Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава LXVII. Арабы у себя дома

Вскоре после встречи с саранчой караван вступил на хорошую дорогу, которая проходила по плодоносным землям, и сотни акров ячменных посевов зеленели по обеим сторонам дороги.

Но в эту ночь, по неизвестной невольникам причине, их господа не остановились в обычный час на отдых. Встречалось много селений, обнесенных стенами, где жили хозяева ячменных полей, но арабы спешили мимо, не останавливаясь ни ради воды, ни ради пищи, хотя их невольники сильно нуждались и в том, и в другом. Напрасно они жаловались на жажду и просили воды; в ответ на все их мольбы следовал грозный приказ идти скорее вперед. Приказ нередко сопровождался ударом плети.

Около полуночи, когда надежды и силы рабов истощились, караван подъехал к городку, тоже обнесенному стенами; ворота были отворены для желанных гостей. Тогда старый шейх объявил своим невольникам, что тут они могут вдоволь пить и есть и что им позволено дня два-три отдыхать в этом селении. Вместо похлебки разболтали с водой ячменную муку и позволили невольникам вдоволь насыщаться этой пищей.

Поскольку прибыли они после полуночи, то ничего не могли увидеть. Наутро оказалось, что они очутились в центре селения, обнесенного высокой каменной стеной, и что тут находилось около двадцати домов. Стада овец и коз, лошади, верблюды и ослы тоже укрывались в ограде. Джим объяснил товарищам, что большая часть арабских племен в Сахаре имеет постоянные жилища, где проводят большую часть года, и что все вообще селения оседлых арабов обведены каменными стенами. Стены необходимы для защиты селений от разбойников и вместе с тем служат загоном для стад всех животных, которые иначе разбрелись бы по возделанным полям и за одну ночь уничтожили бы все труды и надежды жителей. Вскоре оказалось, что арабы приехали в свое родное селение, потому что на рассвете они явились вместе со своими женами и детьми. Этим объяснялось, почему они не останавливались на отдых: будучи так близко от своего дома, они не хотели откладывать до следующего дня радость возвращения.

– Боюсь, что мы попали в руки к самым упорным арабам, от которых нам трудно будет добиться освобождения, – сказал Джим своим товарищам. – Будь это торговые арабы, они без всякого колебания отвезли бы нас на север и продали там. Но, судя по всему, это не купцы, а земледельцы, скотоводы и разбойники, смотря по надобности. Вот к кому в лапы мы попали! В ожидании, пока созреет их жатва, они отправились в экспедицию в пустыню: не найдется ли там каких-нибудь несчастных, которых можно взять в плен и использовать их для уборки урожая.

Предположение Джима скоро оправдалось. Когда спросили у старого шейха, скоро ли он думает доставить пленников в Могадор, он отвечал:

– Наш ячмень созрел, никак нельзя уходить, не собрав жатвы. Вы должны помочь нам управиться с хлебом, и чем скорее уберем, тем скорее отправимся в Могадор.

– Но ты точно намерен отвезти своих пленников в Могадор? – спросил кру.

– Разумеется, – отвечал шейх. – Мы ведь обещали. Но теперь мы не можем бросить наших полей, не убрав хлеба. Бисмилла! Прежде всего должна быть совершена жатва!

– Ну, так и есть, все одна и та же песня, – сказал Джим. – Вот они всегда так обещают! Из этого выходит, что они совсем не имеют намерения доставить нас в Могадор. Сколько уже раз за это время моего плена я слыхал подобные клятвы!

– Так что же нам делать? – спросил Теренс.

– А ничего, – отвечал Джим. – Мы и пальцем не должны пошевелить им в помощь, потому что чем мы окажемся полезнее, тем меньше им захочется расстаться с нами. Много лет назад я был бы свободен, если бы с самого начала не старался приобрести доброго расположения своих господ, сделавшись им полезен во всем. В этом была моя ошибка, и я до сих пор расплачиваюсь за нее. Помните же, ни малейшей помощи мы не должны оказывать им при уборке полей.

– Но они насильно принудят нас помогать, – заметил Колин.

– Не принудят, коли мы твердо будем стоять на своем. Говорю вам, лучше пускай нас разом убьют, чем заставят покориться. Если мы поможем им управиться с урожаем, так для нас найдут какую-нибудь другую работу, и, таким образом, ваши лучшие годы, как и мои, пропадут в неволе. Пускай каждый из вас постарается сделаться бременем и лишним расходом своему господину, тогда нас сбудут с рук долой какому-нибудь купцу, который бывал в Могадоре и, следовательно, знает, что за нас может получить выкуп. У нас нет другого средства на спасение. Но арабы-земледельцы не знают, что нас можно продать за большие деньги в каком-нибудь приморском городе, и не хотят рисковать расходами, предпринимая такой далекий путь. Притом все эти люди вне закона – они разбойники и вряд ли имеют право вступать в мавританские владения. Непременно надо заставить их продать нас в другие руки, но на это есть одно средство: настойчиво отказываться от работы.

Наши моряки согласились следовать советам Джима, хотя были уверены, что опыт будет очень труден. На другой день после приезда всех пленников, белых и черных, разбудили рано утром и после скудного завтрака из ячменной каши приказали следовать за своими господами в поле за оградой.

– Вы хотите заставить нас работать? – спросил Джим, обращаясь прямо к шейху.

– Бисмилла! Разумеется! – воскликнул араб. – Мы и без того долго оставляли вас в праздности – что вы такое сделали и кто вы такие, чтобы мы обязаны были содержать вас? Вы сами должны работать, чтобы заслужить хлеб, как мы это и делаем.

– Мы ничего не умеем делать на суше, – сказал Джим. – Мы моряки и научились работать только на корабле.

– Клянусь Аллахом, вы мигом научитесь, ступайте только за нами в поле.

– Нет, мы все решили лучше умереть, чем работать на вас. Вы обещали доставить нас в Могадор, и мы хотим туда идти – или умереть. Мы не хотим оставаться в неволе.

Множество арабов с женами и детьми собралось вокруг белых невольников и непременно требовало повиновения.

– Нельзя говорить, что мы не хотим или не можем идти, – сказал Джим по-английски своим товарищам. – Делать нечего, пойдем за ними в поле. Они могут заставить нас идти, но не заставить работать. Пойдемте смирно в поле, но ни за что на свете не станем приносить им пользы.

Последовали и этому совету. Вскоре невольники очутились перед большим полем ячменя, совсем созревшего. Каждому дали в руки по серпу французского производства и приказали делать так, как их стали учить.

– Ну, ребята, принимайтесь за работу! Мы покажем этим мошенникам, как жнут у нас на кораблях, – сказал Джим.

Джим взялся показать пример, как надо не жать, а портить жатву: колосья летели в разные стороны, и потом он еще и притаптывал их в притворном рвении. По тому же плану действовали брат его Билл, кру и Гарри Блаунт. При первой попытке возиться с серпом Теренс так струсил, что упал и сломал серп пополам. Колин поступил не лучше: нарочно обрезал себе палец и упал в обморок при виде крови.

Так прошло все утро: арабы из сил выбивались, чтобы заставить невольников работать, а те употребляли все уловки, чтобы портить дело. Проклятия, угрозы, побои: все было понапрасну, потому что эти христианские собаки умели только вредить, а не помогать. После полудня им приказано было полежать и присмотреться, как их хозяева будут жать: это снисхождение было куплено за счет избитых костей и содранной кожи. Да и за этой победой последовало дальнейшее страдание: им не дали ни куска хлеба, ни глотка воды, тогда как другим рабочим было роздано в обилии и того, и другого.

Но все пятеро белых упорно стояли на своем: несмотря на голод и жажду, на угрозы, проклятия и плети, никто не хотел уступить своим злым господам.

Глава LXVIII. Работай – или сдохни!

На ночь всех пятерых вместе с кру утащили за ограду и заперли в большом каменном здании в развалинах, которое употреблялось в качестве загона для коз. Им было не велено давать ни куска хлеба, ни капли воды; часовые всю ночь ходили дозором, чтобы бунтари не вздумали бежать из темницы. В узилище бедные моряки чувствовали некоторое облегчение от страданий, потому что по крайней мере солнце не пекло их своими жгучими лучами. Но несколько пригоршней ячменя, которые им удалось спрятать и принести с поля, не утолили, а только раздразнили их голод. Мучительная жажда не давала им заснуть всю ночь.

Наутро их выгнали из тюрьмы и приказали опять идти в поле. Измученные голодом и ослабев от ночи, проведенной без сна, они чувствовали сильное искушение подчиниться приказаниям хозяев. Черные невольники принялись усердно работать, как и вчера, и, удовлетворив своих господ, получили вдоволь пищи и воды. Их белым товарищам по несчастью оставалось только смотреть, как те завтракали, перед тем как идти на работу.

– Джим, – сказал матрос Билл, – я почти готов сдаться. Мне непременно надо что-нибудь съесть или выпить, а то хоть ложись и помирай.

– И не думай об этом, Уильям, – уговаривал его брат. – Если не хочешь провести целый век в неволе, как я, так не сдавайся. У нас одна надежда добиться свободы: убедить арабов, что мы ни на что негодны и что продать нас – единственное средство, чтобы получить от нас выгоду. Они не хотят уморить нас – и не думай. Мы слишком дорого обошлись арабам, им хочется заставить нас работать. Но нам нужно спятить, прежде чем поддаться им.

Опять потащили белых в поле и опять прибегли к новым пыткам, чтобы заставить их работать.

– Мы ничего не в силах делать, – сказал Джим старому шейху. – Мы умираем от голода и жажды, но на суше ничего не умеем делать, потому что всю жизнь провели на море.

– Вон там готово пищи вдоволь для тех, кто заслуживает ее, ну а кто не работает, тот и не ест.

– Дайте нам хоть немного воды.

– Да сохранит нас от этого Аллах! Мы не рабы ваши, чтобы еще воды вам приносить!

Когда все попытки одолеть упорство белых невольников оказались напрасными, тогда их посадили на жгучее солнце и дразнили их, показывая то пищу, то воду, до которых они не могли прикоснуться.

Все утро Джим употреблял все свое красноречие, чтобы убедить брата Билла не поддаваться искушению. Жажда до того замучила старого матроса, что он готов был самого себя продать за глоток воды. В продолжение многих лет мучений в пустыне Джим уже притерпелся ко всем пыткам, и потому ему легче было сохранять твердость. С той поры, когда судьба свела его с земляками, он чувствовал, как в душе его оживала надежда получить свободу. Он знал, что пятеро белых невольников стоят того, чтобы доставить их в приморский город, посещаемый английскими кораблями, и был уверен, что если они постоят на своем и не принесут никакой пользы владельцам, то те наверняка не станут их держать у себя.

Поддавшись его влиянию, непокорные рабы оставались непреклонны в своем решении не приниматься за работу. Тут господа заметили, что их невольникам гораздо лучше в поле, чем в темнице, потому что в поле нельзя было за ними усмотреть, так что они могли утолить хоть немного голод, подобрав украдкой колосья, и жажду, высасывая сок из кореньев травы. Как только это было замечено, в ту же минуту посланы были два араба, которые собрали белых и отвели в темницу.

Матрос Билл и Колин едва смогли дойти до селения, все остальные, за исключением Джима, чувствовали крайнюю слабость и истощение. Голод и жажда сокрушили их тела, если не души. Когда подвели их к хлеву, они не захотели туда входить и с громким криком требовали хлеба и воды. На все их мольбы был один ответ: по воле Аллаха должны терпеть голод те, кто не хотят работать.

– Праздность, – убеждали их господа, – всегда наказывается болезнью.

И при этом арабы возблагодарили Аллаха за то, что такова его воля. После больших усилий, и то только с помощью женщин и детей, набежавших толпами, удалось арабам втолкнуть белых невольников в хлев.

– Слушай, Джим, я не могу больше терпеть, – сказал Старик Билл. – Позови их и скажи, что я сдаюсь и готов завтра работать, если они дадут мне воды.

– И я тоже, – добавил Теренс. – В будущем не предвидится ничего, что могло бы вознаградить нас за нынешнюю муку. Я не могу больше терпеть.

– И я тоже, – подтвердил Гарри. – Мне немедленно надо что-нибудь поесть и попить. Если мы не покоримся, то и на том свете будем наказаны за самоубийство.

– Мужайтесь! Еще немного потерпите! – восклицал Джим. – Не лучше ли еще потерпеть несколько часов, чем целую жизнь оставаться в неволе?

– Что мне за дело до будущего, – роптал Теренс. – Все мое в настоящем. Один безумец убивает себя сегодня, для того чтобы избавить себя от голодной смерти через десять лет. Я буду работать завтра, если доживу.

– Ну же, Джим, проворнее зови их, скажи, что мы сдаемся, так они пришлют нам чего-нибудь перекусить: ведь не в человеческой натуре добровольно умирать с голода!

Но ни Джим, ни кру не соглашались даже языком пошевелить для того, чтобы сгубить будущее ради настоящего.

– Какое нам дело до будущего? – возражал Колин на уговоры Джима. – Будущее в руках Божиих, мы же должны заботиться только о настоящем. Должны же мы чем-нибудь отплатить за то, что нас накормят?

– Я и сам начинаю так думать, – сказал кру. – Потому что хуже этого не может быть, и если мы умрем с голода, то, разумеется, никогда уже не будем их рабами.

– Они не захотят уморить нас голодом, – заявил Джим. – Я уж вам и прежде толковал, что мы слишком дорого стоим, чтобы они согласились убить. Если мы не станем работать, они продадут нас, и, таким образом, мы доберемся до Могадора. Если же примемся за работу, то нам век вековать в рабстве. Умоляю вас, потерпите еще денек.

– Не могу, – отвечал один.

– И я тоже, – подхватил другой.

– Дайте только нам поесть, и там увидим, чья возьмет. Мне кажется, если бы только мне выпить воды, так я мог бы отхлестать всех арабов на свете.

– И я также, – сказал Колин.

– И я, – подхватил Гарри Блаунт.

Матрос Билл упал наземь и почти в беспамятстве твердил со стоном одно только слово: «Воды! Воды!» Кру и мичманы присоединились к этому воплю и громко, насколько позволяло пересохшее горло, завопили: «Воды! Воды!»

Арабы, по-видимому, не обращали внимания на эти мольбы о влаге, зато детям это казалось, наверное, приятной музыкой, потому что они сбежались толпами к хлеву и с явным наслаждением прислушивались к воплям страдальцев. Часто повторялись вопли «Воды! Воды!» в эту долгую ночь невыразимого мучения, но звуки становились все слабее, все жалостнее. Крики к утру перешли в тихий жалобный стон.

Глава LXIX. Победа

Рано утром, когда арабы отворили дверь темницы, матрос Билл и Колин уже не смогли встать. Старый моряк даже потерял сознание, и все усилия привести его в чувство были напрасны. Тут даже твердость Джима дала трещину: он готов был покориться, чтобы только спасти брата от мук; но хотя он и знал, что все товарищи согласны сдаться на предлагаемых арабами условиях, однако все еще откладывал капитуляцию до того времени, пока не обнаружится, с какими намерениями пришли к ним хозяева.

– Ну что, христианские собаки, намерены вы заслужить пищу? – спросил старый шейх при входе в хлев.

Ослабев от голода, почти с ума сходя от жажды, измученный страданиями брата и его товарищей, Джим был готов согласиться: но в тоне старого шейха звучало что-то особенное, и Джим решился еще потянуть время. Судьба шести человек зависела от одного слова, которое он произнесет, и как тяжело было ему произнести его! Заставляя соображать измученный лишениями разум, Джим отвернулся от шейха и устремил взор на других арабов, стоявших ближе к нему. По их лицам он понял, что решимости отстаивать ультиматум шейха в его подчиненных не наблюдается. Их явно не вдохновляла перспектива уморить невольников голодом, и Джим, вместо того чтобы разом объявить о согласии покориться, резко отвечал старому шейху, что все пленники предпочитают умереть, чем оставаться рабами.

– Ни один из нас не желает жить, если у нас не будет надежды снова увидеть родную страну. Правда, телом мы слабы, но духом непоколебимы. Мы хотим умереть.

Получив такой ответ, арабы ушли, оставив христиан в хлеве. Кру все время прислушивался к разговору и, когда арабы уходили, слабым голосом кликнул их, но Джим остановил его и снова утешал надеждой, что их твердость скоро будет вознаграждена. Прошло еще полчаса, и сам Джим усомнился, правильно ли понял выражение лиц арабов?

– О чем вы там толковали с ними? – прошептал Теренс. – Объяснили, что мы готовы работать, лишь бы нам дали воды?

– Да, конечно, – отвечал Джим, начиная уже сожалеть, что он не поспешил покориться, пока еще не было поздно.

– Так почему они не приходят спасти нас? – спросил ирландец едва слышно – горло его пересохло и сжалось от отчаяния.

Джим удержался от ответа, а кру был и телом и духом так измучен, что не мог уличить его в неправде. Вскоре после этого Джим услышал крики животных, которых гнали в город, и, выглянув сквозь маленькое отверстие в стене хлева, увидел, что несколько арабов отправлялись в поле. Неужели он ошибся, неужели арабы ушли, откладывая до завтра их смерть? Испуганный этим предположением, он хотел крикнуть и позвать их назад, но все его усилия ограничивались слабым шепотом.

«Боже! Прости меня! – думал он. – Мой брат и его друзья умрут еще до наступления ночи! Я их убийца и вместе с тем самоубийца».

Мысль эта сводила Джима с ума. В припадке бешенства к нему возвратились сила и голос. Теперь его должны услышать, потому что стены каменного здания сотрясались от его яростных криков. Он бросился к двери и с такой силой налег на нее, что она вылетела, и Джим выскочил, готовый обещать все, что ни потребуют от него арабы, только бы спасти жизнь товарищей, которых его упорство довело до последней крайности.

Однако в покорности не оказалось нужды: едва он выглянул за дверь, как увидел двух мужчин и трех мальчиков, которые шли к хлеву и несли на блюдах ячменную похлебку и кружки воды. Джим одержал победу в борьбе между господином и рабом. Старый шейх приказал отнести пищу и питье белым невольникам. Бешенство у Джима мигом сменилось совсем другого рода припадком. Схватив кружку с водой, Джим бросился к брату Биллу и, приподняв его, приложил кружку к губам. У Билла не доставало сил и пить, так что пришлось вливать ему в рот понемногу воды. Только когда все товарищи напились и проглотили немного ячменной похлебки, Джим подумал и о себе. Действие пищи и воды на человека умирающего с голода имеет почти чудесную силу. Когда все начали оправляться, Джим снова поздравил своих товарищей со счастливым результатом их твердости.

– Воистину, мы победили! – воскликнул он. – Теперь нас не заставят собирать урожай! Нас будут кормить, откармливать, чтобы выгоднее продать. Может быть, повезут в Могадор. Мы должны благодарить Бога за то, что он помог нам выдержать до конца это испытание. Если бы мы уступили, то потеряли бы навеки надежду на свободу.

Глава LXX. Снова проданы

Прошло еще два дня; все это время пленников кормили похлебкой два раза в день. Воды позволялось им пить вдоволь с тем только условием, чтобы они сами таскали ее из колодца. Впрочем, они терпели всевозможные обиды и ругательства от женщин и детей, попадавшихся им навстречу. Второй кру, который в минуту отчаяния и мучения от жажды согласился помогать в работе другим невольникам, теперь употреблял все усилия, чтобы отделаться от работы, но все напрасно. Каждый вечер подходил он к хлеву потолковать с земляками и с горестью высказывал свое раскаяние, что не выдержал до конца и покорился. Теперь для него не оставалось никакой надежды на освобождение, потому что он доказал свою способность служить и быть полезным своим господам.

На второй день к вечеру белые невольники увидели в своей темнице трех арабов, которых прежде не встречали. Те были хорошо вооружены, хорошо одеты, очень красивы и вообще имели внушительную наружность, какой моряки еще не замечали среди жителей пустыни. Джим тотчас вступил с незнакомцами в разговор и узнал, что они купцы, идут караваном и просили гостеприимства в здешнем селении на ночь. Арабы были не прочь купить невольников и пришли затем, чтобы посмотреть предлагаемый товар.

– Наконец-то! – воскликнул Джим. – Мы так давно желали встретить именно таких людей, как вы! Мы очень хотим, чтобы какой-нибудь купец купил нас и отвез бы в Могадор. Там у нас есть друзья, которые дадут за нас хороший выкуп.

Джим так долго жил с арабами, что отлично выучился говорить на их языке.

Джим тотчас вступил с незнакомцами в разговор

– Мне случилось один раз купить двух невольников, – заметил один из купцов. – Вот я и доставил их с большими издержками в Могадор. Они уверяли меня, что консул наверняка выкупит их, а вышло, что там не было никакого консула. Так их и не выкупили, а я должен был вести их назад, претерпев задаром все хлопоты и расходы от такого трудного путешествия.

– Они были англичане? – спросил Джим.

– Нет, испанцы.

– Ну, я так и думал – за англичан непременно дали бы выкуп.

– Это не всегда бывает так уж верно, – возразил торговец. – В Могадоре не всегда бывает английский консул, чтобы выкупать своих соотечественников.

– Да какое нам дело, есть там консул или нет? – отвечал Джим. – У одного из этих молодых людей, которых вы видите перед собой, живет в Могадоре дядя, богатейший купец. Вот он-то выкупит не только своего племянника, но и всех нас. Видите этих молодых людей – они все трое офицеры английского военного корабля. Их отцы в Англии – все богачи и важные шейхи; они сами учились командовать, чтобы быть начальниками кораблей, когда имели несчастье потерпеть крушение у ваших берегов. Говорю вам, дядя одного из них в Могадоре и выкупит всех нас.

– Покажи, у которого именно есть богатый родственник?

Джим указал на Гарри Блаунта:

– Вот у этого, самого младшего из них. У его дяди несколько больших кораблей, которые ежегодно приходят в Могадор с богатым грузом.

– Как зовут его дядю?

Джим понимал, что для большего правдоподобия выдуманной им истории непременно надо, чтобы кто-нибудь из товарищей подтвердил его слова, и потому, обративших к Гарри, пробормотал:

– Мастер Блаунт, вы должны что-нибудь сказать. Скорее: два-три слова – все равно, каких угодно.

– Ради бога, выкупите нас! – сказал Гарри, соображаясь с обстоятельствами.

Джим и бровью не повел, поспешив передать купцам, что дядю в Могадоре зовут «Ради-Бога-Выкупите-Нас». Арабы раза два-три заставили повторить эти слова, пока не запомнили их.

– Спроси у мальчика, точно ли он уверен, что купец Ради-Бога-Выкупите-Нас даст выкуп за всех вас?

– Да ведь я битый час уверяю вас в том, – отвечал Джим, а сам шепнул Гарри: – Скажите «да», кивните головой и еще что-нибудь добавьте.

– Да! – воскликнул Гарри, кивая головой. – Мне кажется, я понимаю, что ты говоришь, Джим. Все это справедливо.

– Да, – сказал Джим, обращаясь к арабам. – Молодой человек уверяет, что дядя непременно всех выкупит. Наши родные в Англии уплатят ему за нас.

– Ну, а что с этим черным делать? – спросили купцы. – Ведь он не англичанин?

– Нет, но говорит по-английски и служил на английском корабле, как и мы, и, следовательно, обязательно будет выкуплен вместе с нами.

Арабы ушли, пообещав на другой день еще раз осмотреть пленников. После их ухода Джим передал весь свой разговор с купцами, что ободрило и подпитало бедных пленников новыми надеждами.

– Говорите и обещайте им все, что придет в голову, – сказал Гарри. – Нет никакого сомнения, что нас выкупят, только бы нам попасть в Могадор, хоть у меня там и нет никакого дядюшки, да и нет уверенности, имеется ли в Могадоре консул.

– У нас одно средство к спасению – попасть в Могадор, – сказал Джим. – Но внушив арабам желание доставить нас в этот порт, как бы не наделать хуже. Понятно, что, покупая нас, они надеются провернуть выгодную сделку. Но, если моя ложь обнаружится прежде, чем им удастся выручить за нас хорошую цену, с меня спросят. А ты, – продолжал он, обращаясь к кру, – не давай им ни малейшего повода к подозрению, что умеешь говорить по-арабски, потому что они тогда не дадут за тебя и одного доллара. Когда купцы придут завтра утром, то ты старайся разговаривать по-английски, так чтобы арабы слышали. Тогда они поверят, что и за тебя выкуп получат.

На следующий день купцы опять пришли в хлев, и по их желанию невольники вышли на открытое место, где можно было лучше осмотреть их. Убедившись, что все они в силах совершить длинный путь, один из купцов сказал Джиму:

– Послушай, мы купим всех вас, но с тем условием, чтобы вы предоставили нам доказательство, что действительно не обманываете нас и соглашаетесь на наши условия. Скажи племяннику английского купца, что мы требуем за каждого из вас по сто пятьдесят испанских долларов.

Джим передал это Гарри, который не задумываясь изъявил согласие.

– Как имя его дяди? Пускай он сам назовет его.

– Ради бога, выкупите нас! – воскликнул Гарри.

Арабы переглянулись, как будто хотели сказать: «Все сходится, так и есть».

– Теперь, – сказал один из купцов, – я вам скажу, какое ждет вас наказание, если вы обманули нас. Если мы доставим вас в Могадор и окажется, что там нет никого, кто выкупил бы вас, если молодой человек, который говорит, что у него там дядя, сказал неправду, то мы перережем ему горло, а всех остальных погоним назад в пустыню и там продадим в вечное рабство. Передай ему это.

– Они покупают нас, – сообщил Джим Гарри Блаунту. – Но если никто не выкупит нас в Могадоре, они обещают перерезать вам горло за ложь.

– И прекрасно! – отвечал Гарри, улыбаясь. – Все лучше, чем оставаться в вечном рабстве в Сахаре.

– Взгляните же на кру, да поговорите с ним, – подсказал ему старик Билл.

Гарри понял намек и обратился к африканцу:

– Надеюсь, что и тебя они купят, а потом всех нас выкупят в Могадоре. После всех услуг, которые ты нам оказал, всем нам неприятно было бы тебя бросить.

– Он согласен, чтобы вы убили кру, если за него не дадут выкупа, – обратился Джим к арабам. – Но он никак не может обещать вам за негра более ста долларов. Его дядя не захочет больше платить.

Несколько минут купцы толковали между собой вполголоса, потом один из них сказал:

– Так и быть, пускай за негра будет сто долларов. А теперь готовьтесь к дороге. Завтра на рассвете мы отправляемся в путь.

Купцы ушли расплачиваться с бедуинами за купленный товар и готовиться к скорому отъезду. Несколько минут белые невольники обменивались радостными восклицаниями в надежде снова обрести свободу. Джим передал им все, что касалось кру.

– Я знаю характер арабов, – сказал Джим. – Если бы я, не поторговавшись с ними, согласился на все их условия, у них тотчас зародилось бы подозрение, что мы хотим только надуть их. Кроме того, кру не английский подданный, и потому препятствий к его выкупу может быть множество. Вот почему надо было опустить цену на него.

Вскоре после ухода купцов белым невольникам дали еще поесть, и по обилию припасов видно было, что их потчуют новые господа. Такое начало было хорошим предзнаменованием, и ночь прошла в таком спокойном и приятном сне, какого они не испытывали с тех пор, как вступили на негостеприимные берега Сахары.