Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава XLIV. Удача Колина

На следующий день, когда караван тронулся с места, Колин опять должен был нянчиться с черномазым ребенком. Впрочем, не все время он нес его на плечах – мальчик иногда сам бежал рядом с ним.

Первую часть дня молодой шотландец со своей обузой без особенного труда поспевал за товарищами и даже иногда шел впереди. Его ласковое обхождение с ребенком было замечено Голахом, который проявил даже намек на человеческие эмоции: судорожная гримаса на лице могла сойти за улыбку.

Около полудня Колин до того устал, что опять стал отставать и очутился в арьергарде, как и вчера. И опять нежная маменька попридержала своего скакуна и, полная заботливости к сыну, поджидала, пока Колин с ребенком нагонит ее.

Матрос Билл сильно удивлялся поведению Колина, в особенности его изумляла необыкновенная терпеливость, с какой шотландец покорялся возложенной на него обязанности нянчиться с ребенком. Вообще, в поведении молодого мичмана было что-то таинственное, чего старый матрос никак не мог понять. Но вскоре эта таинственность сделалась еще непроницаемее и привлекла внимание Гарри и Теренса, несмотря на то что в этот день случилось много неблагоприятных обстоятельств, которые могли бы отвлечь их от странностей друга.

Вскоре после полудня все заметили как нежная мать потребовала, чтобы Колин шел впереди, понуждая его к тому громкими криками и ударами бича с узлом на конце, которым погоняла своего верблюда.

Видимо, Голаху наконец надоело слушать ее пронзительные крики и ругательства, и потому он приказал ей замолчать, а невольнику спокойно продолжать свой путь.

Колин хоть и не понимал значения слов женщины, однако, должно быть, догадывался, что это не выражение похвалы.

Пронзительный сердитый тон и удары бичом подтверждали догадку, а между тем шотландец выносил ругательства и побои с удивительной кротостью и достойным философа стоицизмом, что чрезвычайно удивляло его товарищей.

В моменты, когда мысли его не поглощались одним желанием поесть и попить, Гарри вступал в разговор с кру. Теперь он попросил перевести ему слова, которые извергала злая негритянка на голову терпеливого шотландца.

Кру объяснил, что она называет Колина ленивой свиньей, христианской собакой, неверным безумцем и грозила убить, если он не будет идти впереди.

На третий день этого странствования жара немного спала и, следовательно, страдания невольников от жажды стали далеко не так мучительны.

– Нет, – сказал Гарри. – В другой раз я ни за что уж не вынесу такой пытки, какую пришлось испытывать вчера. Может быть, мне суждено умереть от жажды в этой пустыне, но повторяю: в другой раз я не смогу выдержать такой пытки.

– Почему же это, мастер Гарри? – спросил Билл.

– Потому что по прошлому вечеру я помню, что чем сильнее ощущаешь желание пить, тем выше наслаждение при удовлетворении жажды, а предчувствие такого блаженства сильно облегчает все переносимые лишения.

– Конечно, тут есть доля справедливости, – отвечал матрос. – Однако я не могу вспомнить о вчерашнем вкусном ужине без того, чтобы не почувствовать желания, чтобы и сегодня он был такой же.

– А между тем мы научились кое-чему новому, – вступил в разговор Теренс. – Новому, по крайней мере, для меня. Теперь я буду знать, что такое жизнь, когда опять придется пожить на свободе. До сих пор я жил, как живут дети: половину времени употреблял на то, чтобы пить и есть, не потому, чтобы чувствовал потребность в пище и питье, но потому что не знал ничего лучшего. Вот и наш Колин прежде не очень высоко ценил жизнь в арабском вкусе, а теперь, кажется, лучше понимает ее преимущества. Может быть, он поджидает, когда в нем накопится аппетит, чтобы вполне испытать блаженство насыщения. Куда он девался?

Все оглянулись и увидели, что Колин опять отстал и что нежная мать его поджидает.

Гарри и Теренс пошли вперед, думая, что их товарища опять ждет нагоняй от злобной негритянки.

Матрос Билл остановился, как будто из любопытства, желая посмотреть на эту сцену.

Через несколько минут злобная ведьма опять гнала бичом шотландца, обремененного ребенком, и всячески его ругала за то, что он не может или не хочет идти рядом с другими.

– Ну, теперь я знаю, в чем дело, – сказал Билл, насмотревшись на жестокое обращение негритянки. – Судьба милостива к нашему другу Колину. Теперь я не удивляюсь, отчего он так нянчится с черномазым уродом.

– Что такое, Билл? Что такого ты выведал? – спросили Теренс и Гарри в один голос.

– Я узнал, почему Колли не съел вчера обед.

– Ну, говори?

– Я понял, что злоба негритянки против Колина есть только притворство.

– Что за ерунда, Билл! Это все твои выдумки! – возразил Колин, который с ребенком на руках нагнал товарищей.

Она поджидала, пока Колин с ребенком нагонит ее

– Не мои, сударь, – отвечал Билл, – а вот этой черномазой. Что это она вам дает поесть, мастер Колин?

Видя, что отрицать напрасно, Колин признался во всем: негритянка давала ему что-нибудь поесть всякий раз, когда могла сделать это потихоньку, тайком от других. Она приносила ему то горсть фиников, то глоток верблюжьего молока, которое хранила в кожаной бутылке под плащом.

Несмотря на только что выраженное мнение о том, как велико наслаждение пищей и питьем после долгого воздержания, товарищи от души поздравили Колина с неожиданной удачей и все до единого выразили готовность взять на попечение маленького разбойника с тем условием, чтобы получать такое же вознаграждение.

Глава XLV. Эксперимент матроса Билла

К вечеру жара стала невыносимой, между тем Голах ехал так быстро, что невольники выбивались из сил, чтобы поспеть за ним.

Такого рода путешествие, да еще при данных обстоятельствах, оказалось непосильным для Старика Билла.

Ему казалось, что он не может и шагу сделать вперед. Не мог он, или не хотел, только старик уселся наземь и отказался идти вперед.

На него посыпались тяжелые удары, но он не двигался. Наконец молодые блюстители порядка сами утомились от толчков и пинков, которыми осыпали старика, и, не зная, что делать, обратились за помощью к Голаху.

Шейх в ту же минуту повернул верблюда и подъехал к ним.

Но еще до его приближения мичманы пустили в ход все доводы, чтобы заставить старого товарища встать и идти с ними. В этом помогал им кру, который говорил Биллу, что если ему жизнь мила, то надо вставать скорее, пока не подъехал Голах, и уверял, что это чудовище не знает пощады.

– Ради бога! – умолял Гарри. – Встань и сделай несколько шагов вперед! Прошу, послушайся!

– Только попробуй, голубчик Билл, а мы уж поможем тебе идти, – убеждал Теренс. – Ну пожалуйста, встань, пожалей хоть нас! Смотри, Голах подъезжает.

Тут Теренс и Колин подхватили Билла, стараясь поставить его на ноги, но старый матрос упорствовал и не поднимался с места.

– Может быть, я и мог бы ступить несколько шагов, да не желаю. Довольно с меня. Я предпочитаю ехать, чем идти. Пускай Голах пройдется немножко пешком – ему это будет здорово. Не беспокойтесь, ребятки, обо мне, а лучше посмотрите, что я буду делать, авось кое-чему и научитесь. Если у меня нет молодости и красоты, как у нашего Колли, с помощью которых можно сыскать удачу, зато есть мудрость и опытность. Вот я и попытаюсь воспользоваться ими.

Тут подъехал Голах и, расспросив о причине задержки, узнал, что все испытанные средства не смогли заставить старика продолжать путь.

По-видимому, это известие не вызвало у него досады; напротив, на его широкой физиономии появилось нечто вроде удовольствия.

Он спокойно сказал старому невольнику, что тот должен встать и идти за ним.

Все ноги у несчастного старика были в пузырях; от голода и жажды силы его истощились; он был доведен до крайности. Кроме того, для пользы своей и своих молодых товарищей он хотел сделать эксперимент.

Он просил кру передать шейху, что готов следовать за ним, но только на верблюде.

– Видно, тебе хочется, чтобы я тебя убил? – воскликнул Голах, выслушав это предложение. – Хочется лишить меня платы, которую я за тебя дал; но этого не будет. Сейчас же встань и иди – Голах тебе приказывает!

В ответ на это Старик Билл поклялся, что его не заставят шагу сделать вперед, если не посадят на верблюда.

Кру передал этот ответ Голаху, который на минуту озадачился и впал в раздумье как поступить.

Он не хотел убивать невольника, после того как сказал ему, что доведет до места, но не желал и уступить, чтобы не подать дурного примера остальным.

Раздумье продолжалось не более минуты. Вдруг отвратительная улыбка обезобразила его лицо: он придумал, как преодолеть затруднение.

Взяв повод от своего верблюда, он прикрепил один конец к своему седлу, другой же обвязал вокруг пояса матроса. Бедный старик собрался было сопротивляться, но в руках черного великана казался беспомощным ребенком.

Сын и зять Голаха стояли тут же с поднятыми ружьями, чтобы при первом движении белых невольников прийти на помощь старику стрелять в них.

Когда повод был крепко привязан, шейх приказал сыну повести верблюда вперед. Бедного старика потащили по песку.

– Ну вот ты и поехал на верблюде! – закричал Голах с дикой радостью. – Разве мы не везем тебя? Разве ты не едешь с нами? Бисмилла! Я твой господин!

Такой способ путешествия был настоящей пыткой, которую невозможно было долго выносить. Билл поднялся на ноги и пошел как можно скорее. Он признал поражение, но в наказание за причиненное беспокойство Голах продолжал тащить его за хвостом своего верблюда.

У каждого из белых невольников отложилась в голове мысль, что ни другу, ни недругу не пожелает он подвергнуться такой пытке, которую испытывал Билл до самой ночи.

Недостатка в истинном мужестве ни у кого из моряков не было, но любое благородное чувство вынуждено было подчиниться силе, которой, собственно говоря, покоряется все живое на земле.

Сила эта – чувство голода. Нет такого дикого и необузданного животного, которого не укротил бы человек голодом. Но эту страшную силу надо употреблять с большой осторожностью, потому что животное, доведенное до крайности, может ожесточиться и растерзать своего хозяина. Голах умел всегда с пользой прибегать к этой силе, так что с помощью двух юношей мог управиться с десятью, которые при других обстоятельствах доказали бы, что имеют право на свободу.

Глава XLVI. Опасная привилегия

На следующий день, перед отправлением в путь, Голах соизволил сообщить своим невольникам, что к вечеру они достигнут колодца или водоема, где и остановятся на два или три дня.

Кру передал эти новости Гарри, и все были в восторге, предвкушая отдых и возможность вдоволь напиться.

Дорогой Гарри имел продолжительный разговор с кру, который, между прочим, выразил удивление, что белые невольники так охотно следуют по дороге, куда ведет их черный шейх.

По этому поводу Гарри посовещался с товарищами. Они шли отчасти потому, что не думали, будто Голах намерен очень далеко идти, отчасти же и от того, что если бы и подозревали злобные намерения Голаха, то все же ничего не могли сделать, дабы переменить их.

Кру думал совсем иначе. Он объяснил Гарри, что эта дорога заведет их далеко во внутренние области Африки и, вероятно, в Тимбукту, и что Голаха следовало бы уговорить отвести их в какой-нибудь приморский порт, где невольников мог бы выкупить английский консул.

Гарри признал справедливость его советов, и после переговоров с товарищами решено было в эту же ночь начать переговоры с Голахом.

Кру обещался взять на себя обязанность переводчика и сделать все от него зависящее, чтобы помочь их делу. Шейха можно было убедить переменить цель путешествия, доказав, что он гораздо выгоднее сбудет невольников, доставив их в морской порт, чем во всякое другое место внутри страны.

Покончив с этим, кру известил их с таинственным видом, что есть еще один важный предмет, по случаю которого он желал бы предостеречь их. Когда Гарри настойчиво просил сообщить, в чем дело, кру явно замешкался.

Наконец просьбы невольников убедили его, и тогда он сказал им, что Колину никогда не выбраться из пустыни.

– Это почему? – спросил Гарри.

– Он будет убит. Шейх убьет его.

Гарри, хоть и догадывался о причинах такого предположения, настойчиво просил негра говорить яснее.

– Если Голах увидит, что мать ребенка дает молодцу хоть один финик, хоть один глоток молока, так он непременно убьет его. Мне случалось подобные вещи видеть не раз и не два, а много раз. Голах не дурак. Он все видит и убьет обоих – и парня и жену.

Гарри обещал предостеречь товарища об опасности, пока Голах ничего не заподозрил.

– Нехорошо, нехорошо, – сказал кру. В объяснение своих слов, он прибавил, что если молодой шотландец откажется хоть от одной милости женщины, то оскорбит ее и тогда ее благосклонность превратится в более опасную ненависть, и что для нее нет ничего легче, чем возбудить ярость Голаха против невольника, и тогда ярость эта будет гибельна для несчастной жертвы.

– Так что же надо делать для его спасения?

– Ничего. Вы ничего не можете сделать. Скажите ему, что он был добрый человек и много молился Богу. Жена Голаха добра к нему против воли своего мужа, и потому он должен умереть.

Гарри сообщил Теренсу и Биллу о том, что сказал ему кру, и они втроем держали совещание.

– Я думаю, что он говорит правду, – сказал Билл. – Разумеется, если черномазый Голиаф узнает, что его жена милостива к мастеру Колли, то пропала головушка нашего друга. За это его убьют, не удивлюсь, если еще и съедят.

– Вон он, саженей на сто от нас, – заметил Билл, оглядываясь назад. – А вон старая колдунья зорко присматривает, пока он ест финики и пьет молоко. Пока я тут умираю от жажда, старый Голиаф гордится, наверное, что его жена – такая заботливая мать. Ну что будет, когда он узнает настоящую подоплеку? Как вы думаете, мистер Гарри?

– Нехорошо будет, – отвечал Гарри. – Смотрите, Колин скоро нагонит нас – надо с ним переговорить.

Гарри был прав – Колин вскоре нагнал их, погоняемый по обыкновению ругательствами и бичом негритянки, делавшей вид, что злится на нерасторопность невольника.

– Колин, – сказал Гарри, когда товарищ с ребенком подошли ближе. – Уклоняйся как-нибудь от этой женщины. Ее доброта к тебе уже замечена другими. Кру сказал нам, что ты недолго проживешь, потому что Голах не глуп и не слеп: при малейшем подозрении, что жена его дала тебе хоть один финик, он непременно убьет тебя.

– Что же мне делать? – спросил Колин. – Сами посудите, если бы женщина приблизилась к вам за тем, чтобы предложить немного фиников или глоток молока, вы бы отказались?

– Нет, разумеется, не отказался. Напротив, был бы рад этому случаю, но ты должен придумать какое-нибудь средство, чтобы уклоняться от нее. Не отставай от нас, держись ближе.

– Если бы вы знали, что можете утолить жажду, сделав несколько шагов в сторону, как бы вы поступили?

– Правда, это сильное искушение, и я, может быть, поддался бы ему. Но я предостерегаю, что жизнь твоя в опасности.

Никто из товарищей не порицал Колина. Они так же страдали от мучительной жажды и голода.

А день становился все жарче: солнце палило, песок жег, и страдания невольников были невыносимы. Матрос Билл, казалось, мучился больше других. Он давно уже шатался по миру и его крепкое здоровье мало-помалу подтачивалось в борьбе с бурями и штормами. Теперь же голод и жажда с каждым часом отнимали его последние силы.

После полудня старик с крайним трудом переставлял ноги; его язык до того пересох, что, когда он хотел заговорить, ничего не получалось. Его руки невольно протянулись к Колину, который со времени предостережения, сделанного ему товарищами, держался с ними рядом.

Глава XLVII. Источник без воды

Голах надеялся к вечеру достигнуть оазиса, и весь караван воодушевлялся надеждой вдоволь насладиться водой.

Хорошо, что эта надежда подкрепляла их, а не то задолго до захода солнца трое или четверо из них – Билл в том числе – пали бы в отчаянии от крайнего изнеможения. Но надежда, что стоит пройти еще несколько миль – и будет вода, давала силы, решимость и жизнь. Слабые, изнуренные, почти обезумевшие от мучительной борьбы с потребностями природы, они все еще держались. Но вот солнце село, и они достигли оазиса. Вот и колодец.

Но вот солнце село, и они достигли оазиса

Но колодец пересох!

Ни капли желанной влаги в том месте, где надеялись ее найти!

Матрос Билл и другие невольники упали наземь и молили Бога сейчас же послать им смерть.

Голах взбесился и срывал свою ярость на всем, что попадалось ему на глаза: его жены, дети, невольники и верблюды, более знакомые с его привычками, бросались врассыпную, чтобы не попасться ему под горячую руку.

Вдруг он как будто одумался, его ярость утихла. Он приказал отвязать последний мех с водой, сам налил по небольшой порции каждому человеку, потом всем раздали по ложке санглеха и по два финика.

После этого всем приказано было снова пуститься в путь за Голахом. Новая дорога шла на запад, перпендикулярно прежней.

Некоторые невольники объявили, что не в состоянии и шагу сделать дальше, но, получив несколько жестоких ударов палкой, увидели, что ошибались и что прикосновение дубинки Голаха возбуждает дремлющую энергию, которую они и сами в себе не подозревали.

Пройдя мили две от места, где пережил такое разочарование, Голах внезапно остановился и вполголоса отдал своим помощникам какие-то приказания. Верблюды были поставлены в кружок, потом, когда они стали на колени, их развьючили.

Пока все это происходило, белые невольники вдруг услышали голоса и топот конских копыт. Черный шейх со своим тонким слухом различил приближение чужого каравана, что и заставило его остановиться.

Когда шум и топот стали ближе, Голах закричал по-арабски:

– Мир или война?

– Мир, – был ответ.

Когда чужой караван подъехал, шейхи обменялись приветствиями: «Мир вам! Мир да будет с вами и со всеми вашими друзьями».

В караване насчитывалось от пятнадцати до двадцати человек, несколько лошадей и верблюдов. Шейх спросил у Голаха, откуда он едет.

– С запада, – отвечал Голах, давая понять, что он ехал по той же дороге, что и они.

– Так зачем же вы не остановились у источника? – был второй вопрос.

– До него еще далеко, а мы все устали.

– Совсем не так далеко, не более полумили. Отправляйтесь-ка лучше туда.

– Нет, я думаю, даже более двух миль. Мы подождем здесь до утра.

– Мы не станем ждать. Я знаю, что колодец недалеко и мы сегодня же достигнем его.

– И прекрасно, – отвечал Голах. – Ступайте, и Аллах да будет с вами! Но погодите немного: нет ли у вас верблюда на продажу?

– Есть, и очень хороший. Он теперь немного устал, но к утру опять будет бодр и крепок.

Голах понимал, что ему продадут теперь такого только верблюда, который с трудом тащит ноги, так что его хозяева боятся, что ему не дойти до места, но черный шейх знал, что делает, и желал, чтобы караванщики воображали, будто надули его при продаже.

Поторговавшись несколько минут, он купил верблюда, дав за него два одеяла, рубаху и кортик, отнятый у Теренса. На верблюде не было вьюка и он сам уже был в тягость прежнему хозяину.

Караван отправился по направлению к высохшему колодцу. Как только он скрылся из вида, Голах приказал поспешно опять навьючить верблюдов и продолжать прерванный путь. Чтобы придать силы своим невольникам, Голах обещал, что купленный верблюд будет завтра убит и приготовлен им на завтрак и что они целый день будут отдыхать под тенью палаток.

Разумеется, это обещание возбудило энергию и придало силы двигаться до самого утра. Тут купленный верблюд растянулся и с настойчивостью философа отказался от всякой попытки продолжать путь. Голод и усталость изнурили его и заставили протянуть ноги. Все верблюды были развьючены, палатки раскинуты, отданы распоряжения для отдыха на целый день. Набрали для топлива немного сухой колючки и Голах приступил к исполнению своего обещания угостить всех вдоволь.

На конце веревки была сделана петля, которую надели на нижнюю челюсть верблюда; потом задрали голову, насколько могла вытянуться его длинная шея, и привязали другой конец веревки к хвосту.

Фатима, фаворитка шейха, стояла возле верблюда с медным котлом. Между тем Голах вскрыл животному жилу сбоку шеи, у грудной кости. Кровь брызнула и потекла ручьем. Прежде чем верблюд испустил последнее дыхание, котел наполнился кровью больше чем наполовину.

После этого котел был поставлен на огонь, кровь варилась и кипятилась, ее мешали палкой до тех пор, пока она не обратилась в густую массу.

Когда ее сняли с огня и охладили, то по цвету и виду стала походить на печенку недавно зарезанного теленка.

Варево разделили между невольниками, которые с жадностью ее съели.

Сердце, легкое и печенка были приготовлены для Голаха и его семейства, а мясо, в очень небольшом количестве остававшееся на костях, было разрезано на куски и повешено сушиться на солнце.

В особенной части верблюжьего желудка обнаружилось примерно полтора галлона[17]17
  Галлон – мера объема, равная примерно 4,5 л.


[Закрыть] воды, мутной и густой с остатками последнего пищеварения; но и эта жидкость была аккуратно перелита в козий мех для будущего употребления.

Внутренности тоже пригодились и были развешаны сушиться на солнце – они предназначались в пищу для невольников.

В продолжение этого дня Гарри и Теренс попросили разрешения поговорить с Голахом; они пришли в сопровождении кру и получили позволение сесть у входа в палатку.

Гарри научил кру, как изложить Голаху, что если он доставит их в приморской город, то получит за них такой богатый выкуп, какого нигде не найдет в другом месте.

На это известие Голах отвечал, что сомневается в их правдивости, не любит приморских городов, по делам едет подальше от моря и желает как можно скорее доехать до Тимбукту. Далее он объявил, что если бы все его невольники были такие же английские собаки, то может быть, и стоило бы труда доставлять их в приморской город; но так как большинство из них из тех стран, которые не предлагают выкупа за своих подданных, нет пользы вести их к берегу: еще, пожалуй, разбегутся, тогда пропали все труды даром.

После этого у него спросили, не продаст ли он белых невольников с двумя кру купцам, ведущим торг невольниками? Купцы отвезут их в приморский город и там продадут.

И этого Голах не обещал, говоря, что для этого придется их продать в пустыне, где он не выручит и половины их настоящей стоимости.

Они могли добиться от него лишь одного обещания: что они непременно увидят достославный город Тимбукту, если только дотащатся до него.

Поблагодарив Голаха за милостивую снисходительность, кру повернулся, за ним вышли и другие. Впервые постигли юноши весь ужас своего положения. Сытная пища и целый день отдыха были причиной того, что невольники обратили свои мысли от настоящего к будущему.

Колин и старик Билл с нетерпением ждали возвращения товарищей после свидания с Голахом.

– Ну, какие новости? – спросил Билл.

– Очень плохие, – отвечал Теренс. – Нет для нас надежды – мы отправляемся в Тимбукту.

– Нет, я-то уж не отправлюсь, – сказал старый матрос. – Разве что в иной мир. А в этом мне ни за что туда не дойти!