Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава LI. Мстительный замысел шейха

Другая песчаная могила была вырыта невдалеке от первой, и когда она достигла четырех с половиной футов глубины, Голах приказал чернокожим прекратить работу. Одного тотчас отправили на прежнее место в ряду других невольников. За это время палатки были убраны, верблюды навьючены. Казалось, все, кроме Голаха и Фатимы, желали скорее оставить это место. Голах и Фатима не спешили, потому что задуманная ими месть еще не свершилось. Когда оба сторожа заняли прежнее место напротив белых невольников, нацелив на них ружья, Голах двинулся к провинившейся жене. Она вырвалась из объятий детей и встала перед гневным мужем. Наступила критическая минута. Убьет ли он ее? Если убьет, то как? Все с напряженным вниманием ожидали ужасной развязки. Оно скоро наступила. Голах схватил женщину, потащил ее к яме и сам поставил туда стоймя. Невольнику с заступом приказано было засыпать пустоту вокруг бедняжки. Первый заговорил Теренс.

– Господи, помоги ей! – воскликнул он. – Чудовище зароет ее живую в могилу. Нельзя ли нам спасти ее?

– Мы не заслуживаем названия людей, если не поможем ей! – воскликнул Гарри и мигом вскочил на ноги.

Его примеру последовали остальные белые пленники. Два сторожа подняли ружья и прицелились в них, но Голах закричал и ружья опустились. По приказанию Голаха сын его бросился к могиле, чтобы поддержать женщину, а Голах кинулся на беспомощных пленников, подступавших к нему. Вмиг все четверо были сбиты с ног. Для здоровенного негра моряки со связанными руками были то же, что мешки с песком. Одной рукой он поднял за волосы Гарри, другой точно так же ухватил Теренса и потащил на прежнее место в ряду с черными невольниками. Старик Билл только тем и избавился от подобного обращения, что поспешно перекатывался с боку на бок до тех пор, пока не достиг прежнего места. Колин лежал, распростершись на том же месте, где Голах бросил его. После этой легкой победы Голах вернулся к могиле, где женщина была уже зарыта до половины. Она не сопротивлялась, не произносила ни одной жалобы; видно было, что она самоотверженно покорялась неумолимой судьбе. Однако Голах, видимо, не намерен был похоронить ее заживо, потому что тело было засыпано, но голова оставалась на поверхности. Она обречена была на голодную смерть. Когда шейх отвернулся отдать новые приказания – женщина заговорила. Не много слов она произнесла, и никакого действия они не произвели на ее мужа. Зато кру они сильно тронули: слезы потекли с его ресниц по бронзовым щекам. Колин, ничего не замечавший, кроме грозившей ему судьбы, увидел, однако, как был растроган кру, и спросил у него про причину.

– Она умоляет его сжалиться над ее детьми, – отвечал негр дрожащим от волнения голосом.

Плакать – разве это подобает мужчине? Блестящие капли, катившиеся из глаз мужчины, когда несчастная мать умоляла за своих детей, доказывали только, что этот мужчина не животное, а человек с душой, которой могли бы позавидовать тысячи людей. Оставив могилу женщины, Голах подошел к Колину и, схватив его за ноги, потащил к другой яме. Теперь его намерения стали понятны. Два существа, пробудившие его ревность и злобу, обречены были быть зарытыми друг против друга и погибнуть таким ужасным образом.

– Колин! Колин! Что мы можем сделать, чтобы спасти тебя? – воскликнул Гарри с тоской и отчаянием.

– Ничего, – отвечал Колин. – И не пытайтесь вмешиваться в это дело – мне не поможете, а себе навредите. Оставьте меня на произвол судьбы.

В эту минуту Колин был брошен в яму тоже в стоячем положении; Голах держал беднягу, пока черный невольник засыпал его песком. Следуя премудрому примеру женщины, Колин тоже не оказывал бесполезного сопротивления и скоро был завален по самые плечи. Онемев от ужаса, товарищи смотрели на это зрелище; все страдали от тройной пытки стыдом, сожалением и отчаянием. Теперь шейх был готов пуститься в путь и приказал невольнику, помогавшему ему в этой адской работе, сесть на верблюда, на котором прежде ехала зарытая в могилу женщина. Чернокожий повиновался с радостной мыслью, что его труд так скоро и так приятно вознагражден, но резко переменился в лице, когда Голах и Фатима подсунули ему троих детей, приказав нянчиться с ними.

Но Голаху оставалось еще одно дело – дело достойное его злой души, хотя и подсказанное Фатимой. Наполнив чашу до половины водой, шейх поставил ее между Колином и женщиной, но на таком расстоянии, что ни тот, ни другая не могли достать ее, чтобы утолить жажду. Адский умысел состоял в том, чтобы последние часы страдальцев были еще мучительнее при виде влаги, недостаток которой должен был вскоре причинять им самые ужасные страдания. Рядом с чашей положена была горсть фиников.

– Вот! – воскликнул шейх насмешливо. – Я оставляю вас вдвоем и даю вам больше пищи и питья, чем вы за всю оставшуюся жизнь сможете съесть и выпить. Вот какой я милостивый! Чего же еще вам желать? Бисмилла! Бог велик, Мухаммед его пророк, а я, Голах, милостивый и правосудный.

Сказав это, он приказал выступать в поход.

– Ни с места! – закричал Теренс. – Вот теперь мы ему наделаем хлопот.

– Уж, конечно, мы не тронемся отсюда и не покинем нашего друга, – сказал Гарри. – Шейх слишком скуп, чтобы убить всех своих невольников. Ни шагу, Билл, и, может быть, мы еще освободим Колина.

– Разумеется, я исполню все, что вы прикажете, – отвечал старик. – Только, кажется, мы все-таки должны будем идти. У Голаха есть средства заставить человека идти, хочет тот или не хочет.

Все отправились, кроме трех белых пленников и двух несчастных, заживо погребенных.

– Слушай, голубчик! – прокричал Билл Колину. – Мы не уйдем отсюда и ни за что не покинем тебя.

– Идите! Идите! – воскликнул шотландец. – Вы мне не поможете, а себе навредите.

Голах сел на верблюда и поехал вперед, предоставив своим помощникам обязанность подгонять невольников. И как бы предчувствуя, что белые пленники намерены наделать ему хлопот, он приказал гнать их со связанными руками. Все трое отказались повиноваться, и надсмотрщики, исчерпав все средства, позвали на подмогу шейха. Рассвирепев, Голах подъехал к ним и, сойдя с верблюда, вытащил из ружья шомпол. Затем он бросился на Теренса, стоявшего к нему ближе всех, и осыпал его такими жестокими ударами, что цвет рубашки мичмана из грязно-белого вскоре переменился на темно-красный. Следуя его примеру, помощники накинулись на Гарри и Билл, которые, не имея возможности сопротивляться, молча терпели пытку.

– Идите, друзья мои! – закричал Колин. – Ради бога, идите и оставьте меня на произвол судьбы.

Увещания Колина, мучения от жестоких ударов – все не возымело результата: моряки не могли принудить себя уйти и покинуть товарища, обреченного на такую ужасную смерть. Бросившись на Билла и Гарри, Голах схватил их обоих и повалил наземь, где уже лежал Теренс. Удерживая их всех вместе, он приказал подвести верблюда, что было немедленно исполнено. С головы верблюда сняли повод.

– Теперь лучше идти, – сказал Билл. – Мерзавец употребит ту же штуку, которая так прежде меня истерзала. Я избавлю его от этого труда.

Билл попробовал было встать, но ему помешали. Он не хотел идти, когда ему приказывали, а теперь, когда изъявил согласие, решили преподать урок. Пока Голах привязывал Гарри, вдруг раздался пронзительный голос Фатимы, обращавшей внимание Голаха на людей, показавшихся вдали. Обе жены шейха, сидевшие на навьюченных корабельным добром верблюдах и отъехавшие саженей уже на двести вперед, а также невольники были окружены отрядом всадников.

Глава LII. Снова в плену

Не без причины опасался Голах арабов, встреченных у колодца. Его усиленный переход ночью в расчете уклониться от встречи с ними не привел к успеху. Арабы подъехали со стороны восходящего солнца, и потому их нескоро заметили, и Голах, занятый обузданием упорства белых пленников, позволил врагам приблизиться вплотную. Оставив пленников, Голах схватил ружье и вместе с сыном и зятем бросился вперед, чтобы защитить жен и имущество. Но было слишком поздно. Не успел он прийти к ним на помощь, они были уже во власти разбойников. Ему самому в грудь было нацелено двенадцать ружей. Повелительный голос закричал, чтобы он во имя пророка сдавался. Голах смирился перед неожиданной судьбой и покорился несчастью: его взяли в плен и одновременно ограбили.

Он не без причины опасался арабов, встреченных у колодца

– Да свершится воля Аллаха! – сказал он спокойно и тут же сел, приглашая победителей обсудить условия сдачи.

Как только караван попал в руки разбойников, товарищ тотчас развязал руки кру, а тот поспешил освободить белых пленников.

– Голах теперь не наш господин, – говорил он, развязывая руки Гарри. – Наш настоящий господин – араб, который поведет нас на север. Мы будем свободны. Этот араб нас не покупал – он знает, что мы достались ему даром.

Когда руки были развязаны, все поспешили освободить Колина и женщину из их могил. Прежде чем приняться за работу, Гарри поспешил утолить жажду несчастных жертв, перед которыми была поставлена чаша с водой.

– Напейся-ка водицы, – сказал он, поднося чашу к губам Колина. – Воспользуйся этой чашей.

– Нет-нет! Прежде выкопай меня из могилы, – отвечал Колин. – Оставь воду на месте. Хочу кое-что сделать, как только окажусь на свободе: пусть старый шейх посмотрит, как я буду пить.

Билл, Гарри и кру принялись за дело. Колина и женщину вскоре отрыли и вытащили из ям. Теренса привели в чувство, брызнув холодной водой в лицо. Из-за стесненного положения, в котором он так долго оставался, Колин несколько минут не мог стоять на ногах. Товарищи ждали, пока затекшие мышцы восстановятся. Невольник, попечению которого вверены были трое детей, поспешил к ним, и женщина бросилась навстречу чадам. Восторг измученной матери, когда она опять могла обнять своих малюток, был так трогателен, что у чувствительного кру опять навернулись слезы.

В переговорах с арабскими разбойниками Голах не добился желанных условий. Они предлагали ему двух верблюдов и одну жену по выбору, только с тем условием, что он вернется в свои края и никогда носу не покажет в их пустыне. Голах с негодованием отверг эти условия, говоря, что предпочитает умереть, защищая свои права. Голах был чистый негр и принадлежал к числу проныр, столь нетерпимых арабами. Он был беззаконным незваным гостем на их пиру, нарушителем чужих пределов, вторгнулся в их собственную землю – Великую Пустыню. Он только что приобрел великое богатство в движимости и невольниках, которые потерпели крушение у их собственных берегов, и потому арабы решили не позволить наглецу вывезти их собственность в чужую землю. Хотя они были такие же разбойники, как и Голах, однако ненавидели его и не могли удовлетвориться одной только долей добычи. Они доказали, что знают все его прошлое, и обвиняли его в нечестном ремесле. Ему вменили то, что он никогда не привозил в пустыню товаров на обмен, но только приезжал на пустых верблюдах для того, чтобы похищать собственность, принадлежащую им, законным собственникам пустыни. Арабы отрицали, что он истинно верующий в пророка Мухаммеда, и речь свою закончили выводом, что ему следует быть благодарным за то, что они предлагают ему такие милостивые условия.

Возражения Голаха были до такой степени решительны, что арабам пришлось обезоружить и связать его. Но это удалось не без жестокой борьбы, во время которой Голах сбросил наземь многих противников. Удар по голове прикладом заставил наконец черного шейха покориться неизбежности, после чего обе его руки были связаны за спиной.

Во время этой борьбы черные невольники, так долго страдавшие от его жестокости, удерживали сына Голаха, чтобы тот не мог помочь отцу; зять шейха, Фатима и третья его жена оставались простыми зрителями этой сцены. Когда с Голахом управились, белые невольники со Стариком Биллом во главе добровольно сдались своим новым господам. У Колина в руках была чаша с водой и горсть фиников, которые палач поставил между ним и женщиной. Подойдя к Голаху, Колин поднес к его глазам финики, потом поклонился выразительно, как бы говоря: «Благодарю покорно за угощение!», приложил чашу к губам и хотел выпить. Лицо шейха приняло выражение адской злобы; но внезапно просияло радостью, потому что один из арабов вырвал чашу из рук Колина и одним махом осушил ее. Колин принял урок с покорностью и не сказал ни слова.

Арабы поспешно готовились к отъезду. Чтобы заставить Голаха сдвинуться с места, прибегли к его же средству, установив сообщение между ним и седлом его собственного верблюда. В качестве посредника была употреблена веревка, и черному великану волей-неволей пришлось тащиться позади верблюда – ни дать ни взять как он прежде заставлял Старика Билла. Его жены и невольники мигом поняли перемену своей судьбы и немедленно приспособились к обстоятельствам. Самая большая перемена проявилась в поведении Фатимы, любимой его жены. Как только ее властелин и супруг попался в плен, она тотчас отстранилась от него и не выказывала ни малейшего сочувствия к постигшим его несчастьям. Все ее поступки ясно обнаруживали мысль: «Пал могущественный Голах и теперь недостоин уже моего величественного внимания».

Совсем иначе вела себя женщина, которую свирепый шейх осудил на медленную смерть. Несчастье мужа явно пробудило в ней нежную любовь к отцу ее детей. Она смотрела на пленника, покорившегося силе, но не сломленного духом, и на лице ее выражались скорбь и сострадание. Наши моряки тоже не спешили радоваться: голод, жажда, усталость, кровавые побои, неволя в Великой Пустыне, неизвестность, переживут ли они эти муки, дождутся ли минуты освобождения – все это томило их. Но несмотря на эти бедствия, они чувствовали радостную признательность, когда сравнивали свое настоящее положение с тем, что вытерпели час тому назад. За исключением Голаха, никто из пленников сопротивления арабам не оказал. Черные и белые невольники знали, что их ведут к оазису, и надежда напиться вдоволь воды придавала им силы следовать за всадниками. К вечеру произошла непродолжительная остановка. Каждый получил по полкружки воды из козьего меха. В надежде на скорое достижение источника арабы считали себя вправе быть великодушными; однако эта милость, с благодарностью принятая всеми невольниками, была с презрением отвергнута гигантом по телу и духу. Принять пищу и воду от врагов в его настоящем унизительном положении – его связали и тянули как невольника на веревке, – Голах считал за оскорбление и гневно отказывался покориться. На презрительный отказ Голаха араб только воскликнул: «Хвала Аллаху!» – и сам выпил его долю воды. В оазис караван вступил в час по полуночи. Утолив жажду, невольники получили позволение ложиться спать – они крайне нуждались в этой милости после тридцатичасового безотрадного и тяжкого странствования.

Глава LIII. Неверная жена

Пробудившись наутро, невольники были порадованы сообщением кру: целый день отведен для отдыха, и на еду будет забит верблюд. Арабы разделили между собою невольников, отнятых у Голаха, и по этому случаю позаботились подкрепить их силы для дальнейшего странствования. Матрос Билл размышлял о страданиях, которые все они потерпели, и выразил сожаление, почему арабы не взяли их в плен два дня назад, когда они были у самого колодца? Это избавило бы их от ужасов, пережитых накануне.

Воспоминания подтолкнули Билла расспросить кру о причинах поведения их новых хозяев. Кру отмахнулся от любопытства старика, сказав, что таков обычай арабов. Но матрос не удовлетворился таким ответом и требовал более внятного объяснения. Оказалось, что разбойники пустыни всегда подвергаются опасности встретить несколько караванов в оазисе и что совершенное там насилие навлекает вечный позор на преступников и вражду всех странников в пустыне. Притом, толковал кру, если бы сейчас сюда прибыл караван из ста человек, то никто не вступился б за Голаха, но все признали бы его захват законным. Если же, напротив, его застали в открытой борьбе с врагами в оазисе, то непременно помогли бы.

Новый поворот судьбы удовлетворял всех, кроме Старика Билла. Даже Колин, заживо погребенный, и Теренс, так немилосердно избитый, и те были довольны переменой властелинов при каких бы то ни было условиях; но старый моряк как истый матрос всегда находил причину ворчать. Еще не приступив к разделу вновь приобретенного имущества, арабы стали принимать какое-то решение в отношении черного шейха. Тот все еще отказывался смириться, поэтому ему не развязали руки и приставили к нему караульного. Арабы никак не могли согласиться между собой насчет Голаха: что с ним делать? Некоторые полагали, что, несмотря на черную кожу негра, он все-таки мог быть правоверным последователем Мухаммеда и, следовательно, несмотря на свой хищнический способ добывать добро – имевший большое сходство с их собственным, – имеет право на свободу с некоторой долей своего имущества. Другие утверждали, что вольны присоединить его с многочисленным семейством к числу своих невольников. Голах был не араб, а эфиоп, как и большая часть его спутников, и в качестве раба мог быть продан за большую сумму на любом рынке, где покупают и продают невольников.

Но это мнение поддерживало меньшинство голосов. Кончилось тем, что Голаху предложили жен, детей, двух верблюдов и саблю, вместе с условием, чтобы он убирался прочь. Черный шейх с негодованием отверг это предложение, к великому удивлению тех, кто так красноречиво защищал его. Отказ негра произвел переворот в дискуссии: большинство переменило мнение, и решено было считать Голаха в числе невольников. Каждая вещь, приобретенная после кораблекрушения, выставлена была на показ и оценена. Невольники были внимательно осмотрены и оценены по достоинству, так же как верблюды, ружья и все принадлежавшее Голаху.

Покончив с предварительным осмотром, арабы приступили к беспристрастному и справедливому разделу имущества. Оказалось, что это было самое затруднительное дело, так что оно затянулось до самого вечера. Каждый предмет возбуждал желание трех-четырех претендентов: прения были шумные и тянулись долго, пока спор не решался по взаимному согласию. Кру, понимавший язык пустынных жителей, внимательно следил за всем происходившим и время от времени сообщал белым невольникам о том, что говорилось. Сразу же он выяснил, что каждый из четырех белых доставался разному господину.

– Но у тебя и у меня хозяин один, – сказал он Гарри Блаунту.

Слова эти скоро подтвердились. Пленники были расставлены по сторонам, с очевидным намерением указать им разных хозяев. Тогда товарищами снова овладел страх, что их разлучат. Когда невольники, верблюды, палатки и все корабельные обломки были разделены между арабами, каждый владелец взял под свой присмотр благоприобретенное имущество, но участь Голаха с женами и детьми все еще оставалась нерешенной. Казалось, никому не было охоты сделаться хозяином Голаха и его гарема.

Даже те, кто утверждал, что за него можно получить хорошие деньги на любом невольничьем рынке, и они не хотели забирать его себе в собственность, отвергая предложения друзей. Дело в том, что он всем внушал страх. Трудно было бы с ним справиться, и никто не питал охоты сделаться господином раба, который упорно сам отказывался от пищи и питья и который призывал проклятия на головы своих победителей, клянясь бородой пророка убить любого, кто осмелится назвать его своим рабом. Голах не был ни лжецом, ни притворщиком и обладал таким высокомерием, что не мог подчиняться и не хотел даже притворяться. Он был высокомерен, жесток, скуп и мстителен, но все его преступления совершались в открытом бою, никогда он не прибегал к вероломству или хитрости. Покорившись условиям арабов, он мог бы со временем насладиться кровавой местью и вновь отнять у победителей свое имущество, тому порукой были его сила, неустрашимость и неукротимая воля. Но не в натуре этого сына пустыни было выносить позор рабства, хотя бы и в расчете на будущий благоприятный оборот.

Так как желающих владеть Голахом не оказалось, даже с большой уступкой, то решено было держать его как общее достояние до тех пор, пока не получится продать его другому племени и разделить выручку поровну. С его женами и детьми решили поступить так же. Всех удовлетворяло такое решение, кроме Голаха, который выказал сильное негодование. Несмотря на связанные руки, он отказывался покориться обстоятельствам; поэтому вскоре, после того как ему объявлено было решение победителей, он подозвал Фатиму и велел ей принести ему кружку воды. Возлюбленная Фатима отказалась исполнить его приказание под предлогом, что ему запрещено что-либо давать. Это было так – после его презрительных отказов принять что бы то ни было из рук победителей арабы решили голодом привести упрямца к покорности. Отказ Фатимы произвел на Голаха тяжелое впечатление. Всегда привыкший к скорому и беспрекословному повиновению, он не мог равнодушно вынести мысли, что его собственная любимая жена отказывается исполнить его самое скромное желание – дать ему воды.

– Я муж твой, кому ты обязана повиновением, если не мне? – закричал он вне себя от ярости. – Фатима, я тебе приказываю: принеси мне воды!

Фатима была себялюбивая женщина и искусная притворщица, она приобрела влияние на мужа, льстя его тщеславию и выказывая любовь, которой на самом никогда не чувствовала. Когда Голах был всемогущ, притворщица повиновалась ему с рабской покорностью, но теперь, когда он сам попал в неволю, ее покорное рабское обожание с изумительной быстротой обратилось к вождю той шайки, которая завладела ими. Только теперь Голах понял, что значит быть пленником. От ярости, стыда, разочарования его сердце чуть не разорвалось; ничто в мире не могло так глубоко уязвить его, как то, что Фатима, его любимица, всегда выказывавшая такое обожание, такое почтение, именно она отказалась повиноваться ему. Он предпринял еще одно отчаянное, но бесплодное усилие разорвать свои узы и упал наземь. Молча лежал он и с горечью размышлял о своем унижении. Кру, зоркий наблюдатель за всем происходившим вокруг него и обладавший глубоким познанием человеческой натуры в Великой Пустыне, не спускал с черного шейха глаз.

– Он не такой, как мы, – сообщил негр белым товарищам. – Он не останется в неволе. Вы увидите, от него еще много произойдет бед.