Текст книги "Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма"

Глава 14
Осада

Покрытые мхом стены города-крепости Мантуя до сих пор испещрены выбоинами от пуль, выпущенных в дни, когда здесь сражались Дюма и его товарищи. В Итальянской кампании эта осада была самой важной. Здесь французы бросили вызов силам Австрийской империи, которая цепко держала власть над Северной Италией, и здесь было заложено основание для независимости Италии.

В восьмидесяти километрах к северу от города-крепости, там, где холмистая, изобилующая туманами долина реки Риволи охраняет подходы к озеру Гарда и Альпам, французская армия дала свое самое знаменитое сражение. В деревушке с большим количеством тополей есть крошечный музей в честь наиболее славной кампании революционного войска – последней (как покажет история), где французы бились как соратники-республиканцы. Среди бесконечных портретов и брелоков, посвященных Наполеону, я обнаружил помещенный в рамку лист с миниатюрными гравированными оттисками, изображавшими других французских генералов – участников Итальянской кампании. Каждый портрет был окружен небольшой овальной рамкой, как в медальоне.

Портрет генерала Дюма выделялся из рядов его светлокожих соратников, с их романтичными прическами в стиле «помпадур» и кустистыми бакенбардами. Дюма был коротко и изящно подстрижен, лицо повернуто к зрителю на три четверти, одна бровь поднята кверху. Большинство генералов глядели вправо или влево либо куда-то вдаль, как будто взывая к судьбе. Другие демонстрировали зрителю античный профиль или с самодовольным видом смотрели прямо на художника. Но Дюма вглядывался в зрителя с открытым, почти недоуменным выражением, и у меня возникло странное ощущение, будто он (в отличие от соратников, замерших в их потерянных мирах) живет внутри маленького овала, нетерпеливый, любознательный, и смотрит прямо на меня с листа двухсотлетней бумаги.

* * *

В ноябре 1796 года Дюма прибыл в Милан[697]697
  Дюма прибыл в Милан: письмо от Дюма к «главнокомандующему Бонапарту», 26 ноября 1796, SHF 3B118.


[Закрыть], чтобы присоединиться к Итальянской армии. Само название, выбранное французами – Итальянская армия, – могло восприниматься как провокация в адрес различных властей, контролировавших Итальянский полуостров. Столица полумифической Италии, за которую воевала эта армия, вообще находилась не на полуострове (Рим был столицей Папского государства), а в Париже – маяке для появляющихся итальянских патриотов.

Многие международные мечтатели о свободе въезжали и выезжали из Парижа с начала 1790-х годов – бельгийцы, германцы, поляки, уроженцы Сан-Доминго, – но грезы «итальянцев» казались самыми искусственными из всех. Италия не была единой страной со времен падения Древнего Рима. С тех пор итальянцы познали независимость только в форме самоуправляемых городов-государств, каждый из которых развивал собственные искусства, торговлю и политическую мощь отдельно от соседей. Предельная географическая изоляция севера от юга, из которой вытекали глубокие культурные, политические и экономические различия, мешала рождению единой нации.

В конце восемнадцатого века Италия была идеей, которую понимали лишь отдельные итальянцы и которой интересовались столь же немногие. Хотя в истории были люди, которые о ней говорили ранее: Данте употреблял термин «Италия» в лирическом смысле, а Макиавелли – в политическом, когда представлял себе освободителя, избавляющего страну от иностранной оккупации (в то время – испанской). Но спустя 250 лет после того, как Макиавелли написал «Государя», Италия более, чем когда-либо, находилась под иностранным господством – на тот момент во власти Австрийской империи.

В прошлом могущественные независимые города севера, вроде Флоренции и Милана, стали австрийскими имперскими городами, наподобие Вены или Зальцбурга. Именно чувство обиды на австрийцев в значительной мере дало толчок нарождавшемуся итальянскому патриотизму и предоставило французам отличную возможность: у флорентийцев и миланцев было даже меньше прав, чем у американских колонистов в эпоху английского владычества, притом жители этих городов испытывали гораздо большее уважение к своей родной истории. Американская революция вдохновила их, а дух событий 1789 года придал новый смысл понятиям «сплоченность» и «безотлагательность».

Французская Итальянская армия под командованием Наполеона Бонапарта прорвалась через западную границу королевства Пьемонт-Сардиния – самого могущественного итальянского королевства, союзного австрийцам, – в апреле 1796 года. После серии молниеносных побед, заставивших сардинцев сдаться, а австрийцев – отступить, французы 15 мая вступили в Милан, встречаемые революционными песнями и раболепными приветствиями. Наполеон приостановил кампанию (позже это войдет у него в привычку) и занялся переустройством общества и политики в Северной Италии. Он объявил, что более десятка античных городов-государств войдут в две новые «независимые республики» – Циспаданскую (к югу от реки По) и Транспаданскую (к северу от нее). Эти квазиреспублики означали новую разновидность революционной франшизы: в соответствии с такой моделью, «освобожденное» население самое большое через несколько дней ожидания наблюдало, как в столице возникает полностью сформированное представительное правительство, бездумно копирующее стиль, популярный в те дни в Париже. Поскольку на дворе шел 1796 год, каждая из новых итальянских республик получила свою версию Директории (модное республиканское правительство в Париже с прошлого года) и собственный свод законов во французском стиле. К июлю следующего года две спонсируемые Францией итальянские республики слились в одну – Цизальпинскую республику. Мало кто сегодня помнит эти странные названия, но они стали политической основой современной Италии.

Возникла и схема того, как Наполеон станет адаптировать и экспортировать Французскую революцию, стоя во главе победоносных армий. Он понял, как пользоваться риторикой и духом Революции для продвижения собственных интересов. Конституция Цизальпинской республики демонстрирует именно этот подход: она начинается со статьи, оправдывающей французское вторжение и расхваливающей его выгоды для местного населения:

Цизальпинская республика много лет[698]698
  «Цизальпинская республика много лет»: Constitution des républiques françaises, cisalpine et ligurienne, 1799, сс. 3–5.


[Закрыть] находилась под властью Австрийской империи. Французская Республика сменила последнюю по праву завоевания. С этого дня она отказывается от всех претензий, и Цизальпинская республика теперь свободна и независима… [Франция] дает цизальпинскому народу его собственную Конституцию, ставшую результатом работы самых просвещенных умов самой просвещенной в Европе нации… В Италии много лет не существовало республики. Священный огонь свободы был погашен, а прекраснейшая часть Европы жила под иностранным ярмом. Цизальпинская республика должна показать миру своей мудростью, энергией и хорошей организацией армий, что современная Италия не выродилась и что она все еще достойна свободы.

Генерала Дюма беспокоил метод действий Наполеона. В Милане Дюма уловил первые признаки того, что с Наполеоном обращаются в меньшей степени как с генералом и в большей – как с владыкой, прикрывающимся Революцией, чтобы расширить собственное влияние.

* * *

Когда Наполеон в конце марта 1796 года принял командование Итальянской армией, это была хуже всего экипированная и самая деморализованная из всех французских армий[699]699
  самая деморализованная из всех французских армий: Robert B. Asprey, The Rise of Napoleon Bonaparte, сс. 125–26.


[Закрыть]. Многие из сорока двух тысяч ее солдат маршировали без обуви, не говоря уже о сапогах, и одевались в лохмотья, украденные у местных крестьян. Ее офицеры носили козлиные шкуры. Боевой дух был настолько слаб, а дисциплина – плоха, что солдаты этой армии, по слухам, пели роялистские песни, а один из отрядов поменял свое название на «Дофин»[700]700
  один из отрядов поменял свое название на «Дофин»: Ida Tarbell, A Short Life of Napoleon Bonaparte, с. 26.


[Закрыть] в честь казненного сына короля Людовика. Правительство не спешило делиться с Итальянской армией и без того ограниченными ресурсами, поскольку чувствовало, что более важный фронт войны с Австрийской империей находится на франко-германской границе или в Бельгии. Италия считалась второстепенной целью, а также опасным театром военных действий: за целые столетия Франция не одержала здесь ни одной крупной победы. Суть стратегии Наполеона: для возрождения Итальянской армии необходимо сделать так, чтобы она сама обеспечивала себя. А сделать какую-либо армию самодостаточной – это, мягко говоря, не пустяк.

«Солдаты, вы голодны[701]701
  «Солдаты, вы голодны»: Gustave Molinari, L’évolution politique et la révolution, с. 342.


[Закрыть] и почти раздеты, – объявил Наполеон, прибыв в марте в Ниццу (тогдашнюю штаб-квартиру Итальянской армии), чтобы принять командование. – Я собираюсь вести вас на самые плодородные в мире равнины, где вас ждут великие города и богатые провинции. Там вы обретете честь, славу и богатство».

Вдохновляющая речь, но что она означала? «Искусство ведения войны[702]702
  «Искусство ведения войны»: Jacques de Guibert, Essai général de tactique, Vol. 2, с. 210.


[Закрыть], окупаемой за счет этой войны, совершенно незнакомо нам», – писал военный философ Гибер. Он утверждал, что армиям нужно освободиться от неповоротливых транспортов снабжения, кормясь за счет захваченной территории и перекладывая все расходы на врага. «Но если бы появился генерал с такими талантами, неужели мы бы дали ему власть пустить их в ход?» На самом деле на протяжении почти всего восемнадцатого столетия европейские армии отучались именно от подобного стиля ведения войны, благодаря которому в предыдущем веке, во время Тридцатилетней войны, большая часть континента оказалась опустошена. Государства выстроили сложные логистические инфраструктуры, чтобы при помощи огромных обозов перевозить все необходимое армии для жизни и боя. Именно так сражались австрийцы, пруссаки, пьемонтцы и все армии Старого порядка. С 1793 года французские революционные армии возродили старую традицию грабежа, и сделали этот процесс высокоорганизованным. Суть его состояла в том, чтобы не доводить местное население до крайности и массового голода, которые могли бы вызвать восстание, но при этом приносить освободителям-республиканцам максимальные военные трофеи. Парижские ценители искусства извлекали выгоду из каждой кампании, поскольку галереи Лувра раз за разом наполнялись новыми работами со всей Европы.

Однако Наполеон, приняв командование Итальянской армией в 1796 году, вывел организованный грабеж на качественно новый уровень[703]703
  вывел организованный грабеж на качественно новый уровень: о систематическом разграблении Италии Наполеоном см. Philip G. Dwyer, Napoleon: The Path to Power, 1769–1799, сс. 225–26, 235–38; и Timothy C. W. Blanning, The French Revolutionary Wars, 1787–1802, сс. 158–64.


[Закрыть]. Он начал с выплаты солдатам долгов за счет контрибуции за освобождение, наложенной на город Милан. Независимость от Австрии обошлась этому городу в круглую сумму – 20 миллионов франков наличными. За этим последовали «сборы за освобождение» в каждом государстве, городе и княжестве, куда вторгалась армия Наполеона. Французы сделали шаг вперед и в грабеже предметов искусства: Наполеон обратился к правительству с просьбой прислать квалифицированных экспертов, чтобы те решали, какие именно картины стоит красть его солдатам. Бесценные полотна кисти Тициана, Рафаэля, Рубенса и Леонардо да Винчи отправились в Париж. Армия также реквизировала ценные рукописи, книги и научные инструменты. Наполеон заставлял каждого местного герцога уплачивать произведениями искусства выкуп за прекращение военных действий. Для Римского папы, который имел лучшие коллекции, такая контрибуция в пять раз превышала обычный уровень. В маленьких городах, которые не располагали произведениями искусства, драгоценностями, деньгами или золотом, реквизировались мешки с мукой или мясо и бочонки с вином.

Солдаты Итальянской армии, которые до сих пор едва сводили концы с концами, внезапно стали жить как короли. Раньше они голодали, теперь – изымали тысячи бифштексов и бутылок вина у своих освобожденных хозяев. У некогда потрепанной жизнью армии теперь было столько денег, что она не знала, куда их потратить. Один сержант описывал, как офицеры покупали драгоценности: «Лавки часовщиков и ювелиров[704]704
  «Лавки часовщиков и ювелиров»: Dwyer, с. 226.


[Закрыть] опустошались за сутки. Каждый офицер с важным видом разгуливал по улицам, демонстрируя сразу пару часов, украшенных цепочками и орнаментами. Часы болтались у них на бедрах, как велела тогдашняя парижская мода».

Согласно описи, составленной в декабре 1796 года (первый полный месяц, проведенный Дюма на службе в Итальянской армии), наличными к этому моменту было собрано, по официальной оценке, 45 706 493 франка, а золота, серебра и ювелирных украшений получено на общую сумму 12 132 909 франков. Освобожденные итальянцы начинали задумываться, стоит ли французская свобода таких больших денег.

На протяжении всего срока службы в Итальянской армии Дюма конфликтовал с Наполеоном[705]705
  Дюма конфликтовал с Наполеоном: письмо от Дюма к генералам Миолли и Давену, 29 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть] по вопросу о том, как следует обращаться с гражданским населением. Как и в Вандее, Господин Гуманность вновь оказался в роли человека, который пытается удержать своих солдат от эксплуатации мирного населения в атмосфере вседозволенности, характерной для военного времени. Кавалерийские офицеры бесконечно получали от него письменные выговоры за нарушение устава, в частности за то, что «постоянно посещали трактиры[706]706
  «постоянно посещали трактиры»: письмо от Дюма к командиру отделения Мопеу, 14 марта 1797, SHD 3B118.


[Закрыть], ели и пили не платя за это». Он приказал отстранить одного офицера от должности и поместить под арест за поведение, «недостойное француза»[707]707
  «недостойное француза»: письмо Дюма к командиру 7-го гусарского полка, 6 мая 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] (тот конфисковал коров, по всей вероятности, от имени Дюма). На нижнем поле приказа об аресте Дюма сделал следующую приписку:

C.S. Также предупредите[708]708
  «С.S. Также предупредите»: там же.


[Закрыть] гусаров этого подразделения, что любые реквизиции, которые они имели наглость произвести от моего имени, недействительны и что они обязаны немедленно вернуть владельцам весь рогатый скот, который отобрали у них… Алекс Дюма.

Большинство других генералов за время, проведенное в Вандее, очерствели душой, но Дюма, похоже, лишь стал обращать еще больше внимания на необходимость правильных взаимоотношений между солдатами и гражданским населением. Он обращался с жителями оккупированных районов так, как, по его настоянию, следовало обращаться с его собственными солдатами. Гражданские лица заслуживали уважения и (по крайней мере, если они не выступали против французов с оружием в руках) защиты.

Когда Наполеон приказал эвакуировать мирных жителей из зоны боев, контролируемой Дюма, Господин Гуманность пришел в ярость[709]709
  Господин Гуманность пришел в ярость: письмо от Дюма к Наполеону, 2 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] из-за распоряжения о конфискации всего их имущества, если оно могло быть полезным французским войскам. Дюма был достаточно благоразумен для того, чтобы прямо не оспаривать ни один из приказов Наполеона, но его поведение было равнозначно сознательному протесту против политики грабежа. Он велел своему бригадному генералу «смягчить приказ» и проследить, чтобы солдаты не обижали и не обманывали людей.

Вы назначите двух или более[710]710
  «смягчить приказ» и «Вы назначите двух или более»: письмо от Дюма к бригадному генералу Давену, 30 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть] офицеров, толковых и достойных вашего доверия, чтобы они составили опись зерна, сена, соломы, овса, повозок, лошадей и быков, и оставите жителям достаточно припасов для того, чтобы прокормить себя и свою скотину…

Когда нам нужно будет воспользоваться повозками, ими станут управлять местные жители, которым они принадлежат. Каждую будет сопровождать необходимое число солдат. Они проследят, чтобы у погонщиков не отобрали их повозки. Когда они станут нам не нужны, их перегонят назад туда, откуда они были взяты, с тем же самым сопровождением.

Вы отдадите строжайшие приказы, чтобы солдаты не присваивали имущество в домах, оставленных жителями. Вы предупредите, что любой, кого поймают на подобном преступлении, будет наказан в соответствии с законами. Вам также надлежит отдать [солдатам] приказ проследить, чтобы жители уходили из своих домов в полной безопасности…

Алекс Дюма.

Получив приказ о том, что все женщины обязаны покинуть район расположения определенной бригады в течение суток (по-видимому, чтобы предотвратить изнасилования и проституцию), Дюма не оспаривает это распоряжение, но пишет в штаб бригады следующее: «Куда денутся эти женщины[711]711
  «Куда денутся эти женщины»: письмо от Дюма к генералу Мотту, 25 февраля 1797, SHD 3B118.


[Закрыть], которые находятся в тысяче километров от дома? Закон велит, но гуманность вносит оговорки. Поэтому прошу вас приостановить исполнение этого приказа, пока генерал Массена не предложит более мягкий метод».

Дюма пытался избежать прямого столкновения с главнокомандующим, используя проверенную временем стратегию: он с притворной искренностью утверждал, что начальник будет потрясен известиями о любых злоупотреблениях, которые, естественно, случились без его ведома. Жалуясь на факты грабежей со стороны своих солдат, Дюма отчасти объясняет их поведение жадностью офицеров.

Главнокомандующий Бонапарт[712]712
  «Главнокомандующий Бонапарт»: Дюма, 3 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть].

Генерал, я каждый день получаю жалобы от местных жителей. Их силой заставляют отдавать имущество нашим солдатам из-за нерадивости наших комиссаров и наших интендантов, которые вынуждают [наших людей] отправляться в бой без большинства предметов первой необходимости… Принужденный терпеть лишения из-за плохой погоды, усугубляемые нехваткой обуви и одежды, он [солдат] должен также сносить голод и отсутствие других важных для жизни вещей, потому что комиссар, квартирмейстер предпочли заботиться о собственных удовольствиях, собственных делах вместо того, чтобы обеспечить существование солдата. Таким образом, я с болью вижу, генерал, как он [этот солдат] позволяет себе крайности, недостойные республиканца, а все потому, что он два или три дня сидел без мяса и без хлеба…

Алекс Дюма.

В конечном счете, подводил Дюма итог, французы не могли бы претендовать на то, что освобождают итальянцев, если они в то же самое время грабят имущество последних и насилуют их женщин. И в самом деле, с продолжением кампании политика систематического грабежа подорвет изначально широко распространенную доброжелательность, которую итальянские патриоты испытывали к французам.

Дюма был дивизионным генералом в то время, когда Наполеон оставался капитаном, и первый продолжал опережать второго в звании до декабря 1795 года. Однако человек, все еще известный как генерал Бонапарт, верил, что ему суждено превзойти всех своих современников и подняться гораздо выше какого-то там генерала. По мнению Дюма, генералы республики[713]713
  По мнению Дюма, генералы республики: письма Дюма к генералу Виктору, 8 и 9 января 1797, SHD V3B118.


[Закрыть] вместе делали одно дело, стояли на одном уровне и должны были гордиться этим. Наряду со свободой, другими двумя заповедями Революции были равенство и братство. «Французская революция наложила[714]714
  «Французская революция наложила»: MM, с. 124.


[Закрыть] на нашу армию особую печать», – позже напишет сын Дюма, автор романов:

Когда я натыкаюсь на нее, я тщательно берегу этот отпечаток, как любой сделал бы с ценной медалью, которая вскоре погибнет из-за ржавчины и достоинствами которой можно удивить современников, а характерные черты – сохранить для истории… Мы получим неправильное представление обо всех тех людях времен Республики, если станем судить их только по выжившим, с кем знакомы по временам Империи. Империя была эпохой мощного пресса, а император Наполеон – жестоким чеканщиком. На всех монетах надлежало чеканить его изображение, и любая бронза плавилась в его печи.

Итальянская кампания стала началом процесса, во время которого Наполеон «перечеканил» республиканских генералов по своему подобию. Генерал Алекс Дюма отказался принимать новый оттиск. С первых же контактов между ними Дюма не желал оказывать Наполеону знаки особого почтения, на которые претендовал корсиканец. Это наверняка задевало Наполеона, но он был достаточно прагматичным человеком, чтобы присмотреться к генералу и Дюма и задаться вопросом о его полезности. Как выяснится во время завоевания Италии, Дюма приносит немало пользы, поэтому Наполеон станет терпеть назойливость мулата и его досадное пристрастие к эгалитарным ценностям – до определенного момента.

* * *

Главная оборонительная линия Австрийской империи[715]715
  Главная оборонительная линия Австрийской империи: Robert Bowman Bruce, et al., Fighting Techniques of the Napoleonic Age, с. 20.


[Закрыть] в Северной Италии представляла собой цепь крепостей, построенных вдоль старинных торговых путей, которые вели в Тирольский регион и через Альпы по перевалу Бреннер. Со времен Древнего Рима это был главный путь по суше, соединяющий Итальянский полуостров с остальной Европой. Дорога по большей части вилась по заросшей густым лесом, холмистой местности, которая к югу от города влюбленных Вероны, переходила в плоскую заболоченную равнину. Последняя окружала самое южное звено в цепочке крепостей – Мантую.

Мантуя располагается почти в самом центре Северной Италии, контролируя не только дорогу в Альпы, но и крайне важное направление восток-запад, что связывает Средиземное и Адриатическое моря. Поэтому владея Мантуей, австрийцы осуществляли действенный контроль над Северной Италией. Они укрепили город и поставили туда сильный гарнизон. А после первых побед Наполеона в крепость отступили новые тысячи австрийских солдат. Великолепное расположение города на местности облегчало его защиту: с трех сторон Мантую окружали озера, а с четвертой, южной, – непроходимое болото. Эти топи, почти что трясина, были причиной едва ли не самого вредного для здоровья климата среди всех районов Северной Италии – без резких перепадов температуры, с затхлым воздухом. В те времена город ужасно страдал от эпидемий малярии. Однако болото делало практически невозможной прямую атаку на Мантую: единственная дорога к ней шла по длинным дамбам и по мостам. Наполеон решил взять крепость в осаду, рассчитывая, что голод приведет к покорности двадцать три тысячи австрийских солдат, запершихся внутри.

Через шесть недель после прибытия в Милан в штаб-квартиру Итальянской армии Алекс Дюма был назначен командующим первым дивизионом, который вел осаду Мантуи[716]716
  Дюма был назначен командующим первого дивизиона, который вел осаду Мантуи: письма от Дюма к генералу Кильмену и Наполеону, 17 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть]. Два непосредственных предшественника Дюма на этом посту подали в отставку по состоянию здоровья, побежденные болезнетворным климатом. Когда Дюма приехал на место, его старший командир был болен.

Возможно, благодаря тому, что Дюма вырос в тропиках, он оказался неподвержен болотным испарениям и был полон решимости тем или иным способом вырвать город из-под власти австрийцев. Он изучил все аспекты осады, проинспектировал сторожевые посты и огневые точки и поговорил со всеми офицерами, которые поступили под его команду. Он увеличил количество патрулей, особенно в ночное время.

Менее чем через неделю стратегия Дюма[717]717
  стратегия Дюма: письмо от Дюма к генералу Дальманю, 26 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть] принесла первые плоды.

В канун Рождества патрули задержали трех человек[718]718
  задержали трех человек: письмо от Дюма к генералу Кильмену, SHD 3B118.


[Закрыть], которые пытались пробраться в город сквозь французские позиции. Когда посреди ночи задержанных привели к Дюма, его особенно заинтересовал один из них. По тому, как этот человек держался, было видно, что он умен и что он что-то скрывает. Дюма заподозрил, что задержанный выполняет какое-то задание. Он нажал на человека, сказав ему, что знает о его задании для австрийцев и что при нем наверняка находятся какие-то бумаги.

Мужчина отстаивал свою невиновность. Он назвался сыном веронского адвоката[719]719
  сыном веронского адвоката: письмо от Дюма к генералу Дюфрену, 25 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть] и заявил, что просто оказался в неправильном месте в неправильное время. Когда в его вещах и книгах ничего не удалось найти, Дюма обвинил его[720]720
  Дюма обвинил его: Paul Thiébault, Mémoires du général baron Thiébault, сс. 30–31.


[Закрыть] в том, что он проглотил послание. Генерал решил припугнуть человека и заставить сознаться. Сын Дюма привел яркий отчет об инциденте (основанный на воспоминаниях Дермонкура). Он вполне согласуется с официальной версией событий.

Среди любимых книг моего отца[721]721
  «Среди любимых книг моего отца»: MM, с. 73.


[Закрыть] были «Commentaries» [«Записки о галльской войне»] Цезаря. Том «Commentaries» завоевателя Галлии лежал открытым на столе возле кровати, а в отрывке, который отец перечитывал перед сном, Цезарь рассказывал о том, как, желая переправить своего лейтенанта с ценной информацией к Лабиену, он запечатал письмо в маленький шарик из слоновой кости размером с детскую игрушку. Приближаясь к вражеским постам или другому месту, где ему угрожало нападение, гонец должен был положить шарик в рот и проглотить при первых признаках опасности.

Этот отрывок из Цезаря мелькнул в памяти отца будто луч света.

«Отлично, – сказал отец. – Раз этот человек все отрицает, уведите его и расстреляйте».

«Что! Генерал! – в ужасе вскричал [задержанный]. – Зачем расстреливать меня?»

«Чтобы вскрыть вам желудок и найти донесение, которое вы проглотили», – заявил отец с такой уверенностью, как будто некий дух предков поведал ему истину.

Когда мужчина сознался, что он шпион и что он действительно проглотил донесение, возник вопрос, как извлечь из него послание (коль скоро потрошение ушло с повестки дня). Как поведал писатель, Дюма отправил Дермонкура к аптекарю, чтобы тот приготовил слабительное. Когда адъютант вернулся, они дали лекарство шпиону. «Затем они отвели его[722]722
  «Затем они отвели его»: там же, с. 74.


[Закрыть] в комнату Дермонкура, где два солдата не сводили с него глаз. Ночка для Дермонкура выдалась тяжелой, потому что солдаты будили его всякий раз, когда шпион опускал руку в район пуговицы от подштанников. Наконец, около трех часов утра, Дермонкур принес отцу маленький восковой шарик размером с лесной орех».

В письме к Наполеону на следующий день (Рождество, 1796 год) генерал Дюма рассказывает по сути ту же самую историю – только совершенно серьезно. Дюма велел шпиону, «если тот не хочет быть застреленным на месте, предупреждать меня всякий раз, как ему понадобится облегчиться». История заканчивается так:

Он не обманул меня[723]723
  «если тот не хочет» и «Он не обманул меня»: письмо от Дюма к Наполеону, 25 декабря 1796, BNF NAF 24641.


[Закрыть], он повиновался моим приказам. Несколько раз он просил позвать меня, и я несколько раз приходил напрасно, пока наконец сегодня он не разрешился письмом, которое я специально отправил к вам с одним из адъютантов.

Внутри восковой оболочки фактически оказались два письма, написанных на веленевой бумаге.

Одно было от австрийского императора. Он писал командующему крепостью, что «доблесть и служебное рвение»[724]724
  «доблесть и служебное рвение»: письмо от австрийского императора «Франсуа» к Альвинци, 13 ноября 1796, MAD.


[Закрыть] последнего «заставляют меня ожидать, что вы станете защищать Мантую до последней возможности». Однако если армия, призванная снять осаду, подойдет слишком поздно и люди внутри крепости Мантуя начнут в массовом порядке умирать от голода и недостатка припасов, они должны будут уничтожить в городе все, что может пригодиться французам (особенно артиллерию крепости), а затем прорвать кольцо осады в районе южных болот и двинуться к Папскому государству, где командующий и его люди найдут убежище. Это были интересные сведения, поскольку французы всегда считали, что, если австрийцы станут прорываться из крепости, они направятся на север, в сторону родины. Известие о том, что папа Римский предлагает австрийцам убежище, имело большое практическое значение для Итальянской армии, поскольку Наполеон искал повод для нападения на Ватикан[725]725
  повод для нападения на Ватикан: об ухудшении отношений между Францией и Папским государством см. Frederick C. Schneid, Napoleon’s Conquest of Europe: The War of the Third Coalition, с. 16.


[Закрыть].

Генерал Дюма и его офицеры опасались, сообщал писатель, что «депеша может быть написана на немецком[726]726
  «депеша может быть написана на немецком»: MM, с. 75.


[Закрыть], а поблизости никто не говорил по-немецки… Как же сильно радовались два офицера, когда увидели, что письмо написано по-французски. Как они наверняка шутили, император и его главнокомандующий учли, что письмо может попасть в руки моего отца».

Другое послание было от австрийского генерала, который вел двадцативосьмитысячную армию снять осаду крепости. Он сообщал, что спустится к Мантуе из Тироля, но точно не знал, когда его армия сможет добраться до места.

Наполеон передал Дюма свои поздравления[727]727
  Наполеон передал Дюма свои поздравления: там же, сс. 79–80.


[Закрыть] и отправил правительству в Париж благосклонный отчет[728]728
  благосклонный отчет: письмо от Наполеона в Исполнительную Директорию, 28 декабря 1796, цит. по: Correspondance de Napoléon Ier Vol. 4, сс. 202–4.


[Закрыть] об успешных действиях его контрразведки. Затем он назначил Дюма командующим дивизией в укрепленном лагере при Сан-Антонио[729]729
  Дюма командующим дивизией в укрепленном лагере при Сан-Антонио: Antoine-Vincent Arnault et al., «Dumas (Alexandre Davy-de-la-Pailleterie)», с. 161.


[Закрыть] (Святом Антуане, как называли его французы) – деревне, которая прикрывала подходы к Мантуе с севера, со стороны Альп.

* * *

Осада затянулась – нудное, действующее на нервы предприятие, усугубляемое ледяным дождем, постоянной нехваткой припасов (как среди осаждающих, так и среди осажденных) и таинственной, странной канонадой[730]730
  странной канонадой: письмо от Дюма к старшему бригадному генералу (Brigadier Chief) Карвену и генералу Давену и циркуляр к генералам Миолли и Карвену, 31 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть], которую Дюма и его офицеры поначалу приняли за некую систему вражеских сигналов. На самом же деле, как они вскоре выяснили, это были всего лишь «мерзавцы венецианцы»[731]731
  «мерзавцы венецианцы»: письмо от дивизионного генерала Жубера к генералу Гийому, 25 декабря 1796, SHD 3B211.


[Закрыть] (официально сохранявшие нейтралитет в конфликте). Они палили из пушек[732]732
  палили из пушек: письма от Дюма к Серюрье, 2 января 1797 и к Наполеону, 3 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] во время празднования Нового года. Французские солдаты едва могли спать под грохот[733]733
  едва могли спать под грохот: письмо от Дюма к Наполеону, 3 января 1797, SHD 3B118 и несколько писем к Серюрье, 30 и 31 декабря 1796 и 2 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] салюта.

В дивизии постоянно ходили слухи о готовящемся прорыве австрийцев. Дюма часто всю ночь проводил в седле, объезжая периметр (либо в одиночку, либо во главе нескольких всадников) и выискивая признаки того, что австрийцы выступили в поход. К нервотрепке по поводу возможного прорыва осады добавлялись десятки писем, которые Дюма писал[734]734
  десятки писем, которые Дюма писал: эти письма хранятся в SHD 3B118.


[Закрыть] и получал ежедневно – речь шла об обычных проблемах, связанных с функционированием лагеря с тысячами вооруженных солдат. Генерал просил прислать тысячи дневных порций супа[735]735
  просил прислать тысячи дневных порций супа: письмо от Дюма к Серюрье, 6 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] и дополнительную одежду, а также предлагал способы использовать местную речную систему для доставки муки, чтобы выпечь из нее багеты.

Обнаружив пропажу тысяч пар обуви, Дюма пришел к выводу, что комиссары (поставщики из числа гражданских лиц) продают на сторону провизию и обмундирование, предназначенное для его солдат. Он отправил одному из поставщиков, которого подозревал в первую очередь, следующее письмо:

Гражданин[736]736
  «Гражданин»: письмо от Дюма к военному комиссару Буке, 25 декабря 1796, SHD 3B118.


[Закрыть].

Уже длительное время войска нуждаются в рисе, соли и многих жизненно важных продуктах. Я было решил, что первого предупреждения, которое я вам сделал, будет достаточно и что оно заставит вас принять все необходимые меры для восполнения этой нужды. Предупреждаю, что я начинаю уставать от подобной недобросовестности. И если вы не поторопитесь изменить свое отношение, я сделаю то, что нужно в такой ситуации.

Алекс Дюма.

Продираясь сквозь сотни страниц переписки на подобные темы (версия офисной электронной почты восемнадцатого столетия, только замысловато написанной от руки на бумаге, снабженной водяными знаками), я представлял себе, что чувствовал лихой профессиональный вояка вроде Дюма, просиживая за столом по двенадцать часов в день и пользуясь одним только птичьим пером. Временами он и его непосредственный начальник генерал Серюрье выпускали целую пачку писем по какой-нибудь отдельной теме вроде огневой точки или даже корма для лошадей – и все послания датированы одним и тем же днем. Курьер, должно быть, устал метаться с южной окраины города на северную и назад, пока генералы спорили о деталях. Однообразие переписки напоминает однообразие осады в зябкой, вонючей атмосфере болот Мантуи в ожидании хоть каких-нибудь перемен[737]737
  Впрочем, я нашел иной способ снять осаду. Когда я гостил в Мантуе и прогуливался по крепости, я познакомился с интересным гидом – продавцом медицинского оборудования, который по выходным превращался во французского пехотинца восемнадцатого столетия (его роль в местном сообществе любителей исторической реконструкции). Участник воскресных бескровных битв, Массимо Дзонка потратил годы на изучение кампании 1796–1797 гг. в Северной Италии и самиздатом опубликовал ряд книг о сражениях этой войны, дополненных подробнейшими картами и примечаниями. Он показал мне места битв, могилы и редуты, у которых проходили бои. Он также продемонстрировал мне свои костюмы, в том числе подлинный мушкет Шарлевиля, настолько тяжелый, что я едва смог поднять его. Штык для этого ружья по длине напоминает небольшой меч. Мы пришли на собрание его кружка исторической реконструкции, «общества исторического фехтования» в Вероне, где приемы старинного боя практикуются как вид боевых единоборств с использованием настоящего холодного оружия.


[Закрыть].

13 января 1797 года пришло известие о том, что к северу от Вероны замечены новые австрийские дивизии (те самые, о которых шла речь в посланиях из воскового шарика). Это были 43 тысячи отборных солдат[738]738
  43 тысячи отборных солдат: о битве при Риволи см. Bruce, сс. 20–27; Dwyer, сс. 268–71.


[Закрыть], которые преследовали 10 300 французов, отступивших к Риволи после серии первых стычек. Наполеон отправил им подкрепление, но французы все равно уступали врагам в живой силе и количестве пушек.

Большинство австрийских отрядов были остановлены в битве при Риволи, но две кавалерийские колонны избежали ловушки и устремились прямо к Мантуе. В жестокой схватке перед рассветом австрийцы легко взяли верх над уступающими в численности французскими дивизиями, которые охраняли северные подходы к городу.

Генерал Серюрье слал Дюма отчаянные письма[739]739
  Серюрье слал Дюма отчаянные письма: отчет Бертье, 19 января 1797, SHD 3B37; письмо от Дюма к бригадному генералу Карвену, 13 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть] (похоже, он писал их с частотой более одного в час), задаваясь вопросом, следует ли французам отступить или перегруппироваться.

Вплотную приблизившись к неподчинению приказам, Дюма (со своей позиции в укрепленной деревне Сан-Антонио) заявил Серюрье (квартировавшему в Ровербелле), что тот может делать все что ему угодно, но он, Дюма, и его люди не двинутся с места[740]740
  Дюма и его люди не двинутся с места: письмо от Дюма к генералу Серюрье, 8 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть], будут стоять и сражаться с австрийцами. (К тому моменту Серюрье уже привык к дерзкой и образной манере писем подчиненного. В типичном для их переписки стиле Дюма четырьмя днями ранее уведомлял своего командира: «Сажусь на коня[741]741
  «Сажусь на коня»: письмо от Дюма к Серюрье, 8 января 1797, SHD 3B118.


[Закрыть]. Завтра отправлю вам отчет о причинах, побудивших меня остаться здесь на всю ночь».) В распоряжении Дюма было всего около шестисот человек. Писатель в мемуарах использовал насмешку Алекса Дюма над переживаниями Серюрье как основу для придуманного диалога между отцом и Наполеоном. Главнокомандующий при постороннем распекает подчиненного, хотя на самом деле доволен его действиями.