Текст книги "Развилка"

Не сохранилось упоминаний о Розе, Гелле, Павле, Тове, Наве, Перле и Абраме Глазовых. Все они погибли на фронте или были расстреляны во рву за городом Феодосия в декабре 1941 года.

В этом же месяце евреев Гольдингена – Кулдиги, как ныне зовется этот город, – расстреляли в лесу за городом. По другим сведениям – сожгли в синагоге. А потом устроили в ней кинотеатр, а через несколько десятилетий – продвинутую библиотеку и культурный центр. Фронтон здания по-прежнему голый, без орнаментов и звезд Давида, и только крошечная табличка указывает, что раньше здесь была синагога, без объяснения подробностей.

Впрочем, уже очевидно, что вся эта сетевая энциклопедия – не что иное, как фальшивка. Это стало понятно уже тогда, когда обнаружились странный светло-салатовый фон и несусветная гениальность одной еврейской семьи из захолустного городка.

Надо тщательнее изучать широкий интернет. И тогда в нем обнаруживается информация об Анне Соломоновне Глазовой, родившейся в Феодосии в 1927 году. Она не погибла ни в 1941-м, как ее братья и сестры, ни в 1946 году, как намекали страницы ложной Вики. К началу войны она жила в Севастополе. Во время войны была эвакуирована в Свердловск.

Других упоминаний о ней нет. Вполне вероятно, что она еще жива. Предлагалось же нам поверить, что жива и ее старшая сестра, балерина Това Глазова. Вот и Анна, возможно, все еще смотрит на мир и читает книги. Не в Феодосии, но, допустим, в Екатеринбурге, Алма-Ате, Мельбурне или Гамбурге…

Сомнительно, чтобы она сама создала эту фальшивую сетевую энциклопедию. Ведь ей уже под девяносто. Скорее всего, эти страницы созданы и заполнены потомками единственной девочки из десятерых братьев и сестер Глазовых, пережившей войну. Потомки Анны Соломоновны, ее дети, внуки, а может, и правнуки, родившиеся спустя десять, двадцать, тридцать, сорок или пятьдесят лет после войны, обрубившей все, за исключением одной, ветви семейного древа, никогда не видевшие своих предков, решили вдохнуть в них эфемерную сетевую жизнь, дать им шанс жить между строк этого поганого реального мира, хотя бы в виртуальной реальности, допускающей изменение истории в том пространстве и с того момента, где и когда это еще можно было себе вообразить. =

Рассказы

Мариан

Ты только не мешай мне, не говори ничего. Я же обещала, что расскажу. Мне нечего бояться. Мне восемьдесят восемь лет. Ты только не говори ничего, пока я буду говорить. Это длинная история. У меня были книги, это давно было, книги, чтобы читать. Их писатель написал.

Я из бедной семьи. Тогда у всех были передовые идеи, у моих родителей тоже. Человечество, понимаешь ли.

А потом началась война, и его убили. Мне было три года, и мама сказала, отец ничего не скажет, но я все слышала. Я была сознательным очень ребенком, чувствительным, знаешь ли, как и родители. Идеи тогда были такие, вот я тоже стала.

Я не боялась тогда. Он мне сказал пригнуться, и они меня не забрали. Никто из них не схватил меня. Пираты все попрыгали в море, а они мимо пролетели, только каркали. Потом парочка из них села на палубу, как раз напротив меня. То есть они меня не увидели, он меня накрыл парусом, и они не заметили. Только лапы перепончатые, и крылья волочатся. Тоже перепончатые, и усы на мордах.

До войны еще. Я была молодой девушкой, книги читала. Моя мама, она ничего не знала.

Мы не были официально. То есть, я никуда не записывалась там, не вступала. Не было такого, как сейчас, – дипломы, удостоверения. Тогда у нас не было. Писатель про это написал. Сима сама не знала, только подробности, она не знала, что я делаю.

Давление тоже такое. У меня в ушах все время гудело. Но это было хорошо для змей. Они все спали. Я могла бы их есть, но так и не решилась. Змеи не были бы солеными. Они просто спали там, все это время. Не гнили, не просыпались. Я вначале только боялась их. Но она мне сказала, они нас не тронут. Но есть так и не стала, хотя очень хотела. Молодая была тогда.

Очень холодно было. Лед всюду. Вода в кружке замерзала. Приносили кружку воды утром один раз и вечером. А пить все время хотелось. Кормили соленым, не разберешь, птица или рыба. Я думала – рыба, но там встречались такие косточки, как у птицы, и перья. Пить все время хотелось. Яичницу еще давали. Одно яйцо, не куриное, большое такое, тоже соленое. Я даже стенки лизала, лед слизывала. Хотелось пить.

В партии я не была, нет. Официально нет. Я пошла туда, потому что я знала Симу. Мои родители не знали, что я пошла к ним. Знаешь, как родители… Мама сказала: «Нет!» И я не пошла.

А Сима им не говорила. Я думаю, но я не знаю… мы все слышали эти истории, но мы же не говорили вслух.

Я ездила на юг, но я там ничего не делала.

Я только училась.

Потому что они уже пришли, и никто не знал, что делать. Я должна была. Но я ничего не делала. У меня не было времени, чтобы делать это, у нас уже было такое понимание, что нас продали. Он тогда уже продал нас.

Там был один человек с юга. Но он не был в партии, он просто делал там.

Ты прочитай эти книги, он все написал. Прочитай, прочитай. Ты все узнаешь, с самого начала, как начиналось. Но ты огорчишься, потому что мы ему не говорили об этом.

У них карты не было. Они тоже превращались, только им не луна была нужна, но звезды и книги их. Поэтому они редко появлялись там.

Я еще ничего не делала, только училась. Мы знали, это все.

Сима знала. Должна была знать. Но ее не нашли, нет, потому что она стала у них как шаман или жрица, они все молились на нее. Браслеты такие, из металла, звенели. И бусы из маленьких черепов. Но те люди нашли ее, и он ее потерял.

Нет, нет, нет. Они ушли, совсем… Я должна была уйти, я вышла, но через несколько дней. Должна была через месяц, в конце мая. После Симы через несколько дней. Но она вернулась, а я вышла после, через несколько дней. У нее было очень мало времени, чтобы остаться снаружи. Они тогда увидели ее.

Они поплатились, конечно, раньше всего. Когда пришли пираты, они их всех повесили на реях. Две недели висели, пока не высохли. Пустые черепа. У них до того были пустые черепа. А потом их поглотила бездна.

А я ждала ее там, на площади. Но он не пришел. Он тогда совсем исчез. Он был женат. Его жена тогда сошла с ума, и они уехали.

Я думала, ее нашли.

Я подозревала. Но тогда не знала. Мы не догадывались, что там происходит. Мы не задавали вопросов. Я только училась.

Да, но это не сработало. Я была в школе, своего рода школе. Меня послали туда, но все равно ничего. Потому что что-то пошло не так. Она сказала, нужно сначала проверить. Однажды вечером она говорит, вот тот человек, и он почти ушел. Когда я увидела, что это не она, знаете, мы все совершаем ошибки. Я была на несколько дней позже, чем она. За ней следом через несколько дней.

Я только училась. Там было много золота, они умели делать. Но нужно было кожу сдирать. Дыма было много, все в фартуках ходили. Я не делала ничего, я только училась. У меня было техническое образование. Я два года занималась с репетитором, но не поступила.

Специальные люди для такого. Они летали на тех, перепончатокрылых. Только те засыпали на холоде. Что-то должно случиться, она сказала. Это не просто так. Она была очень красивая, он мог просто за ней пойти и ходить там. У нее ноги были такие и глаза. Но нет! После того как она ушла, это факт, что он там был, был ответственным за это. И меня нашли через несколько дней после нее.

Я была в школе. Я никому не говорила. Никто не знал, что я училась. Они были там в классе. Директор сказал: нет, нет. Это было в декабре. Я должна была уйти в мае. Она ушла, когда мы надеялись, все получится потом. Но я не думала. Я не очень хорошо помню, все было быстро. Она ушла за несколько дней до меня. Я ждала там. Я могу сказать, что все было быстро. В какой-то момент мы подумали и согласились уйти оттуда.

С гор они тоже привозили. И раскопки делали. Не как подо льдом, в горах тяжело взрывать. Они нашли ее по своим картам. Ее друга там задавило камнями. Она убежала, а друга задавило. А ее он потерял.

Они не были счастливы там. Но я получила то письмо, и она говорила, не подходи ко мне.

Она уже знала тогда. Мы обе знали, что они торопятся. Все скрывались, но не из-за этого, а потому что у нее был муж, и мы должны были прятать его. Он должен был жить там тайно. Нам хотелось знать, мне бы очень хотелось узнать про нее. Я даже ходила в мэрию, сказала, такой друг у меня был. Но не нашла.

Ну, хорошо, она сказала, я ушла оттуда, у меня нет никого. Я не знала, где она находится.

Это ведь было в порядке вещей. Было такое движение, чтобы противостоять им всем вот там. Мы были одни, кто им противостоит. Всем этим.

Это было нормально. Казалось нормальным. Все средства хороши, чтобы с этим бороться, вот с этим вот, если я могу так сказать. Я по-прежнему так думаю. Я не оправдываюсь, мне нечего бояться, мне восемьдесят восемь лет. Но я объясняю теперь, что это нормально. А то теперь не понимают.

Я не изменилась. И она. Когда я вижу, что сейчас происходит, я думаю, я делала то, что должна была, это было страшно, что мне пришлось перенести. Но теперь я ничего не делаю, и мне теперь страшнее смотреть на мир, чем тогда. На то, что теперь происходит в мире. Мои родители, например, они не знали. Они не были сторонниками. Но он собрал всех этих людей, и это было страшно. Они были единственными, кто был против него, понимаешь?

У меня много было в жизни счастливого, счастливых встреч много. Я не могу сказать, что из-за них моя жизнь стала кошмаром. Были люди, которые помогали мне, которые уходили тогда. Замечательные люди.

Это вполне естественно, что все, кто думал, чувствовал опасность, кто считал, что мир в опасности от этого ужаса, они не знали. Поэтому я не изменилась. Это нормально было тогда, когда они собирались. Они должны были. Это было нормально. Они пришли учиться, потому что было нужно. Ты понимаешь?

Если бы я сейчас была там, я бы сделала то же самое.

Она через две недели уехала с ним в Африку. Нет, не в Африку, дальше на юг. Потом писала мне, приглашала приехать, но я сказала, я в этом году не могу, сейчас уже отпуск брала. В следующем давай приеду, а потом она заболела, я говорю, это не страшно, я еще денег должна накопить, чтобы тебе подарки привезти. После этого каждый год ездила. Воду им привозила.

Он писал, предлагал мне продавать его статуэтки, но я говорю: что ты, сейчас все в Китае делают, все сувениры. А он все равно их делает. Статуэтки и еще сундучки, такие, знаешь, для украшений. Я тебе могу подарить, он мне уже десяток прислал. Красивые, резное дерево. Не знаю, как называется, что-то африканское.

Там было очень холодно. Каменные стены, без отопления. Очень, очень холодно. У нас ни с кем не было связи. Ее перевели в больницу за несколько дней до меня. Я родила после нее через две недели…

Этюд в черно-белых тонах[27]27
  Рассказ «Этюд в черно-белых тонах» впервые опубликован в сборнике «Истоки истины» (М.: Арт Хаус-медиа, 2015). (Примеч. автора)


[Закрыть]

1

Возможно, единственный раз в вашей жизни! Уникальная лекция всемирно известного профессора Луллинга, только что из Заокеании. Он распахнет перед вами тайны Вселенной, открытые в его собственной лаборатории, оснащенной инструментарием современной науки! Сорок часов лекций за две пары! Практически все о кристаллической дезоксирибонуклеиновой кислоте! Редкая возможность разобраться в рентгенограмме! Вопросы по лекции профессора Луллинга – уже в экзаменационных билетах этого года!

Никогда бы не подумал, что тот парень у костра чего-то стоит. Вы знаете, цветы, свобода, любовь, свободная любовь, свежие фрукты, свободные модификаторы – это все прекрасно, но постепенно понимаешь: они собирают всякую шушеру, неспособную ни диплом получить, ни семью завести. А мы с Нин собрались заняться и тем, и другим, так что на бывших приятелей смотрели со стороны, с дистанции, так сказать. Это наши последние покатушки, пообещали мы друг другу. А потом – пора остепеняться. Годы-то идут, у Нин впереди еще много активных репродуктивных лет, а мне придется потрудиться, чтобы защититься в срок.

Но надо же оттянуться напоследок! Когда Старая луна встала между крышами щербатым каменным блюдом, а Новая – сверкающим серебряным, я подхватил барабаны и мы поехали на бывшую генераторную станцию.

Нам обрадовались.

– Виват, постучашки! – подошел Старый Жак.

По случаю праздника он нахлобучил на седую башку колпак в ромбиках, лицо едва узнаваемо под черно-белыми полосами натурального грима – только естественные вещества, никаких геноформеров.

– Постучашки, привет!

Нин поцеловала старика. Его все тут любили, он основал эту колонию лет тридцать назад и вел до сих пор. Многие из тех, кто пасется на генераторной в наше время, – его дети или дети его друзей из прежней колонии. Кто не откинулся от крэка или не свалил в науку и жизнь, как мы собираемся.

Старый Жак и познакомил нас с тем типом, сколько ему было, по лицу не скажешь, понятно, что не мальчишка, жизнь потрепала, но сорок лет, шестьдесят, восемьдесят? Кто их, стариков, разберет! Это, кстати, еще одна причина, по которой мы с Нин решили валить – нам совсем не улыбалось подыхать в тридцать от старости. А с геноформерами еще спасибо скажешь, если доживешь, особенно если рано начал. В обзорах все еще считают геномоделирование благом человечества. А дело-то темное.

Этот парень был не местный. Старый Жак сказал, он пришел в круг на днях. А когда его спросили, какой у него вклад в долю костра, ответил:

– Истории.

– Ну, истории так истории, – решил Старый Жак, неравнодушный к красивым словам.

Новенький был рассказчиком – сочинял истории, а потом собирал и переплетал в обложки. Эти раздавал, а другие рассказывал у следующего костра. Что не означало, разумеется, что все эти штуки он сам выдумал или что они случились именно с ним. Но хороший рассказчик на то и ходит с места на место между людьми – где добавит что-нибудь новенькое в изначальную историю, где убавит скучного. С хорошим рассказчиком история растет и дышит.

– Идите, – толкнул, почти уронил меня на оборванца Старый Жак, – поговорите с ним.

Я едва удержался от падения не то в костер, не то на этого человека. А трогать его совсем не хотелось – насчет геномодификаций не скажу, но потрепан он был изрядно, даже для нашей веселой компании.

– Извините…

Бродяга пожал плечами.

– Садитесь, чего там, – он подвинулся на бревне. – Вам что надо? Историю?

Мы с Нин кивнули.

– Мое имя Ватсон. Доктор Ватсон.

Он не подал руки. Даже взгляд не оторвал от пламени.

– Подлинное имя героя моих рассказов слишком хорошо известно, чтобы его называть. Оно навсегда вписано в историю науки, причем, замечу без лишней скромности, в паре с именем вашего покорного слуги. Назовем его, – он сделал выверенную паузу, ткнул палкой в огонь, – назовем его Шерлок.

С минуту мы глядели, как искры взлетают и, танцуя, исчезают в дыму.

– Должен вам сказать, – наконец продолжил доктор Ватсон, – что я никогда не видел, чтобы мой друг Шерлок был невозмутим и умиротворен. Вероятно, в его собственной комнате, куда он мог удалиться хоть в два, хоть в четыре часа ночи, он не бился о стены и не палил из пистолета с глушителем, хотя иногда… знаете, доносившиеся оттуда звуки… Однако не исключаю, что были какие-то случаи и ситуации, когда мистер Шерлок оставался спокойным. Несомненно, при встрече с Мудрыми и Вечными он был бы почтителен из уважения к столетиям их служения на благо человечества, но с обыкновенными людьми он трещал без умолку. Не буду утверждать, чтоб это всегда шло ему на пользу.

Нас представили друг другу в физической лаборатории Гука, где он проводил время, не имея официального допуска к экспериментам, как я потом узнал. Когда мы входили в кабинет, я успел расслышать восторженное повествование о некоем Эле, который выяснил, что заражение бактерии фагом происходит путем проникновения через ее оболочку вирусной ДНК, причем чрезвычайно малого его количества. Результат этих опытов явно вдохновлял говорившего, он размахивал рукой с зажатым в ней стеком, убеждая ошеломленную лаборантку, что теперь совершенно очевидно, что именно ДНК, как он и утверждал ранее, является молекулой жизни и основой механизма наследственности.

– Эй, док, – обратился к нему мой приятель, – познакомься, это доктор Ватсон, его тоже выперли из брейгелевской лаборатории, и он ищет место, где бы приложить мозги.

Облаченная в синий лабораторный халат, выгодно подчеркивавший высокую грудь, девушка выскользнула из кабинета, а Шерлок стащил с лица маску-очки и протянул мне руку. Это был рослый, немного сутуловатый человек с тонкими упрямыми губами и лбом, изрезанным глубокими морщинами. Его внешность предполагала характер живой, если не взбалмошный, а блеск глаз мог свидетельствовать и о восторге мыслительной деятельности, когда вся энергия сосредоточена на разрешении загадок мироздания, и о злоупотреблении кофеином.

Он выразительно взглянул на шрам, пересекающий мое лицо.

– Я вижу, вы побывали в Афганистане, – произнес он и выжидательно умолк.

Приятель предупредил меня кое о чем, и я не стал провоцировать его на демонстрацию уникальных способностей. Мой друг также уведомил меня, что коллеги считают его невыносимым – он постоянно заглядывает в чужие лаборатории и норовит по-своему истолковать результаты чужих экспериментов. Не то чтобы он считал других ученых глупцами, нет. Но из самого факта объяснения им смысла их же собственных опытов это вытекало само собой. Чаще всего предложенная им интерпретация опровергалась последующим циклом экспериментов, но, пока парни в растерянности топтались вокруг полученных данных, Шерлок так же стремительно и безапелляционно выдвигал новую теорию. И снова ни один из дипломированных специалистов не мог ничего возразить. Неудивительно, что почти не находилось таких, кто хотел бы сойтись с ним поближе. Но у меня тоже были свои недостатки.

– Я храплю, – сказал я, пожимая протянутую мне худую, но сильную руку. – Еще я привожу к себе девушек, они остаются на ночь и иногда вопят.

– Я не интересуюсь девушками, – серьезно произнес он. Тогда я понял, что мы можем стать друзьями.

2

Книга года! Лучшее чтение для взыскательных молодых людей и симпатичных девушек! Идеальный подарок ко дню рождения и окончанию семестра! Россыпи головоломок! Захватывающие приключения и тайны! Теория функций комплексных переменных, новая редакция. Возможен заказ в твердой обложке и с цветными иллюстрациями. Поставляется только по подписке.

Мы нашли место для работы на последнем этаже семиэтажной лаборатории на одной из окраинных лондонских улиц, которую я не намерен называть. Хозяйка, молодая и на британский манер высокомерная девица, не досаждала нам. Вручив ключи, она объявила, что отправляется на годичную стажировку в Казахстан, посулила привезти оттуда сувениры для нас и попросила прилично вести себя в ее отсутствие и своевременно переводить оплату на ее текущий счет в банке.

Я, помнится, заметил по этому поводу, что могу понять ее решение покинуть промозглый Лондон. Шерлок же в ответ разразился целой лекцией, заявив, что ни на какую стажировку мисс Хадсон не собирается, а убывает даже не к союзникам, а на японскую базу на Крайнем Юге. Этот вывод элементарно следовал из анализа цвета ее перчаток, прилипшего к носку ботинка куриного перышка и формы росчерка в подписи, которой она скрепила договор о найме помещения. Удивительно, как я сам не догадался свести все эти разрозненные детали воедино.

Шерлок заметно огорчился, когда я признал его умозаключения вполне очевидными.

В конце концов мы остались одни. Снятое нами помещение представляло собой три стандартные комнаты, дополненные кухней, совмещенной с ванной. Здесь имелось даже кое-какое современное, но довольно разрозненное экспериментальное оборудование. Впрочем, нам с Шерлоком, как теоретикам, последнее было неважно. В проходной комнате мы устроили мыслительную, а в двух остальных поставили по дивану и коротали на них ночи, на какое бы время суток они ни приходились.

Должен признать, в комнатах было невыносимо сыро, а единственный электрический камин, находившийся в мыслительной, сжигал наши финансы, но ни на градус не поднимал температуру воздуха. Я постоянно мерз, поскольку привык к сухой афганской жаре. Шерлок угадал – я действительно провел пару лет в обсерватории, расположенной в Мургабских горах. Я вывез оттуда три статьи, панический ужас перед змеями и привычку дремать после обеда на веранде, которой не мог придерживаться в мерзлоте наших апартаментов. Тем не менее мне здесь нравилось – наше обиталище находилось в десяти минутах ходьбы от университетского паба «Открывалка», а по лондонским меркам это, согласитесь, безусловный плюс. К тому же Шерлок оказался замечательным другом и собеседником.

Девушками он и в самом деле не интересовался – мои подружки уже на втором свидании без стеснения фланировали между кухней и моим кабинетом в неглиже, а мой приятель, восседавший в мыслительной, не обращал на них внимания.

Для меня долгое время оставалось загадкой, чем он зарабатывает на жизнь. К нему постоянно наведывались странные личности и после разговора с Шерлоком – до меня доносились только отдельные слова – уходили, окрыленные. Сам он нечасто выходил из дома, обычно – рано утром, когда я еще спал, и возвращался через пару часов в гриме и в сопровождении ароматов студенческой столовой. Но однажды он отсутствовал почти целую неделю и вернулся в полном изнеможении, в дурацкой шляпе и с темными кругами под глазами. По молчаливой договоренности, действовавшей между нами, я не расспрашивал, где он был. Точно так же он не косился на моих девушек.

Большую часть времени он проводил, не покидая здания и без конца слоняясь по соседним кабинетам и лабораториям. Там, куда падал взгляд Шерлока, не было места тайнам. Едва завидев на доске формулу или схему, он хватал мел и в мгновение ока заполнял всю свободную поверхность доски, попутно сообщая случайному коллеге, как следует все это интерпретировать и какие опыты надлежит поставить, чтобы подтвердить его теорию.

Он смотрел на свою работу так, словно загадки природы – это нераскрытые преступления, а сам он – дознаватель, вознамерившийся вывести на чистую воду самого Создателя. Неудивительно, что в научных кругах Шерлока терпеть не могли, и после того, как десяток-другой дорогостоящих опытов опроверг его гипотезы, к советам моего приятеля больше не прислушивались.

Однажды мы сидели с ним вечером в гостиной, наслаждаясь чтением. Шерлок читал о повадках орангутангов острова Борнео, а я любовался отличными рентгенограммами в журнале «Настоящее и будущее кристаллографии». Внезапно Шерлок отложил журнал и объявил:

– Думаю, пора ставить чай.

Я с удивлением взглянул на часы. Время было самое сухое, когда чай уже давно закончился, а бренди еще не думал начинаться. Во всяком случае, чтобы пить его самим.

– Вы кого-то ожидаете? – спросил я.

– Как вы уже обратили внимание, друг мой, обычно в этот час нам досаждают юные посетители – жалкие двоечники, рассчитывающие, что я сдам за них зачет или экзамен. Вы также могли убедиться, что мое скромное знание основ физической теории и владение азами маскировки действительно порой выручают их и приносят мне скромный доход. Однако сегодня я нацарапал у двери лифта особый знак, запрещающий им входить сюда.

Не дождавшись от меня вопроса или возгласа изумления, Шерлок продолжал:

– Судя по унылым голосам и быстрому возвращению наших коллег из 220-й комнаты, сегодня после научного совета присутствовавших не угощали эклерами. Это может означать только то, что дела у нашего уважаемого профессора Лестрейда плохи, и сразу после беседы с ректором он явится ко мне. Таким образом, – он взглянул на часы, – у нас есть еще минут пять, чтобы заварить чай и убрать вон тот лифчик с подоконника.

Он снова уткнулся в альманах, а я бросился к окну. В самом деле: Люси, давешняя лаборантка в синем халатике, оказалась весьма пылкой молодой особой и, к тому же, не нисколько не дорожащей предметами личного обихода. Едва я успел сунуть розовое с кружевцами изделие в карман, дверь отворилась и на пороге возник профессор Лестрейд собственной персоной.

Формально Шерлок входил в число подопечных профессора Лестрейда. В свое время профессор пребывал в дружеских отношениях с научным руководителем моего приятеля, но тот подал в отставку, и Лестрейд решил поддержать молодого исследователя, зачислив его в штат своей лаборатории. Научный совет утвердил это решение в надежде, что Шерлок вскоре защитится. И хотя их надежды с каждым годом становились все призрачнее, они все еще продолжали рассчитывать, что Шерлок наконец-то закончит диссертацию, и тогда его с чистой совестью можно будет сбагрить в какую-нибудь военную или медицинскую корпорацию.

– Дорогой Лестрейд, – проговорил Шерлок, не поворачивая головы и не вставая с кресла. – Рад, что вы заглянули к нам с этой чудесной идеей.

– Дьявольщина, Шерлок, откуда ты знаешь про Майнуса?

– Майнуса Луллинга? Как и все прочие – из утренних газет. Кажется, я предлагал тебе аналогичную модель на семинаре пару месяцев назад, не припоминаешь?

Я мог бы поклясться, что Шерлок даже не заглядывал в сегодняшние газеты. Но единственным Майнусом, который мог до такой степени расстроить нашего профессора, действительно был Майнус Луллинг, заокеанский исследователь, работавший в той же области – кристаллографии и биохимии, что и Лестрейд. Оба полагали, что стоят на пороге грандиозного открытия. Но если о Луллинге пишут в газетах, значит, у Лестрейда серьезные неприятности.

– Шерлок, сейчас не время поминать прошлые споры! Мы должны действовать сообща. Прошу тебя, возьмись за это дело, сейчас нам дорога каждая извилина!

– Что ж, если вы настаиваете, – Шерлок потянулся в кресле. – Итак, чем мы располагаем?

Лестрейд швырнул газету на стол. Шерлок жадно просмотрел ее, потом взялся за лупу и принялся изучать фото, едва не утыкаясь в него кончиком носа.

– Интересно, – наконец проговорил он. – Луллинг демонстрирует собственную модель молекулы жизни. Крайне любопытно. А вы обратили внимание на бумаги у него на письменном столе? Вот на этом листе, взгляните, – он протянул лупу Лестрейду, – Р… О… З…

Лестрейд подпрыгнул, как ужаленный.

– Рози! Я знал, что она замешана! Шпионка!

Он опрометью выскочил из комнаты. Одной из главнейших проблем Лестрейда, наряду с его безграничным идиотизмом, была сотрудница профессора по имени Розалинда. Она работала кристаллографом: атомные структуры оставляли уникальные отпечатки на ее пластинках. Формально она числилась ассистенткой Лестрейда, а это, с его точки зрения, означало, что она должна выполнять его поручения. Однако Розалинда считала себя равноправным исследователем и хотела сама ставить перед собой задачи. Лестрейд оказался в кошмарном положении. Не похищать же ему было ее рентгенограммы! Приходилось ждать семинаров, чтобы выяснить, что творится в его собственной лаборатории. Однако феминизм – одно дело, а научный шпионаж – совсем другое. Если Шерлок в самом деле обнаружит доказательства сотрудничества Розалинды с Луллингом за спиной шефа – неприятности ожидают уже ее.

– Теперь, – мне показалось, что Шерлок ничуть не обеспокоен присутствием в штате лаборатории шпионки, – когда профессор так скоропостижно нас покинул, перейдем к делу. Что скажете по этому поводу, Ватсон?

Я просмотрел статью и вернул газету Шерлоку.

– Обратили ли вы внимание на курительную трубку на его столе? Взгляните, – он сунул иллюстрацию на газетной полосе чуть ли мне не в лицо.

– Хм. – Он все-таки подцепил меня на свой крючок. Теперь придется выдвигать гипотезы. – Трубкой явно не пользуются. Возможно, это подарок жены и он повсюду носит ее с собой, – предположил я.

– Нет, смотрите внимательнее. Видите царапины и потертости? Трубка не новая. Но, как вы справедливо заметили, пустая. Что из этого следует?

– Возможно, он бросил курить, а трубку держит на столе по привычке?

– Ошибаетесь. На столе – пакет трубочного табака. Табак у него есть, но он его не курит. Значит – использует в экспериментах! Я знаю, вы проводите драгоценные часы своей уникальной и единственной жизни за чтением научных журналов. Вам ничего не попадалось про опыты с табаком?

Я потряс перед ним журналом «Настоящее и будущее кристаллографии».

– Разумеется! Но не с табаком, а с вирусом табачной мозаики. Вот, в последнем номере. Рентгенограммы его кристаллов демонстрируют интереснейшие свойства. Видите этот крест на снимке?

Шерлок брезгливо взглянул на фото.

– Отвратительное качество. И разрешение неверное. Тут что-то другое.

Он снова принялся вглядываться.

– Луллинг – великий ученый, – убежденно проговорил он. – И актер неплохой. Взгляните на это фото. Модель расположена у открытого окна, она закрыта тканью, все взгляды прикованы к ней, к колыханию ткани от ветра, тогда как сам он стоит у доски к ней спиной и, кажется, ни на что не обращает внимания. Но как напряжена его спина! Он контролирует ситуацию до заключительного взрыва аплодисментов. Эта модель, которую он называет альфа-моделью… Она действительно хороша. Посмотрите: вот здесь атомы соединяются в полипептидную цепь, удерживаемую водородными связями между группами той же цепи, которые, в свою очередь, соединяются, как в музыке вальса, в тройную спираль. Разве она не прекрасна?

Он схватил мел и принялся чертить схемы, чтобы объяснить мне элементарную модель ДНК. Его выкладок я не понимал, но рисунки поражали воображение если не красотой, то сложностью. Оставались неясными всего несколько моментов. Если молекула действительно представляет собой спираль, то каков радиус локальных спиралей и угол наклона линий ее связей к основной оси, и где расположены основания – внутри или снаружи системы, и как соединены цепи – водородными связями или через солевые мостики и отрицательно заряженные фосфатные группы? И главное – сколько всего полинуклеотидных цепей содержится в молекуле? Две? Три? Четыре? Как бы красиво ни выглядела модель, без ответов на эти вопросы тайна оставалась тайной.

– Неужели Луллинг разгадал ее? – вскричал я.

– Ах! – отозвался Шерлок. – Мой дорогой Ватсон, если бы у Луллинга было решение, разве стал бы он искать одобрения у младших научных сотрудников? Он сразу подал бы заявку на доклад перед Умнейшими и уже сейчас летел бы прямиком к Вечным!

Разумеется, Шерлок был прав. У нас еще оставалось время, чтобы опередить Луллинга.

Он принялся расхаживать по комнате, погрузившись в размышления и не замечая ничего вокруг.

Спустя десять минут я хлопнул его по плечу, чтобы обратить на себя внимание.

– К Вечным поедем мы с вами.

– Почему? С чего вы взяли? – изумленное выражение лица Шерлока дорогого стоило.