Текст книги "Анти-Ахматова"

Символы респектабельности

Ахматова – это очень культурно. Столько культурных реминисценций, столько имен, столько надо знать. Детям и подросткам – да, надо знать, следите за кругом их чтения. Не оставляйте пробелов. (То, что знает Анна Андреевна, не выходит из круга среднего образования – если не специально написано для конкретного случая.) Взрослым – уверена, что все-таки это чувствуется, об этом только почему-то не принято говорить – все, что пишет Анна Андреевна, она пишет не по велению своего поэтического гения, а всего лишь для произведения эффекта очень культурного текста. Фокус удался.

Волков: В стихах Ахматовой, особенно поздних, музыка часто упоминается: и Бах, и Вивальди, и Шопен. Мне всегда казалось, что Анна Андреевна музыку тонко чувствует. Но от людей, хорошо ее знавших, хотя, вероятно, и не весьма к ней расположенных, я слышал, что Ахматова сама ничего в музыке не понимала, а только внимательно прислушивалась к мнению людей, ее окружавших. Они говорили примерно так: высказывания Ахматовой о Чайковском или Шостаковиче – это со слов Пунина, а о Бахе и Вивальди – со слов Бродского.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 240

Это входит в джентльменский набор престижных тем: Шекспир, Данте, Пушкин и пр.

Ее шекспировский интерес на самом деле исчерпался следовательской заинтересованностью в том, был ли Шекспир на самом деле и он ли писал знаменитые пьесы.

В ход идут ее обычные приемы.

«Ведь он в университете не учился. Имени Шекспира нет в университетских списках. Все подписи на документах разные. Как это могло быть? Он не знал, как пишется собственное имя – «Шакспер» или «Шекспир»? Как, впрочем, Лермонтов и Баратынский. А завещание вы читали? Он оставляет жене «вторую по качеству кровать». Нет, вы только подумайте!» Тут Ахматову покинуло спокойствие, она даже встала из-за стола.

Должен признаться, что при всем моем почитании Анны Андреевны гораздо больше тайны личности автора меня интересовали сами шекспировские трагедии.

Владимир РЕЦЕПТЕР. «Это для тебя на всю жизнь…» Стр. 656

Артур Лурье, написав музыку к стихотворению «Тень», заменил в – и так ворованной у Мандельштама – строчке «Флобер, бессонница и поздняя сирень» Флобера на – Бодлера! Какой простодушный прием! Ассоциации с Флобером, какими бы они ни были значительными для самой Ахматовой (повесть «Иродиада»), снижают общий «интеллектуальный» уровень ее письма. А так как по большей части у нее все можно поменять местами произвольно, то Лурье это делает спокойно – как сделала бы сама Ахматова.

Кстати, в этом же стихотворении вместо «ясный» в черновике стоит «хмурый»; но ведь «светлый» и «темный», «первый» и «последний», «евангельский» и «языческий» – это для нее с легкостью взаимозаменяемые слова, обозначающие одно и то же – ничто.

Лидия Корнеевна Чуковская огорчена слишком явной ревностью Анны Андреевны к подругам молодых мужчин в ее окружении в последние годы жизни.

«Идя навстречу вашему непониманию, я решила разъяснить «Красотку» с помощью эпиграфа. Найду что-нибудь из Кутулла или Горация. Большего я сделать не могу». Стихотворению в печати предпослан эпиграф из Горация: «О quae beatam, Diva, tenes Cyprum et Memphin…» («О, богиня, которая владычествует над счастливым Кипром и Мемфисом»…)

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 108

Эпиграф значительнее невнятного старческого «Красотка очень молода…» и явно выбран с целью возвысить и сделать более отвлеченной простую и смешноватую тему попытки ревности – как бы свысока. С такой стильной и осязаемой красотой, как у молодых ленинградских девушек, можно сражаться – сосуществовать – лишь уйдя на другое поле, а не погромыхивая взятым в неумелые руки Кутуллом или Горацием.

Беседовала она со мной спокойно и благостно. И – внезапный – взрыв.

«Софокл», ну «Софокл» холодноватые стихи, – сказала я, – но это не резон…» – «Холодноватые?! – с яростью произнесла Анна Андреевна. – Рас-ка-лен-ные! – повторила она по складам. И каждый слог был раскален добела. – Просто у вас нет уха к античности. Для вас это пустое место. И Дионисово действо и легенда о смерти Софокла – звук пустой. А это должно быть внутри, вот здесь, – она показала на грудь, – этим надо жить… И стихи мои о смерти Софокла так существенны для понимания отношений между искусством и властью. ДОЛЖНЫХ отношений. Это урок».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 468

Вот так она поучает народы. Но когда у нее самой этого нет в груди, а только в холодном уме, высчитавшем, как надо придать себе вес, – отклика такие стихи не получают. Стихи – это нечто другое, чем демонстрация гимназической образованности и рифмованные банальные декларации.

Я промолчала. Насчет темы – поэт и власть, и преподанного здесь власти урока – это я, конечно, уловила. Что же касается античности – «Смерть Софокла» не воскрешает для меня античность. Одна ли я в этом повинна? А быть может, немного и Ахматова? Чудотворства какого-то тут не свершилось, аллегория осталась аллегорией.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 469

Воспоминания Валерии Срезневской, написанные под диктовку Ахматовой, назывались «Дафнис и Хлоя». Ну куда же без этого?

Это именно то, что Сергей Аверинцев называет орнаменталистским использованием ситуации мифа.

Не была завершена трагедия «Энума элиш, Пролог, или сон во сне», вобравшая в себя опыт мировой поэзии от древневавилонского эпоса до абсурдистской литературы нашего века.

Светлана КОВАЛЕНКО. Проза Анны Ахматовой Стр. 403

А было бы интересно читать такую трагедию знатокам древневавилонского эпоса и любителям абсурдистской литературы? Много ли там нового, своего, или это просто чтобы ученость и актуальность свои показать? Разве достоинство поэзии – культурологические реминисценции? Разве ей не о чем писать – о своем? Своего давно ничего не было. Когда-то была одна жалостная женская нота.

И все же современникам привычней было осмыслять лирику Ахматовой через призму поэзии гречанки Сафо.

Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 117

От поэтических – если читать простодушно, и назойливых – если сразу разгадать ее замысел – античных и библейских образов вовсе не рождается желание рассматривать ее через призму античной поэзии. Это ведь просто литературный прием.

Современникам не пришло бы в голову рассматривать ее лирику через призму Сафо. Это пришло в голову Анне Ахматовой, и она начала пиар-кампанию по продвижению этого сравнения.

Наиболее часто использовался знаменитый прием «подкладывания мыслей».

Эвтерпа, ты? Куда зашел я, а?

Иосиф БРОДСКИЙ

Это – по существу.

Это не эпиграф к «Красотке».

Она все «занималась» Данте и Шекспиром. Довольно странное занятие для поэта. Мелковатая идея – подбросить современникам словцо для того, чтобы они знали, кого называть «Данте наших дней», заниматься ими особенно нечего – это все равно, что заниматься небом, жизнью, счастьем – и прочее. То есть если не профессионально, то – просто как заниматься вечными истинами на все равно каком конкретно материале. Но она, по правде сказать, особенно и не «занималась». Только говорила. Ни одной интересной мысли, кроме самых высокопарных трюизмов.

Она, величаво и скромно: «Я всю жизнь читаю Данта».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 26

Нас может интересовать только одно: что она вычитала в Данте. Работа о деле всей жизни (чтение – черновая работа поэта) – доклад на праздновании в Москве 700-летия Данте – занимает 3 странички очень крупным шрифтом.

Работа (перевод Лозинского) была в моей стране высоко оценена…

Анна АХМАТОВА. Данте

Кто-нибудь есть, кто верит, что эти «мой народ», «моя страна» – сказаны простодушно, без тайной мысли об Анне Всея Руси и о том, что русская земля тоже может рождать своих дантов (в юбках)?

Об именах попроще.

Волков: Говорила ли когда-нибудь о Баратынском Анна Андреевна?

Бродский: Нет, до него как-то дело не доходило. И в этом вина не столько Ахматовой, сколько всех вокруг нее. Потому что в советское время литературная жизнь проходила в сильной степени под знаком пушкинистики. Пушкинистика – это единственная процветающая отрасль литературоведения.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 230

А сама девочка не могла додуматься, учила только то, что в школе проходили? К тому же отрасль процветающая, для нее это важно…

Николай Степанович Фета не любил. АА всегда говорила ему: «Почитай Фета, почитай Фета», – не потому, что очень любила, а потому что считала, что Фета, вообще говоря, неудобно не читать.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 188

Это ли подход поэта? Равного – с равным? Нет, только приличие. Ну а Данте, Шекспир – это уже высший тон.

27.11.1927.

<…> «такие их похвалы доказывают только их же примитивность. Эти люди склонны идеализировать предыдущую эпоху, и они восторгаются такими словами, как «попона», «гайдук», «граф Комаровский»… Но это и понятно»…

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 319

Я бы добавила еще Аграфену Купальницу, божницу, заутрени и пр. – из дежурного лексикона Анны Ахматовой.

Стилизацией старинных «любовных сетей», «сладкого земного питья» не скрыть скудости своего поэтического багажа.

Д. ТАЛЬНИКОВ. Анна Ахматова. Четки. Стр. 111

4.01.1927.

Шилейко как-то давал АА книгу Толстого о языческом Херсонесе. АА говорит, что, если б знала эту книгу до того, как написала поэму «У самого моря», поэма могла бы быть много лучше.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 350

Что может лучше свидетельствовать о вторичности ее поэтического взгляда? Если бы Пушкин знал современные исследования о добродетельной личности Антонио Сальери, он написал бы своего «Моцарта и Сальери» «гораздо лучше»? Какое ремесленное отношение к поэзии! Она действительно написала бы «У самого синего моря» «гораздо лучше» – в смысле, что насытила бы большим числом непонятных имен, понятий, ссылок и пр. – чтобы выглядеть значительнее и образованнее. Это – лучше?

«Намного лучше» мог бы быть, по ее мнению, и «Фауст» Гете.

«Жаль, что Гете не знал о существовании атомной бомбы: он бы ее вставил в «Фауста». Там есть место для этого…»

Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 328

Кроме формального использования античных имен, используются и формальные приемы.

<…> Один из излюбленных приемов Ахматовой: начало первой строки с союзной конструкцией: в данном случае с союзом «и». Свыше 60 раз в издании «Библиотека поэта» стихотворения Ахматовой начинаются с союза «и». У Сологуба союз «и» в первом стихе встречается всего 2 раза, у Гумилева – 3 раза. Ссылку на источник дала сама Ахматова.

О.А. КЛИНГ. Своеобразие эпического в лирике Ахматовой. Стр. 63.

В моем издании – 102: по типу «И увидел Бог, что это хорошо».

Это – только стихотворения целиком 102 раза начинаются с «И». Четверостиший – не счесть. Строчек!.. через одну. Механический, спекулятивный прием, вроде разговорного словечка «как бы». То есть привносится какая-то полифоничность, неоднозначность – и все простым введением союза. Народ попроще употребляет его через слово: «Мы как бы отдыхаем, как бы наступила зима…» Как Анна Ахматова через строчку пишет: «И я наблюдала почти без ошибки…», «И черной музыки безумное лицо…», «И слава лебедью плыла…», «И очертанья «Фауста» вдали…»

Современная ей зарубежная литература ее не интересовала, но пароли она знала.

 
Вокруг пререканье и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
 

Текст на уровне кружка по эссеистике в гуманитарном лицее. Еще и ритм так неприятно хромает.

Чарли!

Дело ее жизни – «Поэма», ключевая часть – «Эпилог». Эпиграф к нему – из Хемингуэя. Писателя, которого она не знала, не любила, не уважала, – но он был модным, современным, она с ним могла больше понравиться молодым людям, чьим окружением очень дорожила, и выглядела не такой медведицей на Западе (она была уверена, что все там смотрят в ее сторону).

Бродский: Внешне Фрост прост, он обходится без ухищрений. Он не впихивает в свои стихи обязательный набор второкурсника: не ссылается на йогу, не дает отсылок к античной мифологии. У него нет всех этих цитат и перецитат из Данте.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 104

Если это не об Ахматовой, то о ком же? К этому приплюсовать встречи-невстречи и спросить – а что же тогда?

Бродский думает, что ему все сойдет. Что он будет почти открыто говорить о ней как о спекулянтке, а мы все равно будем ему верить, что она – Великая Душа.

«Одна моя слушательница прочитала о вас доклад – сокрушительный, где доказывала, что вы усвоили себе эстетику «Старых годов» курбатовского «Петербурга», что ваша Флоренция, ваша Венеция – мода, что все ваши позы кажутся ей просто позами». Это так взволновало Ахматову, что она почувствовала потребность аффектировать равнодушие, стала смотреть в зеркало, поправлять челку и великосветски сказала: «Очень, очень интересно! Принесите, пожалуйста, почитать этот реферат». Мне стало жаль эту трудно живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на себе, на своей славе – и еле живет другим.

К.И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник (1901—1929). Стр. 202

Попытка издательства привести сборник в quasi-цензурный вид – неудачна. Что за принцип – много Бога нельзя, а немножко сойдет?

Лидия ГИНЗБУРГ. Ахматова. С. 138

Немножко Бога сойдет потому, что так яснее видно, что этот ее «Бог» – дамские увертки и красивости, а если дать слишком много – то непонятно, ведь это же не религиозные стихи.

 
Ждала его напрасно много лет…
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в вербную субботу
 

Понятно, что это – накануне Вербного воскресенья, но Вербной субботой этот день не называют, это – Лазарева суббота.

Строки 8—15 включительно отмечены чертой, и написано: «Первая встреча с Б.А. в Царском Селе. Вербная суббота 1915».

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 43

Стих стал красивее, обстоятельнее; интонация бледнее, язык выше; библия, лежавшая на столе, бывшая аксессуаром комнаты, стала источником образов.

Ю. Тынянов. «Промежуток». ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 74

Источником образов – да, религиозностью – нет.

Кроме того, Библия – это респектабельно.

Никакой религиозности в ней, конечно, нет. Культурная смесь на уровне гимназистки с отличной памятью. Разве мы не читали стихи поэтов, действительно волнуемых религиозными темами? Какие тут Дафнисы и Хлои? Возьмем «Доктора Живаго». Это, конечно, не религиозные стихи, а стихи с поэтикой религиозного чувства. Всего лишь, казалось бы – но там нет ни одного античного образа. Пастернаку не надо демонстрировать свою начитанность, он пишет о другом.

Число «7» является древним сакральным числом, и Ахматова, глубоко верующий человек, не могла не знать о его ветхозаветных корнях.

Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 110

Она не верующий, а манипулирующий мифологемами христианства человек. Вернее, не христианства, а Библии, поскольку предания она не знает. Церковная практика и религиозная жизнь ей неведомы.

Классическая музыка – это Ахматова знает твердо – это очень респектабельно. Она пишет о голосе Г. Вишневской (услышанном по радио):

 
Где-то что-то на миг серебрит…
 

Плюс еще кое-что для объема: «алмазное сиянье», «могучая сила», петые-перепетые еще Есениным, «одеяньем шелков шелестит»…

О другом – о войне, блокаде, Ташкенте – в общем, о розах, как всегда.

 
В изгнаньи сладость острая была,
Неповторимая, пожалуй, сладость.
Бессмертных роз, сухого винограда
Нам родина пристанище дала.
 

Неужели нету другого слова, кроме как «сладость» – для всего?

Про природу так же совершено необходимо писать, она это делает исправно.

Приехали туда однажды в ноябре, когда листья давно облетели, и Ахматова сказала: «Природа готовится к зиме. Взгляните, какой она стала прибранной и строгой».

Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 594

Борис Леонидович спросил Ахматову, умеет ли она полностью читать по-латыни название своего сборника «Anno Domini MCMXXI». Она ответила, что когда-то могла это сделать, а сейчас не уверена. Борис Леонидович стал вспоминать многосложные латинские числительные и довольно уверенно произнес полностью все заглавие, явно гордясь своими познаниями латиниста.

Вяч.Вс. ИВАНОВ. Беседы с Анной Ахматовой. Стр. 475

К слову сказать – очень плохое заглавие, в прежнем стиле манеры и позы. Ибо как прикажете читать: «Anno Domini millesimo nongentesimo vicesimo primo» (не думаю, чтобы и сам поэт твердо произнес эту кухонную латынь), или «Anno Domini тысяча девятьсот двадцать первый» (безвкусица порядочная)?..

ИВАНОВ-РАЗУМНИК. Анна Ахматова. Стр. 339—340

Если не с иронией, латынь по-латыни можно использовать только тогда, когда полностью ею владеешь. Это как минимум.

Иначе это уж слишком смешная претензия.

Table Talks

Ахматова много читала и много запоминала. Ее вкус – не собственный, а угаданный хитрым умом – бесперебойно работал, как фильтр: какие знания важны, какие – нет. Общая картина вырисовывалась величественная – Анна Ахматова знала, ЧТО надо любить и ЧЕМ восхищаться. В глубину – в собственное познание предмета – эти знания не шли. Ее образованность была чрезвычайно поверхностной. «Кафка писал обо мне и для меня» – все, что она смогла сказать об основном блюде джентльменского набора. Звучало беспроигрышно, как угадывание года при разговоре с сомелье. «По-европейски, первоклассно». Эффект нужен был только этот.

Опускаю сплетни, славу, «проклятый вопрос» – половой – и вот что остается.

Кто-то, кажется, Рыкова, говорила АА, что приходящие к ней гости всегда разговаривают с АА по 4 пунктам: 1. Ее болезнь, 2, 3, 4 (не написано). И когда поговорят по всем этим 4 пунктам, то уже умолкают и больше ни о чем не говорят.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 182

Это так и осталось до конца жизни. Эти пункты можно вписать.

2. Ее слава.

3. Старорежимные красивости (как она видела царя, в котором часу полагалось ходить на службу, какой толщины была любовница у Блока и пр.).

4. Для увековечивания своего величия какая-нибудь очень короткая фраза или замечание – о Данте, Шекспире или Пушкине. Если же знакомые проверенные, как «верные» у Вердюренов, то тогда в этом пункте ведутся сплетни – разговоры о женском возрасте, разводах, светских успехах и пр.

26 марта 1922.

Мы садимся у окна, и она жестом хозяйки, занимающей великосветского гостя, подает мне журнал «Новая Россия», только что вышедший… Я показал ей смешное место в статье Вишняка, но тут заметил, что ее ничуть не интересует мое мнение о направлении этого журнала. «А рецензию вы читали? Рецензию обо мне. Как ругают!»

К.И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. 1901—1929. Стр. 189

Бродский: Помню наши бесконечные дискуссии по поводу бутылок, которые кончаются и не кончаются. Временами в наших разговорах возникали такие мучительные паузы: вы сидите перед великим человеком и не знаете, что сказать.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 237

У Ахматовой сидела приятельница, ученая дама, засыпавшая меня многочисленными вопросами об английских университетах и их организации. Ахматовой это было явно неинтересно, она молчала.

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 441

С Анной Андреевной иногда не знаю, о чем говорить.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 246

Почему-то все так – и Бродский тоже. Он, как всегда, называет это – не может скрыть – но холодно оставляет без объяснений.

Когда я впервые надолго приехал в Москву из Ленинграда и стал ее осваивать и спросил у Ахматовой, с чего начинать, она ответила: «Смотря что вам интересно: если камни, то с Коломенского, если барахло – с Останкина». Как еще назвать коллекцию? Время, когда это барахло было повседневными предметами быта, отстоит от нас на два века назад. Это барахло это время не прожило, оно осталось там, ты можешь видеть барахло и одновременно – видеть время. В общем, разные чувства могут овладевать нами, когда мы смотрим на ложечку для косметики из голенищевской египетской коллекции в Пушкинском музее. Пусть будет барахло. И, когда придя к ней после Коломенского, я рассказал, как уговорил сторожиху открыть мне Вознесенскую церковь и какая там была невыносимая пустота и невыносимая стужа, она спросила «А вы заметили, какая она внутри крохотная? (нетрудно и снаружи заметить). Какой, стало быть, маленький был у Грозного двор!» О Казанской, действующей, не было сказано ни слова, как будто ее вообще не существовало.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 71—72

Потому что религия была вне поля интересов Ахматовой.

«Наше время даст изобилие заголовков для будущих трагедий. Я так и вижу одно женское имя аршинными буквами на афише», – и она пальцем крупно вывела в воздухе: ТИМОША.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 211

Дамы – музы – а особенно музы с особняками и в кожанках – это ей интересно. В «Гамлете» трагедия не в том, что Гамлет – сын короля, а вот Ахматовой Тимоша (невестка Горького) интересна не тем, что у нее никчемный муж, сладострастный свекор и всесильный любовник, а тем, что для прогулок по Волге им выдавали личный теплоход, для прогулок по Соловкам лично ей – кожаные галифе, кожаную куртку. «Она была ослепительно хороша». Ахматова не видит сути вещей. Вернее, может, и видит – она действительно многое видела, но писателю мало видеть, он должен быть готовым это «описать», а это уже те усилия духа, на которые Анна Андреевна была решительно не способна. За это и винить нельзя. Титанов – мало. Притворяющихся – притворяются все-таки не титанами – тоже не очень много. Тех, кому УДАЛОСЬ всех одурачить, заставить называть себя великой душой, – единицы. Напишем ее имя аршинными буквами – Анна АХМАТОВА. (А в этой книге – попробуем стереть.)

Замятин относится к АА-поэту с каким-то поразительным и мужским, и литературным высокомерием… Разговоры на серьезные литературные темы, иногда начатые АА, всегда прекращались сразу же – при этом у АА появлялось убеждение, что Замятин в затронутом вопросе несведущ, а у Замятина – что тема поразительно скучна и неинтересна.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 267

Анна Ахматова никогда не упомянула нигде имени Андрея Платонова. Такого писателя не было в ее время. Андрей Платонов – бесспорно, самый значительный русский писатель двадцатого века. Это – великий писатель. Но – не функционер, работал дворником, «постановлениями» не тряс.

Назвал Сталин его однажды «сволочью» – он и свернулся в комочек. Не замолчал, правда, как Ахматова – он не мог перестать писать. Теперь мы его читаем.

В общем, в ее окружении, в сфере интересов – имена только Федина, Дудина и других высоких писательских чинов – всегда.

Интересно, что она некоторые свои писания называла прозой – ей, не знающей Платонова, что-то говорить о прозе в двадцатом веке!

Если поздно вечером из театра возвращалась Нина Антоновна, всегда очень оживленная, нас звали к столу. На людях здесь обычно не полагалось ни стихов, ни серьезных разговоров.

Вяч.Вс. ИВАНОВ. Беседы с Анной Ахматовой. Стр. 478

Рассказывают Солдатовы, что Ахматова заявила им, что не любит Чехова, так как он был антисемитом.

Еще и это? Если и был, то на таком личном уровне, что этим неприлично и интересоваться. Думаю, Чехов скрывал бы это, как отрыжку или метеоризм. Выставлять напоказ свою осведомленность, полученную от горничной, – говорит гораздо хуже об обличителе, чем об уличенном.

Художественный вкус самой Ахматовой (заполняет анкету):

Любимые художники: Александр Иванов, Федотов, Врубель.

ЕГИПЕТ в Лувре с Модильяни.

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 211

Последняя строчка трудно поддается расшифровке. То ли ей нравится египетское искусство, то ли она хочет подчеркнуть, что египтян она не в Пушкинском музее видела, а бывала в Париже, то ли – отвечает на искусственно и искусно составленный вопрос: «с кем она больше всего любит посещать коллекцию, посвященную египетскому искусству в Лувре?». Отвечает скромно: «С Моди».

Вопрос похож на задаваемый протежируемому двоечнику: «Волга впадает в Каспийское что?»

Кстати о Пушкинском музее. Что-то мне не попадалось упоминаний, чтобы Анна Андреевна его усердно посещала – ей ли пережить такое монументальное напоминание, что Марина Ивановна, хоть и demodе, но все-таки не из путевых обходчиков происходит. И как в насмешку, Музей изобразительных искусств Пушкинским назвали, известного изобразителя дамских ножек, профилей и романтических кущ. У нас, понятно, Пушкин – все… А Ахматовой каково? Марину-то к Пушкину подпускать нельзя… И ей, Ахматовой, ходить в Музей имени Пушкина, имени славы Ивана Цветаева?

Анна Андреевна часто упоминала Эрмитаж и подчеркивала, что она знает его от начала и до конца как свои пять пальцев.

Л.В. ГОРНУНГ. Записки об Анне Ахматовой. Стр. 209

О Пушкинском музее приходилось не упоминать.

Сверчкова расспрашивала АА о театрах, где что идет, и когда АА сказала, что нигде не бывает и потому ничего о постановках сказать не может, Сверчкова весьма явно не поверила АА.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 336

И правильно сделала. Кое-какие шедевры театрального искусства Анну Андреевну увлекали.

17.11.1927.

Весь день была дома, чувствует себя плохо – больна. Жалеет, что не могла выйти на улицу, чтоб посмотреть на демонстрации и на действо на Неве, режиссированное С. Радловым.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 350

Ну какая досада, на самом деле! Ничего, можно найти замену и не остаться в культурном вакууме.

13.05.1926.

АА собирается во вторник на негрооперетту.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 156

18 мая был на негрооперетте в цирке. Там были и АА с Пуниным.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 156

«Слушаю привезенного по вашему [Бродского] совету Перселла («Дидона и Эней»). Это нечто столь могущественное, что говорить о нем нельзя».

Можно.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 342

Пожилая писательница употребляет жеманное, бессмысленное выражение: «Столь могущественное, что говорить о нем нельзя». Ну и не говори. Хотя странно – о «Божественной комедии» можно говорить, а о Перселле – нельзя. Почему же нельзя? Столь могущественное, не столь, ибо, кабы… Она это не говорит – пишет.

Ахматова боготворила Кафку. «Он писал для меня и обо мне», – сказала она мне в 1965 году в Оксфорде.

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 445

Берлин, увидевшийся с ней первый раз за двадцать лет, узнать, боготворила или нет она Кафку, мог только от нее самой – по единой фразе. Боюсь, большего она сказать бы о Кафке не смогла. Никто не вспоминает ее интереса к боготворимому Кафке.

В Ленинград в 1962 году приехал Роберт Фрост, и ему организовали встречу с Ахматовой. Ее торжественно наряжали, красили.

«Сидели мы в уютных креслах друг против друга. Два старика. Когда его принимали куда-нибудь – меня откуда-нибудь исключали; когда его награждали – меня шельмовали, а результат один: оба мы кандидаты на Нобелевскую премию».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 509

Это все, что Ахматова нашлась сказать о Фросте. По ее представлениям, в ее системе ценностей, главный итог жизни Фроста – что он писательский функционер, а она, в силу отсутствия политического темперамента, так устроиться не смогла. Их уравнивает кандидатство на «нобелевку». Про его поэзию – «Видно, что знает природу». Все.

Лучшая окраска для домов – розовая, по мнению АА (конечно, если удачно подобран оттенок). Очень хороша и голубая.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 97

Представить себе здания эпохи классицизма, особенно ампира – крашенными голубым! Или историзм, когда он «обрабатывает» готику – да и любой другой стиль, кроме, естественно, барокко. Для Анны Андреевны красота – «красиво», «хорошо», «лучше всего» – это барокко. О вкусах не спорят. О милом ее сердцу голубом, в который бы перекрасить «мой город»: есть пример идеологической колеровки – английский клуб на Тверской в Москве, особняк Менеласа. Покрасили же в ярко-красный, приспособив под Музей революции.

«У наших «левых» встречается кое-что живое, а вот что действительно мертвечина – это американские абстракционисты. Мне привез альбомы один американец, и я насмотрелась. И так и этак стараются, все плоско, все убого».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 565

Все плоско, все убого. Мне американец привез альбомы.

«Балерина никакая, – говорит она об Улановой. – «В «Жизели», в том месте, где смотрит сквозь кусты, лицо у нее страшное, а шея безобразная и тоненькая. Она гениальная мимистка и больше ничего». Мимистки такой действительно в мире не было. Среди всех тех мимисток в мире, которых она знала… Когда умирает – подбородок делается восковым. Что такое мимистка? От миманса? Или от мимики, вращения глазами? Или от мима – но тогда не большая заслуга в восковом подбородке – там белят все лицо…

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 178

Послушаем и компетентных людей.

Я впервые увидела Уланову в 1939 году. <…> Меня поразили ее линии. Ее арабески словно прочерчены тонко очиненным карандашом. Руки хорошо вписывались в идеально выверенные, отточенные позы. Во всем была законченность и тщательная продуманность. <…> Резко бросалось в глаза различие ленинградской и московской школы. Уланова нигде не переходила с рассказа сюжета шекспировской пьесы на вереницу знакомых по балетному классу движений – плие, пассе, алясекон, перевести в арабеск <…>. Чья это была заслуга? Постановщиков, Прокофьева, замечательной выучки вагановской школы или самой Галины Сергеевны? Все помогло, но дар неба, думаю, был решающ.

Майя ПЛИСЕЦКАЯ. Стр. 97—99

Она ничего не знает, не сведуща, поверхностна, лишь бы пустить пыль в глаза.

А первое движение души – уничтожить, измазать в грязи.

Волков: Почему, по-вашему, у Ахматовой – после ее поездки в Италию в шестьдесят четвертом году – от Рима осталось впечатление как от города сатанинского? «Сатана строил Рим – до того как пал», – говорила она…

Бродский: У Ахматовой не могло быть иного впечатления: ведь ее при выездах за границу окружал бог знает кто. К тому же в таких городах надо жить, а не проезжать через них. Если на два-три дня очутишься в Питере, то и от него создается не менее сатанинское впечатление.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 204

То есть Иосиф Бродский считает, что у Анны Ахматовой странное представление о Риме – никакое, выраженное трескучей претенциозной фразой, не имеющей смысла, – из-за того, что ее в поездке «окружали бог знает кто»? такие претензии можно высказать разве что пятикласснику, который из-за невежества вожатых запомнил из экскурсии только киоски с мороженым.

Вот история – вообще-то о ее непомерной гордыне и беспрестанном мифотворчестве, но она не могла бы произойти, если бы Анна Андреевна была бы хоть сколько-нибудь культурным человеком, культурным не в смысле воспитанным: не брать без спроса, не портить тайком чужую вещь и пр. – этого вдосталь в этой историйке, но поразительно здесь полное отсутствие знакомства с понятием культурной ценности.