Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава XXXIV. Держась за горб

Сперва молодой ирландец так увлекся схваткой, что даже не заметил, как верблюд уносит его от товарищей. Лишь когда они достигли ущелья, он понял, какая опасность ему грозит, и переменил свое намерение, теперь сам решив покинуть верблюда.

Это оказалось так же трудно, потому как сильный старый араб, не заботясь более о своем животном, просунул жилистые пальцы под портупею мичманского кортика и, упершись ногами в горб мехари, прижал юношу к себе. Лишь счастливый случай спас молодого ирландца от непрошеных объятий – вмешалось то же обстоятельство, которое спасло потерпевших кораблекрушение в прошлую ночь. Повод верблюда опять попал в раздвоенное копыто, тот спотыкнулся и вытянул шею к земле.

Его вьюк полетел наземь, бедуин и ирландец улеглись рядом и хоть не опасно ушиблись, но потрясение было таким сильным, что оба некоторое время не шевелились и лишились сознания.

Никто из них еще не очнулся, когда прибежали Гарри и Колин, и тут же они были окружены множеством бедуинов!

Еще отуманенный своим падением, юный ирландец не мог понять, что вокруг него делалось, хотя совершившаяся катастрофа была ясна как светлый день.

Выстрел, сделанный старым шейхом, стал роковым для трех беглецов: он послужил сигналом, заставившим всех бедуинов вскочить на ноги и опять броситься к оврагу. Они как раз застали момент падения верблюда и окружили всех действующих лиц.

Храбрый представитель Англии и благоразумный сын Шотландии, оба были захвачены врасплох таким множеством врагов, что они даже помыслить не смели о возможности сопротивления или бегства. В еще более беспомощном положении находился и ирландский мичман.

Итак, три моряка были взяты в плен и отведены в лагерь арабских разбойников.

Глава XXXV. Искатели приключений лишаются одежды

Наши моряки приближались к лагерю так же неохотно, как и Старик Билл час тому назад. С точно такой же бесцеремонностью они были приведены в палатку и в не совсем приличном костюме, потому что с них все сняли, кроме рубах.

Победители великодушно оставили эту часть одежды на телах пленников; тем, по правде сказать, было от этого не легче, потому что на рубашках не было сухой нитки.

Но удивительно, как это бедуины решились предоставить им хоть эту часть одежды, ибо они так усердно старались отобрать у них всевозможные вещи.

Не успели моряки опомниться, как в ту же минуту бедуины бросились на них и так поспешно стали раздевать, что можно бы подумать не хотят ли их подвергнуть какому-нибудь унизительному наказанию. Но моряки увидели, что не в этом дело: только желание овладеть скорее их имуществом руководило действиями победителей. Каждая вещь делалась предметом особенных восторгов и не раз приводила к ссорам, кончавшимся поединком на саблях.

Таким образом, мундиры, брюки, фуражки, сапоги, кортики, портупеи и карманные принадлежности – все это было разделено между многочисленными захватчиками.

Читатель, пожалуй, может подумать, что рубахи оставлены на пленниках из скромности? Такое предположение было бы очень ошибочно. Такого слова даже не водится в лексиконе бедуинов, да и в груди их нет места подобному чувству.

В таборе, куда привели трех мичманов, бегало много мальчуганов и детей постарше без всякого намека на одежду: не то что о рубашке, речи не шло даже о пресловутом фиговом листе.

Причина, сохранившая им привычную одежду, не имела общего со стыдливостью. Этой милостью они были обязаны алчности старого шейха.

Не успел он опомниться после падения, как тотчас закричал, что ему по праву принадлежат пленники с их рубашками на теле.

Против такого права никто не думал спорить: таков был обычай в Сахаре. Точно так же и все прочие элементы одежды принадлежали бы шейху, если бы он один одержал полную победу над пленниками, но так как это был еще нерешенный вопрос, то общество потребовало разделения одежды и получило на то согласие.

Но шейх никак не соглашался уступить рубашки, громко доказывая, что рубаха есть принадлежность тела. После некоторых прений о таком важном предмете решено было наконец уступить ему, и таким образом наши моряки избавились от стыда прибыть в арабский лагерь в натуральном виде.

В одних рубашках предстали они лицом к лицу со Стариком Биллом, который тоже был не в лучшем наряде, потому как хотя старый моряк и стоял уже на якоре, будучи выигран черным шейхом, но его вещи давно уже разделили между жителями табора, и не было палатки, в которую не попала бы хоть частичка его имущества.

Молодые моряки смотрели на своего старого товарища, но им не позволялось подойти к нему: они были неотъемлемой собственностью главы соперничающего племени и стояли у его палатки, но перед этим претерпели всевозможные муки от женщин и детей, каким подвергался Старик Билл. Кончилась эта пытка так же: то есть новый хозяин взял их наконец под свое покровительство, не из чувства человеколюбия, но чтобы не испортили шкуры у его собственности.

Старый шейх, по принятому в Сахаре обычаю, позволил своим прекрасным любимицам помучить некоторое время новых невольников и лишь потом взял их под свою защиту. Здесь, под присмотром здоровенного араба, часто садившегося на корточки подле них, молодые люди провели ночь, если не в спокойном сне, то, по крайней мере, никем не потревоженные.

Глава XXXVI. Пленники совещаются

Впрочем, их покой относился только к части мучений со стороны захватчиков. Им было не до пленников. Ибо дело происходило во время сборки палаток, чтобы отправится к другому оазису.

Было договорено, что оба шейха пожмут друг другу руки и расстанутся: потомок Иафета отправится на север к рынкам Марокко; потомок же Хама – к более родному климату тропиков, под небо Тимбукту.

Неожиданная прибыль, обрадовавшая табор, сначала в образе матроса Билла, а потом и трех молодых мичманов, стала причиной перемены планов их победителей.

По взаимному соглашению шейхов, утром предстояла еще работа и потому их разлука отложена была до следующего дня.

Снова отдан был приказ отложить уборку палаток и оба племени улеглись спать, разместив на ночь и своих пленников.

В таборе водворилось молчание. Изредка слышалось ржание лошадей, лай собак, блеяние овец или храп верблюдов.

К этому присоединились и человеческие голоса, но они принадлежали сынам Сима. В первое время разговор европейцев шел вполголоса – мичманы разговаривали между собой, но когда их услышал матрос Билл, находившийся под надзором с противоположной стороны, и тоже захотел перекинуться словом с молодыми друзьями, разговор по необходимости сделался громче.

Арабские сторожа не мешали пленникам беседовать. Они ничего не понимали в их разговорах, но так как это не беспокоило табор, то они и не запрещали им.

– Как они с тобой обращались, Билл? – был первый вопрос Теренса.

– Как? Они обращались как только можно представить хуже для старого матроса. У меня не осталось здоровой косточки; нет местечка на моей шкуре, которое не было бы исцарапано и исколото их ужасными колючками. Я словно семидесятичетырехпушечный корабль после долгой схватки – все так истерзано.

– Но что же они с тобой делали? – переспросил Колин.

Старик пересказал все подробности своих испытаний при вступлении в табор.

– Все понятно, – заметил шотландец. – Нельзя ожидать ничего другого от этих варваров. Вероятно, они хотят нас сделать своими рабами.

– Наверняка, – подтвердил Гарри хладнокровно.

– Разумеется, они вполне дали мне понять про свои намерения. У здешнего экипажа два капитана: один старый греховодник, маленького роста, другой же великан, черный как сажа. Помните швабру? Вот она-то и есть повелитель в здешней палатке и мой господин. Сначала они сильно поссорились из-за меня: каждому, видите ли, хотелось оттянуть меня к себе; да потом решили лучше поставить меня на кон в какую-то ихнюю игру с шариками из верблюжьего навоза. Черномазый и выиграл меня, вот почему я теперь и нахожусь в его палатке. О! Мать Моисея! Как только подумаешь, что британский старый матрос должен быть рабом черномазого разбойника! Вот уж и во сне не видал никогда такой чепухи!

– А как ты думаешь, Билл, что они с нами будут делать?

– А Господь знает! По-моему, лишь бы в одной гавани стоять.

– Как! Неужели ты думаешь, что нас разлучат?

– Ах, мастер Колин, я и сам этого побаиваюсь!

– Но почему же ты так думаешь?

– А потому что, как я уже сказал вам, я посажен на корабль черномазого шейха – сам слышал, что их так величают. И, судя по всему, нет сомнения, что шайки разойдутся по разным дорогам. Я ни слова не понимаю, что они там бормочут, но на лету подхватил два слова, которые часто слыхал, когда мы стояли в Гвинейском заливе. Это названия двух больших городов, находящихся на большом расстоянии один от другого: Тимбукту и Сокату. Это города негров, и по этому случаю мне кажется, что мой господин потянется либо к одному, либо к другому.

– Но почему ты думаешь, что нас потащат в другое место, а не туда, куда тебя? – спросил Гарри.

– А потому, мастер Гарри, что вы принадлежите смуглому шейху, который как истый араб отправится совсем в противоположный порт, то есть на север.

– Твое предположение, Билл, весьма правдоподобно.

– Видите ли, мастер Колин, они хотели заполучить нас только из-за прибыли, какую могут поиметь. Они слишком бедны, чтобы держать рабов у себя, и потому, наверное, отведут нас в такое место, где смогут подороже продать тем людям, которые нуждаются в нашей работе. Вот почему они и берегут наши бедные тела.

– Надеюсь, однако, что они не разлучат нас! Конечно, рабство есть тяжелое бремя при каких бы то ни было обстоятельствах, но оно еще тяжелее, когда придется нести его в одиночестве. Вместе мы можем придумать что-нибудь для облегчения нашей участи. Надеюсь, что нас не разлучат!

Остальные товарищи присоединились желаниями к этой надежде и тем закончился разговор. И те, кто вел эту беседу, и их сторожа, побежденные усталостью, растянулись во весь рост и скоро, несмотря на неудобство положения, уснули.

Глава XXXVII. Дуар на рассвете

Так они могли бы проспать долгие часы, целые сутки даже, если бы только это было им позволено. Но при первых лучах рассвета, показавшегося на востоке, весь табор был уже на ногах.

Женщины и дети обоих племен скользили между палатками, словно тени. Некоторые доили верблюдиц или коз, чье молоко составляет, можно сказать, основную пищу кочевых бедуинов; другие разливали молоко по кожаным бутылкам и мешкам и тщательно закупоривали его, чтобы оно не пролилось и не испортилось при переезде по пустыне.

Старшие матроны – ух, какими ведьмами они казались – готовили настоящий завтрак, состоявший из санглеха – чего-то вроде каши из пшена, сваренной на жалком огне из верблюжьего помета.

Желающие ели эту кашу с козьим или верблюжьим молоком – непроцеженным, грязным, свернувшимся вроде уксусного гнезда и с отвратительным запахом.

Там и сям видны были и мужчины, доившие своих кобыл или верблюдиц, а иные предпочитали этой работе прямое питание, то есть прикладывали рот к соску своих кормилиц-животных. Остальной народ был занят уборкой табора для того, чтобы перекочевать к другому оазису.

За всеми этими разнообразными движениями наблюдали три мичмана, все еще в одних рубахах, и старый матрос, одетый не роскошнее их, потому что на нем оставались только грязные штаны, не везде крепкие по швам.

Они дрожали, так как утро было весьма прохладным. В Сахаре нестерпимо жарко днем, зато ночью термометр часто опускается до точки замерзания.

Но эти неудобства не мешали пленникам наблюдать за тем, что происходит вокруг них. Их никто не будил, следовательно, они могли бы еще спать, но нестройный шум и суматоха табора не позволяли им и думать о сне, так что они не могли уже и глаз сомкнуть. Лежа, они наблюдали за обычаями своих победителей и вполголоса обменивались замечаниями.

Молодой шотландец прочитал много книг о необозримых лугах Америки и их диких жителей. Он невольно вспомнил о них, глядя на картину перед его глазами. С женщинами обращались как с собаками и даже хуже, вся работа лежала на них: уход за животными, приготовление пищи, починка и уборка палаток, навьючивание верблюдов, а помогали им только какие-нибудь жалкие рабы, попавшие в руки их общих господ. Мужчины же большей частью ленивы и беспечно потягивались на звериных шкурах, курили наркотические травы и, по-видимому, гордились своим жалким господством над всем окружающим.

Колин невольно стал сравнивать дикую жизнь двух стран света, разделяемых океаном, и пришел к убеждению, что при равных обстоятельствах люди везде одинаковы.

Но немного времени удалось ему пофилософствовать. Когда суматоха достигла высшей степени, его с товарищами грубо отвлекли от наблюдений и приказали принять участие в трудах их господ.

Еще раньше и еще грубее были приказания матросу Биллу от его черномазого господина, который с первыми лучами рассвета заставил невольника подняться на ноги жестоким пинком.

Если бы черномазый шейх понимал немного английский язык, то, конечно, не совсем был бы доволен ответом старого матроса на его раннее приветствие, который между прочими комплиментами пожелал хозяину, чтобы у того лопнули глаза, и предал вечному проклятию его негритянскую душу.

Глава XXXVIII. Упрямый дромадер

Утренний завтрак был так же быстро съеден, как и приготовлен. Его скудость изумила пленников. Даже старейшины рода точно так же поели немного молока или санглеха. Только шейхам подан был завтрак чуть более похожий на человеческую пищу; все же остальные бедуины и негры довольствовались кружкой кислого молока пополам с водой.

Неужели всегда таков их завтрак? Гарри Блаунт и Теренс сомневались в этом, но Колин решительно доказывал, что это действительно так. Он не раз читал, как удивительно воздержаны эти дети пустыни, как они довольствуются одним приемом пищи в сутки, чего едва ли достаточно для поддержания жизни шестилетнего ребенка – английского ребенка. Часто случается им целые дни сидеть без еды, и в нормальных условиях одной кружки молока достаточно для удовлетворения их голода.

Колин был прав: это обыкновенный завтрак бедуинов, а также и обед, поскольку никто не был уверен, что до заката ему достанется перекусить чего-нибудь.

Но где же завтрак для Колина и его товарищей? Вот вопрос, который интересовал их гораздо сильнее, чем диета кочевников. Наши герои были голодны, как гиены, а между тем никто и не думал накормить их, никто не предлагал им ни куска, ни глотка.

Отвратительна была каша, приготовляемая бедуинами, еще отвратительнее они варили ее в горшках и подавали на блюдах, которые, по-видимому, никогда не мылись и не чистились. Но вид всего этого только раздражал голодные желудки пленников, и они, не раздумывая, согласились бы разделить и этот убогий завтрак.

Они стали уже подавать знаки, выражая свое желание – глазами и жестами просили пищи. Напрасный труд! Их грубые победители не считали нужным накормить их и только насмехались над мольбами.

Скоро мичманы поняли, что пленникам не дадут оставаться в праздности. Как только их разбудили, так тотчас задали работу: одному приказано было собирать верблюжий помет для разведения огня; другой должен был наносить воды из солоноватого грязного водоема, ради которого оазис был избран местом стоянки; третьему приказано было помогать навьючивать палатки, к чему приступили сразу после того, как санглех был съеден.

Матрос Билл в другой части табора тоже проворно работал, и если он или его молодые товарищи выказывали неохоту приниматься за указанные им работы, то шейхи без всякой церемонии стегали их бичом с узлом на конце или другим орудием, какое попадалось им под руку.

Несчастные скоро поняли, что с надзирателями шутить нельзя и что возражать или убеждать бедуинов – напрасный труд. Словом, они прочувствовали, что значит быть невольниками!

Убирая палатки и занимаясь приготовлениями к перекочевке в другой оазис, моряки стали свидетелями разных любопытных и новых для европейцев обычаев. Странные предметы для вьюков и для перевозки: овальные корзины на спинах верблюдов, чтобы возить женщин и детей; четырехугольные седелки на горбах мехари; черномазые дети, привязанные ремнями к спинам матерей; верблюды, преклоняющие колени для того, чтобы принять груз, как будто добровольно покоряясь необходимости, более чем неприятной для них: все эти картины были бы чрезвычайно интересны для наших моряков, если бы можно было наблюдать их при других обстоятельствах.

Глава XXXIX. Водопой верблюдов

Тут еще произошел случай, доказывавший, с каким искусством бедуины умеют расправляться со своими домашними животными.

Каждый верблюд принимает на себя столько груза, сколько в силах нести; нагруженный сверх сил, он не встанет с места, пока не снимут лишнюю тяжесть. Большой верблюд несет от тысячи до тысячи двухсот фунтов груза и идет в день от десяти до двенадцати часов.

Один упрямый верблюд ни за что не хотел подняться на ноги, после того как его навьючили, от того ли, что раскапризничался, или от того, что считал неудобным и несправедливым то бремя, которое на него навьючили. Словом, по какой-то причине, но он выказывал упорную решимость стоять на коленях и не подниматься, несмотря на все усилия своего хозяина.

Напрасно ласкали его и называли нежными именами: другом, отцом – он оставался равнодушен к нежностям. Тогда прибегли к понуканиям: стегали кнутом и колотили палками, но и тут не добились успеха. По-видимому, упорное животное намеревалось оставаться в этом оазисе, предоставив остальной орде идти своей дорогой.

В эту критическую минуту хозяину пришла гениальная мысль, как справиться с упрямцем, а может быть, он и прежде прибегал к этому средству. Выведенный из себя упорством верблюда, он хватил рукав от старого бурнуса и накинул его на голову верблюду, потом крепко стянул у самого носа.

Животное испугалось, почувствовав, что ему нечем дышать, и, не теряя времени, вскочило на ноги, к великому смеху женщин и детей, бывших зрителями этой сцены.

В невероятно скором времени палатки были убраны и табор со всеми своими принадлежностями скрылся из вида, оставив за собой только облако пыли, имевшее фигуру навьюченного верблюда.

Последним делом перед отправлением в дорогу было напоить всех животных. Запас воды для путешествия был уже сделан: вода из грязного пруда перелилась в кожаные мешки.

По-видимому, водопой верблюдов перед отправлением в дорогу считался у арабов самым важным делом. Для этого приняты были все меры предосторожности, и арабы тщательно проверили, действительно ли «корабли пустыни» вполне запаслись драгоценной жидкостью – может быть, тут сказывалось, что и самим хозяевам придется когда-нибудь испить той же водицы.

По той или другой причине, только полагалось, что каждый верблюд должен пить, пока его обширный желудок не наполнится. Для этого дают ему за четыре дня до отправления много корму, но во все это время не позволяют пить вплоть до самого отъезда, что бывает обыкновенно в три часа пополудни. Тут животное подводят к воде дают вдоволь нахлебаться. Трудно поверить, какое огромное количество воды может вместить в себя верблюд, но хозяин африканского дромадера знает, какую огромную бочку воды надо всякий раз приготовить ему.

Трудно поверить, какое огромное количество воды может вместить в себя верблюд

При водопое моряки имели случай наблюдать еще за одним свойством Сахары, не менее первого оригинальным и любопытным.

Оказалось, что озеро, доставлявшее этот драгоценный напиток и единственное водохранилище на протяжении пятидесяти миль, обратилось от засухи в лужу, но и эта лужа уже пересыхала. Случилась долгая засуха – она в этой части пустыни продолжалась года четыре, так что обширное некогда озеро превратилось в лужу, вмещавшую в себе не более двух или трех сотен галлонов воды. В продолжение кочевья двух соединенных племен прибрежных разбойников количество воды ежедневно уменьшалось, и если бы они не поспешили откочевать или отложили свой отъезд хотя бы только на один день, то им грозила опасность умереть от жажды. Вот в чем заключалась настоящая причина их торопливой откочевки. Если бы не страх испытать недостаток в питьевой воде, то они никак не расстались бы так скоро с морским берегом, где питали надежду подобрать много сокровищ от английского корабля, потерпевшего здесь крушение.

К моменту отъезда иссохла последняя вода, так что в луже едва оставалось грязной воды довольно для того, чтобы досыта напоить верблюдов. Хозяева не могли ошибиться в этом, потому что слишком часто измеряли уровень озера.

Ошибиться было нельзя – тут драгоценна каждая кружка воды, и в доказательство этого верблюдам предстояло наполняться влагой неслыханным для европейца способом.

Вместо того чтобы пить ртом, верблюды сахарских разбойников должны утолять свою жажду посредством ноздрей.

Пожалуй, читателю покажется мудреным этот способ, да и захочется узнать, как соглашаются верблюды на такую пытку. Интересовало это и моряков. У нас есть пословица, что один человек может привести лошадь на водопой, но и двадцать не могут заставить ее пить, и хоть эта пословица справедлива в отношении английской лошади, то никак не может быть применена к африканскому дромадеру. Вот и доказательство: каждый хозяин подводит своего верблюда к луже, но не позволяет ему входить в воду и самому пить, как это обыкновенно делается у нас. Вместо этого его ставят у самого края и держат ему голову над водой. Потом наполняют водой деревянную воронку и узкий ее край вставляют в ноздри животному и таким образом вода посредством дыхательного канала попадает в горло и желудок.

Опять вопрос: зачем оказывается такое предпочтение носу перед ртом? И наши моряки задавались тем же вопросом, но объяснение этого факта они получили только впоследствии, когда лучше познакомились с обычаями Сахары и много раз имели возможность наблюдать за этим непонятным явлением.