Текст книги "История России в лицах. Книга третья"

Семирамида Севера

Во второй половине восемнадцатого века на севере Европы взошла ослепительная звезда необыкновенной женщины, новой русской императрицы Екатерины Второй, которую поэты славили под именем «Северной Семирамиды», а философы гордились честью лично переписываться с нею. С ее именем русская армия одерживала громкие победы во всех сражениях, она вывела Россию из хаоса смутных и шатких времен и наметила путь к дальнейшему процветанию.

Но эта великая русская государыня, эта женщина, пред которой склонились остальные державы, эта «царица-матушка», чтимая миллионами российских людей, изначально была… всего лишь неизвестной немецкой принцессой, волею случая попавшей в Россию, волею случая вознесенной на престол, но собственной стальной волей придавшая ему неведомый доселе блеск и величие.

Последняя самодержица российская, давшая свое имя целому веку…

Второго мая 1729 года в небольшом германском городке Штеттин у герцога Христиана-Августа Ангальт-Цербстского и его супруги Иоанны-Елизавета, урожденной принцессы Голштинской, родился первый ребенок. В письме прусскому королю, датированном вышеуказанным днем, герцог сообщает о рождении дочери. Это – непреложный факт. Однако впоследствии некоторые биографы, а следом за ними и историки стали приписывать отцовство… самому прусскому королю Фридриху, который тогда был еще шестнадцатилетним наследным принцем. С ним молодая герцогиня Ангальст-Цербстская действительно часто встречалась в 1728 году – но и только.

Иоанна-Елизавета к тому же часть этого года провела в Париже, поэтому отцом Екатерины считали и русского вельможу Ивана Бецкого, незаконного сына князя Трубецкого, который находился там при русском посольстве. «неопровержимым доказательством» его отцовства является, по мнению некоторых историков, то, что императрица Екатерина очень почтительно относилась к этому вельможе и, посещая его – уже прикованного годами и недугами к инвалидному креслу, целовала ему руку.

Ни с Фридрихом Великим, ни с Иваном Бецким у Екатерины не было ни малейшего физического сходства. Принц Христиан-Август, ее законный отец, никогда в своем отцовстве не сомневался, хотя был разочарован тем, что его первенец – девочка. И хотя впоследствии супруга родила ему желанного сына, Ангальт-Цербстский дом перестал существовать в 1793 году – его мужское колено пресеклось. В истории же его имя сохранилось лишь благодаря Софии-Августе-Фредерике, или просто – Фикхен, Фике для домашних.

Вскоре после ее рождения родители ее переселились в штеттинский замок: герцог, состоявший на службе у прусского короля, и уже получивший чин генерал-майора, был назначен командиром пехотного полка, расквартированного в Штеттине. На улицах этого города и играла с другими детьми маленькая Фике, причем никому из ее приятелей и приятельниц в голову не приходило величать ее по титулу. Зато когда матери этих детей посещали замок, Фике почтительно целовала полу их платья.

Тем не менее, маленькая принцесса получила вполне приличное образование. Помимо гувернантки-француженки, можно назвать капеллана-француза, француза – учителя чистописания и двух немцев – учителей немецкого языка и музыки. Впоследствии Екатерина вспоминала первых воспитателей своей юности с чувством умиленной благодарности. Гувернантка – некая мадемуазель Кардель – давала ей читать Расина, Корнеля и Мольера, а помимо этого передала склад своего ума – чисто парижского, живого и непосредственного.

Мать воспитывала старшую дочь по своему разумению – пощечинами по поводу и без оных, повинуясь «не разуму, а настроению», а главным образом – своему вздорному характеру, типичному для представительницы нескольких поколений германских мелких князьков: склонность к интригам, лжи, простейшим инстинктам, мелкое честолюбие. После того, как Фике стала Великой российской княгине, мадемуазель Кардель получила от нее в подарок дорогие меха. Матери Екатерина «отплатила» тем, что почти двадцать лет выплачивала сделанные герцогиней по всей Европе долги и почти ничего не написала о ней в своих «Записках».

Семья Фике много путешествовала – девочка объездила практически всю Германию. В 1739 году в Берлине принцесса София впервые увидела того, с кем впоследствии будет связана брачными узами – сына двоюродного брата матери Петра-Ульриха Голштинского. Ей было тогда десять лет, а ему – одиннадцать. Нельзя сказать, чтобы эта встреча оставила у принцессы благоприятное впечатление.

Зато другая случайная встреча – с католическим священником, увлекавшимся хиромантией, оставила в душе Фике неизгладимый след. На ее руке предсказатель разглядел три короны, хотя не увидел ни одной на руке очень хорошенькой принцессы Бевернской. В поисках мужа обрести корону – вот в чем состояла мечта любой немецкой принцессы!

Колесо истории повернулось – на российский трон взошла дочь Петра Великого Елизавета. Она никогда не была замужем и официально не имела детей, поэтому выписала из Голштинии своего родного племянника, сына сестры Анны, умершей вскоре после родов, и торжественно объявила его наследником престола.

Прусский король Фридрих Второй, обладавший острым умом и политической дальновидностью, тут же подумал о том, что русскому двору вскоре понадобится невеста, и что искать ее, несомненно, будут среди немецких принцесс. Фридриху нужна была такая девушка, которая не была бы слишком высокого происхождения (не укреплять же положение России родственными связями!), но при этом стала бы проводником прусских интересов при русском дворе.

В принципе укрепить матримониальными узами отношения Берлина и Петербурга желали и прусский король, и императрица Елизавета Петровна, но первоначально Елизавета хотела женить своего племянника на сестре Фридриха. Тот не пожелал отпустить сестру в «медвежью» Россию и предложил взамен принцессу Ангальт-Цербтскую, дочь своего фельдмаршала.

Выбор короля был не случаен: во-первых, Фридрих хорошо знал ее мать и мог оказывать на нее сильное влияние, а во-вторых, всем было известно о давних симпатиях Елизаветы к Голштинскому роду (она хранила сентиментально-нежные воспоминания о дяде принцессы, который когда-то был женихом юной Елизаветы, но скоропостижно скончался).

Приглашение приехать в Россию пришло зимою 1744 года и 10 января принцесса Фике с матерью тайно, под именем графинь Рейнбек выехали в Россию. С собой были привезены несколько сорочек, три платья и медный кувшин для умывания. Фике была как в тумане: перспектива стать российской Великой княгиней, а впоследствии – императрицей превосходила самые смелые ее чаяния.

«Что ж? – писала она впоследствии, – меня воспитывали, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь мелкого соседнего принца, и соответственно этому меня и учили всему, что тогда требовалось. Ни я, ни мадемуазель Кардель ничего этого не ожидали».

Приехав в Москву, Екатерина, несмотря на юные годы, быстро освоилась с положением и поняла свою задачу: приспособиться к условиям, к Елизавете, ее двору, ко всей русской жизни, усвоить русский язык и православную веру. Обладая привлекательной внешностью, Екатерина быстро расположила в свою пользу и Елизавету, и двор. Равнодушным к ее чарам остался лишь… жених, Великий князь Петр Федорович, почему-то невзлюбивший свою невесту-кузину с первого взгляда.

Впрочем, и сама Екатерина, нужно отдать ей должное, в своих записках откровенно признавалась, что русская корона ей нравилась много больше самого жениха. К тому же юная принцесса уже тогда искренне считала, что может принести России много пользы. Но для этого ей надлежало «сделаться более русской, чем сами русские» – и она с пылом и упорством, а также чисто немецкой педантичностью принялась осваивать русский язык и православные каноны. Она так усердствовала, что едва не умерла: сильно простудилась, сидя за учебниками по ночам на свирепых дворцовых сквозняках босая и в неглиже. Елизавета по достоинству оценила это рвение и очень скоро принцесса Фике стала православной «благоверной Екатериной Алексеевной».

Но вот прусские планы, которые в Петербурге чересчур энергично пыталась реализовать мать Екатерины («ходячая интрига», как метко назвал ее один историк), довольно быстро рухнули. Решение императрицы Елизаветы Петровны выслать из страны беспокойную родственницу, очевидного агента Фридриха, сама дочь восприняла скорее с облегчением, чем с сожалением, а сама она вовсе не желала стать прусским агентом в России.

Более того, она старалась замалчивать свое немецкое происхождение. Определенная мнительность – как бы вдруг кому-нибудь не показалось, что она защищает не национальные российские, а чьи-то иностранные, особенно прусские, интересы – была присуща ей довольно долго. Узнав, что ее родной брат собирается посетить Россию, она с неудовольствием заметила:

– Зачем? В России и без него немцев предостаточно.

За время правления Екатерины Второй ни один ее родственник не был допущен в Россию.

Отличаясь огромным честолюбием, Екатерина пеклась о своих интересах, а никак не об интересах прусского короля. Даже в самые трудные для нее времена, когда ее третировал и муж, и «тетушка Елизавета», Екатерину не покидала мысль о русском престоле.

«Одно честолюбие меня поддерживало, – признавалась Екатерина в своих записках, – в глубине души моей было я не знаю что такое, что ни на минуту не оставляло во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь своего, сделаюсь самодержавной русской императрицей… Все, что я ни делала, всегда клонилось к этому, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть».

Парадоксально, но главным ее помощником на пути к трону стал… Великий князь Петр Федорович. Нужно было лишь внимательно следить за ним и делать все наоборот. Полукровка Петр-Ульрих не хотел быть русским, не хотел учить русский язык, одеваться в русское платье, не скрывал ненависти к православию, во всем опирался исключительно на своих приятелей из Голштинии. Чистокровная немка Екатерина делала все, чтобы обрусеть: упорно и успешно учила русский язык, при любой возможности одевалась в русское платье (будучи уже на престоле, даже создала, как утверждают специалисты, целое направление в моде), подчеркнуто чтила все православные обычаи, предпочитала окружать себя русскими людьми.

В конце лета 1745 года, в шестнадцатилетнем возрасте Екатерина была обвенчана с Петром Фёдоровичем, которому исполнилось семнадцать лет. Первые годы совместной жизни Пётр совершенно не интересовался женой, и супружеских отношений между ними не существовало. Об этом Екатерина позже напишет:

«Я очень хорошо видела, что великий князь меня совсем не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблён в девицу Карр, фрейлину императрицы. Он сказал графу Дивьеру, своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мною. Дивьер утверждал обратное, и он на него рассердился; эта сцена происходила почти в моём присутствии, и я видела эту ссору. Правду сказать, я говорила самой себе, что с этим человеком я непременно буду очень несчастной, если и поддамся чувству любви к нему, за которое так плохо платили, и что будет с чего умереть от ревности безо всякой для кого бы то ни было пользы.

Итак, я старалась из самолюбия заставить себя не ревновать к человеку, который меня не любит, но, чтобы не ревновать его, не было иного выбора, как не любить его. Если бы он хотел быть любимым, это было бы для меня нетрудно: я от природы была склонна и привычна исполнять свои обязанности, но для этого мне нужно было бы иметь мужа со здравым смыслом, а у моего этого не было».

Действительно, семь-восемь лет брак был сугубо формальным. За эти годы между супругами возникло не только отчуждение, но и взаимная неприязнь. Петр, пытаясь скрыть свое унижение за шутовством и бравадой, все больше злился на жену за то, что она знала тайну: Петр Федорович имел врожденное несовершенство, которое сам считал неизлечимым, но которое возможно было исправить хирургическим путем – обыкновенным обрезанием.

Елизавета забила тревогу и призвала на помощь врачей, которые заодно констатировали целомудренность Екатерины. Необходимая операция была сделана, что круто изменило жизнь, но не взаимоотношения супругов. У Екатерины одна за другой завершились выкидышами две беременности, но с третьей попытки, 20 сентября 1754 года Елизавета получила долгожданного внука – Павла.

Екатерине не дали возможности стать настоящей матерью, сына унесли сразу же после рождения и за год показали всего три раза. Даже во время болезни, когда младенец едва не умер от молочницы, ее не допустили к нему. Так что холодность Екатерины к сыну вполне объяснима – почти шесть лет она практически с ним не общалась, к тому же родила еще одного ребенка – дочь Анну, скончавшуюся в младенчестве, причем в данном случае Петр Федорович свое отцовство категорически отрицал.

Нужды нет: маленькую принцессу так же отобрали у матери, как и первенца: Елизавете было откровенно наплевать, что девочка почти открыта признавалось дочерью знатного поляка Станислава Понятовского. Сплетни о том, что отцом Павла является кто угодно, только не законный супруг, так и остались бездоказательными сплетнями. А вот портреты Петра Федоровича и Павла Петровича убедительно доказывают настоящее отцовство: столь велико сходство между двумя лицами.

Вынужденный досуг Екатерина заполняла по собственному усмотрению. В отличие от русских аристократок, она была трудолюбива, с удовольствием сама себя обслуживала, например, стирала, варила себе кофе, могла растопить камин, любила работать в саду, искусно вышивала, иногда занималась резьбой по слоновой кости.

Пока ее муж развлекался дрессированием собачек и разыгрыванием кукольных спектаклей, она изучала историю, географию, экономику, философию, знакомилась с трудами Плутарха, Тацита, Монтескье, Вольтера, Дидро, читала русские летописи и т. д. Читала и писала на немецком, французском и русском, но допускала много ошибок.

Екатерина сознавала это и однажды призналась одному из своих секретарей, что «могла учиться русскому только из книг без учителя так как тетка Елизавета Петровна сказала моей гофмейстейрше: полно ее учить, она и без того умна». Очень характерно для «дщери Петровой», которая за всю жизнь не прочла, кажется, ни единой книги и месяцами собиралась поставить свою подпись на важнейших документах.

Ухудшение отношений с мужем привело к тому, что Екатерина стала опасаться за свою судьбу в случае его прихода власти и принялась вербовать себе сторонников при дворе. Показное благочестие Екатерины, ее рассудительность, искренняя любовь к России – все это резко контрастировало с поведением Петра и позволило ей завоевать авторитет как среди великосветского столичного общества, так и в целом населения Петербурга. А знакомство с Григорием Орловым, перешедшее в глубокую и длительную привязанность, стало решающим моментом на пути Екатерины к российскому престолу.

Позже Екатерина вспоминала:

«Орлов всюду следовал за мною… его страсть ко мне была публична».

К кончине императрицы Елизаветы Петр и Екатерина отнеслись по-разному: новый император вел себя грубо и бестактно, открыто выражая ликование, императрица подчеркивала свое уважение к памяти усопшей. Император явно шел к разрыву; Екатерину ждал развод, монастырь, может быть, смерть.

Различные кружки лелеяли мысль о низложении Петра III. Екатерина, пользовавшаяся популярностью в народе, вынашивала свои планы. Гвардейцы мечтали видеть ее на престоле; сановники помышляли о замене Петра его сыном под регентством Екатерины.

Вступив на трон, Петра III осуществил ряд действий, вызвавших отрицательное отношение к нему офицерского корпуса. Так, он заключил невыгодный для России договор с Пруссией, в то время как Россия одержала ряд побед над ней в ходе Семилетней войны и вернул ей захваченные русскими земли. Одновременно он намерился в союзе с Пруссией выступить против Дании (союзницы России), с целью вернуть отнятый ею у Гольштейна Шлезвиг, причём сам намеревался выступить в поход во главе гвардии.

Пётр объявил о секвестре имущества Русской церкви, отмене монастырского землевладения и делился с окружающими планами о реформе церковных обрядов. Сторонники переворота обвиняли Петра III также в невежестве, слабоумии, нелюбви к России, полной неспособности к правлению. На его фоне выгодно смотрелась Екатерина – умная, начитанная, благочестивая и доброжелательная супруга, подвергающаяся преследованиям мужа.

В течение шести месяцев правления Петра III отношения Екатерины с мужем (который открыто появлялся в обществе любовницы Елизаветы Воронцовой) продолжали ухудшаться, став явно враждебными. Со своей обычной взбалмошностью, император постоянно твердил о том, что женится на Воронцовой, а Екатерину пострижет в монахини, как сделал это Петр Великий со своей первой супругой и матерью наследника престола. Но времена были уже другие, да и Петру III было далеко до его великого прадеда.

Зимой 1762 года один из присутствовавших в Санкт-Петербурге иностранных дипломатов докладывал:

«Императрица находится в самом тяжелом положении; с нею обращаются с глубочайшим презрением. Я уже указывал вам, ваша светлость, что она призывает себе на помощь философию, но говорил также, как мало это лекарство подходит к ее нраву. С тех пор я узнал, и не могу в этом сомневаться, что она начинает уже с большим нетерпением выносить поведение императора по отношению к ней и высокомерие госпожи Воронцовой. Я не могу представить себе, чтобы эта государыня, смелость и решительность которой мне хорошо известны, не отважилась бы рано или поздно на какой-нибудь крайний шаг. Я знаю, что у нее есть друзья, старающиеся ее успокоить, но готовые для нее на все, если она этого от них потребует».

Угроза пострижения, высылки и даже убийства Екатерины постоянно витала в воздухе. Неизвестно, как обернулось бы дело, будь император умнее и не окажись возле Екатерины пятерых братьев Орловых – красы и гордости русской гвардии. Кроме того, на стороне Екатерины был Кирилл Разумовский – брат морганатического супруга покойной императрицы Елизаветы, человек богатый и влиятельный. Поддерживали ее и очень многие другие русские аристократы.

Кроме того, связь Григория Орлова с Екатериной увенчалась рождением у нее сына – будущего графа Бобринского. В обстановке всеобщего недовольства полубезумными выходками нового императора это событие прошло практически незамеченным никем, кроме узкого круга близких к Екатерине людей. Но, уже взойдя на престол, Екатерина хоте и не афишировала своего внебрачного отпрыска, но и не делала особой тайны из его существования.

В ночь на 28 июня 1762, когда император находился в Ораниенбауме, Екатерина тайно прибыла в Петербург и в казармах Измайловского полка была провозглашена самодержавной императрицей. Вскоре к восставшим присоединились солдаты других полков. Весть о восшествии Екатерины на престол быстро разнеслась по городу и была с восторгом встречена петербуржцами. Для предупреждения действий свергнутого императора были посланы гонцы в армию и в Кронштадт.

Между тем Петр, узнав о происшедшем, стал посылать к Екатерине предложения о переговорах, которые были отвергнуты. Сама императрица во главе гвардейских полков выступила в Петербург и по дороге получила письменное отречение Петра от престола. Переворот, таким образом, совершился практически бескровно: трусость и слабоволие Петра Федоровича оказались беспрецедентными. Корона упала в руки Екатерине, точно перезрелое яблоко.

Сам переворот описан в сотнях (если не в тысячах) исторических трудов, мемуаров, романов. Детали рознятся, но смысл один: опасаясь, что у свергнутого и отрекшегося императора в конце концов найдутся умные советчики и сподвижники, сторонники Екатерины убили Петра Федоровича за ужином в Ропшинском дворце. Письма об этом, собственноручно написанное одним из убийц, Алексеем Орловым, сохранилось в копиях:

«Урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил… Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего… он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чём и вся команда здешняя знает и молит бога, штоб он скорей с наших рук убрался».

(Уже в наши дни провели ряд медицинских экспертиз на основании сохранившихся документов и свидетельств. Эксперты полагают, что Пётр III страдал маниакально-депрессивным психозом в слабой стадии (циклотимия) с неярко выраженной депрессивной фазой; страдал от геморроя, отчего не мог долго сидеть на одном месте; «маленькое сердце», обнаруженное при вскрытии, обычно предполагает дисфункцию и других органов, делает более вероятным нарушение кровообращения, то есть создаёт опасность инфаркта или инсульта).

Но было еще одно послание от Орлова, написанное явно в порыве страха от содеянного:

«Матушка, его нет на свете, но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя. Но, государыня, свершилась беда: мы были пьяны, и он тоже, он заспорил с князь Фёдором [Барятинским]; не успели мы рознять, а его уже не стало…»

Екатерина, получив это послание, залилась слезами и сказала:

– Слава моя погибла! Никогда потомство не простит мне этого невольного преступления.

Екатерине II, с политической точки зрения, была невыгодна слишком ранняя смерть Петра. Переворот, произошедший при полной поддержке гвардии, дворянства и высших чинов империи достаточно надёжно ограждал её от возможных посягательств на власть со стороны супруга и исключал возможность формирования вокруг него какой бы то ни было оппозиции. Так что Орловы не зря опасались высочайшего гнева.

«Императрица ничего не знала об этом убийстве, – уверял прусский король Фридрих двадцать лет спустя графа Сегюра, – она услышала о нем с непритворным отчаянием; она предчувствовала тот приговор, который теперь все над ней произносят».

Следует отметить и ту роль, которую сыграла в захвате власти Екатериной Англия. Ничего нового в этом, впрочем, не было: Елизавета взошла на трон, получив моральную и финансовую поддержку французов, а Екатерина – англичан. Разница заключалась в том, что Елизавета в канун переворота колебалась, страшаь провала заговора и пострижения в монастырь. А Екатерина боялась только одного – не оправдать чужих надежд.

«Нет женщины храбрее меня, – говорила она, оценивая свои возможности. – Моя храбрость – самого бесшабашного и отчаянного пошиба».

Но одновременно признавалась английскому послу:

«Скажу вам по секрету, что я очень боюсь оказаться недостойной имени, которое слишком быстро стало знаменитым».

«Вы рождены повелевать и царствовать, – успокаивал ее посол. – Вы просто не осознаете своих способностей. Они огромны».

Как ни странно, ни один русский историк не счел предосудительным известный всем факт участия в заговоре англичан, ибо в перевороте больше всех была заинтересована сама Россия. Устранение от власти Петра III объективно отвечало русским национальным интересам.

Екатерина была тонким психологом и прекрасным знатоком людей, она умело подбирала себе помощников, не боясь людей ярких и талантливых. Именно поэтому екатерининское время отмечено появлением целой плеяды выдающихся государственных деятелей, полководцев, писателей, художников, музыкантов. В общении с подданными Екатерина была, как правило, сдержанна, терпелива, тактична. Она была прекрасным собеседником, умела внимательно выслушать каждого. По ее собственному признанию, она не обладала творческим умом, но хорошо улавливала всякую дельную мысль и использовала ее в своих целях.

А теперь – дабы не перегружать эссе подробностями внутренней и внешней политики Екатерины – чисто статистический абзац.

В период ее тридцатипятилетнего правления значительно увеличилась государственная территория России. Из 50 губерний 11 были приобретены в годы ее царствования. Население страны увеличилось с 19 до 34 миллионов человек. Сумма государственных доходов выросла с 16 до 68 миллионов рублей (население увеличилось – вдвое, а доходы – более, чем в четыре раза). Были построены 144 новых города (более 4 городов в год на протяжении всего царствования). Было издано более 200 законодательных актов. В Россию хлынул поток переселенцев из Европы. Почти вдвое увеличилась армия, количество кораблей российского флота выросло с 20 до 67 линейных кораблей, не считая других судов. Армией и флотом было одержано 78 блестящих побед, упрочивших международный авторитет России. Слова «Россия» и «русские» произносились с большим уважением прежде всего императрицей, всю жизнь стремившейся доказать исключительность народа, которым она руководила волею судьбы.

Так что приставку «Великая» к своему имени Екатерина честно заслужила, сделав для России много больше, чем все императоры и императрицы, побывавшие на российском престоле после смерти Петра – тоже Великого. Не случайно же современные школьники искренне считают, что Екатерина Вторая была супругой Петра Первого. Это не анекдот, увы, а абсолютно достоверный факт, обнаруженный социологами в ходе исследования знания истории нынешними выпускниками средних школ, в том числе, и частных.

Удивляться, впрочем, нечему. Если до революции основные усилия историков были направлены на то, чтобы обойти молчанием личную жизнь Екатерины и как можно более лаконично рассказать о ее деятельности, как монархини, то уж после революции все Романовы (за исключением Петра Первого) были густо замазаны черной краской: деспоты, тираны, кровопийцы и угнетатели народа. А Екатерина Вторая еще и распутница, поскольку имела многочисленных фаворитов…

Да, имела. Но не больше, чем любой среднестатистический европейский монарх, большинство из которых, кстати, не вдовствовали. А состояли во вполне законных браках. Но о фаворитках Людовика Четырнадцатого пишут красивые «исторические» романы, а вот об избранниках Екатерины… по большей части рассказывают анекдоты или снимают малоприличные фильмы.

Да, сама Екатерина признавалась, что нравилась мужчинам и сама была неравнодушна к их красоте и мужественности. «Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную. Я нравилась с первого раза и не употребляла для этого никакого искусства и прикрас».

В первые годы своей женской жизни Екатерина вела себя очень сдержано. Возможно потому, что ее чувственность еще не пробудилась, возможно, ее сковывали моральные принципы, привитые воспитанием. Но так или иначе к тридцати годам женщина в ней начинает властно заявлять о себе. Она уже не могла жить без любви, и сохранила эту потребность до последнего своего часа.

«Человек не властен в своем сердце, он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать ему свободу», – оправдывалась она перед собой и перед потомками.

Хотя, с моей точки зрения, Екатерина была не более ветреной или развратной, чем все остальные женщины ее времени. При том, что императрица не была равнодушна к чувственным удовольствиям, духовное общение с близким мужчиной было для нее не менее важным.

К сорока трем годам «любовный список» Екатерины состоял из четырех мужчин: законного мужа, Сергея Салтыкова, Станислава Понятовского и Григория Орлова, причем с последним она прожила в фактическом супружестве больше одиннадцати лет. И если бы не бесконечные измены и, мягко говоря, разгульный образ жизни графа Орлова, прожила бы, возможно, до конца своей или его жизни. Но Екатерина к тому же придавала огромное значение государственным делам, неурядицы в ее личной жизни мешали этому, она нуждалась не только в сожителе, но и в помощнике-единомышленнике. И таким стал постепенно вошедший в ее жизнь Григорий Потемкин – сначала возлюбленный, потом – морганатический супруг и до конца жизни – самый деятельный и верный помощник.

По своей природе Екатерина не могла стать аскетом, вообще отказаться от радостей жизни. Но… так ли уж много в этой жизни было радостей?

Императрица просыпалась обычно в шесть часов утра, обтирала лицо и шею льдом, пила в кабинете крепчайший кофе со сливками и печеньем и садилась до девяти часов за работу. Затем возвращалась в спальню и принимала докладчиков – до обеда. На обед в будни, продолжавшийся около часа, приглашалось человек двенадцать. Любимым блюдом была вареная говядина с солеными огурцами, а в качестве напитка употреблялся смородиновый морс. В последние годы жизни Екатерина выпивала рюмку мадеры или рейнвейна. На десерт предпочтение отдавалось яблокам и вишням. В будние дни императрица носила простое платье и не надевала драгоценностей.

Рабочий день заканчивался в четыре часа и наступало время отдыха. Императрица принималась за рукоделие, а один из секретарей в это время читал ей вслух. Екатерина мастерски вышивала и вязала. Окончив чтение, переходила в Эрмитаж, где точила из кости, дерева, янтаря, переводила на стекла антики, гравировала, играла на бильярде.

К вечеру начинались приемы.

«Приемы в Эрмитаже были большие, средние и малые. На первые приглашалась вся знать и весь дипломатический корпус. Балы сменялись спектаклями. Завсегдатаями малых приемов были только члены императорской фамилии и лица, особенно близкие императрице: не больше двадцати человек. На стенах висели правила: запрещалось вставать перед государыней, даже если бы она подошла к гостю и заговорила бы с ним стоя. Запрещалось быть в мрачном расположении духа, оскорблять друг друга», – писал один из современников, бывавший практически на всех приемах. На щите при входе в Эрмитаж красовалась надпись: «Хозяйка здешних мест не терпит принужденья».

В десять часов Екатерина удалялась во внутренние покои. Ужин подавался только в парадных случаях, но и тогда императрица садилась за стол лишь для виду. Вернувшись к себе, она уходила в спальню, выпивала большой стакан кипяченой воды и ложилась в постель. Одна? Нет, как правило – с любовником: прожив более десяти лет в гармоничном и счастливом союзе с Потемкиным, императрица, разменяв шестой десяток, оказалась в положении многих и многих стареющих… мужчин. Седина в бороду – бес в ребро, говорят в таких случаях. Перефразируя, можно сказать: седина в голову…

Но и эту сторону жизни Екатерина решила подчинить своим правилам. Она создала институт фаворитизма, в котором молодые красивые мужчины состоят при государыне с одной целью – обеспечит ее комфортное существование, необходимый жизненный тонус, с тем, чтобы императрица могла более плодотворно трудиться на пользу своему государству. За службу молодые люди получали вознаграждение, но должны были подчиняться определенным правилам: они не имели права покидать свои покои во дворце без разрешения императрицы, им запрещалось без ее ведома принимать приглашения, все свое время они должны были посвящать только государыне.