Текст книги "Продолжение праздника крови"

Глава 26

Таинственный незнакомец. – Подробности самоубийства в поместье Баннервортов.

– Алло, куда он, на хрен, подевался? – сказал адмирал. – Какое отъявленное надувательство!

– Я в самом деле ничего не понимаю, – сказал мистер Чиллингворт, – но мне кажется, что он вышел через ту дверь позади него. Мне, адмирал, начинает хотеться…

– Чего?

– Чтобы мы сюда больше никогда не приходили, и я думаю, что чем раньше мы отсюда уберемся, – тем лучше.

– Да. Но я не дам над собой подшучивать и так надувать себя. Я отплачу ему, но не проклятыми косами в темной комнате, как сказал он. Дайте мне яркий дневной свет и больше мне не нужно ничего; борт к борту; бортовой залп на бортовой залп; ручные гранаты и инструменты для развязывания канатов.

– Да, но этого он делать не будет. Адмирал, послушайте меня.

– Хорошо, я вас слушаю.

– Давайте немедленно уйдем.

– О, вы это уже говорили.

– Да, но я хочу сказать кое-что еще. Посмотрите вокруг себя. Вам не кажется, что это – большая комната, похожая на научную лабораторию?

– Ну и что?

– Можно предположить, что она станет темной как могила и Варни войдет со своей косой, о которой он говорил, и начнет косить наши ноги.

– Дьявол! Пойдемте скорее!

Дверь через которую они вошли была еще открыта. Здесь была старая женщина.

– Джентльмены, – сказала она громко, – пришел мистер Мортимер. – О, сэра Френсиса нет здесь! Куда же он подевался, джентльмены?

– Дьявол! – сказал адмирал. – Кем может быть мистер Мортимер?

– За женщиной шел полный, дородный человек, хорошо одетый, но с очень странным взглядом на лице, и в дополнение – с косоглазием, которое не давало возможности узнать, куда он смотрит.

– Я должен его видеть, – сказал он, – я должен видеть его.

Мистер Чиллингворт отшатнулся. Как бы от сильного удивления.

– Господи! – закричал он. – Это вы?

– Вот так встреча! – сказал Мортимер. – Вы доктор, доктор…

– Чиллингворт.

– Точно. Тише! Здесь не место поболтать. Я имею в виду, рассказывать мой секрет.

– И мой тоже, – сказал Чиллингворт. – Но что привело вас сюда?

– Я не могу и не решаюсь вам сказать. Прощайте!

Он резко повернулся и уже выходил из комнаты, но натолкнулся на кого-то на выходе. В следующий момент Генри Баннерворт, вспотевший и задыхающийся от вероятной спешки, появился здесь.

– Алло! Браво! – закричал адмирал. – Чем больше, тем веселее! Здесь уже целый эскадрон! Почему вы приехали сюда, мистер Генри Баннерворт?

– Баннерворт? – спросил Мортимер. – Фамилия этого молодого человека Баннерворт?

– Да, – сказал Генри. – Вы меня знаете, сэр?

– Нет, нет. Но я, я должен уходить. Кто-нибудь знает что-нибудь о сэре Френсисе Варни?

– Мы кое-что знаем о нем, – сказал адмирал, – недавно он был здесь, но куда-то ушел. Вы сейчас тоже собираетесь сделать это. Если у вас есть что-то сказать, то остановитесь и скажите это, как англичанин.

– Погодите, погодите! – сказал Мортимер с нетерпением. – Что вам всем здесь нужно?

– Что нужно? Сэр Френсис Варни, – сказал Генри. – И мне наплевать на то, что об этом узнает весь мир. Он преследует мою семью.

– Как? Каким образом?

– О нем все думают, что он – вампир. Он охотился за мной и моей семьей и вынудил нас покинть дом.

– В самом деле?

– Да, – закричал доктор Баннерворт, – и он решил для себя, кажется, завладеть поместьем Баннервортов любыми средствами.

– Хорошо, джентльмены, – сказал Мортимер, – я обещаю разузнать об этом. Мистер Чиллингворт, я не ожидал встретить вас. Возможно, что чем меньше мы друг другу расскажем, тем лучше.

– Но позвольте мне задать вам один вопрос, – сказал с любопытством доктор Чиллингворт.

– Задавайте.

– Он выжил после…

– Тише! Да.

– Вы всегда говорили мне обратное.

– Да. У меня была причина. Но игра закончилась. Прощайте. И джентльмены, поскольку я ухожу, позвольте мне высказать свое мнение: общество в общем смысле разделено на два больших класса.

– И что же это за классы? – спросил адмирал.

– Те, кого вешают, и те, кого не вешают. Адью.

Он повернулся и вышел из комнаты. Мистер Чиллингворт плюхнулся в кресло и сказал тихим голосом:

– Это удивительно, но это правда; я встретил старого знакомого.

– Проклятье! Вы все, кажется, сошли с ума, – сказал адмирал. – Я абсолютно не понимаю, что вы имеете в виду. Почему сюда пришли вы, мистер Генри Баннерворт?

– Случайно я услышал, – сказал Генри, – что вы дежурите в поместе и охраняете его. Адмирал, это было не хорошо с вашей стороны пытаться предпринять такие действия не ознакомив меня с ними. Вы думали, что я, кто больше всех заинтересован в этом деле, испугаюсь опасности, если будет опасность? Или у меня не хватит упорства, когда это качество будет необходимо для выполнения плана по защите чести и обеспечению безопасности моей семьи?

– Нет, мой молодой друг, – сказал мистер Чиллингворт.

– Возможно, сэр. Но мне не нравится то, что вы не посвятили меня в это дело и старательно уберегали этот секрет от меня.

– Пусть говорит что хочет, – сказал амирал, – мальчишки есть мальчишки. В конце концов, вы знаете, доктор, это моя идея, а не ваша. Пусть говорит что хочет, какая разница? Это ничего не изменит.

– Я не думаю, адмирал Белл, – сказал Генри, – что это только ваше дело, это еще и мое дело.

– Тьфу!

– Со всем уважением к вам, сэр…

– Чушь!

– Должен признаться, что я ожидал…

– Как бы там ни было, вы обо всем узнали. Теперь я скажу вам такую вещь, Генри, сэр Френсис Варни в доме, по крайней мере у меня есть причины это предположить.

– Тогда, – сказал импульсивно Генри, – я выжму из него ответы на определенные вопросы, касающиеся моего покоя и счастья.

– Пожалуйста, джентльмены, – сказала женщина Дебора, появившись, – сэр Френсис Варни ушел и сказал, чтобы я вас проводила к выходу сразу же, как вы захотите уйти.

– Я уже хочу, – сказал мистер Чиллингворт, – попытки найти сэра Френсиса Варни здесь не принесут результата. Позвольте мне попросить вас всех уйти. И не подумайте, что я это говорю просто потому, чтобы увести вас отсюда. Я говорю вам, после того, что я услышу от вас, Генри, что я попрошу мне рассказать, хотя возможно вам будет тяжело это сделать, я буду способен объяснить многие вещи, которые сейчас непонятны, и освободить вас от вопросов, которые вас мучают. Небеса знают об этом, я не думал, что я буду вынужден сделать это для вас.

– Я последую вашему совету, мистер Чиллингворт, – сказал Генри, – потому что я всегда находил, что ваши советы всегда были продиктованы добрым чувством и правильным суждением. Адмирал Белл, я вам буду очень обязан, если вы тоже выйдете с нами.

– Хорошо, – сказал адмирал, – если у доктора и вправду есть, что сказать, это меняет положение вещей, и, конечно, у меня нет возражений.

После этого все трое покинули это место. Было заметно, что мистер Чиллингворт чувствовал себя неловко. Он был необычайно тих и неразговорчив, а когда он говорил, он, казалось, старался увести разговор к другим нейтральным темам, вместо того, чтобы добавить что-то к тому, что он сказал по этой чрезвычайно интересной теме, которая была в головах этих людей темой номер один.

– Как чувствует себя Флора теперь – спросил он Генри, – после того как она уехала?

– Она очень спокойна, это меня даже беспокоит, – сказал Генри, – но, я думаю, что лучше.

– Это хорошо. Я вижу, что мы трое подходим к поместью Баннервортов, и, возможно, в этом месте я попрошу вас, Генри, посвятить меня в кое-какие интимные подробности по определенным обстоятельствам. Хотя с моей стороны будет неприлично спрашивать вас о таких вещах.

– О каких обстоятельствах? – спросил Генри. – Хочу вас заверить, мистер Чиллингворт, что я не хочу скрывать что-либо от вас, ведь у меня столько причин уважать вас как моего и моей семьи преданного друга.

– Я надеюсь, что вы также не будете возражать, – добавил мистер Чиллингворт, – посвятить в эти вещи адмирала Белла, потому что вы хорошо знаете, что более честного и участливого человека не существует.

– Зачем вы подхалимничаете? – сказал адмирал.

– Нет ничего, – сказал Генри, – из того, что я бы мог рассказать, чего бы я не хотел рассказать адмиралу Беллу.

– Знаешь, мой мальчик, – сказал адмирал, – все что я могу ответить на это: ты совершенно прав. Потому что нет ничего, чего бы тебе не следовало рассказывать мне, потому что ты можешь доверять мне полностью.

– Я уверен в этом.

– Британский офицер, дав однажды клятву, предпочитает умереть тому, чтобы нарушить ее. Все, что ты хочешь рассказать мне, и что должно оставаться секретом, никогда не сойдет с моих уст.

– На самом деле, – сказал Генри, – мне больно рассказывать об определенных неизвестных вам вещах, и я считал, что рассказывать об этих вещах не было никакой необходимости.

– Я понимаю тебя.

– Я хочу, – сказал мистер Чиллингворт, – чтобы я был правильно понят. Не думайте, мистер Генри Баннерворт, что я прошу вас рассказать мне вещи, которые вызывают у вас боль, просто так из любопытства. Но позвольте мне заявить, что у меняя более серьезные намерения, которые вынуждают меня услышать из ваших уст об определенных вещах, которые очень сильно преувеличили или исказили народные слухи.

– Это вряд ли возможно, – грустно заметил Генри, – что народные слухи преувеличат факты.

– В самом деле?

– Нет. Они, к несчастью, сами по себе, в действительности, настолько печальны для тех, кто с ними связан, что никакие преувеличения не могут сделать их более ужасными и печальными для моего разума, когда он о них вспоминает.

В таких разговорах пролетало время, пока Генри Баннерворт и его друзья не достигли, наконец, поместья, из которого он и его семья так недавно уехали из за страшного преследования, которому они подверглись.

Они вошли в сад, который был так хорошо знаком им. Генри остановился, посмотрел вокруг и глубоко вздохнул.

В ответ на вопрошающий взгляд мистера Чиллингворта он сказал:

– Не удивительно, что, будучи вне этого места всего лишь в течение времени, измеряемого часами, я тем не менее замечаю, что все изменилось. Мне почти кажется, что прошли года с того времени, как я в последний раз смотрел на все это.

– О, – заметил доктор, – время всегда мысленно измеряется количеством событий, произошедших за определенный временной отрезок, а не действительной продолжительностью. Пойдемте в дом, там вы сможете найти все таким, каким вы оставили, Генри, и сможете неспеша рассказать нам вашу историю.

– Воздух, – сказал Генри, – здесь свежий и приятный. Давайте сядем там, в летнем домике, там я расскажу вам все. Это место тоже имеет отношение к рассказу.

С этим согласились и через несколько мгновений адмирал, мистер Чиллингворт и Генри сидели в том летнем домике, в котором происходил странный разговор сэра Френсиса Варни и Флоры Баннерворт, посредством которого он заставил ее поверить в то, что он жалел о том горе, которому он ее подверг и был согласен, что ее страдания были несправедливы.

Какое-то время Генри молчал, затем он сказал, глубоко вздохнув и с грустью посмотрев вокруг себя:

– В этом месте мой отец вздохнул в последний раз, поэтому я сказал, что это место имеет отношение к рассказу и что оно – лучшее место, чтобы его рассказать.

– О, – сказал адмирал, – он и вправду умер здесь?

– Да, там, где вы сейчас сидите.

– Очень хорошо. В свое время я видел как умирали многие отважные люди, и я думаю, что увижу еще. Хотя, скажу вам, смерть в разгаре боя, и борьба за нашу страну – это смерть, сильно отличающаяся от суицидного способа расставания с миром.

– Да, сказал Генри, как будто следуя больше своим размышлениям, чем слушая адмирала. – Да, именно с этого самого места мой отец в последний раз взглянул на старый дом моего рода. То, что мы сейчас можем видеть, он видел своими умирающими глазами. Много раз я сидел здесь и думал о множестве тех ужасных мыслей, которые, должно быть, в тот момент были у него в мозгах.

– Вы могли так делать, – сказал доктор.

– Вы видите, – добавил Генри, – что с этого места видно все окна комнаты Флоры, как мы ее всегда называли, потому что она всегда жила в ней. И когда летом бурно цветет растительность, и виноградная лоза, которая обвивает этот летний домик имеет много листьев и виноградных кистей, с этого места нельзя увидеть ничего, без того, чтобы раздвинуть листву, кроме этого окна.

– Я представляю себе это, – заметил мистер Чиллингворт.

– Вам, доктор, – добавил Генри, – кто знает очень много о моей семье, не нужно говорить, что за человек был мой отец.

– В самом деле, не надо.

– Но вам, адмирал Белл, кто не знает, нужно сказать, как бы горестно ни было для меня информировать вас об этом, что он не был человеком, который заслуживал бы вашего уважения.

– Знаешь, – сказал адмирал, – мой мальчик, это не имеет отношения к тебе, так считает человек, у которого совиные мозги. Все заслуги человека, его характер и честь, по моему мнению, зависят только от него. Поэтому пусть твой отец будет тем, кем он был, или чем он был. А тебе нечего краснеть от стыда и чувствовать себя неловко за ошибки другого человека.

– Если бы весь мир, – сказал Генри, – имел такие либеральные и логические точки зрения как ваша, адмирал, я был бы гораздо более счастлив. Но это не так и люди больше склонны осуждать одного человека за ошибки другого.

– Но, – сказал мистер Чиллингворт, – такое бывает у людей, от мнения которых мало что зависит.

– В этом есть доля правды, – сказал грустно Генри, – но, тем не менее, позвольте мне продолжить. Раз уж я должен рассказать свой рассказ, я расскажу его весь. Мой отец, адмирал Белл, хотя и не запятнанный грехами в молодости, связавшись с плохими людьми и поругавшись с моей матерью, погрузился во все грехи того времени. Эти грехи часто встречаются у легкомысленных людей. Они имеют личину дружеских отношений. Бокал вина выпивается в знак хорошей дружбы. Деньги, которые можно было бы истратить на добрые дела, тратятся под маской благородной и безвозмездной щедрости. Люди с извращенным интеллектом делали все, что могли, чтобы время от времени похвастаться своей невоздержанностью. Это все имело криминальные последствия.

Мой отец, войдя в круг людей, которых он считал умными и духовно развитыми, очень быстро испортился. Он был почти единственным, среди тех, с кем он встречался на дружеских застольях, кто чего-то стоил, в денежном выражении. Среди них, возможно, были уважаемые люди, возможно были те, кто добились успеха, а также те, кто начали жизнь с хорошим наследством. Но он, мой отец, к тому времени как он познакомился с ними, был единственным человеком, который, используя его собственную фразу, которой, как я слышал, он это называл, имел перо, с помощью которого можно было летать.

Поэтому его общество оказывало ему почтение только для того, чтобы удовлетворить свою животную страсть к алкоголю за его счет, это ему очень льстило, все это он считал личными заслугами, которые поняли и ценили все эти любители роскоши. В то же время он рассматривал предостережения о последствиях своих настоящих друзей не чем иным как откровенной завистью и злобой.

Такое положение вещей не могло сохраняться очень долго. Знакомым моего отца помимо вина были нужны еще и деньги, поэтому они познакомили его с азартными играми. Так он познакомился с этим страшным грехом, который предвещал разорение и крах всем, кто от него зависел.

Он не мог продать поместье без моего согласия. А я этого согласия не дал. Он продолжал накапливать долги и время от времени продавал самые дорогие вещи, бывшие в особняке.

Волею судьбы он продолжал это ужасное и пагубное занятие достаточно долгое время, пока не обнаружил, что был полностью и бесповоротно разорен, он пришел домой в агонии отчаяния, очень слабым, у него не работали мозги. Много дней он лежал в постели.

Потом показалось, что произошло что-то, что давало ему надежду на получение денег и возврат к азартным играм.

Он поднялся, приняв в качестве стимулятора вино и спирт, ушел из дому и не возвращался в течение двух месяцев.

Никто из нас не знал, что происходило с ним в течение этого времени, но однажды поздно ночью он вернулся домой, по-видимому сильно взволнованный, и было видно, что произошло что-то, что наполовину свело его с ума.

Он не хотел ни с кем говорить, а просто закрылся ночью в комнате, в которой висит портрет, который так похож на сэра Френсиса Варни. Там он оставался до утра, после чего вышел и сказал, что собирается покинуть страну.

Он очень сильно, ужасно нервничал, и моя мать рассказывала мне, что он трясся как от лихорадки и вздрагивал от малейшего звука в доме, он оглядывался вокруг с таким диким видом, что на него было страшно смотреть. Сидеть с ним в одной комнате тоже было страшно.

Она сказала, что так прошло все утро, пока ему не принесли какое-то письмо. Казалось, что содержание этого письма привело его в полнейший ужас и он опять удалился в комнату с портретом, где оставался несколько часов, а затем удалился, похожий на привидение, страшно бледный и измученный.

Он пришел сюда в сад. Его видели сидящим в этом летнем домике и пристально глядящим на окно той комнаты.

Генри сделал паузу, а затем добавил.

Здесь мой отец совершил самоубийство. Его нашли умирающим, и единственными его последними словами были: «Деньги спрятаны!» Смерть забрала свою жертву и, после конвульсивного спазма, он испустил дух, оставив то, что он намеревался сказать спрятанным в забвении могилы.

– Это было странное дело, – сказал адмирал.

– Да, действительно. Мы все об этом долго размышляли, и в результате склонились к мнению, что его слова были всего лишь следствием психического расстройства, в котором тогда находился его разум, и что они не относились ни к какой действительности и были невнятным бредом умирающего человека.

– Возможно так.

– Я не хочу, – заметил мистер Чиллингворт, – пытаться оспорить, Генри, логичность вывода, который ты назвал, но ты забыл, что произошло другое событие, которое придало смысл словам твоего отца.

– Да, я знаю, на что вы намекаете.

– Будьте любезны, объясните это адмиралу.

– Я объясню. В вечер того дня, когда сюда пришел человек, который, кажется, не знал, что произошло, хотя об этом знала вся округа, и хотел повидать моего отца.

– Когда ему сказали, что тот мертв, он отшатнулся или хорошо сыграв, или от действительного удивления, и, казалось, был чрезвычайно огорчен. Потом он поинтересовался, не оставил ли тот какое-либо завещание своего имущества. Но ему такую информацию не дали, и он ушел произнося самые скверные ругательства и проклятья, какие только можно себе представить. Он сел на лошадь, потому что он приехал в поместье на лошади, и его последними словами были:

– Куда же, будь оно все проклято, он спрятал эти деньги?

– Ты не узнал, кем был этот человек? – спросил адмирал.

– Нет.

– Очень странное дело.

– Да, странное, – сказал мистер Чиллингворт, – и загадочное. Народные умы в то время были заняты другими делами, иначе смерть мистера Баннерворта стала бы субъектом больших слухов. Тем не менее, по этому вопросу говорили очень много. В течение нескольких недель суетилась вся округа.

– Да, – сказал Генри, – так случилось, что примерно в это же время в Лондоне было совершено убийство, причем убийцу власти найти не смогли. Это было убийство лорда Лорне.

– О! Я помню, – сказал адмирал, – газеты очень долго писали об этом.

– Да. И более того, как сказал мистер Чиллингворт, это дело было более интересным оно отвлекло внимание людей, по большей части, от суицида моего отца, и мы не страдали так сильно от публичных замечаний и неуместного любопытства, чего можно было ожидать.

– И вдобавок, – сказал мистер Чиллингворт, и у него слегка изменился цвет лица, – вскоре после этого состоялась казнь.

– Да, – сказал Генри, – состоялась казнь.

– Казнь человека по фамилии Ангерштейн, – добавил мистер Чиллингворт, – за разбой на дороге, сопровождаемый жестоким поведением.

– Правильно, все события того времени хорошо запечатлились у меня в памяти, – сказал Генри, – но вам, кажется, нехорошо, мистер Чиллингворт.

– О, нет. Со мной все в порядке, вы ошиблись.

Адмирал и Генри внимательно смотрели на доктора, который, они это видели, страдал от серьезного психического напряжения, которое он не мог преодолеть.

– Я скажу вам, что это, доктор, – сказал адмирал, – я не притворяюсь, и никогда не притворялся, что знаю больше других, но я прекрасно вижу, и я убежден в этом, что у вас в голове что-то есть, и это что-то имеет отношение к этому делу.

– Это правда? – сказал Генри.

– Я не мог бы, – сказал мистер Чиллингворт, – и я могу честно добавить, что я не стал бы, если бы мог, скрывать от вас, что у меня в голове есть что-то, что связано с этим делом; но позвольте мне заверить вас, что пока будет преждевременно рассказывать вам об этом.

– Будь проклята преждевременность! – сказал адмирал. – Давайте, выкладывайте!

– Нет, нет, дорогой сэр. Я не могу рассказать, что у меня в голове.

– Все равно расскажи, будь я проклят! – закричал Джек Прингл, внезапно шагнув вперед и толкнув доктора так, что тот чуть не вылетел через стену этого летнего домика.

– Ты, мерзавец! – закричал адмирал. – Как ты сюда пришел?

– Ногами, – сказал Джек. – Вы думаете, что никто о вас ничего не хочет знать? Мне, как и всем, нравятся байки.

– Но, – сказал мистер Чиллингворт, – вы не должны толкать меня так, как будто хотите столкнуть дом.

– Вы сказали, что не хотите рассказывать что-то, что я хотел услышать, и я думал, что толчок изменит ваше мнение.

– Этот парень, – сказал доктор, качая головой, когда он обращался к адмиралу, – притворяется или он тупой?

– И того, и другого понемногу, – сказал адмирал, – всего понемногу, доктор. Он и большой дурак, и большой негодяй.

– Как и вы, – сказал Джек, – вы такой же. Я вас сейчас ненавижу за то, что вы ведете себя так постыдно. Я вам дам недельку другую на исправление, и если вы не начнете говорить понятнее своим проклятым языком, я вас покину.

Джек зашагал от них по направлению к дому с руками в карманах, в это время адмирал задыхался от ярости и мог на него только смотреть, не в состоянии произнести ни слова.

При любых других обстоятельствах, не таких серьезных, сложных и волнительных, Генри Баннерворт всегда смеялся над такими небольшими эпизодами между Джеком и адмиралом, но его разум был слишком встревожен, чтобы позволить ему смеяться.

– Пусть идет, пусть идет, мой дорогой сэр, – сказал мистер Чиллингворт адмиралу, который, казалось, хотел преследовать Джека, – он, нет сомнений, опять выпивает.

– Я его уволю в первый же момент, когда поймаю достаточно трезвым, чтобы он мог меня понять, – сказал адмирал.

– Хорошо, хорошо, делайте что считаете нужным. Но сейчас позвольте мне попросить вас сделать мне одолжение.

– Какое?

– Что вы оставите поместье Баннервортов мне на неделю.

– Зачем?

– Я надеюсь разузнать кое-что, что вознаградит вас за хлопоты.

– Это не хлопоты, – сказал Генри, – я вам доверяю, я верю в вашу честность и дружбу, доктор, чтобы отвергнуть любую просьбу, которую вы высказываете мне.

– И я, – сказал адмирал. – Пусть будет так, пусть будет так. На одну неделю, вы сказали?

– Да, на одну неделю. Я надеюсь, к концу этого времени, узнать что-то, что можно будет сказать вам. И еще я хочу сказать, что если мне не удастся ничего узнать, я откровенно признаюсь вам во всем, что я знаю и подозреваю.

– Тогда решено.

– Решено.

– А что сейчас нужно делать?

– Ничего, кроме того, чтобы скорее позаботиться о том, чтобы поместье Баннервортов больше ни на час не оставалось без присмотра. Я попрошу вас оставаться в нем, пока не прийду из города, куда отправлюсь, чтобы сделать кое-какие приготовления для пребывания здесь в одиночестве. Все это я сделаю максимум за два часа.

– Не задерживайтесь, – сказал адмирал, – потому что я так голоден, что скоро кого-нибудь съем.

– Положитесь на меня.

– Очень хорошо, – сказал Генри, – можете быть уверены, мы будем ждать здесь вашего возвращения.

Доктор сразу же спешно зашагал из сада, покидая Генри и адмирала в сильнейшем изумлении. Они строили догадки о том, что он имел виду.