную чуть ли не мгновенно: первый министр, боярин Артамон Сергеевич Матвеев, родственник овдовевшей царицы Натальи Кирилловны, вознамерился посадить на престол ее сына – малолетнего царевича Петра Алексеевича. Ибо мальчишка был на диво здоров, в отличие от своих сводных братьев, неспособных, по мнению Матвеева, править государством. А вот Петр Алексеевич – при помощи и поддержке, разумеется, самого Матвеева и его близких – это как раз то, что нужно России. Хватит уже державе болезных государей!

Вроде бы все верно. Здоровье у Фёдора Алексеевича было далеко не богатырское. Часто опухали ноги, мучило сильное сердцебиение… Впрочем, если учесть, что у царевича с двенадцатилетнего возраста был серьезно поврежден грудной отдел позвоночника, особого дива тут не было.

«…будучи на тринадцатом году, однажды собирался в пригороды прогуливаться со своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь; Федор сел на нее, хотя быть возницею у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но скакала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всею своею тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он чувствует беспрерывную боль в груди и спине».

От этого его и лечить-то никто не пытался. Сейчас можно строить только догадки о том, какое серьезное внутреннее повреждение получил царевич. А ведь именно оно в конечном итоге, и привело к его преждевременной кончине.

Главным было, конечно, то, что, будучи сыном простого дьяка, Матвеев звание боярина получил лишь в конце 1674 года, что, разумеется, выводило из себя старобоярские семьи, ведущие свои родословные если не от самого Адама, то уж точно от Рюрика или Гедемина. Но придрались, разумеется, к другому: Аптекарский приказ, возглавлявшийся как раз Матвеевым, поставлял государю «лекарствия разные», от которых облегчения никак не наступало. Да и Матвеев, в обязанности которого входило пробовать снадобья, прежде чем давать их царю, от этой обязанности почему-то всячески уклонялся.

Матвеев был удален с этой должности и отправлен в ссылку, а царскую медицину возглавил представитель высшей родовой знати, пользовавшийся всеобщим доверием, – боярин Никита Иванович Одоевский. Через неделю новый глава Аптеки созвал, как сейчас сказали бы, консилиум шести ведущих медиков страны.

Обследование Федора Алексеевича показало, что «ево государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи (так!), но от его царскаго величества природы… та-де цинга была отца ево государева… в персоне». Хроническая болезнь дает сезонные обострения, – заявили доктора, лекари и фармацевты, – которые купируются с помощью внутренних и внешних укрепляющих средств, «сухой ванны», мазей на царские «ношки». Полное излечение возможно «только исподволь, а не скорым времянем».

Поясню, царь болел… цингой, а точнее, страдал сильным авитаминозом – как и отец его, и дед. Давать государю хотя бы ломтик лимона к чаю никому в голову не приходило, да и сырые овощи-фрукты кушать столь высокой персоне как бы невместно было. И вообще в тогдашней России цинга, вернее, то, что так называли, считалась «благородной болезнью».

Бояре вздохнули с облегчением – недуг при соответствующем уходе был не смертелен, в конце концов, Алексей Михайлович жил с ним и царствовал долгие годы, был любителем охоты с ловчими птицами и борзыми, а в случаях душевной тоски ходил с рогатиной на медведя. Да и с семейной жизнью проблем как бы не возникало.

Юноша Федор Алексеевич был, конечно, послабее и поизнеженнее, но воспитан на физических упражнениях, как истинный царевич дома Романовых. Правда, охоту не слишком жаловал, но был заядлым лошадником – с того самого момента, когда его посадили на игрушечного деревянного коня. Вступив же на престол, полностью сменил руководство Конюшенным приказом, выписывал производителей из Западной Европы и не стеснялся даже выменивать коней у иноземных послов!

«Как отец сего государя, – писал о Федоре В. Н. Татищев, – великой был (охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей великой был охотник. И не токмо предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, розным поступкам оных обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Чрез что в его время всяк наиболее о том прилежал к ничим более, как лошадьми, не хвалилися!»

Как-то не очень монтируется с традиционным образом царя Федора, вечно соблюдающего строгий постельный режим под неусыпным надзором любящей старшей сестрицы. Тем паче, что правил Федор Алексеевич отнюдь не из постели, а очень даже с трона и весьма активно, а о Софье в документах того времени и вовсе не упоминается.

Кроме того, Федор постоянно совершал верховые поездки верхом по окрестностям Москвы (если только очередной приступ «цинги» не мешал). Наряду с лошадьми с раннего детства Федор Алексеевич увлекался стрельбой из лука. Это был настоящий спорт со своими правилами и детально разработанным инвентарем. Сохранились грамоты с перечислением изготовленных для царевича Федора и дюжины его товарищей-стольников десятков луков разных типов и многих сотен стрел нескольких разновидностей, мишени для комнатной и полевой стрельбы, с подставками и «влет».

Ничего себе игрушки для хворого юноши!

После воцарения Федор Алексеевич не отказался от любимой игры. Например, шестнадцатилетний государь «в походе за Ваганьковом изволил тешиться на поле и указал из луков стрелять спальникам… Пропало в траве и переломали 33 гнезда северег» (то есть тридцать три связки по двадцать пять стрел определенного вида).

Стрельба смыкалась с военными играми (!) вроде перестрелки через Крымский брод на Москве-реке, месте давних сражений с ордынцами. Шахматы, свайки, мячики и прочие обычные мальчишечьи игрушки были у Федора Алексеевича не в почете: он со товарищи предпочитал «играть» шпагами и тесаками, пистолетами и ружьями, булавами, копьями, алебардами, медными пушечеками (стреляли не хуже настоящих), знаменами, барабанами, литаврами – все, как в настоящем войске с неизбежными при этом травмами и увечьями товарищей по этим недетским играм.

Так что забудьте каноническую версию о том, что первый русский царь, с малолетства обожавший играть «в войнушку», был Петр – впоследствии Великий. Знаете, кто привил Петру Алексеевичу вкус к военным потехам? Старший брат-царь! Он с большим знанием дела распорядился об оборудовании Потешной площадки при комнатах своего младшего брата и крестника царевича Петра: с военным шатром, воеводской избой, пахотными рогатками, пушками и прочим воинским снаряжением.

Сохранились документы и об этом, жаль только, что ими практически никто не интересовался. Вот и получается, что Пётр, тихо живший под крылом маменьки в тереме, вдруг ни с того, ни с сего возненавидел своих мамок и нянек и начал устраивать «потешные забавы со стрельбой». Вот проснулся однажды утром – и понеслось.

Да, и как же Софья-то, которая, если верить историческим романам, со смерти батюшки встала «у руля» на бессменную вахту при «хвором братце»? А очень просто: в правление Федора Алексеевича все его сестрицы смирно сидели по теремам, и только Софье Алексеевне, любимой сестре, время от времени дозволялось навещать братца и беседовать с ним о делах государственных. Да, ценил Федор Алексеевич советы умной «царь-девицы», не отмахивался от них, но и только. Остальное – легенда, ибо никогда царь Федор не был послушной марионеткой в руках властолюбивой царевны. Властолюбия у него самого хватало, даже с избытком.

(Не кисла и не дремала Россия, в ожидании прихода «великого реформатора». Это даже не неправда, а сознательная и целенаправленная ложь, призванная оправдать узурпацию трона Петром. С той же целью и законного наследника престола, царевича Ивана Алексеевича, сразу после кончины Федора нарекли «слабоумным». Хотя он до самой смерти своей исправно сидел на троне рядом с младшим сводным братом и ложку в ухо отнюдь не нес. Но об этом – позже).

Например, еще одной страстью государя Федора Алексеевича было строительство. Сохранились его личные распоряжения о строительстве пятидесяти пяти объектов в Москве и дворцовых селах, каждому из которых царь дал точную архитектурную характеристику «против чертежа». Указы о срочных работах на новых объектах отдавались семь – девять раз в месяц, причем в Москву неоднократно вызывались каменщики и кирпичники из других районов.

«Кремлевский дворец, включая хоромы членов царской семьи и дворцовые церкви, мастерские палаты (начиная с Оружейной), комплекс зданий приказов – все было перестроено и возведено вновь в царствование Федора Алексеевича, соединено галереями, переходами и крыльцами, богато и по-новому изукрашено. Пятиглавые каменные храмы на Пресне и в Котельниках, колокольня в Измайлове, ворота в Алексеевском, два каменных корпуса под Академию на Никольской и еще десятки каменных зданий были результатом трудов юного государя», – отмечал один из иностранных посланников того времени.

При всех этих «хоромах» были разбиты сады, в том числе, и огромный висячий, обустроена общая система канализации Кремля. Даже в Версале ничего подобного не наблюдалось! Кроме того, государь повелел устроить в самом большом саду проточный пруд десять на восемь метров и запустить туда… потешный кораблик. Интересно, не со сводного ли братца брал впоследствии пример Петр, «царь-мореплаватель»? Он ведь частенько играл на этом пруду с корабликом.

Да-да, царь Федор Алексеевич, в отличие от всех остальных Милославских, сводного братика любил по-настоящему, а вдовую мачеху Наталью Кирилловну почитал и уважал, а отнюдь не шпынял, как другие его родственники. Кстати, Милославские пожелали отселить «медведицу с медвежонком» куда-нибудь подальше от Кремля вообще, но Федор Алексеевич категорически это запретил. Внутренне благородство – еще одна черта, которой могли похвастаться далеко не все российские государи. Мягко, но упорно царь стоял на своем, не позволяя боярам своевольничать.

Тогда те пошли ва-банк: В 1677 году братья царицы-мачехи Иван и Афанасий Нарышкины по ложному обвинению в подготовке убийства Федора Алексеевича были приговорены боярской Думой к смертной казни. Но царь лично заменил казнь недалекой ссылкой, по-видимому, только для того, чтобы не доводить дело до «большого лая» с Думой. Не любил Федор Алексеевич конфликтов и по возможности их избегал, равно, как и голос повышал чрезвычайно редко. Но всегда – крайне эффективно.

В этой связи довольно нелепо выглядит утверждение историков XVIII и XIX веков о том, что юный царь «хилаго телосложения, слабаго здоровья… совершенно болезненный человек… имел власть лишь номинально… от имени осьмнадцатилетнего, слабаго и больнаго Феодора… правили… иные лица».

Основа этой версии была зафиксирована еще в труде английского историка Крюлля, ссылающегося на сведения, полученные от одного из участников петровского «великого посольства». Еще бы приближенные Петра стали восхвалять его предшественника, когда уже негласно считалось: все новое в России началось с «Питера, плотника саардамского».

Начало переписыванию истории и созданию легенды было положено, таким образом, спустя считанные годы после кончины царя Федора Алексеевича. В чеканном виде позиция, завоевавшая господство в общественном сознании на века, была сформулирована уже в конце 1730-х годов Крекшиным и Голиковым в их «Своеручных записках». Они находятся в открытых архивах.

Позже историк Соловьев постарался тщательно отделить преобразования Федора от деяний Петра, дабы не нанести ущерб легенде о великом императоре. «От слабого и болезненного Федора, нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы и все торопить личным содействием; Федор был преобразователем, во сколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».

Как сказал бы в аналогичном случае один из главных героев булгаковского романа:

– Вранье. И интереснее всего в этом вранье то, что оно – вранье от первого до последнего слова.

Впоследствии два других видных историка – Костомаров и Иловайский – не рискнули вообще касаться этой темы, обойдя ее не слишком внятной скороговоркой. Такие ученые, как Татищев и Миллер, пытавшиеся взглянуть на деяния Федора по возможности объективно, вообще, как потом выяснилось, писали «в стол» (сочинение первого издано в 1966 году, второго – не опубликовано до сих пор).

Французские ученые М. Левак и Н. Леклерк, осмелившиеся в начале девятнадцатого века издать брошюру о том, что «просвещение и поправление Федора было предпочтительнее петровского», получили гневную отповедь «Русского вестника» за то, что, «единодушно выхваляя царя Федора Алексеевича… наполняют свои сочинения клеветой на отечественные наши летописи ухищренным витийством и нелепыми бреднями».

А нечего соваться в чужую историю! Мы сами знаем, кто великий начинатель и реформатор, а кто шесть лет в постели в лежку пролежал, недомогая разными хворями.

А между тем, стоит почитать хотя бы парочку свидетельств современников, как становится ясным очень показательный факт: при Федоре Алексеевиче не было первого министра: государь правил единолично, государственные печати не доверял никому и решения частенько принимал именно самодержавно.

Крупнейшие государственные деятели того времени – Одоевские – ведали всего двумя незначительными приказами. Центр тяжести конкретных государственных решений переместился в Думу, о чем Федор Алексеевич заявил уже на третий день царствования со свойственной его именным указам энергией и лаконичностью:

«Боярам, окольничим и думным людем съезжаться в Верх в первом часу (то есть с рассветом) и сидеть за делы».

Для ускорения работы часть дел государь он рассматривал лично. Чтобы далеко не ходить за примером, на пятнадцатый день царствования Федор Алексеевич повел настоящую борьбу против садистского обычая – бесконечного предварительного следствия и тюремного мучительства. Еще безбородый юноша именным указом повелел «…ныне и впредь решать дела всех подвергнутых предварительному заключению в Разбойном приказе без промедления и колодников свобождать без всякого задержанья», а дела, которые судьи не могут решить быстро, докладывать ему самому.

Ни до, ни после Федора Алексеевича ничего подобного на Руси не случалось.

Еще одной особенностью этого царствования, о которой историки тоже обычно умалчивают, было искоренение «праздничных» пожалований чинов (в связи с коронацией, женитьбой, рождением сына и т. п.) родственникам и фаворитам. Боярство жаловалось соответственно знатности рода, военным заслугам, роли в дворцовом управлении и лишь в последнюю очередь – благодаря личной близости к государю.

Именными указами Федор Алексеевич впервые в России установил единое время работы от бояр-судей до подьячих: пять часов с рассвета и пять часов перед закатом. В 1680 году разбросанные по разным приказам финансовые дела были объединены в Большой казне.