Текст книги "Анти-Ахматова"

Просто возьмите его в сыновья

Я люблю Бродского и верю, что, кроме профессионального цинизма, приветствующего капитализацию брэнда (речь о марке «Анна Ахматова») любой ценой, у него было признание СЛОВА главным в этой жизни. Для поэта: какое сказал слово – так и жил. Тогда простим Анне Ахматовой то, что она ненавидела брата и предала сестру – простим ради величия ее строк?

Но кажется, и величия ахматовских строк Бродский не признавал.

Что же остается?

В общем, глава о Муре, сыне Цветаевой, об участии в его судьбе, вернее – о неучастии (для ясности скажу – о преступном неучастии) в ней Анны Ахматовой.

Умоляю вас взять Мура к себе <…>– ПРОСТО ВЗЯТЬ ЕГО В СЫНОВЬЯ – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. …

Предсмертная записка Марины Цветаевой.

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 7

…Мур попал в эвакуацию в Ташкент. Он уже круглый сирота, сестра и тетка в лагере.

Георгий Эфрон, или Мур, сын Марины Цветаевой, ему тогда исполнилось шестнадцать. <…> Мур написал статью о современной французской поэзии. <…> Мур зарабатывал на хлеб тем, что писал плакаты и стихи для Телеграфного агентства (УзТАГ). <…> И ни на что не жаловался. Рубашки у него всегда были свежие, башмаки начищены до блеска. Он жил вполне самостоятельно. <…> Беллетристики он не признавал, говорил, что это пустая трата времени. <…> Он отдавал предпочтение истории и философии. Именно от Мура я впервые услышал о евразийстве, нечто вроде того, что развивал потом в своих книгах Л.Н. Гумилев. <…> Для меня все это было новым и неожиданным.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 145—147

Ни слова не говорил об отце. И не любил, чтобы ему высказывали сочувствие. Какая-то литературная дама, недавно появившаяся в эвакуации, бросилась к нему с расспросами о Марине Ивановне и с объятиями, но Мур холодно отстранил ее и сказал: «Марина Ивановна повесилась! Разве вы не знаете?» Литературная дама чуть не упала в обморок и потом всюду называла Мура «бесчувственным».

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 146

Привилегированный дом, «лауреатник», где в эвакуации жила Ахматова:

Мур <…> говорил, что <…> в просторечии называется «лепрозорием». И рассказывал невероятные истории из жизни «неприкасаемых». «Вот, например, – говорил Мур, – Анна Ахматова написала стихи о своей «вольности» и «забаве». А Сергей Митрофанович Городецкий говорит: «Кто это пишет? Анна Ахматова? Моя недоучка…» А ты говоришь: «Олимп», – смеялся Мур.

<…> В Ташкенте были напечатаны «Думы» Сергея Городецкого с подзаголовком: «Семнадцатая книга стихов». Я принес этот сборник Анне Андреевне. «Семнадцатая книга стихов… Много я дам тому, кто вспомнит, как называлась шестнадцатая!» <…> Когда я рассказал об этом Муру, он хохотал от всей души и привел слова Мандельштама из «Шума времени»: «Литературная злость! Если бы не ты, с чем бы я стал есть земную соль!» <…>

Я, слушая Мура, учился понимать Марину Цветаеву. Она присутствовала в нем в гораздо большей степени, чем можно было предположить. И вся его судьба предсказана ее стихами.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 148—149

Пастернак – жене.

«Позаботься о ее мальчике, узнай, где он и что с ним».

Борис ПАСТЕРНАК. Письма З.Н. Пастернак. Стр. 180

Муру могло повезти – Ахматова была «в славе».

Марта 1942.

Письмо Г.С. Эфрона – С.Д. Гуревичу.

Она написала изумительную поэму; пользуется необыкновенным почетом и уважением, часто выступает, вообще «возродилась».

Слава богу, Ахматова иногда дает немного денег.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 70

Давала немного и недолго.

Ахматову всячески протежировал Ал. Толстой. Она через него начала действовать, чтобы меня включили в число «счастливцев» (посетителей столовой Писателей). Это было неимоверно, сказочно сложно.

Г. ЭФРОН. Письма. Стр. 38

На самом деле – для нее не так уж сказочно сложно.

Февраль 42.

В эти же дни выяснилось, что NN давно уже получила пропуск в магазин, то есть право НА ПАЕК; ее известили – и ОНА ПОЗАБЫЛА об этом чудовище… <…> Капуста, желе, вино, пшенная крупа, лапша.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 396

Мур бы не позабыл.

Но благодеяния уже кончились.

Через день в дневнике Чуковской цитата, скорее всего из Ахматовой о Муре: «Как страшно видеть голод на таком молодом лице». Комментарии Чуковской – Мур (Георгий Сергеевич Эфрон, 1925—1944), сын Марины Цветаевой. С конца ноября 1941 года жил в Ташкенте, один после гибели отца, матери и ареста сестры. (Это тебе не дважды вдова.) Мур учился в девятом классе, бедствовал и голодал.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 398

Ему было 16 лет. Это про него Ахматова назидательно напишет: видела лицо убийцы, когда он украл – от голода. Это с его матерью Ахматова в эти месяцы не перестает считаться славой – и про нее же кричит, заподозрив, что ей могут недодать неполагающихся, но несомненно обязательных к выплате ей, Ахматовой, благ: «Марину из меня хотят сделать! Не на такую напали!»

Я ушла в отчаяньи, <…> от постоянного ее желания провести параллель между своей судьбой и судьбой Цветаевой.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 349

Когда Цветаева вошла в моду, Анна Ахматова не постеснялась написать стихотворение «Нас четверо» – мол, они – едины, один уровень, одни почести: Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Анна Ахматова. Феномен «Краткого курса истории партии» ей кажется очень эффективным: определяются основные линии, записываются – и все, никаких разночтений больше не допускается. Она выпустила такой манифест сама: «Нас четверо». Пиетет русских перед печатным словом да перед великим словом Ахматовой – велик. Поверили сами и за границы весть понесли: их – четверо. Были близки между собой и по-человечески, житейски. Кроме Цветаевой и Ахматовой, конечно: Маринина привязанность к Ахматовой совершенно фантастична, правда, не связана с реальностью (от реальности она с отвращением отвернулась), а Ахматова, так та с самого начала завидовала и ненавидела. Дело понятное.

В «четверке» были дети. У Мандельштамов – нет, у Пастернака – под надежной опекой жены, Лев Гумилев и Аля Эфрон – в тюрьме, оставался один Мур. Судьба как нарочно свела их с Ахматовой в одном городе.

Хлеб, голод, жизнь и смерть – это то, чего не видит Ахматова. Такие слова она охотно включает в свои стихи, потому что это красиво и звучит значительно, а в самой жизни главное для нее – погремушки тщеславия.

Удача Ахматовой – встретить на главной улице Ташкента главного человека от литературы – Алексея Толстого – да еще при зрителях – двух оборванных мальчишках, один из которых был сыном Марины Цветаевой. Вот эта роскошная сцена в подробном изложении.

По случаю жаркой погоды он был одет в светлый костюм. И шел, опираясь на трость, попыхивая трубкой. На голове у него была легкая соломенная шляпа. <…> На Жуковскую вышла высокая и неторопливая женщина в длинном полотняном платье. <…> Мур потащил меня в сторону, мы издали смотрели на Алексея Толстого и Анну Ахматову, встретившихся под платаном. «Анна Андреевна!» – говорил Алексей Николаевич, снимая шляпу и целуя ее руку. – «Я вспоминала вас недавно, – сказала Анна Андреевна. – В Академии был литературный вечер. <…> Вы ведь академик…» Алексей Толстой расшаркался и помотал перед собой шляпой, как Меншиков в «Петре Первом». «И еще мне как-то не хватало Щеголева, – сказала Анна Андреевна. – Меня пригласили как пушкиниста», – добавила она сдержанно. Сдержанно, сдержанно! Алексей Николаевич увидел Мура и кивнул ему. <…> «Мы <…> могли встретиться в Академии. Должен признаться, что и мне как-то не хватает Щеголева. Он бывал так же, как и я, недальновиден и суетен. Но он был из тех людей, кто знает, что в русской тишине есть добродетель…» По улице Жуковской тянулся караван верблюдов <…>. «Меня пригласили как пушкиниста, – повторила Анна Ахматова. – Но здесь выходит книжка моих стихотворений, которую составил Корнелий Зелинский». – «Ни слова больше! – воскликнул Алексей Николаевич! – <…> Представьте, он решил, что я должен стать директором Института мировой литературы» – «Вы все можете», – сказала Анна Андреевна. – «Да, – растерянно протянул Алексей Николаевич, – но управлять департаментом?»

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр 149—150

«Марину близко нельзя подпускать к Пушкину!» Но не только это она хотела показать всем этим спектаклем: еще и соломенную шляпу, и светлый летний костюм, и литературный вечер, и институт мировой литературы. До Марины ли Цветаевой в таких кругах?

Устав, мы присели возле арыка на травку и скоро мимо нас вместе с Муром прошла NN (А.А.), вся в белом, в парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 447

23.7.43.

Продал последние шерстяные кальсоны за 70 р., из которых получил 30, а остальные 40 р. будут в понедельник или во вторник. Купил два бублика и 1/2 кг яблок…

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 303

Каждому свое.

Пастернак простецки убивается, что не помог материально Цветаевой. Какая приземленность по сравнению с Анной Андреевной!

Борис Пастернак – жене.

Я всегда в глубине души знал, что живу тобой и детьми, а заботу о всех людях на свете – долг каждого, кто не животное – должен символизировать в лице Жени, Нины и Марины. Ах, зачем я от этого отступил!

Борис ПАСТЕРНАК. Письма З.Н. Пастернак. Стр. 180

Ахматова: «Марина умерла бы вторично, если бы увидела сейчас Мура. Желтый, худой… Чем помочь ему? Я и так отдаю ему весь хлеб».

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 455

Можно дать немного масла, орехов, варенья: посмотрите, что можно выбрать из ее разносолов в главе «Клинические голода». Продуктовый паек, например, о котором она просто забыла.

7 сентября 42.

Она живет припеваючи, ее все холят, она окружена почитателями и почитательницами, официально опекается и пользуется всеми льготами.

Письмо Г. Эфрона сестре А. Эфрон в лагерь в Коми АССР.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78

«В течение июня месяца я находился в почти абсолютно голодном состоянии… Воля не выдержала: я продал несколько хозяйкиных вещей – рублей на 800 – тайно от нее, конечно. В начале июля, случайно, хозяйка заметила пропажи. Значит, не предметы первой необходимости, не хлебные карточки – не «убийца» Мур все-таки. – Заявление в милицию, повестка, арест, 28 часов под стражей с уголовниками, допрос, признание… Я дал обязательство хозяйке уплатить ей в течение 4-х месяцев 3000 р. … Я уже зондировал ташкентские ресурсы, они равны нулю. Ахматова сидит без денег…

Г. Эфрон – сестре в лагерь.

Г. ЭФРОН. Письма. Стр. 50—51

Ахматова не сидела без денег. Когда Чуковская напомнила издателю о причитающемся Ахматовой гонораре, устроила ей разнос: как можно – Ахматова и какие-то презренные деньги!

Лимитные книжки, лимиты – так назывались в ту пору повышенные пайки, которые во время войны стали выдаваться ученым с высокими степенями и видным деятелям искусства. Получила «лимитную книжку» и Ахматова. И хотя это было самой элементарной справедливостью, что Ахматову избавили от тяжкой военной нужды и лишений, сама Ахматова не могла спокойно пользоваться причитавшимися ей благами. Она была полна сострадания, и обостренная совесть не оставляла ее в покое.

В.Г. АДМОНИ. Знакомство и дружба. Стр. 342

Было время, когда она мне помогала; это время кончилось. Однажды она себя проявила мелочной, и эта мелочь испортила все предыдущее; итак, мы квиты – никто никому ничего не должен. Она мне разонравилась, я – ей.

Г. Эфрон – сестре в лагерь.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78

Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может…

Предсмертная записка Марины Цветаевой.

Анна СААКЯНЦ. Марина Цветаева. Стр. 759

Обращение Марины Цветаевой было не к Ахматовой. Та ей ничего не была должна. А составлять пары «по росту», как в кадрили, как в водевиле, как всю жизнь масть к масти складывала свои связи Ахматова (любить – так Блока, в компаньонки для бегства из Ленинграда брать – так Берггольц, предложение – так от Пастернака, читать всю жизнь – так Данте, посвящать стихотворения – так соответствующим, только по статусу соответствующим, вроде Вишневской) – право, Марине Ивановне было не до водевилей.

Основной инстинкт: человек любит тех, кого облагодетельствовал, и ненавидит того, кого погубил.

Иосиф Бродский (а Марина Цветаева была его любимым поэтом и обстоятельства ее жизни он знал) написал об Ахматовой: «Прощенья и любви» – будто бы это то, чему она научила его.

Почему же сама Ахматова не простила Мура за то, что она его погубила и ненавидела?

До конца жизни не простила и не повинилась.

 
Брата я не ненавидела
И сестры не предала.
 

Вся эта глава – к ее стихотворению, о том, как она предала Мура – за свою «сестру».

Последние военные стихи Ахматовой – просто слабы. Ахматова остановилась раз и навсегда на одной эпохе; она умерла – и умерла более глубоко, чем мама. И обожают-то ее именно как реликвию, как курьез.

Г. Эфрон – сестре в лагерь.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78

«Я знала сына Марины. Это был красивый юноша, синеглазый, с отличным цветом лица, но обычный парижский панельный мальчишка. Это он погубил Марину. Она его страшно любила, а к дочери была равнодушна, хотя та, видит Бог, порядочная женщина».

Дмитрий БОБЫШЕВ. Я здесь. Стр. 317

Это та дочь, которая написала об «урезанной» книге Ахматовой: «Но ведь и Венеру Милосскую мы знаем без рук». Внеся такой вступительный взнос, можно быть причисленной к непанельным женщинам.

«Панельный мальчишка» – это несомненно ее слово – «панельные девки», «панельные девки с Лиговки» – она может совершенно безнаказанно называть его так, ее некому остановить. Она не дожила до выхода двухтомника его дневников, она была уверена, что он уйдет в «предназначенную ему неизвестность».

Вчера вечером у нее долго сидел Мур. Они говорили о французских поэтах, забрасывая друг друга цитатами.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 456

Таковы «обычные панельные мальчишки» в Париже? Таковы «Великие души» в России?

Если бы она губила его в пылу борьбы с Цветаевой, не замечая, кто жив и кто умер, и только потом, опомнившись, покаялась! Тогда ее можно было бы простить.

А так – она упорствовала до последнего. В шестидесятых годах рассказывала Бобышеву о панельном мальчишке – зная, что он погиб, что он погиб сиротой, что у него никого не было и что он не был обычным панельным мальчишкой.

 
…слова
Прощенья и любви…
 

…Она убила его как собственными руками. Она не убила никого из блокадников – хотя если бы она все-таки полетела на свидание к Гаршину в разгар блокады – то тогда убила бы по счету ровно своего раскормленного веса, поделенного на вес голодного пайка. От этого ее Господь уберег. И если б Муру она не дала есть от своего «лимита» только по жадности – ну такой уж склад характера, – она тоже не убила бы его напрямую. Но она была щедра, вернее, не стяжательна, она действительно раздавала что-то из еды, не считая – соседям, детям. Она не дала ТОЛЬКО Муру – потому что не могла простить Марине Цветаевой ее предсмертной славы и того, что ей не нравилась ее «ПОЭМА». За ЭТО не дала. Именно ему не дала. Вот он и погиб в 19 лет. Украл на 800 рублей у квартирной хозяйки, помешавшись от голода. Был арестован… это она его убила.

Первым повестку получил Мур. Он был очень взволнован. Ему казалось, что начинается, может быть, лучшая часть его жизни. Он хотел быть офицером, надеялся поступить в военное училище. «По русским традициям, – говорил он, – кровь, пролитая в боях за отечество, снимает бесчестие с имени!» <…> Нет, конечно же, ему так прямо не сказали, что он сын «врага народа» и потому не заслуживает чести быть призванным в действующую армию. Но заявление о приеме в военное училище не приняли. «Мы тут посовещались, – сказал военком, – и решили, что для вас же лучше будет, если мы зачислим вас в трудармию». Зачисленный в трудармию, Мур попал бы на строительство канала в пустыню, в глухие места, откуда редко кто возвращался <…> Он призывался в Москве, был отправлен на фронт и там погиб.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 152

«Да, что-то ужасное с ним случилось под Сталинградом. Я говорю «что-то», потому что он был расстрелян, но не знаю – у нас или у немцев…» Заговорили о Гумилеве. «Это – непрочитанный поэт. Поэт, которого еще предстоит открыть России. <…> Я знаю, например, бешенного почитателя Гумилева…»

Дмитрий БОБЫШЕВ. Я здесь. Стр. 317

Где расстрелян, кем – какая разница, действительно. Кто – лагерная пыль…

Поговорим о Гумилеве. Бешеные почитатели…

На этом можно бы было и закончить, но вот просто попалось под руки еще одно свидетельство (тоже речь об армии, чести, статусе) великой души Ахматовой.

Аня Каминская, названая внучка Ахматовой.

26 января 1963.

У нее Аничка, внезапно приехавшая из Ленинграда. Анна Андреевна в кресле, Аничка у ее ног на скамеечке. Маленькая, миленькая, хорошенькая, непонятненькая. Приехала в Москву хлопотать о муже. Он в армии, где-то далеко, на севере. Аня хочет, чтобы его перевели поближе, в Ленинградскую область. Анна Андреевна согласилась написать письмо маршалу Коневу, чья дочка, знакомая знакомых, обещала передать послание Ахматовой из рук в руки отцу.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 20

Estce que ce n’est pas immoral?

Разве это не безнравственно?

«Лучшее во мне»

Силой своей личности Ахматова оказывала влияние на людей. А в соответствии с качеством этой личности это влияние было – развращающим. (Для тех, кто видел только показное, ахматовский message казался возвышающим. Для слабых, невнимательных она была великой. Не будем их обижать и скажем, что многие воспринимают ее формально, как Новый год, не вдаваясь в астрономическое резонерство – просто воспринимают ее как «назначенную великой».)

Надежда Яковлевна Мандельштам, как ведьма, до конца дней горела неистовым злым огнем любви к жизни, вовлеченности в нее. Вполне юношеское, самозабвенное тщеславие, фаустовский вызов толкнул ее к Ахматовой во время войны. Та была в огромной славе, которой Мандельштам не видела для себя, ей хотелось крикнуть на весь мир: «Ахматова – моя подруга. Мы с ней сестры, мы с ней равны через Осипа!» Она почему-то рассчитала, что Анна Ахматова сочтет себе за козырь близость с вдовой Мандельштама. Расчет был неверен. Ахматова, конечно, Надежду Яковлевну отвергла. Живая собака лучше мертвого льва. Слава Раневской с ее орденами и «Муля, не нервируй меня» были для Ахматовой не в пример весомее.

Среди свиты Анны Ахматовой в Ташкенте Надежда Яковлевна хотела быть даже не первой – равной! – но была отставлена очень далеко. На блатном жаргоне это называется – опущена. Кастовость – посторонних нельзя пускать, они слишком страшны («черная от голода уборщица» и пр.), полное государственное довольствие (не без дефицитов, конечно, но более крупному жемчугу при любом распределении можно позавидовать), полная праздность («договорился, чтобы не трепали Анну Андреевну по выступлениям»), отсутствие мужчин (нет, элитные мужчины все были в сохранности, всех их перевезли сюда в эвакуацию – но тем-то и будоражила эпоха: в воздухе было разлито предчувствие, что мужчин может не стать). Это все – совершено лагерная атмосфера, блатная среда. Отсюда разнузданность королевы и ее фаворитки (непризнанной, увы) – Надежды Яковлевны.

Эта глава – про то, какие низкие социальные инстинкты (на том уровне, на котором социальна стая шакалов) могла поднять со дна человеческой личности Анна Ахматова.

Н.Я. Мандельштам тоже попала во время войны в Ташкент. Ахматова переживала вторую славу и возобновить знакомство, и уж тем более дружбу с Надеждой Яковлевной не поторопилась.

Обо мне почти сразу Харджиев и Герштейн сообщили Ахматовой, что я «опровинциалилась» и стала «учительницей», чего и всегда следовало ожидать. (Провинциальные учительницы были гораздо больше похожи на людей, чем мои блестящие москвичи.) Ахматова не захотела выдавать «доносчика», да я и не настаивала, потому что случай типический. От семьи ссыльного отказываться неудобно – лучшие среди нас искали для своего отказа приличный предлог. Чаще всего объясняли свое отступление тем, что им стало неинтересно с загнанным, потому что он поблек, стал другим…

Надежда МАНДЕЛЬШТАМ. Вторая книга. Стр. 377

Житейская проблемность Надежды Яковлевны была для Ахматовой отвратительна, как вид раздавленной кошки.

И никакого ореола Мандельштама она над ней не чувствовала. Мандельштама уже не существовало. Он был мертв, как мертва Марина Цветаева. Маленький мальчик Мур увидел совершенно обратное – но на то они и дети, чтобы указывать на платье голого короля и видеть суть вещей, а Анна Андреевна была развратной женщиной, живущей в перевернутом мире условностей, она знала, что сейчас – время Алексея Толстого в лиловой атласной рубашке a la russe и Тимоши Пешковой в кожаных галифе – и это время никогда уже не кончится.

Надежде Мандельштам милостиво разрешили быть рядом, и она пережила это время своего падения, оставив жалкие и гадкие его летописи – письма к Кузину. Вряд ли она искупила их томами своей «Второй книги». Сравните сами насквозь фальшивый, яростный, весь на публику мелодраматичный пафос этих писем с роскошной, но запятнанной свободой злословия, когда она разрешила себе быть собой во «Второй книге».

Она требовала от Кузина, чтобы он уничтожил ее письма к нему.

«Я не хочу, чтобы после моей смерти гадали, были вы моим любовником или нет. Я не хочу, чтобы после моей смерти обо мне вообще могли что-нибудь сказать»

Н.И. КРАЙНЕВА, Е.А. ПЕРЕЖОГИНА. Б.С. Кузин. Стр. 516

Как для человека, написавшего объемистые воспоминания, почти не упоминая адресата сохранившихся 192 писем, заявление, которому все-таки не обязательно верить буквально. Во всяком случае – скрыть она хотела не простительные женские ожидания, а – проигранную битву с Ахматовой.

Кузин же вполне резонно считал полученные письма своей собственностью и категорически отказывался выполнять требования Надежды Яковлевны. Благодаря этому «неджентльменскому» поступку мы имеем возможность опубликовать письма, хотя решаемся на это не без чувства неловкости как перед автором, так и перед адресатом.

Н.И. КРАЙНЕВА, Е.А. ПЕРЕЖОГИНА. Б.С. Кузин. Стр. 516

Письма 1942—1944 годов Н.Я. Мандельштам – Борису Кузину из Ташкента.

Анна Андреевна говорила, что боялась думать о моем приезде, так хотела его.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 77

Анна Андреевна – неузнаваема – так молода и хороша. Много стихов. Скоро выйдет книга. Стихи горькие и прекрасные.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 76

Она начинает хвалиться ею и своей близостью к ней.

Анна здесь и я опять ее горячо люблю. У нее много стихов; они широко печатаются. Это она вытянула меня сюда.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 77

А то она не знает – что не она.

В эйфории тылового разврата хмель ударил Надежде Яковлевне в голову: «Мы с Анькой, стервой, будем как одно! Мы! Она… Страшно за нее…» и т.д. Кончилось (не начинаясь) известно чем – Анна Андреевна в который раз равнодушно отвернулась. Николай Васильевич Гоголь оценил бы стилизацию.

Горе у меня: больна Анна Андреевна. Думают – брюшняк. Все свободные минуты я у нее. И сейчас к ней иду дежурить ночью.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 77

Страх за нее – это почти основное содержание моей жизни.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 93

Она хочет после Мандельштама иметь следующим мужем Ахматову, но уже распорядиться им (ею) с умом.

Ночь за ночью я проводила у нее, буквально дрожа от страха. Этот проклятый попетач принимали за брюшняк. Ее чуть не уволокли в инфекционное отделение и едва не обрили.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 77

Больше всего я боюсь ее отношения к жизни: она уверена, что умрет. А это очень страшно.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 80

Потом, правда, Ахматову перевели в правительственную больницу…

Сейчас она в больнице – в лучших по Ташкенту условиях. Койка правительственная в инфекционном бараке. Одна в палате. Кормят хорошо. У нее здесь завелась достаточно противная подруга – киноактриса Раневская. Ей носят все, чего ей не хватает. Меня она просила воздержаться от посещений – и я пока выдерживаю характер и не хожу.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 80

Совершенно лагерный характер отношений – ревность.

Просила не навещать ее, как мы помним – потому что боялась показать номенклатурным соседям «городскую сумасшедшую».

Анна Андреевна в больнице. Как я вам писала, я туда не хожу. Очевидно, так нужно, но это ужасно.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 80

Н.Я. написала записочку – «Ануш! Очень хочу Вас видеть»… – но ответа не последовало, ни письменного, ни устного. Очень, очень NN бережет А.А. И это мне неприятно.

Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 504

NN – это так Чуковская зашифровала Ахматову. Мол, бережет сама себя.

После больницы Надежду Яковлевну снова приблизили.

Что до Анны – она оправилась от брюшняка, сейчас в больнице санаторного типа. Второй раз за полугодие. Плохо с сердцем. Вокруг каша. Какие-то мелодрамы. Завелась новая подруга – Ф.Г. Раневская. Роль – интриганка. Ссорит со всеми. Зато стихи – чудные. Таких еще не было. Недавно было письмо от Левы. Первое за всю войну. Муж Анны Андреевны – он врач-профессор – в Ленинграде. Она тоскует.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 81

Надежда Яковлевна слишком хорошо знает, кто муж и кто не муж. Но пишет письма так, будто они через лагерную цензуру проходят и цензор – сама Анна Андреевна.

1943 год.

С А.А. отношения налаживаются не очень хорошо. Она сильно изменилась. Выступило чужое – дамское, я бы сказала. Впрочем, внешне все безоблачно и прелестно. А на деле орех с червоточинкой. Добавляет – все-таки себя-то хочется любить: Она бы очень удивилась, если б узнала, что я так говорю. Ей-то кажется, что все хорошо.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 82

«Ей» это абсолютно все равно.

С тифом кончено. Она его выдержала. Я жаловалась вам главным образом на баб, которые ее обсели со всех сторон и чешут ей пятки, что она очень любит. Создается дурацкая и фальшивая атмосфера, а во время болезни – прямой кавардак. Я с ней после болезни даже поругивалась.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 82

Как было страшно, когда Анна Андреевна болела тифом. И сейчас страшно, хотя она цветет, хорошеет и совершенно бесстыдно молодеет.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 83

Письмо Н.А. Вишневской.

Анну Андреевну вижу довольно часто. Забегаю к ней. Она сильно похудела после болезни, но все так же удивительно хороша. Привязалась я к ней ужасно.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 83

Мне хорошо с Анной Андреевной. В каждую свободную минутку – я у нее. Она становится светлее, яснее, моложе и красивей с каждым днем.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 84

Живет в маленькой своей комнатке с одной молоденькой журналисткой.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 83

Вокруг нее атмосфера неприятная. Держусь в стороне. Стараюсь приходить, когда нет обожательниц.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 83

Анна должна скоро переменить комнату. Я счастлива, когда я с ней.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 85

Живу на две семьи – Женя с мамой и Анна Андреевна.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 88

У Анны Андреевны снабжение, на которое мы обе живем, да еще подкармливаем всех, кто к нам заходит.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 93

Я работаю, хозяйничаю и по ночам болтаю с Анной Андреевной. Она иначе вас не называет, как «наш общий муж».

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 89

Дорогой Николай Иванович, с визгом и восторгом прочла вашу открытку и плясала вместе с Анной Андреевной. Мы вас часто вспоминаем, и вообще более преданных подружек, чем мы с ней, не бывает на свете. Нам хорошо вместе.

Н.Я. Мандельштам – Н.И. Харджиеву.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 87

А.А. ушла с Раневской гулять. Сижу на втором этаже в Аниной скворешне. У нее живу.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 89

Пустили, она рада. Бросается на чужих.

Раневская сначала меня раздражала. Сейчас нет. Она – забавная.

Остается слонообразная дочь Корнея Чуковского. Это омерзительное семейство меня сильно раздражает, главным образом за то, что очень высоко держит знамя русской литературы, чести, доблести и пр., а при этом… Ну ее к черту. Анька моя до того озорная, что ее невозможно вынести. Очень скверная 54-летняя девчонка. Красива. Весела. Молода.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 90—91

(На всякий случай сообщу далеким от биографических штудий читателям, что против чести, доблести и высоты держания знамени русской литературы Корней Иванович не погрешил. Ну, не был светским, богемным, слишком талантливым. Читайте спокойно детям про Доктора Айболита и пр. – и не берите в голову. Он, кстати, в отличие от многих шикарных ташкентских сидельцев, вхожих в ахматовское окружение, был безоговорочно непризывного возраста, сыновья – на фронте (один погиб), полуслепая дочь работала не покладая рук, чтобы забыть о расстрелянном муже и пр. – то есть все в порядке. Так что если они были не под настроение Надежде Яковлевне с ее скверной озорной девчонкой – я читателя предупредила).

Она здорова, молода и счастлива. Живет хорошо, и харч у нее роскошный.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 82

Раневская снималась весь этот месяц в каком-то кинофильме. Вернулась она только вчера с гиком и криком. Боюсь гениальных актрис. И моя Аничка тоже.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 85

Неужели прямо-таки до ужаса Аничка боится?..

Я провожу с ней много времени – и все норовлю с ней переспать – наши ночи в бабьей болтовне – прекрасны.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 78

Ахматова уехала в Ленинград и в очередной раз отреклась от Надежды Яковлевны. Та делает последние попытки – и все. По счастью, хотя бы писем таких больше нет. Есть – «Вторая книга».

Теперь об А.А. За нее порукой двадцатилетняя верность. Глубокая, большая дружба. Доказанная. Что она не пишет писем – это ее свойство. Отношений пересматривать я из-за этого не собираюсь. Она больна. (Точка) Лежит. (Точка) Сердце. (Точка) Одна. (Точка).

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 105

Закончим на натужной фамильярности.

Трудно без А.А. Грустно, и – стерва – не пишет.

Н.Я. МАНДЕЛЬШТАМ. Переписка с Б. Кузиным. Стр. 99

И не напишет – ей.