Текст книги "История России в лицах. Книга третья"

Аликс была полной противоположностью другой Александре Федоровне, супруге Николая I, о которой современник писал:

«Императрица всегда любезная, оживленная, веселая, с жизнерадостным настроением, умеет прогнать всякое стеснение и сделать так, что всякий в отдельности чувствует себя хорошо».

Вторая Александра Федоровна осознавала свои невыигрышные особенности, видела, что уступает в шарме своей свекрови, вдовствующей императрице Марии Федоровне.

«Я не виновата, что я застенчива, – говорила она. – Я гораздо лучше чувствую себя в храме, когда меня никто не видит, там я с Богом и народом… Императрицу Марию Федоровну любят потому, что императрица умеет вызывать эту любовь и свободно чувствует себя в рамках придворного этикета, а я этого не умею, и мне тяжело быть среди людей, когда на душе тяжело».

Возможно, застенчивость Александры, причины которой таились в далеком детстве, так никогда и не позволила ей успешно исполнять требующуюся от нее публичную роль. Кроме того, против нее использовали каждую благоприятную возможность…

Новая императрица совсем не говорила по-русски. Не в силах уяснить запутанных отношений двора, она наделала ошибок и дала повод обидам. Так как она была императрицей, у нее не было возможности приобрести друзей, дамы не могли запросто заглянуть к ней или пригласить ее на чашку чая.

Ее сестра Елизавета, которая могла бы стать связующим звеном между троном и обществом, уехала в Москву. Личным планам Александры давать частые приемы помешали ее постоянные беременности и роды. Дети нелегко давались ей, каждые роды были затяжными… После родов она нянчила каждого ребенка сама и не любила быть далеко от детей.

Кроме природной застенчивости, угрюмости и скованности на людях, неумение и Аликс мешало нежелание найти с ними общий язык, ее неглубокий ум, упрямство, близкое к фанатизму. Она была бы идеальной герцогиней для мелкого немецкого княжества, а судьба сделала ее владычицей едва ли не самого большого государства в мире. Горький парадокс.

И жить императорская чета стремилась в уединении, вдали от шумной столицы.

Таким любимым местом стал Петергоф, Александрия, где возникла «интимная резиденция», окруженная «нескончаемой высокой глухой стеной, выкрашенной в „казенные“ – желтую и белую – краски». Сюда весной 1895 г. Николай впервые привез свою Аликс и записал в дневнике:

«С радостными и горестными чувствами въехал я в милую Александрию и вошел в наш дом у моря. Так странно кажется жить здесь со своей женой. Хотя места тут в обрез, но комнаты прелестные и помещение идеальное. Замечательно красиво отделана новая комната (Аликс) внизу у столовой. Но главная краса всего дома – это близость моря!»

Речь шла о Нижней даче, или Нижнем дворце, построенном в 1885 г. в стиле неоренессанс. Дворец был невелик, но очень удобен. Он сразу понравился Аликс, ибо отвечал ее вкусам и привычкам, а главное было то, что жизнь ее семьи была защищена от досужего внимания окружающих.

Во дворце почти не было проходных комнат, да и само его устройство «отсекало» посторонних: внизу – служебные помещения, а на второй этаж попадали только избранные люди-докладчики царя и редкие гости супругов.

А на третий этаж вход для большинства был закрыт: здесь находилась святая святых – Спальня и Малая гостиная (Кофейная), в которой по вечерам собиралась семья.

Желание царя чаще бывать с семьей привело к тому, что летом жизнь столицы перемещалась в Петергоф. Здесь принимали гостей, приезжали с докладами министры, здесь был подписан знаменитый манифест 17 октября 1905 года о даровании гражданских свобод. Здесь Николай был по-настоящему счастлив с той, кого за глаза все чаше и чаще называл «Моя императрица».

Его – да. Но не российская.

Граф С. Ю. Витте, бывший Председателем Совета министров Российской империи (1905—1906) писал, что Николай II:

«…женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной и забравшей его в руки, что было нетрудно при его безвольности. Таким образом, императрица не только не уравновесила его недостатки, но напротив того в значительной степени их усугубила, и её ненормальность начала отражаться в ненормальности некоторых действий её августейшего супруга. Вследствие такого положения вещей с первых же годов царствования императора Николая II начались шатания то в одну, то в другую сторону и проявления различных авантюр. В общем же направление было не в смысле прогресса, а в сторону регресса; в сторону начал выдвинутых убийством императора Александра II и смутою, от которых император Александр III сам в последние годы начал постепенно отходить…»

Но до этого было еще далеко. В августе 1896 года императорская чета совершила поездку в Вену, а в сентябре-октябре – в Германию, Данию, Англию и Францию. В 1897 и 1899 годах семья ездила на родину Александры Фёдоровны в Дармштадт. В эти годы, по указанию императрицы Александры Фёдоровны и императора Николая II, в Дармштадте был построена православная церковь Марии Магдалины, действующая и в настоящее время. Но затем прекратились и поездки: в семье все прибавлялось детей, а обстановка в России становилась все напряженнее.

Счастливая жизнь Аликс с Николаем на самом деле обернулась трагедией, и главную роль в ней сыграла судьба. Рождение четырех девочек подряд огорчало супругов – «Какое разочарование! Четвертая дочь!» – запись в дневнике сестры Николая после рождения Анастасии. Им срочно необходим был наследник мужского пола.

На этой почве у Александры возникли терзавшие ее неврозы, окреп некий комплекс «династической вины», в результате она еще больше замкнулась в себе.

Как и в каждом семействе, в семье Романовых существовали свои традиции, свой, неповторимый, уклад жизни. Девочек воспитывали в строгом викторианском духе: они спали на походных кроватях, почти без подушек, по двое в комнате. Теннис, холодная ванна утром, теплая – вечером. Чтение богоугодных книг, неукоснительное исполнение церковных обрядов…

Долгожданное рождение царевича Алексея в 1904 году принесло вместе с радостью и облегчением огромное горе – у мальчика, «солнечного лучика» (так называли его родители), обнаружилась гемофилия, которая в ее гессенском роду передавалась только отпрыскам мужского пола. Оболочка артерий при этом заболевании так хрупка, что любой ушиб, падение, порез вызывает разрыв сосудов и может привести к печальному концу. Именно это произошло с братом Александры Федоровны, когда ему было три года… Началась непрерывная, отчаянная, но скрытая от глаз большинства борьба за здоровье тяжело больного ребенка.

Психическое здоровье самой царицы разрушалось, она стала суеверна, экзальтированно богомольна, оказалась склонна к мистическим увлечениям, была пропитана верой в чудеса, верила любым проходимцам, обещавшим спасти, вылечить цесаревича.

Здесь сказывалось и страстное желание помочь своему невинно страдающему дитяти, и общий дух, характерный для тогдашнего православия: жажда знамений, поиски провидцев, чудотворцев. К этому нужно прибавить экзальтированные увлечения людей света спиритизмом, восточными учениями, понимаемыми плоско и неглубоко.

Из всего этого, далекого от истинного православия, мистического тумана и появился Распутин, близость которого с царской семьей окончательно погубила репутацию самой царицы и династии…

В обществе постепенно формировался отрицательный имидж императрицы, ее стали обвинять в разных бедах, постигших страну, в превратном духе истолковывать ее добрые и искренние дела, порывы и чувства.

Как писал священник Г. Шавельский, «ее восторженную веру, например, называли ханжеством, кликушеством. Когда она, заботясь о жертвах войны, следуя влечению своего христианского сердца, перенесла свои материнские заботы и на пленных германцев и австрийцев, тотчас поползли слухи об ее тяготении к немцам и об ее измене».

Стараясь творить добро, Александра Федоровна в годы Первой мировой войны занялась деятельностью, просто немыслимой для человека ее звания и положения. Она не только патронировала санитарные отряды, учреждала и опекала лазареты, в том числе и в царскосельских дворцах, но вместе со своими старшими дочерьми окончила фельдшерские курсы и стала работать медсестрой.

Преодолевая гордыню, императрица обмывала раны (в том числе и такие, от которых молодые санитарки, бывало, падали в обморок), делала перевязки, ассистировала при операциях. Занималась она этим не для рекламы собственной персоны (чем отличались многие представительницы высшего общества), а по зову сердца. «Лазаретная служба» не вызывала понимания в аристократических салонах, где считали, что это «умаляет престиж высшей власти».

Императрица дежурила в госпитале, забывая о собственных бедах. А в эти годы она уже страдала от одышки, от ужасной зубной боли. Ноги порой так отекали, что подчас приходилось пользоваться креслом-каталкой. И – бесконечные терзания из-за нездоровья единственного сына…

На одной из фотографий 1916 года, сделанной в кабинете Николая, постаревшая, грузная Александра Федоровна непринужденно сидит на письменном столе мужа и как будто что-то внушает старательно записывающему за ней Ники. Эта фотография поразительно соответствовала тогдашним представлениям народа о своем государе. Кажется, будто она диктует ему слова из своих писем.

Человеку, читающему письма императрицы к Николаю II, написанные осенью 1916 года, кажется, что через них она будто проводит своеобразный сеанс гипноза, зомбирования, чтобы подчинить волю Николая, заставить его поступать так, как кажется правильным ей и стоящему за ее спиной Распутину:

«…Ты властелин и повелитель России, всемогущий Бог поставил тебя и они должны все преклоняться перед твоей мудростью и твердостью… Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – сокруши их всех».

Но история сложилась иначе…

В конце 1916 года, когда ситуация в стране стала приобретать взрывоопасный характер, императрица не чувствовала этого и по-прежнему в письмах мужу настаивала:

«Еще немного терпенья и глубочайшей веры в молитвы и помощь нашего Друга, и все пойдет хорошо… Покажи всем, что ты властелин, и твоя воля будет исполнена. Миновало время великой снисходительности и мягкости – теперь наступает твое царство воли и мощи! Они будут принуждены склониться пред тобой и слушаться твоих приказов и работать так, как ты хочешь и с кем ты назначишь. Их следует научить повиновению. Смысл этого слова им чужд: ты их избаловал своей добротой и всепрощением».

Царица невольно сравнивала себя с Николаем:

«Почему меня ненавидят? Потому что им известно, что у меня сильная воля и что когда я убеждена в правоте чего-нибудь (и если меня благословил Григорий), то я не меняю мнения, и это невыносимо для них. Но это – дурные люди.

Вспомни слова Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком. Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, я предостерегала бы тебя.

Кто боится меня, не глядит мне в глаза и кто замышляет недоброе – не любят меня… Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство… Все становится тише и лучше.

Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: «Россия любит кнут!». Это в их натуре – нежная любовь, а затем железная рука карающая и направляющая…»

Общее направление мысли государыни, ее требования явно расходились с реальностью. При этом к концу своего императорства она все дальше отходит от высшего общества, которое откровенно презирает.

Из-за Распутина она вступает в конфликт с Романовыми, портит отношения с родной сестрой великой княгиней Елизаветой Федоровной и другими, некогда близкими ей людьми… А ведь Распутин появился в жизни семьи Романовых только потому, что ему действительно удавалось облегчать страдания цесаревича Алексея. Только это и было важно для императрицы-матери: она не то что за соломинку – за бритву готова была ухватиться ради спасения своего мальчика.

Из дневника Распутина:

«Мама – это ярый воск. Свеча перед лицом всего мира. Она – святая. Ибо только святые могут вынести такую муку, как она несет. Несет она муку великую потому, что глаз ее видит дале, чем разум разумеет. Никакой в ней фальши, никакой лжи, никакого обману. Гордость – большая. Такая – гордая, такая – могучая. Ежели в кого поверит, так уж навсегда обманешь ее.

Отойдет от нее человек, а она все свое твердит. «Коли я в него верила, значит, человек стоющий!

Такая она особенная. Одну только такую и видел в своей жизни. И много людей видал, а понятия об ей не имеют. Думают либо сумасшедшая… либо… же двусмыслие в ней какое. А в ней особенная душа. И ей, в ее святой гордости, никуда, окромя мученичества, пути – нет».

Известно, что Мария Федоровна призналась как-то премьер-министру В. Коковцову:

«Моя бедная невестка не осознает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость этого авантюриста, и мы бессильны предотвратить несчастье, которое, несомненно придет».

Накануне рокового 1917 года российское общество взбудоражила история с письмами императрицы Александры Федоровны и ее дочерей Распутину, где, в частности, будто бы признавалась интимная связь Александры Федоровны с «сибирским старцем». Как выяснилось впоследствии, письма были полностью сфабрикованы…

Последняя русская императрица действительно верила в спасение России, и спасение это она неизменно связывала с именем «святого старца».

Но гибели династии Романовых во многом способствовали… сами Романовы. Великий князь Николай Михайлович писал после убийства Распутина русскими аристократами вдовствующей императрице Марии Фёдоровне 24 декабря 1916:

«… Вся Россия знает, что покойный Распутин и А. Ф. одно и то же. Первый убит, теперь должна исчезнуть и другая…»

Императрицу Александру Федоровну в России не любили. А к 1917 г. уже ненавидели. Это отношение к императрице проявилось и в описаниях ее внешности:

«Нельзя сказать, чтобы внешнее впечатление, производимое ею, было благоприятно. Несмотря на ее чудные волосы, тяжелой короной лежавшие на ее голове, и большие темно-синие глаза под длинными ресницами, в ее наружности было что-то холодное и даже отталкивающее. Горделивая поза сменялась неловким подгибанием ног, похожим на книксен при приветствии или прощании. Лицо при разговоре или усталости покрывалось красными пятнами, руки были мясисты и красны».

При этом никого не интересовало, что у императрицы больные ноги, и «неловкое подгибание ног» связанно именно с этим. Однако характер ее действительно был, что называется, сложный.

Наступил переломный 1917 год. После отречения Николая А. Керенский поначалу собирался отправить царскую семью в Англию, правительство которой по его просьбе решило пригласить Романовых на жительство. Но вмешался Петроградский Совет. А вскоре изменил свою позицию и Лондон, устами своего посла заявивший, что британское правительство больше не настаивает на приглашении. В начале августа Керенский проводил царскую семью в Тобольск, выбранный им местом ссылки. Но после появления в этом городе новых и новых лиц, подозреваемых в связях с монархистами, представители уже советской власти встревожились. Было решено перевести Романовых в Екатеринбург, где для царской семьи отвели здание купца Ипатьева, получившее временное название «Дом особого назначения».

Царская семья все-таки могла уехать за рубеж, спастись, как спаслись многие из высокопоставленных подданных России. Почему же все-таки не бежали?.. На этот вопрос из далекого восемнадцатого года отвечает сам Николай:

«В такое тяжелое время ни один русский не должен покидать Россию».

И ведь разрабатывался план ночного похищения семьи; белые офицеры с фальшивыми документами пытались проникнуть в дом Ипатьева. Но судьба Романовых была уже предрешена… Советская власть рассчитывала подготовить «образцово-показательный» суд над Николаем, но для этого не хватило времени. В середине июля 1918 года, в связи с наступлением на Урале белых, Центр, признав, что падение Екатеринбурга неизбежно, дал указание местному Совету предать Романовых казни без суда.

И они остались. Остались вместе навечно, как и напророчили сами себе когда-то в юности. Виновные или нет в печальной судьбе России, Николай Александрович и Александра Федоровна понесли слишком тяжкую кару за все свои прегрешения – вольные и невольные. Об их невинно убиенных детях и слугах говорить не приходится…

Последняя императрица России вместе со всей семьёй была канонизирована Русской Православной Церковью в августе 2000 года.

Коронация с катастрофой

16 мая 1770 года пышно раз украшенные кареты молодоженов и эскорта проследовали по парижским улицам. Это была свадьба французского дофина Людовика и австрийской эрцгерцогини Марии-Антуанетты. Толпы граждан скопились вдоль шествия кортежа, и когда началась раздача бесплатных угощений, то образовалась сильная давка в которой погибло более тысячи человек.

Народ стал шептаться, что смерть людей на празднике молодоженов не принесет им счастья. Но и только. Никто не присовокупил к имени дофина эпитет «кровавый», никто не винил его в гибели зевак, толпившихся на пути кортежа…

Двести двадцать пять лет спустя история повторилась в России – на коронационных торжествах императора Николая Второго. Но, по мнению русских, во всем был виноват император и только он. «Николай Кровавый» стало вторым именем одного из самых кротких самодержцев России…

Но обо всем – по порядку.

Последняя в истории России коронация стала самой пышной и самой дорогой, хотя об этом, естественно, никто не мог тогда догадываться. В стране было спокойнее, чем когда-либо, армия не воевала, но модернизировалась и увеличивалась, промышленность развивалась бурными темпами, торговля процветала. 128 миллионов подданных в подавляющем большинстве искренне благословляли воцарение нового императора.

Торжества должны были проходить в Москве с 6 по 26 мая 1896 года. Еще до начала торжеств в разукрашенную, принаряженную, вычищенную, прибранную Москву стали съезжаться многие тысячи гостей. Здесь был и «весь Петербург», со всей огромной империи, а также многочисленные иностранные гости.

Сенсацией стал приезд операторов-кинематографистов, присланных изобретателями кино французскими братьями Люмьер для того, чтобы снять документальный фильм о предстоящем событии. Кроме того, официально было аккредитовано рекордное для того времени число русских и иностранных репортеров – более двухсот.

Тверская улица, по которой должен был следовать в Кремль император, была разукрашена со всей, доступной тогда роскошью, хотя и старыми традициями не пренебрегали: с балконов и из окон домов свисали ковры, шелковые и парчовые ткани. По стенам домов, по столбам и колоннам вились гирлянды живой зелени и цветов.

К ночи вспыхивала невиданная нигде доселе электрическая иллюминация, превращавшая Кремль в огромный сказочный дворец, словно из «Тысячи и одной ночи». Иллюминован был и храм Христа Спасителя, и многие другие здания вблизи о Красной площади.

Император приехал в Москву 6 мая – в свой день рождения. Первые три дня он по традиции провел в Петровском дворце, а 9 мая состоялся торжественный въезд в Кремль. Вся территория от Петровского парка до Кремля была до отказа заполнена сотнями тысяч людей, занявших места вдоль царской дороги с вечера 8 мая. А с раннего утра 9 мая по Тверской и по бульварам потекла непрерывная кавалькада экипажей и всадников, встречавших императора с императрицей, которые медленно ехали в Кремль в открытой карете.

В журнале «Всемирная иллюстрация» об этом сообщалось так:

«Блестящие мундиры, сияющие каски, треугольные шляпы с плюмажем, роскошные халаты представителей Азии – все это очень эффектно выглядело при ярком освещении. Народ с видимым удовольствием и с выражением серьезного достоинства на лицах встречал и рассматривал съехавшихся в таком обилии иностранных гостей, гордясь таким проявлением уважения к нам со стороны всего света. К 12 часам все переулки, ведущие к Тверской, были затянуты канатами и запружены массой народа. Войска стали шпалерами по сторонам улицы. Из каждого окна дома московского генерал-губернатора, Великого князя Сергея Александровича, выглядывала масса зрителей; тут были и блестящие мундиры английских адмиралов, и испанцы, и японцы, и китайцы, и красивые французские кавалерийские офицеры в блестящих, золоченных, на манер древнегреческих шлемах с развевающимися позади конскими хвостами. Весь длинный балкон был занят множеством изящнейших дам высшего света в роскошных белых туалетах и шляпах».

В полдень грянули девять пушечных залпов, и навстречу императору из Кремля в Петровский дворец выехал со свитой Великий князь Владимир Александрович, и только в половине третьего новые залпы и сплошной колокольный звон известили, что царь выехал в Кремль. Около пяти часов накатом, все приближаясь, загремело «ура!» стоявших вдоль Тверской полков, грянули оркестры и на белом арабском скакуне проехал император – молодой, торжественный и чуть уставший.

14 мая наступил день Священного Коронования. Сановники и знать начали съезжаться в Кремль с семи часов утра. В девять часов, открывая церемониальный выход, первой появилась на Красном крыльце вдовствующая императрица Мария Федоровна, под большим золотым балдахином. За нею, широкой желтой рекой, хлынули придворные в расшитых золотом генеральских и камергерских мундирах.

Императрица прошла в Успенский собор, а еще через полчаса с Красного крыльца сошел взвод кавалергардов, зазвучали фанфары и трубы и под стотысячное «Ура!» заполнивших Кремль солдат, офицеров, горожан и гостей, сопровождаемые министрами, членами Государственного Совета и Сената вышли Николай II и Александра Федоровна и также под золотыми балдахинами пошли в собор.

На паперти их встретил митрополит Московский Сергий и, обращаясь к Николаю, в частности, сказал:

– Благочестивый Государь! Как нет выше, так и нет труднее на земле царской власти, нет бремени тяжелее царского служения.

Вступив в собор, Николай, взяв в руки державу и скипетр, прочел коронационную молитву, выслушал ответную молитву митрополита Палладия, отстоял торжественную литургию, сняв с себя корону. Заключительным актом коронации был обряд миропомазания, когда освященным елеем на лбу помазанника рисуется крест. Обряд миропомазания должен был совершаться в алтаре, куда следовало пройти через Царские врата. В этот миг снова ударили колокола и пушки, начиная салют в сто один залп.

И только Николай двинулся к алтарю, чтобы принять миропомазание, неожиданно лопнула бриллиантовая цепь с орденом Андрея Первозванного и упала к его ногам. Это тут же расценили как весьма дурное предзнаменование.

Николай чуть приостановился, цепь и орден подобрали и внесли в алтарь. Эпизод оставил неприятный осадок, но вскоре забылся. Вспомнили о нем на 13-й день после начала коронационных торжеств – 18 мая – во время печально известных событий на Ходынском поле.

Но пока журналисты, описывая церемонию коронации, не жалели самых восторженных эпитетов:

«В то время, как в Успенском соборе совершался торжественный обряд, площадь пред Чудовым монастырем представляла собою сплошную массу голов. Забор, отделявший ту часть площади, где сооружался памятник Императору Александру II, также был весь унизан народом.

Но еще поразительнее была картина с Кремлевской набережной вниз на Москву-реку. Оба ее берега, как по сю сторону, так и к Замоскворечью, на далекое пространство, до самого Москворецкого моста с одной стороны и Каменного – с другой, были заняты такою же сплошною толпою, как в Кремле, и вся эта многотысячная толпа народа чутко прислушивалась к тому, что делалось там, далеко от нее, за стенами Кремля, и чуть только раздавался там возглас «ура», как толпа повторяла этот возглас многотысячными устами, и несся он далеко-далеко по Замоскворечью, то замирая, то подхватываемый вновь еще с большею силою…

В высшей степени величественна была картина, когда после коронования Государь Император и Государыня Императрица в коронах и порфирах под большим балдахином, несомым генералитетом, обходили московские соборы при торжественном колокольном звоне и непрерывных, все усиливающихся и усиливающихся кликах «ура». Эти приветственные клики дошли до высшей точки подъема, когда Государь Император и Государыня Императрица, взойдя по Красному крыльцу до верхней площадки, остановились и, повернувшись к народу, трижды поклонились.

«Ура!» загремело по всей площади, перекинулось за трибуны на площадь пред Спасскими воротами, как эхо, было подхвачено многотысячною толпой, стоявшею по берегам реки Москвы, и замерло где-то далеко-далеко…»

А теперь приходится перейти к прискорбномц событию, омрачившую не только коронационные торжества, но и все последующее царствования императора Николая Второго.

К моменту коронации генерал-губернатором Москвы и одновременно командующим Московским военным округом – самым большим и самым важным в Российской империи – вот уже пять лет был дядя царя Сергей Александрович. Он был назначен на этот пост в 1891 году еще своим братом Александром III.

Среди множества мероприятий, предусмотренных коронационной комиссией, была запланирована и раздача 400 тысяч царских гостинцев. Причем заранее известили и о дате, и о месте раздачи – 18 мая, Ходынское поле. «Гостинец» включал полфунта колбасы (200 граммов), сайку, кулек конфет, кулек орехов, пряник и памятную эмалированную кружку с царским вензелем, и все это было завернуто в яркий женский ситцевый платок. Так как подготовка к раздаче подарков происходила загодя, то москвичи, особенно беднота, с интересом следили за тем, что происходило на Ходынке, и внимательно прислушивались к циркулировавшим в городе слухам.

Когда рассматривался вопрос об охране порядка и привлечения для этого сил армии, то один из организаторов коронационных торжеств, дядя молодого Императора, великий князь Сергей Александрович заметил, что он верит в благоразумие народа и потому будет достаточно сил одной полиции.

Строго говоря, у всех были основания так считать. Коронационные торжества проходили по сценарию торжеств по аналогичному поводу отца Николая II Императора Александра III. И тогда на Ходынском поле происходила массовая раздача подарков и народные гуляния, но никаких чрезвычайных происшествий не было, кроме… сотни-другой помятых в давке людей. Но на эту «мелочь» н6икто не обратил внимания: что за гуляние без синяков и треснувших ребер?

Никто не учел того что с последней коронации население Москвы увеличилось чуть ли не вдвое, причем, в основном, за счет прибывавших в город на заработки крестьян, что слухи и сплетни разлетались по городу в несколько раз быстрее, чем четверть века тому назад, и что народ никогда не бывает благоразумным, если становится абсолютно неуправляемой толпой.

Журнал «Вокруг света» №23 за 1896 год так описывает произошедшие события:

«…Вечером того же дня, лишь только стало смеркаться, на обращенный к Москве-реке балкон Кремлевского дворца изволили выйти Их Императорские Величества Государь Император, Государыня Императрица Александра Федоровна, Государыня Императрица Мария Федоровна и находящиеся в Москве Высочайшие Особы. Ея Величеству Государыне Императрице Александре Федоровне был поднесен букет из электрических лампочек, соединенный с электрическими проводами дворца. Как только Ея Величество изволила принять букет, он загорелся электрическим светом, и в тот же момент засветился весь Кремль электрическими огнями всевозможных цветов. Государь Император, Государыни Императрицы и другие Высочайшие Особы оставались на балконе и любовались на светившуюся бесчисленным множеством огней Москву. Иллюминация зажигалась три вечера подряд: 14, 15 и 16 мая.

В течение следующих дней, 15, 16 и 17 мая, при Высочайшем Дворе происходил прием поздравлений от Особ Царствующей Фамилии, иностранных принцев, сановников и от многочисленных депутаций, съехавшихся на коронацию. Депутации подносили блюда и хлеб-соль…

Напомним читателям, что по сравнению с коронациями других монархов коронации русских царей отличались невероятной пышностью. Для них в середине XIX века был построен Большой Кремлевский дворец. В нем и в кремлевских соборах происходило освящение власти царствующего монарха. Торжества длились несколько дней. Молебны сменялись выступлениями хоров, торжественные шествия – банкетами, балами и гуляниями в Кремле.

Специально для этих праздников отливались медали и жетоны, печатались красочные объявления, пригласительные билеты, меню торжественных обедов, а также программы, в которых каждому участнику праздника указывались его место, соседи, действия, которые от него ожидаются…»

А на Ходынском поле, где в обычные дни проходили войсковые полевые учения, построили царский павильон и двадцать бараков-складов, куда свезли подарки и сотни бочек водки и вина.

Вдоль Петербургского шоссе в сторону Ваганькова построили 150 павильонов-буфетов, помосты для выступлений артистов цирка и театров. Зрители должны были увидеть сцены из оперы «Руслан и Людмила», спектакль «Конек-Горбунок», народное массовое действо «Ермак Тимофеевич». С группой дрессированных животных должен был выступить Владимир Дуров.

Было решено использовать и традиционные развлечения простонародья на ярмарках и гуляниях – в нескольких местах Ходынки врыли высокие гладко обструганные столбы, на макушках которых должны были появиться сапоги, самовары, шапки и иные призы для тех ловкачей, проворных и хватких, которые сумеют добраться до желанной награды.

Кроме того, по Москве гуляли и слухи, что в каждом тысячном подарке лежит ассигнация, – кто говорил в десять, а кто и в сто рублей.

Следует заметить, что поле, пригодное для учебных боев и пехотных маневров, было покрыто солдатскими окопами, стрелковыми ячейками и траншеями. Кроме того, там были природные овраги и множество ям, оставшихся после добычи песка и глины.

Вот это и проглядели ответственные за народные гуляния, что было их основной ошибкой. Но и без ям и рвов при миллионной толпе невозможно было обойтись без жертв – разве что число их несколько сократилось бы.

Среди собравшихся еще ночью (!) на Ходынском поле были не только бедные неимущие люди. Пришли сюда и ремесленники, и рабочие, и мещане. Многие были пьяны. Как отмечал в своих «Дневниках» известный публицист и издатель А. С. Суворин: «С вечера было много народа. Кто сидел около костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, а иные пели и плясали».