Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава LVII. Очередь еще двоих

Опять начались страдания невольников: их мучили жажда и голод, потому что их заставили бежать, чтобы не отставать от верблюдов. Вскоре они изнемогли и потеряли последние силы. В продолжение долгого перехода после погребения двух арабов бедные невольники один за другим заявляли о невозможности сделать хоть шаг вперед. Но они ошибались и только теперь узнали, какое действие оказывает на тело любовь к жизни. Они понимали, что отстать значило умереть; но умирать им не хотелось, и они боролись со всеми муками голода, жажды и усталости. Подобно преступникам на рабочей мельнице, они принуждены были двигаться, хотя не имели ни сил, ни охоты.

За час до заката они шли по песку, недавно нанесенному ураганом. Песок был почти так же рыхл и непрочен, как и снег, идти по такой дороге было так трудно, что даже арабам стало жаль несчастных рабов, и потому они остановились на ночлег ранее обыкновенного. Как и вчера, около лагеря поставлены были двое караульных. Утолив немного голод и жажду, замученные невольники погрузились в крепкий сон. Вокруг них растянулись их господа, которые точно так же были полузаметены песком и так же быстро и крепко заснули. Никто не прерывал их сна до исхода ночи.

Перед самым рассветом раздался ружейный выстрел и все повскакали на ноги. Вслед за первым выстрелом раздался другой, с противоположной стороны. Страшная суматоха началась в лагере. Арабы схватили оружие и выбежали из палаток. Один из первых, кто прибежал на выстрел, увидел подходившего к нему человека и, не помня себя от страха, выпалил из ружья. Пуля попала в цель. Оказалось, что это был один из караульных. Неприятели скрылись, оставив двух караульных в предсмертных муках.

Несколько арабов бросились было отыскивать невидимого врага, но шейх запретил им удаляться от лагеря, боясь, что все погибнет, если вооруженные люди будут уходить из лагеря, и потому подал сигнал, чтобы все его спутники собрались вокруг него. Раненый перенесен был в палатку и в скором времени испустил последнее дыхание. Он уже получил рану и от первого неприятельского выстрела – его рука была раздроблена. Другой караульный получил пулю в спину, и надежды на выздоровление не было.

По-видимому, услышав в противоположной стороне первый выстрел, караульный повернулся спиной к врагу, уже прицелившемуся в него. Утренняя заря осветила сцену. Можно стало рассмотреть, как близко подходил неприятель к лагерю, и никто его не заметил. На сто шагов от того места, где стояли караульные во время выстрела, обнаружился небольшой овраг. Под защитой ночной темноты убийцы тихо подкрались с разных сторон к лагерю и приблизились к беспечным караульным. На дне оврага, где песок был поплотнее, виднелись следы человеческих ног. Следы были оставлены человеком, поспешно бежавшим с этого места.

– Так и есть, – сказал кру, рассматривая следы. – Наверняка их оставил Голах, когда удирал после сделанного выстрела.

– Очень может быть, – отвечал Гарри. – Но почему ты решил, что это следы Голаха?

– Потому что ни у кого на свете не может быть такой огромной лапы, как у Голаха, да и другой человек не мог бы оставить такого глубокого следа.

– Повторяю вам, – сказал Теренс, услышав замечание кру. – Повторяю вам, что всем нам придется идти с Голахом в Тимбукту. Мы его собственность. Эти арабы захватили нас только на несколько дней, но когда они все будут перебиты, то мы последуем за черным шейхом в противоположную сторону.

Гарри не возражал против такого предсказания, которое, конечно, имело под собой веские основания. Четверо из одиннадцати арабов, составлявших караван, были уже убиты, пятый умирал. Матрос Билл объявил, что Голах с сыном и зятем могут вступить в борьбу с шестью остальными арабами; по его мнению, один Голах по силе, хитрости и решимости стоит четверых из их новых господ.

– Но мы будем помогать арабам, – вмешался Колин. – Я думаю, мы тоже что-нибудь значим.

– Конечно, значим – мы товар, – отвечал Гарри. – Впрочем, мы здесь беспомощны, как дети, и себя-то защитить не сумеем. Ну что мы можем сделать? Хваленое превосходство нашего племени не находит подтверждения в здешних пустынях. Мы здесь не в своей родной стихии.

– Да, вот это справедливо! – воскликнул Билл. – Но мы уже неподалеку от нее. Провались я сквозь землю, если нос мой не чует соленой воды. Клянусь, поверни мы только на запад – и увидим там море еще до ночи.

Во время этого разговора арабы держали совещание насчет того, что им делать. Разделить лагерь и послать половину в погоню за врагом было бы в высшей степени неразумно: как посланная в погоню, так и оставленная часть для охранения каравана окажутся слишком слабы, чтобы одолеть такого свирепого врага. Единство – вот сила, и все постановили, что надо крепче держаться вместе на случай посещения Голаха, которого они ждали как неизбежность, и потому готовились к нему.

Следы, ведущие из оврага, просматривались по крайней мере на расстояние мили в том направлении, куда отправлялся караван. Тут же были найдены следы верблюдов и лошадей, которые указывали на то, что враги сели на лошадей и уехали на запад. Арабы могли бы уклониться от встречи с Голахом, направляясь по-прежнему к востоку; но они хорошо знали, что в том краю на пространстве пяти миль нигде не было воды. Сверх того, они совсем не желали уклоняться от встречи с врагами. Напротив, они жаждали мщения и с нетерпением ждали, когда наступит эта минута.

Им предстояло по крайней мере два дня пути, прежде чем будет оазис. Когда все уже было готово к выступлению и арабы стали трогаться, вдруг обнаружилось еще одно обстоятельство, которое помешало их немедленному отъезду. Раненый товарищ все еще не умирал. Все видели, что ему недолго оставалось жить, потому что нижняя часть его тела уже окостенела, как у мертвого. Через несколько часов должны прекратиться его страдания, но товарищи не могли ждать даже эти часы или минуты, пока испустит дух этот несчастный страдалец. Они стали копать яму как раз подле умирающего. Недолго продолжалась их работа. Как только могила была готова, взгляды всех снова обратились на беднягу. А тот все еще был жив и по душераздирающим стонам можно было судить о его мучениях.

– Бисмилла! – воскликнул старый шейх. – Почему ты не умираешь, приятель? Мы ждем не дождемся, чтоб отдать тебе последний долг.

– Я умер, – произнес страдалец слабым голосом и, видимо, с большим трудом.

Сказав это, он замолк и лежал неподвижно, как труп. Шейх положил руку на его висок и воскликнул:

– Да, слова нашего друга запечатлены истиной и мудростью. Он умер.

В ту же минуту раненого сунули в яму и поспешно стали засыпать песком. В это время руки его судорожно сжимались и тихие стоны вырывались из его груди, но все делали вид, что ничего не замечают и не слышат, отказываясь признавать факт, что их товарищ еще жив. Куча песка совершенно скрыла тело и в ту же минуту старый шейх отдал приказание, и весь караван двинулся в путь вслед за ним.

Глава LVIII. Снова у моря

Вскоре выяснилось, что чутье не подвело матроса Билла: море было близко. Вечером того же дня солнце закатывалось за чистый горизонт, и опытные глаза моряков сразу определили отличие от бескрайней знойной пустыни, по которой они так долго странствовали. Слабый и далекий отсвет любимой стихии доставил радость старому матросу.

– Вот она, наша родина! – вскричал Билл. – Провались я сквозь землю, если опять когда-нибудь потеряю ее из виду! Нет уж, меня не похоронят в песке. Если придется умирать, так я уйду под воду, как подобает доброму христианину. Умей только я плавать, мигом бы отправился прямо в нашу старую Англию, на том далеком берегу!

Молодые мичманы при виде родного моря тоже загорелись радостью и надеждой. Но море было так далеко, что не стоило и думать до наступления ночи достигнуть его: караван расположился на ночлег за пять миль от берега. Всю ночь три араба неусыпно караулили, но ничто не прерывало сон лагеря, и на следующее утро одни проснулись с надеждой, другие со страхом, что Голах не станет уже их тревожить.

Арабы желали встретиться с ним при дневном свете и отбить потерянную собственность, и по всему тому, что им известно было об этой части пустыни, расчет был основателен. Они знали, что всего в двух днях пути находится другой оазис, и если удастся достигнуть этого места прежде Голаха, то можно будет подкараулить его там, потому как без воды для людей и животных ему никак не обойтись.

В полдень остановились на отдых близ берега, но только на короткое время, потому что надо было спешить к водоему. Замученные невольники успели воспользоваться непродолжительной стоянкой: они набрали много раковин и вдоволь накупались в бурунах. Освежившись и подкрепившись, путники с новыми силами пустились в дорогу и шли так быстро, что за час до заката солнца достигли оазиса. Но не доходя еще до места, старый шейх и один из его приближенных сошли с лошадей и пошли вперед пешком, внимательно рассматривая следы. К их великому огорчению, выяснилось, что Голах опередил караван: он подходил уже к источнику и запасся водой. Его следы были очень отчетливы, так что их было легко разглядеть.

Не вызывало сомнения, что он побывал в оазисе часа за два до прибытия каравана; так что арабам предстояло не устраивать засаду, а остерегаться таковой со стороны противника. Они были уверены, что черный шейх где-нибудь поблизости и выжидает удобного случая, чтобы опять нанести ночной визит. Теперь они поняли, отчего он не тревожил их накануне – торопился обогнать, чтобы прежде запастись водой.

Они набрали много раковин и вдоволь накупались в бурунах

После этого открытия опасения арабов становились с каждой минутой серьезнее. Они не знали, как поступить. Разгорелись ожесточенные споры по поводу того, как лучше защитить лагерь. Некоторые держались мнения, что следует оставаться у источника, пока у Голаха не выйдет весь запас воды, тогда ему поневоле придется прорываться к колодцу – или умереть от жажды в пустыне. Соображение довольно остроумное, но не совсем выполнимое, потому что у арабов не хватало съестных припасов, так что они решили, не теряя времени, продолжать путь.

Пока шли приготовления к отъезду, с южной стороны вдруг показался торговый караван. Старый шейх поспешил расспросить у вновь прибывших, не встречали ли они кого-нибудь на дороге. Купцы, которым принадлежал этот караван, отвечали, что видели троих, которые, по описанию их, как раз походили на Голаха и его спутников. Они ехали на юг и купили у купцов немного провизии. Неужели Голах оставил надежду возвратить потерянное богатство? Неужели отказался от кровожадной мести? Арабам в это плохо верилось. Некоторые из них предложили сейчас же повернуть на юг в погоню за врагами. Но эта мысль была отвергнута: очевидно было, что старый шейх и его приближенные всерьез склонны поверить, что Голах не хочет больше тревожить их.

Шейх объявил громогласно, что собственность погибших должна быть разделена между живыми. Это вызвало всеобщее одобрение, после чего шейх выехал во главе своего каравана, предоставив купцам оазис, где те намерены были задержаться.

Ехали арабы недолго: старый шейх приказал остановиться на морском берегу, чтобы невольники набрали побольше раковин для пропитания всего каравана. Большая часть арабов пребывала в уверенности, что черный шейх покинул их пустыню, удовольствовавшись уже сотворенной местью, и поэтому не считали нужным охранять лагерь. Невольник-кру не соглашался с их мнением и из страха снова попасть в руки Голаха постарался убедить своего нового господина, что именно в эту ночь более, чем когда-нибудь, надо ожидать нападения черного шейха. Он доказывал, что если Голах, будучи один и вооруженный только саблей, не отказывался от надежды победить врагов, которых тогда было одиннадцать человек, то теперь и подавно воспрял духом, раз уж ему удалось выбить половину противников, а к нему присоединились еще таких же два удалых помощника, как и он сам. По мнению кру, полученные от купцов у источника сведения, будто Голах отправился на юг, служат доказательством, что он непременно намерен повернуть на север. Поэтому негр убеждал старого араба выставить сильный караул для охраны становища.

– Передай ему, – сказал Гарри, – что если они не намерены охранять самих себя, то мы сами будем караулить их, пусть только дадут нам какое-нибудь оружие.

Кру сообщил шейху это предложение, но тот вместо ответа только улыбнулся. Старому сахарскому владыке показалась забавной мысль позволить невольникам охранять становище арабов, да еще дать им ружья в руки. Гарри тотчас понял смысл этой улыбки: это был отказ; но молодой англичанин не мог выбросить из головы предостережение Теренса, что в случае если черный шейх перебьет всех арабов, то уведет с собой всех пленников в Тимбукту.

– Скажи шейху, что он старый дурак, – сказал Гарри переводчику. – Объясни ему, что мы ни за что на свете не хотим попасться в руки Голаху, лучше умереть. Скажи ему, что мы хотим идти на север, где нас выкупят, и что по одной этой причине мы более бдительно будем охранять лагерь от ночных нападений, чем все его люди.

По-видимому, все эти убеждения поразили шейха своей логикой. Он уже начал верить, что все еще есть смысл опасаться мстительности Голаха, и потому приказал строго караулить лагерь и чтобы белые пленники тоже принимали участие в карауле.

– Если вы не станете нам мешать в путешествии, то будете доставлены на север и проданы вашим соотечественникам. Теперь у меня осталось мало людей, и потому нам трудно идти целый день и караулить целую ночь. Если вы действительно боитесь попасться в лапы этому проклятому негру и хотите помочь нам отразить его ночные нападения, то милости просим. Но если кто-нибудь из вас вздумает сыграть хитрую шутку – горе вам: все ваши четыре головы слетят с шеи долой. Клянусь бородой пророка!

Кру заверил его, что никто из белых пленников не желает обманывать его, и если не из чего иного, так и из чувства самосохранения, они останутся верными тем, кто хочет их доставить в такое место, где они будут выкуплены из неволи. Ночные тени спускались на пустыню; шейх расставил сторожей. Он не настолько верил пленникам, чтобы позволить всем четырем караулить в одно время, пока он с товарищами будет спать. Но приказал, чтобы один белый шел в дозор вместе с арабом. Выбрав человека из своих спутников, шейх спросил у кру, с кем из белых пленников хуже всех обращался черный шейх. Ему указали на матроса Билла; при этом переводчик привел несколько подробностей жестокого обращения, которому подвергался старый матрос от бесчеловечного Голаха.

– Бисмилла! Как это хорошо! – воскликнул старый шейх. – Пусть он и начинает в первую очередь. После всего, что ты говорил, жажда не даст ему сомкнуть глаз целую ночь. Нечего опасаться, чтобы он обманул нас.

Глава LIX. Голах приходит снова

Один из караульных был поставлен ближе к берегу на северной стороне, шагов за сто от лагеря. Ему приказано было ходить дозором на двести шагов до края моря. Другой разместился на таком же расстоянии на южной стороне и должен был патрулировать такое же пространство. Матрос Билл был поставлен с внутренней стороны лагеря между двумя арабами, которые при встрече с ним должны произносить слово «Акка», чтобы матрос мог отличить их от врагов.

Сами же арабы считались довольно разумными для того, чтобы не принимать друга за врага и потому не имели нужды в пароле. Прежде чем Билл занял свой пост, старый шейх пошел в палатку и вынес оттуда большой пистолет, очень похожий на мушкетон. Это оружие вложил он в руку матроса с приказанием, истолкованным переводчиком не стрелять до тех пор, пока он полностью не удостоверится, что может убить Голаха или его спутников. Старый матрос, пусть и сильно утомленный трудным переходом, так боялся снова попасть в руки черномазого, что с радостью обещал всю ночь караулить и не спускать глаз с разбойников.

Его молодые товарищи забылись сном в полной уверенности, что старый Билл исполнит свое обещание. Каждый из мичманов с охотой занял бы его место, с тем чтобы старый товарищ отдохнул в эту ночь, но Билл был выбран самим шейхом, а против этого закона не поспоришь.

Поставленные на часы два араба хорошо знали по печальному опыту, что если Голах все еще преследует их шейха Кафилу, то они, часовые, больше всех подвергаются опасности, и этого факта хватало, чтобы поддерживать в них решимость честно исполнять свой долг. Никто не желал сделаться жертвой такой же жалкой судьбы, какая постигла их предшественников. Часа два-три они медленно расхаживали взад и вперед по назначенному маршруту и всякий раз, как Билл подходил к концу своего патруля, раздавалось ясно произнесенное слово «акка», доказывающее, что товарищи его бодрствуют.

Случилось так, что один из часовых не разделял общего убеждения, будто неприятель отказался от своих кровожадных намерений. Свои умозаключения он делал из прошлых поступков Голаха, и в продолжение длинных часов безмолвной ночи пытался понять, каким образом врагу удавалось так близко подходить к лагерю. Погруженный в эти думы, часовой стоял на южной стороне лагеря. Его глаза постоянно старались пронизать ночной мрак, покрывший землю, но он не обращал внимания на море, освещенное гораздо лучше. Араб воображал, что со стороны моря лагерь совершенно безопасен. И жестоко ошибался. Если бы их враги были такими же, как он сам, настоящими детьми Сахары, то его предположения, как подкараулить их, были бы довольно верны, но, в сущности, тут и заключался просчет – недруги происходили из другого племени и другой страны.

Добрых три часа не спускал с этого часового глаз черный шейх: араб не подозревал этого. Голах разработал необыкновенный план, позволяющий ему видеть все и самому оставаться невидимым – ни дать ни взять такой же, к какому прибегли мичманы вскоре после своего крушения. Несмотря на темноту ночи, Голаха можно было бы заметить в двадцати или пятидесяти шагах, если зорко наблюдать за светлой поверхностью воды. Но на нее-то никто и не смотрел, так что Голах свободно подкарауливал часового, не будучи сам видим. Все внимание араба было поглощено мыслью, что Голах вот-вот покажется с внутренней стороны, и все время ему казалось, что оттуда уже доносится ружейный выстрел или удар сабли. Он никак не мог вообразить, чтобы неприятная неожиданность могла исходить со стороны моря, но так был занят сухопутной опасностью, что не обращал внимания на бушующие волны, которые с ревом и стоном разбивались о прибрежные камни.

Когда араб в сотый раз повернулся спиной к морю, чтобы идти дозором на другой край своего поста, Голах тихо выполз из воды и поторопился вслед за ним. Глухие стоны волн, бившихся о каменный берег, скрывали шум его шагов. Негр был вооружен только саблей, но это оружие в его руках обладало смертоносной силой. Оно было необыкновенной величины и тяжести и выковано специально для шейха. Обнажив саблю, Голах тихо, но проворно подвигался вслед за арабом. Размахнувшись изо всех сил, он ударил по шее ничего не подозревавшего часового. С глухим стоном, вполне сливавшимся с ревом волн, араб упал и выпустил из рук ружье, которое тотчас подхватила могучая рука убийцы. Положив палец на курок, Голах пошел дозором вместо убитого навстречу другому часовому с восточной стороны и даже не старался идти тихо в уверенности, что его примут за своего.

Пройдя шагов сто и никого не встретив, он остановился и вперил в ночь свирепый взгляд сверкающих глаз. Никого не было видно. Тогда шейх лег наземь, чтобы услышать, с какой стороны раздаются шаги. Тишина. Лежа на земле, негр увидел на песчаной поверхности какой-то темный предмет. На таком расстоянии невозможно было рассмотреть, что это, и потому он осторожно полз на четвереньках до тех пор, пока не убедился, что темный предмет – тоже человек, который так же лежал на земле и по-видимому прислушивался. Зачем? Ведь не затем же, чтобы узнать о приближении товарища, которого он мог поджидать, и не в таком странном положении. «Может, он заснул?» – подумал Голах. Если так, то сама судьба благоприятствует ему, и в этом предположении негр снова двинулся к распростертому силуэту.

Хотя лежащий и не пошевельнулся, однако Голах не был уверен, спит он или нет. Гигант опять остановился, чтобы пронзительным взглядом осмотреть лежащего. Если не спит, то почему позволяет так близко подходить к себе? Стал бы он лежать так спокойно, не выказывая ни малейшего признака тревоги? Если бы Голаху удалось так же легко сбыть с рук и этого часового, как первого, тихо, без всякого шума, то с помощью своих товарищей, ожидавших окончания его приключения, он прокрался бы в лагерь и вернул бы назад все, что было у него отнято.

«Ради одной этой надежды стоит рискнуть», – думал Голах, тихо ползя вперед. Придвинувшись еще ближе, он увидел, что человек повернут к нему и что лицо его отчасти закрыто рукой. Черный шейх не видал ружья в его руках, следовательно, встреча с ним не страшна. Голах схватил правой рукой тяжелую саблю с явным намерением расправиться и с этой жертвой, как с первой, и одним взмахом отрубить ей голову. Так он не поднимет тревоги в лагере. Уже занесен тяжелый клинок из блестящей стали; со страшной силой мощная рука сжимает рукоятку. Что же ты спишь, матрос Билл? Как же ты так скоро нарушил свое обещание всю ночь не смыкать глаз? Берегись, старик, Голах уже близко, в руке у него оружие, а на уме убийство!