Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава XXVIII. Подводное убежище

Спешно убегая, им даже не пришло в голову спросить друг у друга: а почему они так торопятся к морю? Там не было никаких средств к спасению и некуда было бежать, чтобы избавиться от преследования: ночь была до того светла, а местность до того открыта, что спрятаться было невозможно.

Куда бы они ни повернули, куда бы ни забились, их тут же отыщут зоркие глаза врагов.

Но они все же решили укрыться хоть на короткое время. Проходя между грядами песчаных холмов, юноши заметили впадины в некоторых местах берега, подмытого прибоем волн, и как утопающий хватается за соломинку, так наши беглецы решили рискнуть.

По правде сказать, мелькнувшая мысль как средство к спасению была очень ненадежна, зато единственная, да и то, кажется, представилась слишком поздно: мичманы едва успели выйти из ущелья на ровную поверхность побережья, ярдах в двухстах от моря. Тут они остановились отчасти для того, чтобы перевести дух, отчасти же, чтобы посоветоваться, что делать.

Времени оставалось мало, и когда они переглянулись, ясный месяц осветил их лица, побледневшие от страха. В первую минуту мальчики разом поняли, что спасения нет: некуда убежать, негде спрятаться.

Они вышли уже на песчаное побережье и их черные силуэты так отчетливо обрисовывались на белоснежной поверхности, как три черных ворона на поле, покрытом слоем снега толщиной в шесть дюймов.

Беглецы поняли, что сделали промах и что безопаснее было бы оставаться между хребтами песчаных холмов и скрыться в какой-нибудь трещине между ними. Не вернуться ли назад? Но после минутного размышления они решили, что это невозможно: прежде чем удастся вернуться в овраг, преследователи их уже настигнут.

Влекомые инстинктом, мичманы бросились к морю, спеша к своему родному дому, где они всегда находили такое счастливое убежище, за исключением последнего жестокого случая крушения. Вот они опять стоят на его берегах океана и ищут защиты, а он отвергает их мольбы и снова готов вытолкнуть их из недр своих, оставив на произвол бесчеловечных врагов.

Линия морского прибоя тянулась параллельно дюнам, по меньшей мере в двухстах ярдах от того места, где они остановились.

Прибой в этом месте не грозил опасностью – это был только прилив, переваливавшийся через песчаную мель, или небольшие подводные камни, словом, довольно безопасное убежище от вражеских взоров: волны пенились, поднимались горой и с шумом и брызгами разбивались о каменную преграду.

Что же тут могло привлечь внимание беглецов? Одни кипящие, пенящиеся волны, да и те будто насмехались над их отчаянием.

А между тем они не спускали глаз с обманчивой стихии; казалось, нечто интересное находилось в самой морской пучине. Но тут не было ничего – только грозная пена разлеталась брызгами, только черные зеркальные волны грозно перекатывались через подводные камни.

Но не предмет, а цель привлекла их внимание. Решимость блеснула в их глазах и почти с такой же быстротой была приведена в исполнение. Во всяком случае, нельзя упрекнуть их дорогую родину, море, в крайнем негостеприимстве – у него припасено для своих детей укромное местечко.

Подобная молнии мысль промелькнула в головах у всех троих, но Теренс прежде всех выразил ее.

– Клянусь святым Патриком! – воскликнул он. – Бросимся скорее в воду – прибой даст нам надежный приют. Мне случилось как-то давно спрятаться точно таким же образом, когда мы купались при лунном свете на берегу Гэлоуэя[14]14
  Гэлоуэй – область в Ирландии.


[Закрыть]. Я это сделал, чтобы испугать товарищей, вообразивших, что я утонул. Что скажете?

Оба мичмана сразу же с ним согласились. Секунд за десять они добежали до берега и погрузились в воду по пояс, а затем все храбро зашагали вперед, словно намерены были совершить переход через всю Атлантику.

Здесь даже при такой яркой луне и самому острому зрению трудно было различить человеческую голову, когда туловище и ноги полностью скрыты водой. Они упрямо шли вперед, пока вода не укрыла их по самые подбородки; только тогда юноши остановились, совершенно невидимые для людей, стоящих на берегу, словно сам Нептун, сжалившись над их бедственным положением, протянул руку с трезубцем и укрыл волнами, чтобы защитить их.

Глава XXIX. Замешательство преследователей

Хорошо, что юноши не теряли времени. Лишь только они достигли безопасного места, как в ту же минуту из ущелья послышались голоса людей, лай собак, фырканье лошадей, визгливые крики мехари, и через несколько минут вся толпа показалась на берегу. Человек двадцать всадников вырвались вперед и, видимо, торопились нагнать путников, даже не предполагая, что добыча могла ускользнуть из их рук.

Выйдя из ущелья, арабы рассыпались по равнине, но почти сразу же, как по приказу, застыли на месте. Последовало глубокое молчание: словно все люди и их животные были ошеломлены, разделяя общее удивление. Несколько секунд прошло в таком безмолвии, и никакого звука не было слышно, кроме грозного прибоя, никакого движения не видно, кроме то поднимающихся, то опускающихся волн.

Все жители Сахары, пешие и конные, а также лошади, собаки и верблюды, казалось, превратились в каменные статуи, словно сфинксы песчаной пустыни.

У сынов пустыни имелось достаточно причин, чтобы так сильно удивиться. Нет сомнения, те три мичмана на гребне песчаного хребта им не привиделись, они даже различали все детали их одежды. Несмотря на поспешность, бедуины искусно организовали погоню во главе с опытными предводителями, которые время от времени удостоверялись, по-прежнему ли дичь впереди них. Они изредка пригибались к земле, где на мягком песчаном грунте ясно отпечатывались следы трех пар ног. Улик было достаточно, чтобы знать, куда направились беглецы, да и на побережье было множество следов.

Но куда же они вдруг исчезли?

На всем открытом пространстве, насколько хватало глаз, царила такая тишь да гладь, что и краб не прополз бы незамеченным. Сахарским разбойникам хорошо было известно, что поблизости нет ни ущелья, ни оврага, куда могли бы спрятаться беглецы.

Так что не стоит удивляться, что от неожиданности они словно язык проглотили. Однако продолжительное молчание сменилось восклицаниями, выражавшими недоумение и сильный страх, а также слышались обычные воззвания к Аллаху и его пророку. Ясно было, что суеверный ужас обуял кочевников. Некоторое время они стояли растянутой линией, а потом сошлись в круг, чтобы посовещаться.

Кончилось все тем, что некоторые из предводителей отправились назад к выходу ущелья и сами тщательно стали осматривать следы ног трех беглецов. Остальные бедуины, кто на лошадях, кто на мехари, молча выжидали результатов обзора.

Следы мичманов очень отчетливо виднелись на песке, даже в тех местах, где они спутывались со следами погони. Копыта верблюда не могли отпечататься яснее сапог трех английских моряков на песках Сахары. Заметить их арабам не составило труда. В несколько минут они прошли по самым этим следам, начиная от устья ущелья до самого взморья по прямой линии. Но здесь начиналась полоса мокрого берега, где исчезали все следы.

Да и как могли они продолжаться? Дальше невозможно было сделать и шага, не попав прямо в воду.

Беглецы не имели никакой возможности спастись от погони, разве только бросились в море и сделались добычей волн.

Столпившись в том месте, где исчезали следы, бедуины думали-думали, но ничего умного придумать не смогли. Одни готовы были верить, что судьба всех потерпевших крушение – тонуть у их берегов, в чем пробовали уверять и товарищей. Но это были только предположения, сделанные под влиянием суеверного страха[15]15
  Бедуины верят, что причиной необыкновенного размножения гиен в пустыне является то, что европейские колдуны превращаются в гиен, потому и не убивают их.


[Закрыть].

Несмотря на свою веру в защиту Мухаммеда, они чувствовали естественный страх перед пустыней океана, гораздо менее знакомой, чем родная песчаная.

Они поспешили удалиться от чуждого им океана назад в свой лагерь, не совсем уверенные, действительно ли утонули три человека, которых они видели и гнались за ними, или они спаслись каким-нибудь таинственным способом, которым обладают эти необыкновенные жители морей.

Глава XXX. Двойное затруднение

Короткие минуты пребывания преследователей на морском берегу показались веком нырнувшим в воду мичманам.

Найдя себе убежище, мичманы выбрали себе место поудобнее, где, стоя на коленях, касались подбородками воды, причем держались так без особого труда. Вскоре, однако, они стали замечать, что вода поднимается – обстоятельство, легко объяснимое растущим приливом. Вода повышалась медленно, но постепенно, вместе с ней росла и угроза утонуть.

Вдруг нашлось средство избежать этой участи. По линии прибоя песчаная мель постепенно поднималась к берегу. Они могли держаться на одинаковой глубине, осторожно передвигаясь на коленях все выше и выше, по мере того, как возвышающаяся вода гнала их дальше.

В этом не было бы ничего страшного, если бы не одно обстоятельство, которое с каждой минутой становилось все серьезнее. Дюйм за дюймом они приближались к неприятелю, собравшемуся на берегу, а следовательно, их легко могли заметить. Поэтому им приходилось двигаться только при крайней необходимости, когда вода доходила уже чуть ли не до макушки и несколько раз грозила залить их.

При таких мучительных обстоятельствах любой впал бы в отчаяние и покорился судьбе, по-видимому, неизбежной. Но юные представители трех соединенных королевств с истинно британской отвагой шли наперекор судьбе.

А борьба была жестокая: волны хлестали по лицу, горько-соленая влага стремилась им и в уши, и в ноздри, доходило до того, что один за другим поневоле начал думать, что нет разницы – сдаться безжалостному океану или не менее бесчеловечным сынам Сахары.

Прижавшись друг к другу, парни все время перешептывались. Не было нужды опасаться, что их услышат. Хотя они находились не так далеко от берега, но рев бушующего прибоя заглушил бы не то что шепот, но и громкие голоса. Молодые моряки, хорошо знакомые с акустикой океана, осторожно обменивались мыслями и поддерживали друг друга до конца держаться твердо, а также рассуждали о средствах к спасению от грозной опасности.

Занятые этим, они не предполагали, что их поджидает другая опасность, не менее грозная, но которой они никак не предвидели. Все время вместе с приливом они подвигались к берегу на коленях, что давало им возможность твердо держаться, показывая лишь три четверти головы на поверхности.

Вдруг вода стала глубже, так что, стоя на коленях, они не могли уже выдерживать напора волн. Двигаясь к берегу, мичманы могли опять попасть на мелководье. Но именно в этом месте прекращалось волнение, производимое прибоем волн, и клочья пены, с разлетающимися брызгами и кругами пузырей, лопались здесь, и вся поверхность моря успокаивалась, и их легко могли обнаружить.

Оставаясь на месте, они неминуемо должны утонуть. Продвигаясь дальше, юноши рисковали, что их увидят с берега.

Так что они встали на ноги и присели, держа головы над водой. Они и прежде прибегали не раз к этому средству, когда уставали стоять на коленях.

Теперь, ввиду опасного сближения с неприятелем, они решились держаться в таком неудобном положении до последней минуты.

К несчастью, так им не удалось бы простоять долго: вода становилась все глубже и ноги их не чувствовали уже твердого дна, но постоянно вязли в грунте. «Зыбучий песок!» – мелькнуло опасение в голове моряков.

Но в эту самую минуту под влиянием суеверного страха бедуины повернули прочь от моря: плеск воды под чрезвычайными усилиями моряков, спешивших выкарабкаться из зыбучего песка, не ослабил этого ужаса, и они, как робкие дети, упустили из рук добычу. Все еще боясь и недоумевая, бедуины вернулись в свой лагерь.

Глава XXXI. Снова издевательский смех

После продолжительной борьбы и долгих усилий нашим беглецам наконец удалось выбраться из зыбучего песка и стать на твердое дно ближе к берегу. Но в этом месте они были заметны больше, чем им хотелось, и поэтому молодые люди опять как могли погрузились в воду.

Надеясь, что враги их уже далеко, моряки все еще боялись выйти на берег. По всей вероятности, преследователи, удаляясь, еще не раз оглянутся назад, а так как месяц все еще светил очень ясно, то их могли заметить издалека.

Все трое чувствовали, что им опасно оставлять свое убежище, прежде чем кочевники минуют гряду холмов и вернутся в лагерь. Произведя приблизительный расчет времени, которое понадобится для обратного путешествия, и сделав поправку на разные непредвидимые обстоятельства, они неподвижно оставались в своем подводном убежище.

Наконец, удостоверившись, что берег свободен, они встали на ноги и направились к берегу. Они были уверены, что их никто не видит, однако шли молча и осторожно, и только щелканье зубов, наподобие трех пар кастаньет, нарушало тишину ночи.

От этого они уже не могли удержаться. От ночного ветра, продувавшего насквозь их мокрые одежды, те прилипли к телу, и моряки продрогли до костей.

Немного не доходя до берега, юноши увидели то же самое животное или из той же породы, которое преградило им путь через холмы – такое же безобразное и, по-видимому, с таким же намерением преградить их путь. Теперь этот неуклюжий зверь ходил дозором по берегу моря, шагая взад и вперед точно так же, как он это делал прежде на песчаной возвышенности, и все время держал свою страшную морду в их сторону, а пара больших круглых глаз сверкала злобным огнем.

Как этот зверь туда попал, они не знали, но он стоял перед ними. Судя по опыту от первой встречи, ребята думали, что он опять удалится при их приближении, и, еще раз обнажив кортики, смело пошли на него. Им пришлось сделать всего несколько шагов, как неуклюжий зверь повернулся к ним хвостом и снова, будто насмешливо хохоча, побежал к ущелью и скрылся в его глубинах.

Предполагая, что им нечего больше бояться, наши путники вышли на берег и начали советоваться, что предпринять дальше.

Все трое единогласно решили, что надо идти вдоль линии прибоя и насколько можно удалиться от лагеря арабов, так что, не теряя ни минуты, они направились к югу и шли так скоро, как только позволяли им их дрожащие ноги и промокшая одежда.

Ничто не утешало их в дороге, кроме мысли, что они так ловко отделались от угрожавшей им опасности. Но даже и это утешение оказалось мнимым, потому что не успели мичманы сделать и двадцати шагов вдоль берега, как вдруг были остановлены шумом, который, казалось, доносился из ущелья позади них.

Это был звук, походивший на храпение какого-нибудь животного, и они подумали, что это то страшилище, которое с прощальным криком удалилось в глубь ущелья. Но они почти сразу же увидели огромное животное, только что вышедшее из тени песчаных холмов, и по неуклюжей его походке тотчас догадались, что это был верблюд.

Моряки смутились; но не верблюд, собственно, смутил их, а человек, который сидел на нем и, махая длинным бичом погонял его в их сторону.

Три мичмана не пытались продолжать свой путь, так неожиданно прерванный. Они понимали, что все попытки убежать от быстроногого животного будут напрасны. Отягощенные мокрой одеждой, беглецы тащились медленнее хромой утки. Потому, предав себя на произвол судьбы, они остановились в ожидании встречи.

Пара больших круглых глаз сверкала злобным огнем

Глава XXXII. Коварный шейх

Когда верблюд и его всадник показались вдали, еще смутно различимые в тени наносных холмов, у наших путников мелькнула слабая надежда: а уж не Билл ли это?

Очень вероятно, думали они, что старый матрос, оставленный в лагере без присмотра, сумел сбежать, прихватив с собой и мехари.

Но через минуту эта надежда угасла. Биллу не представился такой счастливый случай, и он все еще оставался пленником в палатке черного шейха, окруженный своими злобными мучительницами.

Зато мехари был тот самый – мичманы скоро узнали непрошеного гостя, разбудившего их прошлой ночью и тем самым спасшего им жизнь. Ошибиться при виде этого старого знакомого было трудно.

Но вместо Старика Билла на высоком горбе верблюда сидел маленький человечек с умной физиономией и с резкими, угловатыми чертами и морщинистой желтой кожей, которая более походила на пергамент. На вид ему было по крайней мере лет шестьдесят, тогда как костюм, оружие, а в особенности властное выражение лица его выдавало предводителя всей орды кочующих бедуинов. И действительно, этот старый араб, хозяин заблудившегося верблюда, был одним из шейхов. Его неожиданное появление перед нашими путниками требует объяснения.

Он тогда вместе с другими был на берегу и ушел бы с ними, но вместо того, чтобы вернуться к лагерю, спустился в овраг и укрылся во мраке ущелья, пока остальные не перешли хребет и не вернулись в свои палатки.

Шейх не без причины поступил так. Менее суеверный, чем его чернокожий «коллега», он знал, что непременно должно существовать естественное объяснение исчезновения трех странников, и, уверенный в этом, решился искать их и, если получится, найти.

Но не одно только любопытство побудило его к этому решению. Он был сам не свой с тех пор, как проиграл Билла в гелгу, и хотел вознаградить себя за свое несчастье, взяв в плен трех странников, которые так таинственно скрылись.

Старый шейх слишком много лет провел в Сахаре, чтобы поверить сказкам, будто они потонули или ушли по пустыне океана. Он знал, что они опять выступят на свет божий, и, хотя не был уверен, где именно, тем не менее догадывался, что это случится непременно. Догадки свои он оставил при себе, не сообщив про них даже своим ближайшим друзьям. По закону Сахары пленник принадлежит не вождю отряда, а тому, кто завладеет добычей. По этой-то причине хитрый старик, никому ничего не сказав, отстал от своих и, полный уверенности и вооруженный своим длинным ружьем, спустился в овраг и остановился у самого входа, откуда мог обозревать береговую линию вдаль на целую милю.

Старания его были вскоре вознаграждены: он увидел, как троица вынырнула из моря, словно из мрачной бездны, и силуэты беглецов отчетливо обрисовывались на берегу.

Ждать было незачем, он выехал из оврага на своем мехари и на всех парусах полетел вслед удаляющимся мичманам.

Глава XXXIII. Причудливая стычка

Уже через минуту старый шейх был на том самом месте, где наши путники ждали его.

Словами приветствия оказались угрозы или приказания, поясняемые выразительными жестами, которые он делал своим ружьем, последовательно приставляя его к их головам. Конечно, никто из них не понимал языка, но движения старика ясно давали понять, что он приказывал им идти в арабский лагерь.

Первым их побуждением было повиноваться. Теренс кивнул в знак согласия, следом за ним и Колин. Но не таков быль мистер Блаунт, чтоб уступить приказанию, в нем разыгралась кровь британского бульдога, оскалившего зубы.

– Лучше повеситься! – крикнул Гарри. – Что, сдаться этой старой обезьяне и, как бараны, идти в лагерь за хвостом его верблюда? Ни за что! Если мне придется быть пленником, то только у того, кто сможет меня победить!

Теренс, несколько пристыженный тем, что выказал такую покорность, теперь бросился в противоположную крайность и, обнажив свой кортик, закричал:

– Клянусь святым Патриком, я с тобой, Гарри! Лучше умереть, чем сдаться в плен этому безобразному старому хрычу!

Колин, прежде чем открыть рот, бросил проницательный взгляд вокруг и заглянул на окраину оврага, чтобы убедиться, действительно ли араб вышел на них в одиночку.

Так как никого не было не видно и не слышно, то стоило полагать, что всадник был единственный их неприятель.

– Черт его побери! – закричал Колин. – Если он хочет взять нас в плен, то прежде должен вступить с нами в рукопашную! Ну, выходи, старый ублюдок! Ты увидишь, что мы истинно британские моряки и всегда готовы оттузить десятка два подобных разбойников.

Юноши к этому моменту уже обнажили блестящие кортики и окружили мехари и его всадника.

Старый шейх, не ожидавший такого приема, несколько мгновений сидел на своем высоком насесте, явно недоумевая, как ему быть, и вдруг его ярость дошла до такой степени, что он перестал владеть собой и, приставив ружье к плечу, выстрелил в Гарри Блаунта как в первого из напавших на него.

Облако дыма, вылетевшее из дула, скрыло на минуту молодого моряка, но из середины этого серного сияния раздался ясный, мужественный голос, весело крикнувший: «Промах!»

– Слава богу! – разом закричали Теренс и Колин: – Теперь он в нашей власти! Ему не успеть зарядить ружье еще раз! Ну, разом бросимся на него! Гей! Держись!

Молодые моряки, вооруженные кортиками, сообща кинулись на мехари. Как ни был стар арабский шейх, он не выказал неловкости. Напротив, он был проворен, как тигр, и с бешеной решимостью продолжал битву, которую сам и начал, несмотря на численный перевес врага. Выстрелив из ружья, араб бросил бесполезное теперь оружие на землю и, выхватив длинную кривую саблю, начал размахивать ею вокруг.

С таким оружием он имел большое преимущество над врагами, потому что быстрым взмахом мог срубить им головы прежде, чем они со своими короткими кортиками успели бы приблизиться к нему.

Так что всадник по-прежнему имел преимущество над своими противниками. Он мог достать их своей кривой саблей, тогда как сам был недосягаем для их клинков. Как бы близко они ни подходили к нему и как бы высоко ни прыгали, а все же их кортики не могли причинить ему вреда.

По-видимому, не было никакой возможности нанести врагу хоть самую легкую рану, тогда как с каждым новым поворотом мехари и с каждым новым взмахом сабли моряки подвергались опасности лишиться головы.

Начиная битву, наши смельчаки не брали в расчет неприступного положения своего противника. Соразмеряя свои силы с силами врага, они скоро оценили, однако, преимущества в его пользу. Теперь главной их заботой было сравнять силы. Если бы они хоть на минуту замешкались, то кто-нибудь из них, а может быть, и все трое, могли бы быть ранены.

– Убьем верблюда! – закричал Гарри Блаунт. – Тогда его хозяин будет равен нам, и мы…

Мысль молодого англичанина была недурна, и скоро, может быть, была бы приведена в исполнение, если бы не Теренс.

В школе молодой ирландец отличался в гимнастических играх. Особенное удовольствие доставляла ему «чехарда», и не один ярмарочный акробат не мог прыгнуть выше его. В эту критическую минуту он вспомнил свое старое искусство и, выбрав минуту, когда мехари повернулся хвостом к нему, а головой к его товарищам, Теренс сделал энергичный скачок и, оттолкнувшись на несколько футов от земли, запрыгнул верхом на верблюда.

К счастью для араба, Теренсу пришлось бросить кортик, иначе в следующий же момент верблюд освободился бы от двойной ноши.

И вот два всадника сидели, так плотно прижавшись друг к другу, что только при хорошем освещении и с хорошим зрением можно было сказать, что это не один человек, а два.

Крепко сжатый в объятиях такого сильного парня, как наш ирландец, старый арабский шейх съежился вполовину и едва был приметен, тогда как сабля, недавно еще рассекавшая воздух с опасной быстротой, теперь лежала на песке, не пугая больше своим острым блеском сердца людей, которым минуту назад угрожала отсечь головы.

Борьба между Теренсом и шейхом на спине мехари продолжалась довольно долго. Цель молодого ирландца была сбить своего неприятеля с седла на землю.

Борьба на спине мехари

Этому намерению старый араб ожесточенно сопротивлялся, зная, что раз выбитый со своего верблюда, он не в силах будет сопротивляться трем крепким молодцам, которых он рассчитывал так легко взять в плен. Ружье его не было заряжено, а грозная сабля лежала на песке. В эту самую важную минуту Колин ее поднял и, вероятно, заколол бы арабы, если бы тот не успел улизнуть от грозившей ему беды.

Способ бегства старого шейха был довольно странен. Все еще упорно держась в седле, с которого молодой ирландец всеми силами старался его сбросить, араб понял, что ему остается единственное средство к спасению – отступление с поля битвы, дабы разделить противника, душившего его сверху, с двумя другими, которые грозили ему снизу.

Одного сигнала, поданного верблюду, было достаточно, чтобы тот исполнил желание своего всадника: выдрессированное животное повернулось и, переваливаясь с боку на бок, помчалось к оврагу, откуда недавно вышло.

Животное помчалось к оврагу

С прискорбным изумлением Колин и Гарри смотрели на этот неожиданный поворот дела, и прежде чем кто-нибудь из них смог поймать верблюда за повод, который теперь тащился по земле, тот шел уже таким скорым шагом, что они напрасно старались догнать его. Они только могли спешить вслед за ним, крича Теренсу, чтобы он выпустил из рук шейха и постарался сбросить его на землю.