Текст книги "Анти-Ахматова"

Из ненаписанного

О своей прозе Ахматова говорила: «Книга, которую я никогда не напишу, но которая все равно уже существует, и люди заслужили ее».

С. КОВАЛЕНКО. Проза Ахматовой. Стр. 361

Такие выверенные слова Ахматова не только говорила, она их записала, записала несколько раз – так боялась забыть отдать людям заслуженное.

А собственно говоря, почему бы все-таки и не написать было эту книгу, которую «люди заслужили»?

Она – держатель брэнда «Анна Ахматова». Она не умела и не любила писать. Действительно таинственный песенный дар продиктовал ей некоторое количество удачных стихотворений, но великим поэтом или великим писателем она не стала.

Догадайся она умереть вовремя – кто бы помнил ее, кто бы вешал на нее звание «великая»? В годы молодости и сил она много не работала: было лень и писать не о чем особенно. Круг ее тем известен. Господь продлил ее дни. Она, правда, все равно не писала – но зато первая догадалась списать молчание на «гонения». То она говорила, что «не могла писать», то – что писала, но не печатали. В сороковом перепечатали ее старые стихи (по личному указанию Сталина, как она потом говорила), потом она написала несколько патриотических, потом – знаменитые славящие Сталина (но чужой страх лучше не трогать) – в общем, к середине пятидесятых молчать стало как-то уже и неприлично, и она начала говорить, что вот пишет, вот напишет… Под конец стало много ее упоминаний об уничтоженных рукописях…

В последний год жизни Ахматова предпринимает попытки собрать фрагменты автобиографической прозы в целое. В ее рабочих тетрадях появляются термины строителя: «мостик», «перемычка», обозначающие переходы тем. Однако воссоединения не произошло.

С. КОВАЛЕНКО. Проза Ахматовой. Стр. 399

Ахматова: «Успеть записать одну сотую того, что думается, было бы счастьем. Однако книжка – двоюродная сестра «Охранной грамоты» и «Шума времени» – должна возникнуть. Боюсь, что по сравнению со своими роскошными кузинами она будет казаться замарашкой, простушкой, золушкой и т.д. Оба они (и Борис, и Осип) писали свои книги, едва достигнув зрелости, когда все, о чем они вспоминают, было еще не так сказочно далеко. Но видеть без головокружения девяностые годы XIX века с высоты середины XX века почти невозможно».

Вадим ЧЕРНЫХ. Рукописное наследие Ахматовой. Стр. 213

Это не так уж и очевидно. Она еще жива – почему бы не описать середину 20-го века, почему обязательно надо – девяностые 19-го? Тем более что она их совсем не знала? И проза – это не записанные мысли, это что-то большее.

Свое грандиозное биографическое повествование Ахматова одно время хотела назвать «Мои полвека».

С. КОВАЛЕНКО. Проза Анны Ахматовой. Стр. 361

Хотела ли она писать это грандиозное повествование? Название – дело важное, а повествования – два десятка разрозненных листочков с маловразумительными текстами.

Быть может, тогда же погибло в огне, по чисто личным мотивам, и многое другое из написанного в Ташкенте.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 149

Право, труднообъяснима эта фигура речи: «Быть может». Ведь Аманда Хейт писала практически под диктовку Ахматовой. Боюсь, продиктовано было железным тоном: «погибло в огне» (козьих ножек), а уж сама Аманда потихоньку усомнилась. С чего бы это жечь рукописи? Вот, казалось бы – стихи Гаршину: Ты мой первый, и мой последний… А он жениться не стал… И так это афишировано было!.. Что сжигать, как не эти стихи! – нет, сохранила, аккуратно переставила слова. Вышло не хуже. Зачем жечь-то. Аманда Хейт старательно выводит: быть может. Пронесло, учительница не будет сердиться.

Дважды повторенное Ахматовой утверждение, что она сожгла рукопись своей пьесы «Энума элиш» 11 июня 1944 г. в Фонтанном доме. Эта дата и место уничтожения рукописи не соответствуют действительности, поскольку в июне 1944 года Ахматова не жила в Фонтанном доме. И к тому же именно 11 июня выступала на митинге в городе Пушкине. Однако уточнить эту дату не представляется возможным, поскольку никаких иных свидетельств об этом факте, если он вообще имел место, не сохранилось.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 4

Замучена переводами. Жалуется, что от них голова болит и ничего своего писать не может. «Я себя чувствую каторжницей. Минут на двадцать взяла сегодня своего Пушкина – и сразу отложила: нельзя. Прогул совершаю». Вот это действительно, преступная растрата национального достояния – ахматовское время, расходуемое не на собственное творчество, а на переводы.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 345

Если переводить то, что переводил Пастернак, – Шекспира, например, то это не трата, это его щедрость, он одарил свой народ Шекспиром, а если брать переводы Ахматовой – никому не известных корейцев, болгар, – то это ее жадность, лень, сознательная трусость в приближении к значимым именам. А с другой стороны – не хотела бы я читать Данте в переводах Анны Андреевны!

Смирнов предложил ей для перевода «Двенадцатую ночь», и она с негодованием отказалась. «Вы, кажется, забыли, кто я!.. Над свежей могилой друга я не стану… У меня это не в обычае».

Что не в обычае? Переводить произведение, уже переведенное другом, Лозинским? Ей часто это предлагали – вошло в обычай? Двум поэтам предложен один и тот же текст для перевода, один уже его выполнил, получил заработанное – какая ему хула? Два поэта не могут петь на одну и ту же тему? Пастернак перевел «Гамлета», тоже после Лозинского – и мы читаем и один перевод, и другой. Короче, весь поток негодования был задуман лишь для того, чтобы прикрыть свою лень и боязнь перед таким трудоемким и ответственным испытанием, как полноразмерная пьеса Шекспира, а второе – ну, чтобы еще раз сказать: «Вы кажется забыли, кто я!»

Сама она всегда помнит, кто она.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 111

Когда Пастернак ушел, Анна Андреевна по своему обыкновению прилегла на постель. Помолчав, она заговорила о славе. «Жаль его! Большой человек – и так страдает от тщеславия». – Мне показалось, она не права. Разве это непременно тщеславие? У него, видимо, творческое кровообращение нарушено от насильственной разлуки с аудиторией. Слушатели, читатели ему, видимо, необходимы. «Разлучить Пастернака с читателями – это, разумеется, преступление, – сказала Анна Андреевна, – но он-то почему не умеет извлечь из этой разлуки новую силу? Для своей поэзии?»

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 96

То есть она сама понимает, что из разлуки можно черпать новую силу. Что публикации – не главный импульс для поэта?

Ей открыли дорогу только к переводам или тщательно отобранным редакторами отрывкам из ее новых стихов. Так, стихотворение из пяти строф превращалось в восьмистишие, вырванное из середины, в другом – из пяти строф выброшены две средних и т.п. А записные книжки безрезультатно заполнялись планами будущих книг – поэтических сборников и мемуарных, большими кусками незавершенных исследовательских работ о Пушкине.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 464

Кто же ей-то не давал черпать силу и реализовывать свои громадные планы вдали от беспокойств, причиняемых славой и писательской суетой?

Во времена гонений, «лишив возможности заниматься писательским трудом», Ахматову замучили предложениями то тех, то этих переводов.

Когда же предложат Ахматову?

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 109

А как насчет того, чтобы написать без предложения – так сказать, просто по порыву вдохновения? Или – никак без договора?

И тут я спросила: «А вы сейчас пишете свое?» Я еще не успела окончить фразу, как мне стало стыдно за свою жестокость и глупость. Но Анна Андреевна ответила спокойно, с достоинством: «Конечно, нет. Переводы не дают. Лежишь и прикидываешь варианты… Какие стихи, что вы!»

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 57

Оказывается, планов – громадье.

…Там вздумали уничтожать старые деревянные церкви – чуть ли не сотню церквей! Об этом написал Паустовскому кто-то из Ленинграда, прося заступы. Прислали длинное письмо: история этих церквей, их фотографии. Паустовский все еще в Доме творчества, сильно хворает. Я навещала его, а он поручил мне попросить Корнея Ивановича зайти: хочет вместе обратиться «наверх». – «Я уже давно собираюсь написать «Реквием» по распятым церквям», – сказала Анна Андреевна. Помолчали. Она что-то шептала про себя – не знаю, стихи или молитву. Думаю, молитву.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 30

Немного похоже на пародию – мгновенная находчивость в ответ на услышанную новость: «Вы мне о готовящемся письме или уж не знаю о каком писке, а я вам скорбно и эпически: давно, мол, собираюсь написать реквием по – пользуйтесь журналистским словцом! – распятым церквям»…

Ну а вопрос о содержании шепота уж совсем излишен. Конечно, молилась. Как же не молиться Ахматовой-то?

Бродский: Анна Андреевна ведь еще и пьесу написала, судя по всему, замечательную вещь. По-видимому, она ее сожгла. Как-то раз она при мне вспоминала начало первой сцены: на сцене еще никого нет, но стоит стол для заседаний, накрытый красным сукном. Входит служитель, или я уж не знаю, кто, и вешает портрет Сталина, как Ахматова говорила, «на муху».

Волков: Для Анны Андреевны это совершенно неожиданный, почти сюрреалистический образ.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 235

А для не Анны Андреевны, для любого другого писателя средней руки это совсем не сюрреалистический образ. Никакой образ, самый обыкновенный. Что может быть традиционнее и проще и банальнее такого начала?

«Судя по всему, замечательная вещь. По-видимому, она ее сожгла». Судя по началу – самая банальная вещь. Судя по всему – она ее и не писала. Так, сказала, что, мол, написала… а потом сожгла…

Сколько есть и было таких несостоявшихся писателей – бесконечно рассказывающих о своих замыслах! Кто бы вспомнил о замечательных планах, роившихся в голове Анны Андреевны, если бы в вечности не остался Иосиф Бродский – которого она растила, как она думала, именно для этой цели.

«Сегодня утром я читала Нине, Боре и Алеше Баталову свой сценарий. Алеша говорил – необыкновенно интересно». – «Сценарий? Как это вы вдруг взялись?» – «Я и не собиралась, я собиралась переводить. Он сам пришел и напросился»

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 52

По словам А.Г. Наймана, сценарий был намечен Ахматовой лишь в самом кратком виде. Герои сценария – двое летчиков; один из них погибает, а другой (замешанный в причинах гибели первого) пользуется сведениями о своем бывшем друге, чтобы добиться расположения его жены.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 357

«Алеша» был воспитанным мальчиком из хорошей семьи и говорил, что такая необыкновенная история необыкновенно интересна. А может, и не говорил.

«Сценарий» необыкновенно оригинален, это – поистине гениальное произведение. Возможно, Жену звали Анной, она была очень стройна и позади у нее была страшная жизнь…

Припомним анекдот о скульпторе, который свой талант объясняет умением «всего лишь» отсекать ненужное от куска камня. То же и в любом другом искусстве. Проза – не исключение. В романе Ахматовой, если прозу счесть предназначенной для того, чтобы сказать что-то важное о жизни, лишним являются: летчики, сведения, которыми располагает один из них, жена и причины гибели ее мужа – весь ее сценарий.

Она обрушилась на Чехова, обвиняя его в том, что его мир покрыт какой-то ужасной тиной, что в его мире нет героев и мучеников, нет глубины, нет высот, у Чехова «не блещут мечи».

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 444

Ну прямо как у Пруста – тоже ни героев, ни мучеников. То ли дело пара летчиков!

Она наговаривает малолетнему Бабаеву свой будущий роман из жизни Пушкина. Если бы она его написала… Пушкин с «хлыстиком и перчатками», Натали, кавалергарды, летчики… Ах, да, летчиков тогда не было. Значит – одни кавалергарды.

АА сказала, что вся ее работа по Бодлеру уже приведена в систему сейчас, сделан план статьи с распределением. «А будете писать статью?» АА заговорила о трудностях, о том, что наиболее интересующего выразить ей не удастся, о том, что у нее нет опыта. А такая статья требует большого опыта… и т.д.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 281

В общем, пересказывает все претензии Чуковского к ней как литературоведу. Чуковского ненавидела.

Письмо Н.Н. Пунина – Н.И. Харджиеву. «Анна Андреевна до сих пор не кончила статьи, все пишет и клеит, клеит и пишет. «Я, – говорит, – ничего в ней уже не понимаю, она живет уже отдельно от меня».

Речь идет о несохранившейся статье «Последняя трагедия Анненского».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 13

Комментатор считает – о несохранившейся. Я – о ненаписанной. Хотя в данном случае видно, что – работала. Клеила, во всяком случае.

20 марта 1931 года. Авторская дата начала работы над статьей «Последняя сказка Пушкина».

20 января 1933 года. Дата окончания работы над статьей «Последняя сказка Пушкина».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 134

Других многих трудов в эти годы не появилось.

АА показывала мне всю работу о взаимоотношениях Анненского и Гумилева. Работа – в виде подробнейшего плана.

П.Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 150

Вчера ночью, воспользовавшись бессонницей, составила план своей работы по Гумилеву.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 98

С Гумилевым другие счеты перед вечностью. Гумилева надо возвеличивать, чтобы придать большую весомость своему влиянию на столь великого человека. Она работает.

Воспоминания Сергея Маковского о Гумилеве. Она уверяет – по количеству и качеству вранья это нечто чудовищное. <…> «Пишите». Прочитала тихим, серьезным, спокойным голосом подробное, обстоятельное опровержение статей Маковского и Струве. С цитатами, датами, доказательствами, ссылками, разъяснениями – ну вот, например, разъяснено, что «лунная дева» в стихах Гумилева – это она. Потом отложила листки и принялась устно излагать сущность дела. Она уже излагала то же самое Нике, Корнею Ивановичу, Коме. Анна Андреевна продиктовала свой протест многим.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 46, 104, 105

Но сама записать так и не взялась.

Переписка с Жоржем Нива.

Ахматова пообещала ему написать об этих ошибках отдельное письмо, а Нива предложил опубликовать эти замечания, однако она так и не собралась этого сделать.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 190

Не будет преувеличением сказать, что Анна Андреевна задыхалась под грузом огромного свода своих ненаписанных сочинений, даже не всегда записанных – стихов, поэмы, незавершенной пьесы, прозы и исследовательских статей.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 466

Может, и хорошо, что задыхалась – из того, что написано, мало что можно читать без отвращения.

Проза

Поэт не может не писать прозу. Пастернак написал прекрасную прозу в молодости и – скажем условно – плохой роман в старости. Хотя и здесь – в объемном и по-пастернаковски страстно трудоемком романе – каждая его прозаическая строчка равновелика его великой поэзии. Ахматова писала только обрывки очень плохой прозы. Ахматова писала: «А за спиной еще пылал Париж…» Это строчка, достойная Лидии Чарской, которая – даже она – «научилась говорить» задолго до учительства Ахматовой, и такая строчка не может родиться у великого поэта. Может – у среднего. У обыкновенного – какой и была Анна Андреевна.

<…> я полагаю, что лучшая русская проза двадцатого века была создана исключительно поэтами. Мандельштамом и Цветаевой.

Иосиф БРОДСКИЙ. Большая книга интервью. Стр. 19

Категория респектабельности имеет значение для Ахматовой не только тогда, когда она подбирает, из каких высоких сфер черпать украшения, но даже для выбора формы литературного произведения. В конце жизни она постоянно муссировала свое намерение писать прозу. Проза – это было модно.

Волков: Когда Ахматова говорила о своей будущей мемуарной книге, то называла ее двоюродной сестрой «Охранной грамоты» Пастернака и «Шума времени» Мандельштама. То есть она в какой-то степени ориентировалась на эти две книги, к тому времени уже классические – если не по официальной шкале, то среди интеллигенции. <…>

Бродский: <…> Ее проза ни в коей мере не могла быть подобной ни мандельштамовской, ни пастернаковской. Она осознавала преимущество их прозы, и, видимо, до известной степени ее гипнотизировала эта перспектива – что ТАК она не напишет.

И вот эта боязнь ее до известной степени останавливала. Тормозила ее работу.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Иосифом Бродским Стр. 270

Это что-то новое. Писатель, который не пишет, потому что боится, что не напишет так, как другой. Не пишет, потому что не напишет, как Пушкин. А как Лермонтов? Может, как Тютчев удастся? Анна Ахматова считала, что за давностью лет люди подзабыли и будут считать, что она пишет, как Данте. С Мандельштамом и Пастернаком она не даст повода себя сравнить, а с Мариной Цветаевой – и сравнивать нечего.

Я принесла ей Цветаеву: «Эпос и лирика современной России». Она при мне перелистала статью как-то холодно и скептически.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 362

«Марину за три версты нельзя подпускать к Пушкину, она в нем не смыслит ни звука».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 351

В двадцатом веке все великие поэты писали прекрасную прозу. «Четвертая проза» Мандельштама. «Детство Люверс» Пастернака, «Мой Пушкин» Марины Цветаевой (разнузданное ахматовское «Марину нельзя близко подпускать к Пушкину» можно отнести только за счет ее литературного вкуса и умения зайти в своих литературных пристрастиях за пределы кругозора гимназистки, ну и – не устаю повторять, будучи в рамках моего повествования, – рыночного темперамента самой заявительницы). Не говоря уже о прозе самого Бродского. Сравним эту прозу с «А за спиной уже пылал Париж». Манерное дамское графоманство.

Свой пассаж о великой прозе великих поэтов Бродский начал, конечно, с того, что он назвал просто самого великого русского писателя XX века.

Я бы не сказал, что были писатели, равные Платонову.

Иосиф БРОДСКИЙ. Большая книга интервью. Стр. 19

Такого имени для Ахматовой не существовало. Он разве был секретарем Союза писателей? Ему разве красили забор на даче? Разве был у него забор? дача? Для нее «сам» – это… Дудин… А уж Алексей Толстой! А тут Платонов! Что это вы?! Платонов ни разу не упоминается ею. Кафка писал «для нее и про нее», так она сказала, приехав в Лондон, а Платонов – Бог его знает, для чего пишут эти маргиналы.

Итак, чтобы быть не хуже людей, Анна Ахматова широко объявляет, что пишет теперь и прозу.

В первый раз я написала несколько страничек прозой в 1944 году, вернувшись из Ташкента. Все убедительно и неожиданно хвалили меня, но я, конечно, не верила ни одному их слову.

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 162

Ахматова не может пропустить такое определение: хвалили – убедительно. То есть приводили убедительные, неопровержимые аргументы, против которых нечего, невозможно было возразить. Неужели так убедительно, как Бродский «хвалит» Платонова? Здесь нет места, но – перечтите его рассуждения о прозе Платонова, попробуйте с этими критериями примериться к «очень стройной и бледной жене Гумилева, у которой за плечами – страшная жизнь».

Анна Андреевна сказала: «Сегодня ночью я стала делать прозу. Безумно понравилось».

Валентин Берестов. Запись 5 марта 1944 года.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 96

Где же наделанное?

Владимир Муравьев назвал мою прозу бесстрашной.

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 329

Если не принимать во внимание то, что она страшилась жизни и самой себя.

Для Бродского прозаики России 20-го века распределялись в следующем порядке: Платонов, Надежда Яковлевна Мандельштам и Солженицын. Платонова, как известно, Ахматова не читала, не интересовалась, ни разу не упомянула ни в одном разговоре. Да и с ней никто о Платонове разговоров не заводил: ее окружение было не такого уровня. Один раз в письме его назвал Пастернак, да и то в единственном контексте, интересном Анне Андреевне: что тот, мол, видел в книжном магазине сборник Ахматовой. И почем. Воспоминаний Надежды Яковлевны Ахматова принципиально не читала – боялась нелицеприятных сведений о себе, а это был единственный критерий, по которому ей могла нравиться или не нравиться проза. Говорить о Мандельштам, как обо всех мемуаристах: «Ложь, клевета, дементная старуха, мещанка и кретинка» – она не могла: Надежда Яковлевна тоже вошла в славу. Оставалось одно – сказать: «Не читала», – сокрыв глубинные (это и есть ее глубина) причины такового невнимания.

Ракурс ее видения значения Солженицына также известен: слава, славой, славы, о славе. Больше слава ее или меньше.

Ее слава не заставила себя ждать.

Когда Ахматова протестовала против того, чтобы из нее делали нечто среднее между Сергеем Городецким и Франсуазой Саган, то она имела в виду свой тяжкий дар – быть создателем новой книги Бытия.

О. КЛИНГ. Своеобразие эпического в лирике Ахматовой. Стр. 65

Не больше и не меньше. За это я начну цитировать.