Текст книги "Оплот"

Глава 16

Светской львице Роде Уоллин уже давно открылось, что юность и красота – незаменимые ингредиенты успешного званого вечера. Молодые мужчины, равно как и мужчины в летах, с готовностью явятся в дом, где им гарантирована встреча с самыми очаровательными и обсуждаемыми в обществе девицами и дамами. Действуя по этому принципу, Рода собирала у себя юных прелестниц, и приемы в ее доме считались престижнейшими – от приглашения к миссис Сигер Уоллин мало кто отказывался. По крайней мере, такой статус закрепился за домом Роды к тому моменту, когда на похоронах Эстер Уоллин она после долгого перерыва увидела повзрослевших детей Солона Барнса.

Просторный, светлый особняк доктора и миссис Сигер Уоллин находился на окраине Нью-Брансуика. Здание впечатляло размерами и фасадом, восхищало роскошью интерьеров. Широкие лужайки и ухоженные цветники были обсажены высокими деревьями – летом их ветви бросали благословенную тень на веранды и высокие французские окна, зимой же, безлиственные, замыкали перспективу в этакую ажурную рамку. Несколько садовников трудились в теплице – выращивали цветы и декоративные травы для украшения комнат по особым случаям. Гараж вмещал три великолепных автомобиля; один из них, черный, предназначался для поездок по городу, и при нем всегда был шофер в безупречной униформе. Винный погреб хранил как изысканные вина, так и более крепкие напитки.

С похорон Эстер Уоллин прошел месяц, но интерес Роды к Доротее и Стюарту не угас. Рода ломала голову, как бы сделать племянников постоянными гостями на своих приемах. Бездетная, она была совершенно уверена, что столь привлекательные девушка и юноша не должны засохнуть на корню. Разумеется, требовалось усыпить бдительность Солона – нелегкая задача, но Рода и не с такими делами справлялась.

Однажды, возвращаясь от подруги, которая жила неподалеку от Лувеллина, Рода вспомнила, что именно в этом заведении учится Доротея, и живо смекнула: представился идеальный случай навестить племянницу и тем самым заложить первый камень на дорожке будущей нежной дружбы. Рода велела шоферу свернуть на север; поездка заняла с полчаса, и вот уже Рода звонит у ворот и спрашивает, нельзя ли ей видеть Доротею Барнс.

Доротея примчалась бегом, даже пару раз споткнулась на лужайке – от волнения, что ею интересуется брансуикская тетка. Большие серо-голубые глаза девушки так и горели. Изящный бежевый костюм Роды, контрастирующая с ним шоколадного цвета шляпка, вуаль, перчатки потрясли Доротею, вызвали прилив гордости – надо же, к ней приехала такая элегантная дама! Рода просияла улыбкой, простерла руки навстречу племяннице и воскликнула:

– Душечка Доротея! Как же ты прелестна! И вообще тут у вас просто райский уголок! Ты прямо из своей комнаты прибежала, да? Ах как бы мне хотелось взглянуть на твою комнату! Впрочем, не бойся – я об этом не попрошу. Я отлично помню, какой беспорядок был у меня в комнате в давние окволдские дни: я ведь тоже окончила Окволд – училась здесь в тот же период, что и твоя дражайшая матушка, – а нынче просто заехала проведать тебя; я о тебе думаю с самых похорон тетушки Эстер. Бедная, бедная тетушка!

Тут Рода замолкла, чтобы перевести дух. На губах Доротеи застыла улыбка восторженного ожидания, и Рода продолжила:

– Ну, как ты поживаешь, милая? Как твои родители? Открою тебе тайну: с детских лет я трепетала перед твоим отцом – он всегда был таким правильным, таким строгим. Он и сейчас таков? Если да, из вас пятерых получатся самые серьезные на свете маленькие квакеры!

Доротея звонко рассмеялась:

– Ах, я совсем не серьезная! Я вот и в ученье успехов не делаю.

– Милое мое дитя, какое блаженство слышать твой смех! – воскликнула Рода. – Сразу вспоминаются школьные дни. Видишь ли, – (тон сделался задушевным, рука обвилась вокруг талии Доротеи), – как только увидела тебя, я сказала себе: обязательно подружусь с этой прелестной девочкой.

В улыбке, которой отреагировала Доротея, за смущением скрывалось желание угодить тетке.

– И вот что я предлагаю. В следующие выходные – двадцать пятое число выпадает на субботу, хотя мне, наверно, следует сказать «День седьмой», – мы с мужем даем прощальный ужин в честь мистера Кина и его супруги – мистер Кин назначен послом в Италию. Вот я и подумала, почему бы тебе не провести эти выходные у нас? Конечно, последнее слово остается за твоими родителями. Приедут еще несколько девушек – дочери моих друзей. Одни учатся в Вассаре, а другие – в колледже Смит[11]11
  Частный женский гуманитарный колледж, основан Софией Смит в 1871 г., является крупнейшим в группе «Семь сестер».


[Закрыть]. Запланированы танцы. Впрочем, ты, наверно, не танцуешь? Не беда, будет масса других развлечений.

– Я немножко умею танцевать, только папа с мамой об этом не знают, – доверчиво произнесла Доротея. – Мы с подружками танцуем по вечерам в комнатах, но, конечно, выходит у меня неважно.

Рода рассмеялась.

– Я уверена: ты быстро научишься. – Она с нежностью погладила руку Доротеи. Что за прелесть ее племянница – само воплощение весны!

Они договорились, что Доротея напишет родителям и попросится к тетушке в гости, а Рода, со своей стороны, постарается подать Солону и Бенишии предстоящий вечер со всеми его удовольствиями как событие в высшей степени благопристойное.

Под ручку тетка и племянница проследовали к автомобилю, где дожидался шофер.

– На днях наведаюсь к Стюарту. Я бы и его пригласила, но, пожалуй, он еще слишком юн для званых вечеров, – сказала Рода.

Доротея хихикнула:

– Наш Стюарт из молодых да ранний!

– Он чудесный мальчик, я в этом уверена. Поскорее напиши папе с мамой, а я уж сделаю все от меня зависящее.

И, чмокнув на прощание Доротею, Рода велела шоферу трогаться.

Мечтательным взглядом провожала Доротея теткин автомобиль. На выезде из ворот Рода помахала ей, племянница ответила тем же и медленно пошла к жилому корпусу.

Глава 17

Солон и Бенишия сидели на веранде, что глядела на запад; над Торнбро догорал долгий майский вечер. Супругам было о чем поразмыслить – нынче они получили два письма (с посещения Родой Доротеи прошло всего несколько дней). Одно письмо было от Этты: младшая дочь сообщала своим обожаемым родителям, что настало время решать насчет колледжа, ведь уже сейчас она должна выбрать предметы для изучения в будущем году. А поскольку желания учиться в Лувеллине у нее ни малейшего и все мысли только про Висконсинский университет, Этте необходимо разрешение родителей записаться на вступительные экзамены.

«Я очень хочу учиться именно в Висконсине, – прямо писала Этта, – потому что там дают знания практического характера – не то что в колледжах Восточного побережья, а у меня на жизнь планы куда более обширные, нежели замужество».

– Тут не обошлось без Волайды Лапорт, – заметил Солон, и перед глазами у него возникла стриженая девица с мальчишескими ухватками.

Второе письмо было от Роды Уоллин; оба супруга уже ознакомились с ним, но Солон прочел его еще раз – вслух:

– «Дорогие Солон и Бенишия! Мы с Сигером были очень рады повидаться с вами, хотя повод выпал столь печальный – похороны милой тетушки Эстер. Огромным удовольствием для нас стала новая встреча с вашими детьми. Доротея просто расцвела…» – Солон запнулся, будто в этих словах таилось для него нечто оскорбительное.

– Рода всегда была склонна к пышным выражениям, – заметил он и продолжил читать.

В письме Рода умоляла отпустить Доротею к ним с мужем на выходные. Она не скрыла того факта, что готовится прием в честь посла Кина, и добавила:

«После ужина будут танцы, но уверяю вас: такой бдительной дуэньи, как я, вам просто не найти. Я сумею оградить вашу дочь от влияний и знакомств, против которых у вас могли бы возникнуть возражения».

– Что ты об этом думаешь, Солон? – спросила Бенишия, дослушав письмо до конца.

Она вязала крючком, но то и дело отвлекалась – тогда ее взор стремился куда-то за пределы просторной лужайки. Тон Бенишии выдавал надежду, что Доротее будет позволено принять приглашение, но заговаривать об этом она не хотела, пока не выскажется сам Солон.

– Тебе известно, что я думаю о Роде, – начал Солон. – Она позабыла и скромность, и простоту. Уверен, что намерения у нее хорошие, но сама подумай: разве нам по нраву придется, если Доротея нахватается чуждых идей? Она меня и так уже беспокоит, да и Этта со Стюартом тоже. Все-то им неймется – двое старших совсем не таковы. Словом, я не хочу, чтобы Доротея посетила дом, где танцуют и употребляют алкоголь.

– Но ведь Рода обещает оберегать нашу дочь, – почти с мольбой возразила Бенишия.

– Попробуй убереги, когда остальные гости совершенно иначе смотрят на жизнь. Предоставим решать самой Доротее. У нее, кажется, есть чутье на хорошее и дурное. Если ей невтерпеж поехать, пускай едет: на сей раз отпустим.

Бенишия вернулась к вязанию. Несколько минут супруги сидели молча, а потом пришла Кристина и объявила, что ужин готов. Тем вечером Солон и Бенишия были одни: Стюарту они разрешили поужинать у Тенетов, своих соседей, а Изобель поехала навестить дедушку Джастеса. Солон сел во главе стола, в его серых глазах отражалась житейская мудрость пополам с косностью мышления. Вот он придвинул тарелку поближе, как его учили в детстве, чтобы ни крошки не упало…

Бенишия, в скромном сером платье и белой шейной косынке, взирала на спутника земной своей жизни любовно и внимательно, как двадцать пять лет назад, давая клятву супружеской верности. Никогда они не скучали, оставшись одни. Солон был неизменно нежен с женой, деликатен, прямодушен; хозяин своему слову, он исполнял все, что считал себя обязанным исполнять, избегая поступков, противоречащих закону или совести. Но вот они сидят друг против друга, им прислуживает опрятная, пышущая здоровьем Кристина в хлопчатобумажном платье в синюю полоску, в хрустящем от крахмала белоснежном переднике. Воздух же густ, недвижен, ибо все слишком выверено в их мирке, слишком идеально; здесь нечем кормиться человеческой душе – слабой, мятущейся, неуемной.

Безупречный квакер воззрился на скатерть, затем принял из рук жены тарелку с порцией рыбы шад и начал есть, но брови его оставались плотно сдвинутыми: мало того что возникли проблемы в банке, так еще и дома неладно. Воистину порой заботы сыплются на человека подобно осенней листве.

– Касательно Этты. – Солон поднял глаза над тарелкой. – По-моему, ей следует чуточку обождать. А ты как считаешь? Против Висконсина у меня особых возражений нет, вот разве только я почти ничего не знаю про это учебное заведение, да и далековато оно от нас. Ума не приложу, чем Этте плох Лувеллин. До дома совсем близко, хоть каждые выходные приезжай! Лувеллин вполне устраивал нашу дочь, пока не появилась эта Волайда Лапорт. Вот что, Бенишия, напиши-ка ты сама Этте, попробуй ее отговорить. Я вздохну с облегчением, если она согласится на Лувеллин.

– И я, – отозвалась Бенишия, но взгляд ее исполнился тревоги. – Не пойму, что не так с нашей Эттой. Всегда она отстраненная, о чем думает – поди разбери. Иногда мне кажется, ей нигде хорошо не будет.

Бенишия замолкла, как бы подбирая более точные слова.

Солон потер щеки, отхлебнул кофе, сказал, что надо бы вызвать ветеринара – кобыла Бесси внушает ему опасения – и встал из-за стола. Супруги переместились в гостиную, где Солон занялся бумагами, а Бенишия продолжила вязать и размышлять о двух своих дочерях, о проблемах с ними.

Глава 18

Доротея приехала в пятницу после обеда и была совершенно околдована как роскошью дома своей двоюродной тетки, так и атмосферой праздника, что в нем царила. На каждую цветочную композицию, на дивный вид с террасы – река Раритан представала зрителю сквозь вуаль цветущих персиковых и кизиловых ветвей – Доротея реагировала восторженными возгласами, а отведенная ей комната, вся бело-голубая, совершенно сказочная, окончательно сразила девушку.

Чтобы подготовиться к приему, Роде понадобилось целых три дня. Все это время не прекращались телефонные звонки, сочинялись бесчисленные записки, шли жаркие дискуссии с поваром и садовниками. На прощальный ужин в честь посла Кина и его супруги ожидались виднейшие представители судейства, адвокатуры и законодательной власти, равно как и сливки нью-джерсийского общества, так что антураж должен был быть идеальным. Имея собственную теплицу, убрать комнаты оказалось не слишком трудно. Композиции из пионов, азалий, роз, гардений, а также пальмы и прочие декоративные растения, размещенные в комнатах первого этажа, превратили каждую из них в райские кущи.

Доротею чуть опередила еще одна юная гостья – Пэт Гейр; вскоре прибыли другие барышни – Элис Берт и Джорджина Скотт – студентки Вассара, Этель Ван Ранст и Рита Пул – студентки колледжа Смит.

– Этель – дочь Уильяма Ван Ранста, владельца компании «Харбор траст», – с гордостью сообщила Рода племяннице. – Прошлым летом мы оказались на одном пароходе во время путешествия за океан.

Доротея мигом сообразила, сколь престижно для Роды принимать у себя Этель.

Девушек разместили в смежных комнатах, и Рода посоветовала им не терять времени, а немедленно заняться сборами к ужину – они должны выглядеть наилучшим образом, ведь после ужина все поедут к Кадигенам в Бремертон, где будет танцевальный вечер.

Проблема вечернего туалета терзала Доротею с той минуты, как она получила приглашение к тетушке Роде. У Доротеи имелась пара-тройка «выходных» платьев – увы, пошитых из темно-синего и серого шелка без намека на узор или вышивку, да и скроенных как-то мешковато. Словом, платья совершенно не годились для такого приема, какой устраивался в доме Уоллинов. Впрочем, Рода, со свойственной ей дальновидностью, позаботилась и об этом. Едва Доротея переступила порог ее дома, как Рода повела ее в собственную обширную гардеробную – тетка и племянница были одного роста и носили, как выяснилось, один размер. Рода сама выбрала Доротее платье из нежно-голубого шифона, с дивной вышивкой серебряными нитями, трогательным вырезом «под горлышко» и пышными коротенькими рукавчиками. Увидев это чудо, Доротея едва не задохнулась от восхищения. По настоянию Роды девушка надела платье, и оно оказалось впору. Нашлись и туфельки в тон, и невесомые чулочки телесного цвета.

– Тетя Рода, да ведь я словно совсем голая! – ахнула Доротея, и на щечках ее выступил румянец легкого стыда.

– Что за вздор, дитя мое! Платье – воплощенная скромность! Кстати, оцени, как я угадала с оттенком – этот нежно-голубой подчеркивает глубину твоих глаз. Торопись, милая. До ужина остается не больше часа.

Словом, Доротея осталась в шифоновом платье, и какой же благодарностью к тетушке Роде она преисполнилась, увидев, как одеты другие девушки! Сколь жалко, сколь убого смотрелось бы среди этих изумительных туалетов ее собственное «выходное» платьишко – любое из имеющихся!

Ужинали, по выражению Роды, «в почти семейном кружочке». Сигер Уоллин, разумеется, присутствовал; когда вошли девушки, он явно восхитился и назвал их прелестным букетом.

Разговор вертелся вокруг грядущих танцев: девушки обсуждали новые па, и Доротею начинали терзать дурные предчувствия.

В конце концов она не выдержала.

– Видите ли, – обратилась она к Пэт Гейр, когда все встали из-за стола, – я очень сомневаюсь, что мне можно танцевать. Правда, я не давала маме никаких обещаний, но по-настоящему никогда и не танцевала, только практиковалась в комнате с подружками по колледжу.

– Разумеется, вам можно танцевать, – заверила Пэт. – Это нетрудно. Давайте я вас поучу. – Она приобняла Доротею и закружила в ритме вальса.

– Боже! – В комнату вошла Рода с целой охапкой шалей и накидок для поездки в автомобилях. – Что все это значит? Дорогая моя Додо – ибо отныне я стану называть тебя имено так, – так вот, Додо, твоя матушка отпустила тебя с условием, что я за тобой пригляжу. У Кадигенов не будет недостатка в молодых людях; уверена, далеко не все они танцуют, так что ты сможешь спокойно посидеть в уголке, понаблюдать, как кружатся пары, и послушать музыку. Ой, я и забыла, что музыка тоже под запретом!

Все рассмеялись, разобрали шали и заняли места в двух автомобилях.

Ехать пришлось недолго. Доротея только и запомнила, что темные аллеи проселков – из-за густых крон по временам не видно было неба – да по-весеннему томное лягушачье кваканье.

А потом перед ней возник фасад загородного дома Кадигенов. И вот она в холле, и ее, наравне с другими гостями, приветствует миссис Кадиген со своей дочерью Берил (платья на обеих искристо-белоснежные), а в следующую минуту Доротея и ее новые подруги уже окружены молодыми людьми в черных фраках, и каждый улыбается, как бы что-то предвкушая… Рода живо выбрала Доротее кавалера.

– Познакомься, Додо, это Нед Рейн, милейший молодой человек. Нед, поручаю вам эту юную леди. Она из квакерской семьи и потому не танцует; по крайней мере, ей кажется, что танцевать она не должна. Впрочем, я уверена, вы не заскучаете и без танцев.

И Рода упорхнула, а Доротея с Недом Рейном сели и уставились на танцоров – как раз начинался вальс.

Совершенно очарованная музыкой, смехом, кружением пар, Доротея тем не менее со всей серьезностью объясняла Неду Рейну принципы квакерской веры, не позволяющей ей принять участие в танцах. Молодой человек слушал с глубоким интересом; казалось, ему ничуть не обидно сидеть с Доротеей в сторонке – ведь она так мила лицом, голосок у нее такой свежий, а интонации такие задушевные.

– Ты по-прежнему крепка в вере? – уточнила Рода, под руку со своим кавалером направляясь в столовую: всех пригласили отужинать, и две пары на миг оказались рядом.

– Уже не слишком, – смущенно ответила Доротея.

– Она понемногу сдает позиции, – сообщил молодой Рейн.

Он не ошибся. Чуть позднее ему удалось выманить Доротею в центр зала, к танцующим. Она, правда, отговаривалась своим неумением – мол, мистер Рейн будет разочарован, – однако ее природная грациозность вскоре взяла верх над первоначальными волнением и скованностью. Она легко кружилась, ведомая Рейном, а когда танец закончился, восторженно рассмеялась и заявила, что никогда еще не получала такого удовольствия. Доротея танцевала и после – ее стали приглашать другие молодые люди, и она никому не отказывала. Всю обратную дорогу у нее рот не закрывался: волшебный вечер, лучший в ее жизни, несравненный, восхитительный…

Собственно парадный ужин состоялся назавтра. Еще утром Рода предложила племяннице выбрать другое платье, но Доротея умоляла разрешить ей снова надеть голубое шифоновое – оно так прелестно, лучшего и не пожелаешь.

– Будь по-твоему, – согласилась Рода. – Оно и впрямь очень тебе к лицу.

Сама Рода была неотразима. Она надела платье густо-синего, оттенка сапфира, цвета, и по контрасту ее плечи и руки казались ослепительно белыми. Шею обвивала нитка жемчуга, на пальцах сверкали бриллиантовые кольца, на запястьях – браслеты, а в волосах – высокий, усыпанный драгоценными камешками гребень.

Как и остальные Барнсы, Доротея давно знала, что доктор Сигер Уоллин и его супруга пользуются огромным влиянием в свете, но лишь сейчас девушке представилась возможность убедиться в этом воочию. С любопытством она следила, как прибывают гости. Вот подъехал губернатор с супругой; вот появился член Верховного суда, за ним сенатор, еще и еще пары, чьи имена попадались Доротее в колонке светских новостей, которую она с некоторых пор читала. Накрытый к ужину стол почти шокировал Доротею своей роскошью. Девушку учили, что выставлять напоказ богатство вульгарно, нехорошо, но здесь царила красота: тончайший фарфор, хрустальные бокалы – по несколько разных у каждого прибора, – салфетки и скатерть из дорогих тканей, серебряные подсвечники, наконец главный объект внимания – изумительно изящная композиция из свежих роз и гардений.

Ужин шел своим чередом, а в Доротее крепло ощущение, что она грешит против некоего старинного, чинного порядка вещей. По мере того как пустели и наполнялись бокалы, гости вели себя все развязнее, смеялись все громче. Напротив Доротеи сидел судья Эллисон: с набрякшими веками, в перекрахмаленной сорочке, и его замечания крайне смущали девушку. Не понравилась ей и жена сенатора, миссис Томлинсон. Эта женщина определенно была слишком молода для такого зрелого мужчины и вдобавок говорила резким голосом и имела привычку сверлить окружающих взглядом. Сам посол Кин, высокий, худощавый, с какими-то фермерскими усищами, благодушно улыбался всем без разбору.

Наконец ужин завершился; для танцев приехали еще гости. Как и накануне, Доротея не страдала от недостатка внимания со стороны молодых мужчин. Один из них, Сатро Корт, юноша с тяжелой, словно чугунной нижней челюстью, прямо-таки рассыпался в любезностях. Ему непременно хотелось научить Доротею уанстепу – пусть окажет такую милость, позволит, а заодно поведает о жизни в Лувеллине. Оказалось, Сатро Корт знаком кое с кем из Уоллинов. Доротея объяснила, что ее отец – человек консервативных взглядов, и поэтому визиты к более свободомыслящим родственникам случаются нечасто. Корт лишь улыбнулся, как бы намекая: консервативность в барышне весьма притягательна.

Во время танца он слишком прижимал Доротею к себе, впрочем, танцор он был превосходный, и неожиданно для себя девушка вся отдалась ритму (ей и не снилось, что она на такое способна).

А на террасу она выскользнула уже с другим партнером по танцам – с неким Лютером Дейбом. Голова у него была словно точеная, на лоб спадали черные волосы. Разгоряченная, Доротея теперь упивалась волшебством ночи – над ней сияли звезды, воздух наполняли цветочные ароматы. Доротея чувствовала, что очень хороша; ей пришло на ум, что однажды она влюбится – возможно, в одного из юношей, которые с ней нынче танцевали. Дейб, заметив блаженное выражение ее лица, уловив мечтательность во взгляде, придвинулся ближе.

– Кажется, вы наслаждаетесь сегодняшним вечером?

– О да. Все чудесно. Никогда не думала, что танцевать – столь упоительное занятие. Танец – он ведь как музыка, верно? Движения танцора сплетаются со звуками скрипок…

Дейб взял Доротею за руку, и она догадалась: сейчас он ее поцелует. С нежным смешком она отстранилась и, шагнув к двери в комнату, сказала:

– Давайте вернемся – здесь прохладно.

Дейб последовал за ней.

В три часа ночи, когда луна уже низко висела над западным краем небосклона, посол Кин и его супруга откланялись, а еще часом позже Доротея уснула с мыслью о Сатро Корте, Лютере Дейбе и сказочном мире, что распахнул пред нею врата.