Текст книги "История России в лицах. Книга третья"

Грубое и оскорбительное обращение регента вывело, наконец, из терпения кроткую принцессу. Она жаловалась на Бирона фельдмаршалу Миниху, который понимал, что регент давно хочет отделаться от него, как от соперника, опасного по смелости, энергии, талантам и честолюбию. Миних решился стать во главе недовольных и, действуя именем принцессы Анны, матери императора, и в ночь на 8 ноября арестовал Бирона с женой, его ближайших родственников и приверженцев.

На следующий день появился манифест «об отрешении от регентства Империи герцога курляндского Бирона», объявлявший, вместе с тем, до совершеннолетия Императора Иоанна Шестого, правительницею Анну Леопольдовну, с титулами великой княгини и императорского высочества.

В тот же день Бирон с семейством был отправлен в Шлиссельбургскую крепость. Для исследования его преступлений правительница учредила особую комиссию, которая, окончив через пять месяцев свои занятия, единогласно приговорила Бирона к смертной казни; но правительница, манифестом от 17-го апреля 1741 года, заменила этот приговор вечным заточением, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Местом ссылки был назначен городок Пелым.

Анна Леопольдовна оказалась вдруг регентшей при двухмесячном сыне-императоре. Возможно, она и пыталась как-то вникнуть в государственные дела, но двадцатидвухлетняя молодая женщина, проведшая едва ли не всю жизнь в своих покоях, была абсолютно не готова управлять огромной страной. Может быть, поэтому ее недолгое правление считается самым тихим и милостивым в российской истории.

К тому же вернулся Морис Линар – до государственных ли забот тут было! На радостях принцу-супругу было пожаловано звание генералиссимуса и титул императорского высочества; фельдмаршал Миних был назначен «первым министром в его императорского величества канцеляриях»; вице-канцлер граф Остерман был назначен генерал-адмиралом, с оставлением кабинет-министром; кабинет-министр князь Черкасский стал великим канцлером. Много было роздано и других наград. Народу также объявлены были милости, подтверждены все прежние указы о прощении «вин, штрафов и недоимок», возвращены тысячи ссыльных из Сибири и других мест, объявлено о нелицемерном и истинном отправлении правосудия по всей империи.

Но если народ благословлял новую правительницу, избавившись от гнета ненавистного герцога курляндского, то далеко не все высшие сановники были довольны. Миних, мечтавший о звании генералиссимуса, принужден был уступить его Антону-Ульриху. Остерман и Головкин недовольны были своим подчинением Миниху. Поэтому когда вскоре после назначения первым министром, Миних заболел, этим немедленно воспользовались его враги, и в марте 1741 года Миних был отправлен в отставку. Причины отставки первого министра правительница объясняла саксонскому посланнику Линару следующим образом:

«Фельдмаршал неисправим в своем доброжелательстве к Пруссии, хотя я много раз объявляла ему свою решительную волю помочь императрице Терезии; также мало обратил он внимания на внушения, чтоб исполнять приказания моего мужа, как мои собственные; мало того, он поступает вопреки и собственным моим приказаниям, выдает свои приказы, которые противоречат моим. Долее иметь дело с таким человеком значит рисковать всем».

Как говорится: убедительно, но бездоказательно. В результате фактическим правителем России оказался хитроумный Остерман и все, устроенное Минихом, вскоре было разрушено. Вступившая на австрийский престол Мария-Терезия нуждалась в союзе с Россиею для ограждения своих прав от держав, а Остерман нуждался в пенсионе от Австрии. Он его получил в обмен на договор о военном сотрудничестве, который правительница подписала, не глядя.

Ее занимали куда более интересные вещи: назначение обожаемого Мориса обер-камергером, пожаловавание ему ордена Александра Невского и Андрея Первозванного и подготовка его свадьбы с Юлианой Менгден, готовой служить ширмой для своей подруги-повелительницы. Государством фактически управлял Остерман.

После падения Миниха, Остерман, казалось, никогда еще не был так могуществен. Французский посланник Шетарди писал:

«Можно без преувеличения сказать, что Остерман теперь настоящий царь всероссийский; он имеет дело с принцем и принцессою, которые по своим летам и по тому положению, в каком их держали, не могут иметь никакой опытности, никаких сведений».

Орудием Остермана являлся Антон-Ульрих, вполне подчинявшийся влиянию умного дипломата, но большинство русской аристократии было крайне недовольно сложившимся положением, ожидая, что Линар вот-вот займет при правительнице то же положение, которое занимал Бирон при покойной Анне Иоанновне.

Все застыло, замерло при Анне Леопольдовне. Правительница абсолютно не занималась никакими делами. Народ с сожалением вспоминал о давно прошедших временах Петра I, а, вспоминая, невозможно было не задуматься о дочери великого реформатора Елизавете.

Анна Леопольдовна понимала реальную опасность, исходящую от Елизаветы, и строила в отношении нее свои планы: выдать цесаревну замуж за принца Людовика, брата своего мужа Антона-Ульриха и навсегда удалить от русского двора. Но гораздо более важным ей казалось устроить свадьбу своей любимицы и своего фаворита, поэтому, к счастью для Елизаветы, вопрос о ее браке отложили «на потом».

Зато очень решительно действовал маркиз де Шетарди – так, что даже привлек к себе внимание принца-консорта и Остермана. Оба указывали правительнице на существование заговора в пользу «дщери Перовой», чуть ли не на коленях умоляли объявить себя императрицей, а Елизавету постричь в монастырь. Анна Леопольдовна не возражала, но отложила все это до дня своего рождения, 7 декабря.

23 ноября, на куртаге в Зимнем Дворце, правительница вдруг объяснилась с цесаревной Елисаветой, зазвав ее для разговора тет-а-тет в гардеробную:

– Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армиею неприятельскою и будто ваш доктор (Лесток) ездит к французскому посланнику и с ним факции в той же силе делает; в письме из Бреславля советуют мне немедленно арестовать лекаря Лестока; я всем этим слухам о вас не верю; но надеюсь, что если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат.

Елисавета, притворившись обиженною, заплакала от страха, притворилась обиженною и, разумеется, отрицала все. Доверчивая Анна Леопольдовна удовлетворилась ее объяснениями и все закончилось демонстрацией новых нарядов, выписанных из Франции. А ночью следующего дня произошел знаменитый переворот: на российский престол взошла Елизавета Петровна.

Помимо «брауншвейгской фамилии» в ту же ночь были арестованы Миних, Остерман, Левенвольде, Головкин, Менгден. Лучше других устроился Морис Линар: за неделю до переворота он отправился в Дрезден за какими-то безделушками к своей предстоящей свадьбе и в Россию, разумеется, не вернулся.

В своем первом манифесте Елизавета объявила, что собирается брауншвейгскую фамилию, «не хотя никаких им причинить огорчений», отправить за границу, «в их отечество». Действительно, 12-го декабря 1741 года Анна Леопольдовна с семейством, сопровождаемая генерал-лейтенантом В. Ф. Салтыковым, выехала из Петербурга в Ригу. Но оттуда была на следующий день отправлена в крепость Дюнамюнде, где у Анны Леопольдовны якобы родилась дочь.

Другие источники указывают иную дату рождения девочки: вскоре после восшествия на престол Анна Леопольдовна забеременела и летом 1741 года на свет появилась ее дочь Екатерина. Девочка, кстати, пострадала во время ареста, когда ее случайно уронили на пол гвардейцы: она сильно ударилась головой, в результате чего осталась совершенно глухой и выросла умственно отсталой. Кстати, она прожила дольше всех и скончалась только в 1807 году.

В январе 1744 года последовал указ о перемещении брауншвейгской фамилии в гор. Раненбург, Рязанской губернии, а 27 июля того же года – о перевозе в Архангельск, а оттуда для заточения в Соловецкий монастырь. Осенью, несмотря на очередную беременность Анны Леопольдовны, семья двинулась в тяжелый, далекий путь. При отъезде из Раненбурга, бывшая правительница была разлучена со своею любимою фрейлиною, Юлианою Менгден, которая была оставлена в этом городе под строгим караулом.

Четырехлетнего Иоанна Антоновича везли в особом экипаже, под надзором майора, которому инструкциею повелевалось называть его Григорием. Не имея возможности проехать по льду в Соловки, остановились в Холмогорах, в 72 верстах от Архангельска. Здесь семейство было помещено в бывшем архиерейском доме, где должна была находиться и одна команда солдат, назначенных для стражи; другой команде указано было жить в находившихся близ дома казармах.

Всякое общение заключенных с посторонними людьми было строго запрещено. Дом был обнесен высоким тыном. Развлечением заключенных являлись только прогулки по прилегавшему к дому запущенному саду, с прудом посредине. Брауншвейгское семейство нередко нуждалось в самом необходимом, так как деньги на ее содержание отпускались крайне нерегулярно, зато регулярно разворовывались по дороге.

Через несколько месяцев после приезда в Холмогоры у Анны Леопольдовны родился сын Петр (19 марта 1745 года), а затем 27 февраля 1746 года – сын Алексей; после этого бывшая правительница занемогла родильною горячкою и вскоре скончалась на 28-м году своей жизни.

Ее тело было отправлено в Петербург, прямо в Александро-Невский монастырь, где была погребена мать принцессы, герцогиня Екатерина Иоанновна. В распоряжениях похоронами принимала участие сама императрица. Всем позволено было прощаться с принцессою. В объявлениях о смерти Анны Леопольдовны говорилось, что она скончалась от «огневицы», с целью скрыть рождение принцев Петра и Алексея. Погребение бывшей правительницы совершено в Александро-Невской лавре с большою церемониею, в Благовещенской церкви, против царских врат.

После кончины супруги принц Антон-Ульрих с младшими детьми жил в Холмогорах еще почти тридцать лет. Иоанн Антонович в начале 1756 года был переведен из Холмогор в Шлиссельбург; остальные дети – две дочери и два сына – прожили в заключении 36 лет. После смерти отца они уже в зрелые годы были высланы в Данию, где впоследствии и умерли.

А Иоанн Антонович, «русская железная маска», никогда уже после переворота не видел ни матери, ни отца, содержался отдельно от них, а потом и вовсе был отправлен в Шлиссельбургскую крепость – в вечное одиночное заключение. Погиб он уже при Екатерине Второй во время неудачной попытки освободить его и возвести на русский престол.

Совсем не о такой жизни грезила юная принцесса, читая романы в тишине своей комнаты. Ей бы жить в каком-нибудь маленьком германском княжестве, тихо и незаметно, а судьба забросила ее в непонятную Россию, зашвырнула на российский престол, чтобы почти немедленно свергнуть с него – в вечное заточение и раннюю смерть. И стать для историков и писателей излюбленным объектом для издевательства: ленивая, тупая, развращенная…

А мне ее жаль. Хорошо, что хоть успела полюбить и быть любимой… хотя это, конечно, слабое утешение.

Пять лилий российской короны

Существует масса литературы о сыновьях императора Павла Первого, тем более, что двое из них стали императорами. Многое известно и о Константине, отрекшемся от российского престола не столько из соображений собственной безопасности, сколько из-за любви к «неподобающей особе» и желания сочетаться с нею браком. Гораздо меньше сведений о самом младшем из Павловичей – Михаиле. Но о пяти дочерях императора, о пяти красавицах и умницах, благодаря которым Россия породнилась со многими правящими домами Европы, неизвестно почти ничего.

То ли историки и писатели были уже по горло сыты восемнадцатым «бабьим веком», когда трон переходил от женщины к женщине, лишь ненадолго становясь престолом для представителей мужского рода, то ли обычная жизнь принцесс, не приправленная тайными романами и адюльтерами была никому не интересна. Поэтому в Европе чтут память герцогинь и королев русского происхождения, а российские граждане зачастую даже понятия не имеют об их существовании.

Но они – были. И как в сказке – все пятеро были хороши собой, умны и добродетельны. Настоящие принцессы…

Александра

Родив двух сыновей, тотчас отнятых у нее властной свекровью-императрицей, Великая Княгиня Мария Федоровна летом 1783 года родила дочь.

«По правде, я больше люблю мальчиков!» – огорчилась Екатерина. И приказала назвать свою внучку… в честь любимого внука Александрой. Тем не менее, уделяла ей, старшей из пяти внучек, гораздо больше внимания, чем остальным. Своему давнему другу, барону Гримму, она писала в сентябре 1790 года об Александрин, сопровождая письмо портретом – миниатюрой маленькой княжны – ведь она взрослела и о ней должны были загодя узнать в Европе, полной блистательных женихов благородных кровей.

«До шести лет она ничем не отличалась особенным, но года полтора тому назад вдруг сделала удивительные успехи: похорошела, приняла такую осанку, что кажется старше своих лет. Говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, учится без труда и выказывает большую кротость характера».

Воспитанием ее, и четырех ее младших сестер занималась Шарлотта Карловна Ливен* под двойным строжайшим надзором: императрицы-бабушки и Великой княгини – матери. Высокая, строгая, сухая и прямая, как палка, графиня бесстрастно отчитывала маленьких цесаревен за малейшую провинность: раскрытое не вовремя окно, уроненный платок, неважно сыгранную гамму, неуместную улыбку, недостаточно глубокий реверанс.

К счастью, материнская любовь и нежность Марии Федоровны уравновешивала эти строгости, хотя и она проявляла в воспитании дочерей чисто немецкий педантизм. Девочек будили в шесть утра, после чего они под руководством матери навещали оранжерею (наглядный урок ботаники), птичник (урок зоологии и, в какой-то степени, скотоводства). Прогулки по парку Павловского дворца, уроки языков, танцев, музыки. А также, по возможности, и серьезных наук.

На свежем воздухе девочки расцветали, а во дворце получали манеры в духе Версаля, ибо Версаль навсегда остался для Павла и Марии самым ярким и радостным воспоминанием их вояжа в Европу. Наглядным примером был туалетный прибор из 96 предметов, подаренный Марией-Антуанеттой юной красавице цесаревне. Прибор включал даже золотую лопаточку… для чесания языка, хранившуюся под стеклянным колпаком.

Александре эта лопаточка была ни к чему: старшая цесаревна была не по-детски серьезна и молчалива. Миловидная, с огромными карими глазами и слегка вьющимися пепельно – русыми волосами, она не считалась роковой красавицей, но все отмечали в ней особую, чарующую, пленительность движений, манер, голоса, походки.

Она, как и ее мать, прекрасно рисовала и лепила из воска, очень хорошо играла и пела, могла переводить с нескольких языков. В 1796 году, когда Александре было 13 лет, она поместила в журнале «Муз» два перевода с французского: «Бодрость и благодеяние одного крестьянина» и «Долг человечества».

Светлейшая княгиня Шарлотта Карловна Ливен, жена генерал-майора Андрея Романовича, после смерти мужа, не имея почти никакого состояния, жила в своем имении в Прибалтийском крае, посвятив себя воспитанию своих трех сыновей, Карла, Христофа и Ивана, и дочери Екатерины. Когда вслед за рождением великой княжны Александры Павловны Екатерина II решила избрать воспитательницу для своих внуков и внучек из среды лифляндского дворянства, тогдашний рижский генерал-губернатор Браун, пользовавшийся особым доверием императрицы, предложил эту должность г-же Ливен и не без усилий уговорил ее принять это предложение, указывая на выгоды придворной службы в смысле обеспечения дальнейшей судьбы ее детей.

Рассказывают, что по приезде г-жи Ливен в Царское Село Екатерина II, стоя за ширмой, подслушивала ее разговор со встретившим ее придворным, когда г-жа Ливен, не стесняясь, жаловалась на трудности возлагавшейся на нее задачи, указывая на дурной пример, подаваемый двором и образом жизни самой императрицы. Выйдя из-за ширм, Екатерина сказала г-же Ливен: «Вы именно такая женщина, какая мне нужна», – и с первых же шагов ее на новом поприще облекла ее своим полным доверием до такой степени, что вскоре от ее указаний стало зависеть назначение к великим княжнам даже низших должностных лиц. При этих условиях и при натянутых отношениях Екатерины II с наследником и его супругой, систематично устраняемых ею от воспитания детей, положение г-жи Ливен было не из легких. Тем не менее, благодаря своему такту она сумела, сохранив доверие императрицы, снискать расположение великой княгини Марии Федоровны, сделавшись впоследствии ее ближайшим другом.

Такое сокровище русской короны могло со временем украсить собою любой европейский трон. Екатерина Вторая выбрала шведский и, соответственно, семнадцатилетнего короля Густава Адольфа IV. Огромное приданое, обещанное Екатериной за старшей внучкой, могло выправить финансовое положение Швеции, ослабленной войнами, неурожаем и бесконечными тратами королевского двора на празднества и парады.

Шестого сентября 1796 года шведский посол, барон Стединг, на торжественной аудиенции, просил у Екатерины Второй от имени короля руки Великой княжны Александры Павловны. Императрица благословила внучку. Петербургские придворные ювелиры начали заготавливать приданное: сервизы, драгоценные гарнитуры, обручальные кольца, золотые оклады для иконостаса придворной церкви будущей королевы Швеции.

Увы, именно упорное желание императрицы видеть королеву Швеции православной привело к тому, что не состоялась не только свадьба – даже обручение. Болезненный удар по самолюбию Екатерины послужил одной из причин ее смерти осенью того же года.

Великая княжна Александра стойко перенесла случившееся: недаром баронесса фон Ливен учила ее выдержке, такту и хладнокровию в любой ситуации. Принцессы не плачут и не страдают – разве что за наглухо закрытыми дверями своей комнаты в полном одиночестве.

Через три года императору Павлу и императрице Марии Федоровне поступило предложение от австрийского двора о возможном заключении брака великой княжны Александры и эрцгерцога Иосифа, Палатина Венгерского, брата австрийского императора. По европейской иерархии это был куда более блестящий союз, нежели брак со шведским королем. До этого времени надменные Габсбурги игнорировали Россию.

Сам эрцгерцог Иосиф, Палатин Венгерский, приехал в Петербург, просить руки Великой княжны. Иосиф относился к невесте с нескрываемым, тихим обожанием, перед которым она не смогла устоять. Брак был на этот раз – по любви. Венчание состоялась в Гатчине 19 октября 1799 года.

Но в Вене она имела несчастье понравиться самому императору Францу – Иосифу: прелестным обликом и приветливостью нрава она разительно была похожа на первую, рано умершую, жену императора Австрии, Елизавету Вюртембергскую, свою родную тетю по матери.

Вторая супруга императора, злая, некрасивая и мелочная Мария-Терезия, сразу возненавидела Александру Павловну, и всю недолгую жизнь Палатины, травила ее придирками, интригами, всяческими неприличными выходками, неподобающими для царственной особы. Так, однажды, Александра Павловна появилась в театральной ложе во всем блеске своей юной красоты и драгоценностей, подобающих ее сану. Драгоценности оказались несравненно краше бриллиантов императрицы, и на следующий день последовал высочайший запрет Палантине носить драгоценности в общественных местах.

На ближайшем театральном представлении зрители, знавшие уже об истерике императрицы, ждали не поднятия занавеса, а появления в ложе эрцгерцогини Александры. И как только она появилась, зал грянул овацией: вместо драгоценностей Александру украшали одни цветы!

Мария-Терезия не снесла такого унижения и добилась отъезда эрцгерцога с молодой супругой в Венгрию. Между тем, весть о кротости, доброте и уме молодой супруги Палатина разнеслась уже по всей Венгрии, и подданные успели полюбить свою владетельницу заочно, еще ее не видя. Вскоре в ее честь проводились выставки, музыкальные фестивали, на которые приезжали Гайдн и Бетховен.

Александра Павловна была обожаема всеми жителями Офена (так тогда назывался город Буда) и окрестных селений, среди которых было немало людей, крещеных в православии. К сожалению, мало кто знает, в том числе среди венгров, что многие планы Иосифа по реконструкции венгерской столицы были подсказаны его русской женой. Это она, Александра Павловна, восхищенная красотой Вены, убедила мужа начать строительство в Белвароше (центре), дабы придать Офену черты европейского столичного города.

Градостроительство – не единственное, чем увековечила себя в венгерской истории дочь Павла I. Также внучка Екатерины имеет прямое отношение к созданию венгерского флага. Когда Иосиф решил создать венгерский триколор по образцу французского, жена посоветовала включить в него наряду с белым и красным зеленый цвет. После холодного и ветреного Петербурга русскую царевну поразило обилие зелени в венгерских парках и садах.

Отзывчивая славянская душа Александры Павловны, чуткая к культуре других народов, позволила ей быстро освоиться в венгерском высшем свете. Национальный венгерский костюм она, например, надела в то время, когда венгерская аристократия еще чуралась народных обычаев и нарядов. При Александре в великосветских салонах зазвучал венгерский чардаш. Щедрую русскую царевну полюбили простые венгры.

Но эта же любовь народа очень осложнила ее жизнь, так как зорко наблюдавший за всем венский двор немедленно стал опасаться усиления влияния православия в Австрии. Обещанная свобода вероисповедания оказалась для Александры Павловны иллюзорной. Начались религиозные притеснения. К тому же по-настоящему близкими для нее людьми оставались двое: священник Андрей Самборский и его дочь Анна, да и привольная жизнь в Венгрии длилась недолго. Едва узнали о беременности Александры, как решено было немедленно вернуть ее в Вену.

О том, как жила Палатина Венгерская в атмосфере ненависти, нетерпения и вражды венского императорского двора повествует наставник Великой Княжны, духовный отец, священник Андрей Афанасьевич Самборский в своих «Записках»:

«Императрица австрийская явно показывала свое неблагорасположение к венгерской палатине, ибо, почти ежедневно проезжая мимо жилища ее высочества, не единожды не осведомилась о состоянии здоровья, несмотря на то что великая княгиня в беременности своей была подвержена частым припадкам. Доктор, определенный к ней императрицею австрийской был ей неприятен, лекарства давал непереносимые ею, ибо был более искусен в интригах придворных, нежели в медицине, и в обхождении груб».

Слабохарактерный, слишком добрый Иосиф, закрывавший глаза на интриги и козни жены любимого старшего брата, ничем не мог помочь своей Александрин, хотя обожал ее!

Роды прошли тяжело, ребенок прожил всего несколько часов. Александра скончалась на девятый день после родов, когда доктора уже разрешили ей вставать с постели, а на приеме во дворце Иосиф радостно объявил о том, что Палатина поправляется: Это было 3 марта 1801 года. Еще с утра весь двор Офена был весел и оживлен, узнав, что любимица венгров поправляется, но после полудня радость сменилась непередаваемой печалью.

Великая Княгиня Александра Павловна внезапно почувствовала сильный жар, у нее начался бред, во время, которого она умоляла отца Андрея отвезти ее домой и построить ей маленький домик в парке Павловска, чтобы она могла там жить. Отец Андрей и Иосиф Венгерский, оба, с трудом держась на ногах после чреды бессоных ночей у ее постели, молча сменяли друг друга, прикладывая к пылающему лбу Александры холодные компрессы. В шесть часов утра, 4 марта 1801 года, Великой Княгини Александры Павловны, эрцгерцогини Австрии, Палатины Венгерской уже не было на земле. Ее унесла обычная в те времена родильная горячка.

Она скончалась не приходя в сознание. Услышав отчаянный крик Самборского, Иосиф, задремавший было в кресле у окна, бросился к постели жены и тут же упал без чувств.

16 марта 1801 года Иосиф скорбно писал Императору Павлу из Буды:

«Я имел непоправимое несчастие потерять жену мою. Ее уже нет, и с нею исчезло все мое счастье…» Но ответа он не получил: как раз в это время Павел был убит в своем Михайловском замке. Хоронили Александру по православному обряду в православной церкви в Офене, которую Александра построила на свои средства. Иосиф долго соблюдал траур, в течение 10 лет после кончины жены был вдов. Со временем вокруг часовни со склепом Александры возникло православное кладбище.

Русский Двор всячески заботился о маленькой церкви в Офене. В 80-е годы XIX века царь Александр Третий прислал сюда новый иконостас. Однако время и войны не пощадили церковь.

Не сохранились за давностью лет ни церковь, ни могила. Последнее упоминание о месте захоронения русской Цесаревны, Палатины Венгерской проскользнуло в печати в 1899 году в российской газете «Новости». Сейчас известно, что прах великой княгини Александры Павловны Романовой, дочери российского императора Павла Первого, жены венгерского палатина эрцгерцога Иосифа Габсбурга был перезахоронен и храм-усыпальница находится в одном из пригородов Будапешта – городе Иреме.

Памятником Александре стали и стихи Жуковского:

 
«И ангел от земли в сиянье предо мной
Взлетает; на лице величие смиренья;
Взор в небо устремлен; над юною главой
Горит звезда преображенья».