Текст книги "Крик дьявола"

– Думаю, будет лучше перенести его в дом, – пробормотала она.

– Я скажу слугам, – отозвалась Нэнни.

21

Пока Себастьян выздоравливал, Флинну О’Флинну скучать не приходилось. В результате недавней стычки с Германом Фляйшером на Руфиджи ряды его подручных значительно поредели, и, чтобы восполнить потери, он завербовал в свой «отряд» носильщиков из деревни Лути. Проведя с ними краткий курс предварительного обучения, он четырьмя днями позже отобрал в «охотники» самых способных. Остальных, несмотря на шумные протесты, отправил домой, хотя те всей душой предпочли бы остаться ради громкой славы и наград, которые, как они уверовали, в недалеком будущем ожидали более везучих соплеменников.

Для избранных начался второй этап обучения. Свой «инструмент» Флинн держал под надежным замком в одном из рондавелей позади бунгало. Это был весьма внушительный арсенал.

Помимо многочисленных дешевых ружей «мартини-генри», на стеллажах в большом количестве висели пережившие англо-бурскую войну винтовки «ли-метфорд», несколько меньшее количество немецких «маузеров», добытых у аскари во время «боевых» вылазок за Рувуму, и несколько дорогих двустволок «гиббз» и «гринер» ручной работы. Ни на одном ружье не было серийного номера. Над ними на деревянных полках, аккуратно сложенные и упакованные в ящики с фольгой, хранились патроны, которых вполне хватило бы для проведения небольшого боя.

В помещении стоял специфический запах ружейной смазки.

Раздав своим рекрутам по «маузеру», Флинн приступил к обучению искусству владения ружьем. И после очередного отсева не самых прилежных он оставил себе восемь человек, способных с пятидесяти шагов уложить слона. Эта группа перешла к третьему, заключительному этапу обучения.

Много лет назад Мохаммед был завербован в ряды германских аскари. В 1904 году за участие в подавлении восстания он даже умудрился получить медаль, был произведен в сержанты и стал отвечать за офицерскую столовую. Когда в Мбею, где в то время квартировало подразделение Мохаммеда, нагрянула финансовая проверка, на складе обнаружилась недостача двух с половиной сотен бутылок шнапса, а в бухгалтерии – тысячи с небольшим рейхсмарок. Дело запахло виселицей, а потому Мохаммед без лишних почестей покинул ряды императорской армии и в несколько марш-бросков преодолел расстояние до португальской границы. Повстречав на португальской территории Флинна, он по собственной просьбе получил у него работу. Благодаря прошлому военному опыту и владению языком он считался авторитетом в области армейской выучки.

Рекруты были переданы ему, поскольку Флинн планировал научить их выдавать себя за германских аскари. Вслед за этим в Лалапанзи еще долгое время раздавались тевтонские вопли Мохаммеда, а сам он в непременной феске, крепко посаженной на густой, как коврик, седине, гордо расхаживал во главе своего отряда полуголых бойцов.

Это давало Флинну возможность заняться другими делами. Расположившись на ступеньках бунгало, он посвятил себя разбору накопившейся корреспонденции. Прежде всего надо было написать письмо:

Его превосходительству губернатору, Германская администрация в Восточной Африке, Дар-эс-Салам

Сэр,

представляю Вам примерный список понесенных мною убытков:

1 дау (рыночная стоимость) 1500 фунтов стерлингов;

10 ружей – 200 фунтов стерлингов;

различные припасы и провиант (слишком долго перечислять) – 100 фунтов стерлингов;

нанесенный физический и моральный ущерб (ориентировочно) – 200 фунтов стерлингов;

ИТОГО: 2000 фунтов стерлингов.

Данный иск проистекает из факта затопления вышеупомянутого дау вблизи дельты Руфиджи 10 июля 1912 года в результате пиратских действий со стороны Вашего боевого корабля «Блюхера».

Буду признателен за выплату вышеозначенной суммы золотом в период до 25 сентября 1912 года включительно. В противном случае буду вынужден лично предпринять необходимые шаги для выручения данной суммы.

С уважением,

Флинн Патрик О’Флинн, эсквайр

(гражданин Соединенных Штатов Америки).

После долгих мучительных раздумий Флинн решил не включать в иск стоимость слоновой кости, будучи не вполне уверен в ее законности. Об этом следовало тактично умолчать.

Он чуть было не поддался соблазну подписаться «посол Соединенных Штатов Америки в Африке», но все же решил оставить эту затею, поскольку губернатору Шее было наверняка известно, что он таковым не являлся. Однако напомнить о своем гражданстве Флинн решил неспроста: если тому вдруг случится его поймать, пусть старый пень лишний раз задумается, прежде чем его повесить.

Удовлетворенный уже тем, что единственным ответом губернатора Шее на предъявленные требования станет лишь резкий скачок кровяного давления у последнего, Флинн продолжил готовиться к осуществлению своей угрозы относительно личного принятия мер по взысканию долга.

Думал об этом Флинн с легкостью, поскольку уже давно выбрал кандидата на роль агента по взысканию долга в лице Себастьяна Олдсмита. Теперь оставалось лишь должным образом его снарядить, и вот, вооружившись сантиметром из Розиной корзинки с шитьем, Флинн направился к «больничной койке» Себастьяна. Навестить Себастьяна было в эту пору сложнее, чем договориться об аудиенции с папой римским. Себастьян находился под неусыпной материнской опекой Розы О’Флинн.

Деликатно постучав в дверь гостевой спальни, Флинн посчитал до пяти и вошел.

– Тебе что-то надо? – не слишком приветливо поинтересовалась Роза, сидевшая на кровати у Себастьяна в ногах.

– Привет-привет! – смущенно отозвался Флинн, затем, вновь помявшись, добавил: – Здравствуй.

– Ты, я полагаю, ищешь себе собутыльника? – сразу перешла в нападение Роза.

– Боже упаси! – искренне ужаснулся Флинн. Решительные действия Розы привели к тому, что его запасы джина катастрофически уменьшились, и он не имел ни малейшего желания с кем бы то ни было делиться. – Я просто зашел узнать, как он. – И Флинн переадресовал свое внимание Себастьяну. – Как ты, Басси, малыш?

– Спасибо. Гораздо лучше. – Себастьян и на самом деле выглядел весьма неплохо. Лежа на чистых простынях, свежевыбритый, в одной из лучших ночных рубах из гардероба Флинна, он был похож на римского императора. На низком прикроватном столике стояла ваза с красным жасмином, да и вся комната утопала в цветочных украшениях, срезанных и тщательно подобранных Розой О’Флинн.

Усилиями Розы и Нэнни, пичкавших его едой, Себастьян неуклонно набирал вес, и естественный цвет кожи вытеснял оставленные лихорадкой желтые пятна. Флинн почувствовал легкое раздражение, видя, что с Себастьяном обращаются точно с племенным жеребцом, в то время как его самого едва терпят в собственном доме.

Пришедшая ему на ум метафора породила дальнейший ход мыслей и еще большее раздражение. Племенной жеребец! Внимательно посмотрев на Розу, Флинн отметил, что на ней было белое с полупрозрачными рукавами платье ее матери, которое Роза бережно хранила и надевала до этого всего лишь пару раз в жизни. Более того, на ее, как правило, босых ногах были купленные в магазине лакированные кожаные туфельки, а в черных шелковисто-блестящих волосах – Боже мой! – торчал цветочек бугенвиллеи. И на хвостике длинной косы, обычно небрежно перехваченной кожаным шнурком, красовалась шелковая ленточка.

Флинн О’Флинн не отличался особой сентиментальностью, однако он вдруг заметил в поведении дочери несвойственные ей перемены, включая некую застенчивость, которую никогда раньше не наблюдал, а сам при этом ощутил чувство настолько неизведанное, что не смог распознать его как отцовскую ревность. Однако он определенно уяснил, что чем раньше отправит Себастьяна в путь-дорогу, тем лучше.

– Отлично, Басси, просто отлично, – громогласно обрадовался он. – Я тут собрался отправить в Бейру носильщиков для пополнения наших запасов и подумал, что они могли бы и тебе заодно раздобыть какую-нибудь одежонку.

– Что ж, спасибо тебе большое, Флинн. – Себастьян был тронут заботой приятеля.

– Ну, лучше бы сделать это как следует. – Тут Флинн торжественно извлек на свет сантиметр. – Мы пошлем старику Парбху твои мерки, чтобы он мог сшить тебе что-нибудь на заказ.

– Должен сказать, это весьма благородно с твоей стороны.

«И совсем нехарактерно», – добавила про себя Роза О’Флинн, наблюдая за тем, как отец тщательно обмерял ноги, руки, шею, грудь и талию Себастьяна.

– Вот не знаю, как быть со шляпой и обувкой, – уже заканчивая, вслух рассуждал Флинн. – Но я что-нибудь придумаю.

– И что бы это все могло значить, Флинн О’Флинн? – подозрительно поинтересовалась Роза.

– Ничего, ровным счетом ничего. – И чтобы избежать дальнейших расспросов, Флинн, забрав свои записи с сантиметром, поспешил из комнаты.

Какое-то время спустя, когда Мохаммед с носильщиками вернулись из «закупочного похода» в Бейру, они с Флинном уединились в тайном уголке оружейного склада.

– Купил? – нетерпеливо поинтересовался Флинн.

– Да, пять ящиков джина. Я оставил их в долине – в пещере за водопадом, – прошептал Мохаммед, и у Флинна вырвался вздох облегчения. – Но кое-что захватил с собой. – И Мохаммед извлек из-под одежды бутылку. Вытащив зубами пробку, Флинн плеснул себе немного в имевшуюся наготове эмалированную кружку.

– А с остальным что?

– Сложно было – особенно с шапкой.

– Но ты достал? – с нетерпением оборвал Флинн.

– Тут не обошлось без помощи Аллаха. – Мохаммед никак не хотел торопиться с рассказом. – В гавани стоял германский корабль – по пути в Дар-эс-Салам он остановился в Бейре. На его борту были три немецких офицера. Я видел, как они расхаживали по палубе. – Сделав паузу, Мохаммед откашлялся, словно в преддверии напряженного развития событий. – В ту ночь мой друг переправил меня в лодке на корабль, и мне удалось попасть в каюту одного из солдат.

– Ну, где товар-то? – Флинн начал терять терпение. Подойдя к двери рондавеля, Мохаммед подозвал одного из носильщиков. Затем вернулся со свертком и положил его перед Флинном на стол. Гордо улыбаясь, он ждал, пока Флинн его развернет.

– Боже всемогущий! – выдохнул Флинн.

– Красота?

– Зови Манали. Скажи, чтобы немедленно шел сюда.

Десять минут спустя Себастьян, которого Роза наконец неохотно перевела в категорию «ходячих» пациентов, вошел в рондавель, где был с радушием встречен Флинном.

– Садись, Басси, малыш. У меня для тебя подарок.

Себастьян нехотя выполнил просьбу, не сводя глаз с лежавшего на столе накрытого тканью предмета. Подойдя к столу, Флинн сорвал с него ткань. Затем церемониально, точно архиепископ Кентерберийский[20]20
  Духовный глава англиканской церкви в Соединенном Королевстве.


[Закрыть], он поднял шлем и с благоговением, как корону, опустил его на голову Себастьяну.

Готовый к полету золотой орел уже поднял крылья и в беззвучной угрозе раскрыл клюв; черная эмаль сияла матовым блеском, а золотистая цепь тяжело провисала у Себастьяна под подбородком.

Это было настоящее произведение искусства. Головной убор обладал настолько мощным воздействием, что словно поглотил Себастьяна, вобрав в себя его голову до самой переносицы, так что глаза были едва видны из-под выдающихся краев.

– Великоват на пару размеров, – констатировал Флинн. – Но можно подложить внутрь каких-нибудь тряпок, чтобы его слегка приподнять. – Сделав пару шагов назад, он наклонил голову, оценивая производимый эффект. – Басси, ты сразишь их наповал, малыш.

– А для чего это? – с беспокойством в голосе поинтересовался Себастьян из-под металлического шлема.

– Потерпи – узнаешь. – Флинн повернулся к воркующему от восхищения Мохаммеду. – Где одежда? – спросил он, и Мохаммед с напускной важностью махнул носильщикам, тащившим ящики от самой Бейры.

Парбху – индиец-портной – явно поработал на славу. Поставленная Флинном задача, несомненно, затронула креативные струнки его тонкой души.

Через десять минут Себастьян все еще стоял в центре рондавеля, а Флинн с Мохаммедом медленно ходили вокруг него, выражая восторг и поздравляя друг друга с успехом.

Помимо внушительного шлема, который теперь, благодаря уложенным внутрь тряпкам, сидел на голове повыше, на Себастьяне были небесно-голубой китель и галифе. Манжеты кителя были оторочены желтым шелком, и такая же полоска проходила по внешней стороне галифе, а воротник-стойка был расшит металлизированной нитью. Высокие черные сапоги со шпорами нещадно жали, так что Себастьян стоял красный от неловкости, неуклюже скосолапив ноги.

– К чему все это, Флинн? – жалобно пытался выведать он.

– Басси, малыш, – Флинн трогательно положил руку ему на плечо, – ты отправишься собирать для… – Чуть было не сказав «для меня», он, спохватившись, продолжил: – для нас жилищный налог.

– Что за жилищный налог?

– Жилищный налог – это ежегодная сумма в размере пяти шиллингов, которую платят местные вожди германскому губернатору за каждую хижину в своей деревне. – Подведя Себастьяна к стулу, Флинн усадил его так бережно, словно тот только что сообщил ему о своей беременности, и тотчас поднял руку, упреждая все расспросы и возражения. – Да, да, ты пока еще не понял. Все тебе объясню. Просто закрой рот и послушай. – Усевшись напротив Себастьяна, он доверительно подался вперед. – Итак! Немцы, как мы уже говорили, должны нам за дау и прочее – согласен?

Себастьян кивнул, и шлем сразу сполз ему на глаза. Он поправил его.

– Так вот, ты отправишься за реку с охотниками, одетыми под аскари. Ты обойдешь все деревни до настоящего сборщика налогов, который как раз собрал бы те деньги, которые они нам должны. Пока все понятно?

– Ты со мной пойдешь?

– Куда мне с такой ногой – она еще толком не зажила? – нетерпеливо возразил Флинн. – И кроме того, на другом берегу все вожди знают, кто я такой. А ты еще никому из них на глаза не попадался. Тебе надо будет просто сказать им, что ты новый офицер, только что из Германии. Им достаточно взглянуть на эту форму, и они тут же с тобой расплатятся.

– А что, если настоящий сборщик налогов уже побывал там?

– Они, как правило, начинают не раньше сентября и идут с севера на юг. Так что у тебя будет полно времени.

Из-под сползающего на глаза шлема Себастьян хмуро выдвигал одно за другим разные возражения; однако каждое последующее оказывалось несостоятельнее предыдущего, и Флинн поочередно отметал их без особого труда. Когда Себастьян исчерпал все доводы, наступила продолжительная тишина.

– Ну и? – поинтересовался Флинн. – Так ты сделаешь это?

Ответ совершенно неожиданно прозвучал женским голосом, однако мягкости в его тоне не улавливалось.

– Разумеется, нет! Он не будет этого делать.

Виновато, словно дети, которых застали за курением в школьном туалете, Флинн с Себастьяном, как по команде, взглянули на дверь, беззаботно оставленную приоткрытой.

Подозрения Розы спровоцировала вороватая активность, развернувшаяся вокруг рондавеля, а с появлением Себастьяна она, уже напрочь отбросив всяческие сомнения относительно моральных принципов, стала подслушивать возле окна. Вовсе не этические соображения послужили поводом для ее активного вмешательства. У своего отца Роза О’Флинн научилась довольно гибкому толкованию понятия чести. Так же как и он, она считала, что германская собственность принадлежит всем, кто может до нее добраться. И то, что Себастьян мог быть вовлечен в довольно сомнительное с моральной точки зрения мероприятие, ни в коей мере не умаляло его в ее глазах – напротив, неким лукавым образом это в определенной степени даже повышало его оценку как потенциального добытчика. К настоящему моменту это оставалось единственной областью, где у нее могли быть какие-то сомнения относительно его способностей.

По опыту она знала, что «бизнес-проекты» отца, в которых он сам особо не стремился принять участие, были весьма рискованными. Мысль о том, что одетый в небесно-голубую форму Себастьян Олдсмит мог отправиться за Рувуму и никогда оттуда не вернуться, пробудила в ней инстинкты львицы, львятам которой угрожала опасность.

– Он определенно не будет этого делать, – повторила она и повернулась к Себастьяну. – Вы слышали, что я сказала? Я запрещаю категорически!

Это был неверный ход.

Себастьян, в свою очередь, унаследовал от отца весьма викторианские взгляды относительно прав и полномочий женщин. Мистер Олдсмит-старший был добропорядочным домашним тираном, чья непогрешимость ни в коей мере не могла оспариваться его супругой, считавшей – в порядке убывания – сексуальные отклонения, большевиков, организаторов профсоюзов и суфражисток отвратительными явлениями.

Высказать мистеру Олдсмиту нечто вроде «запрещаю категорически» было бы для матери Себастьяна – хрупкой кроткой дамы с вечно испуганным выражением лица – примерно так же немыслимо, как прилюдно отрицать существование Господа. Вера в данные самим Богом мужчине права передалась и ее сыновьям. С самого юного возраста Себастьян привык к безропотному подчинению не только со стороны матери, но и своих многочисленных сестер.

Поведение Розы и ее тон буквально ошарашили его. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя; затем он поднялся, поправляя на голове шлем.

– Прошу прощения? – холодным тоном вежливо переспросил он.

– Плохо слышите? – огрызнулась Роза. – Я не разрешаю это делать.

Себастьян задумчиво кивнул и тут же поспешно схватился за шлем, который угрожал вновь свалиться ему на глаза и уронить его достоинство.

– Я могу отправиться в путь в любой момент. Может, завтра?

– Нужна еще пара дней на подготовку, – урезонил Флинн.

– Что ж, хорошо. – Себастьян с небрежным видом вышел из помещения, и солнце осветило все великолепие надетой им формы.

С торжествующим хохотом Флинн потянулся к эмалированной кружке.

– Хотела все испортить, – начал было он со злорадством, но затем выражение его лица слегка озадачилось.

Роза стояла в дверях с поникшими плечами, уголки еще недавно злобно сжатых губ печально опустились.

– Да ладно, перестань! – проворчал Флинн.

– Он же не вернется. И ты прекрасно понимаешь, что посылаешь его на смерть.

– Не говори ерунды. Он не ребенок и может за себя постоять.

– Ненавижу тебя. Ненавижу вас обоих! – И она бросилась прочь, к бунгало.

22

Флинн и Себастьян тихо беседовали, стоя на крыльце бунгало в красных лучах рассвета.

– Послушай, Басси. Думаю, из каждой деревни тебе стоит сразу отсылать сюда то, что удастся там собрать. Нет смысла таскаться повсюду с такими деньгами. – Флинн, как мог, тактично умалчивал, что при такой схеме действий, в случае если с «экспедицией» что-то приключится, собранное Себастьяном уже будет находиться в надежном месте.

Себастьян не особо слушал – его мысли в большей степени были заняты местонахождением Розы О’Флинн. В последние дни он ее почти не видел.

– Слушай старика Мохаммеда. Он знает, какие деревни покрупнее. Пусть он сам там с ними разговаривает: эти вожди – те еще прохвосты. Все жалуются на голод и нищету, так что надо быть с ними построже. Ты слушаешь меня, Басси? Я говорю, будь с ними построже!

– Построже, – машинально повторил Себастьян, украдкой поглядывая на окна бунгало в надежде увидеть Розу.

– Да, и вот еще что, – продолжал Флинн. – Передвигаться надо быстро – идешь до темноты, разводишь огонь, ешь и в темноте двигаешься дальше. Потом делаешь привал. На первом привале на ночевку не останавливайся – нарвешься на неприятности. Вновь снимайся с места еще до рассвета. – Далее последовали новые инструкции, но Себастьян слушал их без особого внимания. – Помни, звук ружейных выстрелов разносится на многие мили. Ружьем пользуйся только в случае крайней необходимости, и уж если выстрелил, на месте не задерживайся. Тот маршрут, что я для тебя спланировал, дальше чем на двадцать миль от Рувумы тебя не уведет. При первых признаках опасности беги в сторону реки. Если кто-то из людей пострадает, за собой не тащи. Не строй из себя героя, оставляй их – и со всех ног к реке.

– Замечательно, – скорбно пробубнил в ответ Себастьян. Перспектива ухода из Лалапанзи с каждой минутой становилась все менее привлекательной. Ну где же она?

– Запомни, нельзя давать этим вождям заговаривать тебе зубы. Возможно, тебе даже придется… – Тут Флинн замялся, думая, как бы выразиться помягче. – Возможно, тебе даже придется кого-то и повесить.

– Господь с тобой, Флинн. Ты шутишь? – Вмиг опомнившись, Себастьян вновь переключил внимание на Флинна.

– Ха! Ха! – Своим смехом Флинн попытался развеять опасения Себастьяна. – Шучу, конечно. Хотя… – задумчиво продолжил он, – немцы действуют именно так и кое-чего добиваются.

– Пожалуй, пора в путь, – сказал Себастьян, намеренно меняя тему, и поднял свой шлем. Водрузив его себе на голову, он стал спускаться по ступеням на лужайку, где с ружьями на плече его ждали аскари. Все, включая Мохаммеда, были одеты в настоящую форму, в обмотках и маленьких кепи-«табакерках». Себастьян благоразумно не стал уточнять, где Флинн раздобыл это обмундирование. Предполагаемый ответ следовал из аккуратно заштопанных на большинстве гимнастерок круглых дырочек с коричневатым окрасом вокруг штопки.

Во главе со сверкающим орлом на головном уборе Себастьяна, колонной по одному, они двинулись маршем мимо одиноко стоявшей на веранде грузной фигуры Флинна. На призыв Мохаммеда салютовать последовал энергичный, но нестройный ответ. Запутавшись в шпорах, Себастьян с трудом сохранил равновесие и доблестно проследовал дальше.

Прикрывая рукой глаза от ярких солнечных лучей, Флинн провожал взглядом маленькую колонну «бойцов», направлявшуюся долиной к Рувуме.

– Очень надеюсь, что на этот раз он ничего не испортит, – вслух произнес он без особой убежденности в голосе.

23

Как только бунгало скрылось из виду, Себастьян остановил свой «отряд». Усевшись в сторонке, он со вздохом облегчения снял с головы тяжелый металлический шлем, сменив его плетеным сомбреро, и стащил с уже ноющих ног сапоги со шпорами, нацепив вместо них кожаные сандалии. Протянув снятые предметы обмундирования своему личному носильщику, он поднялся и, старательно воспроизводя выученное на суахили, отдал приказ следовать дальше.

Мили через три пути по долине тропу пересекала речушка-ручей с крошечным водопадом. Это было тенистое место, где ветви деревьев тянулись друг к другу через узкий водный поток. Чистая прозрачная вода журчала и бурлила среди нагромождения покрытых лишайником валунов и затем белым кружевом в лучах солнца срывалась вниз с черного обрыва.

Остановившись на берегу, Себастьян пропустил группу вперед. Наблюдая за тем, как они, прыгая с валуна на валун и без труда балансируя со своим грузом, выбирались на дальний берег и скрывались в густом прибрежном кустарнике, он слушал их голоса, стихавшие по мере удаления. Он вдруг оказался в грустном одиночестве.

Инстинктивно обернувшись, Себастьян бросил взгляд на уходящую в сторону Лалапанзи долину, и внутренняя пустота усилила ощущение потерянности. Вспыхнувшее желание вернуться было настолько сильным, что Себастьян даже успел сделать по тропинке шаг назад, но затем опомнился.

Он продолжал стоять в нерешительности. Приглушенные густой растительностью, ленивым жужжанием насекомых, шелестом ветра в верхушках деревьев и журчанием падающей воды, голоса его людей были уже едва слышны.

Сзади раздался легкий шорох, и он тут же обернулся. Роза стояла возле него, падавшие на нее сквозь листву золотистые солнечные лучи придавали появлению девушки нечто сказочное.

– Я хотела подарить тебе что-нибудь на память, – нежно произнесла она. – Но так ничего и не придумала. – Сделав шаг вперед, она потянулась к нему и поцеловала.

24

Себастьян Олдсмит переправлялся через Рувуму в состоянии мечтательного благодушия по отношению ко всему человечеству.

В связи с этим Мохаммед был серьезно обеспокоен. Он заподозрил, что у Себастьяна мог начаться рецидив малярии, и внимательно следил за появлением новых симптомов.

Когда возглавлявший колонну аскари и носильщиков Мохаммед добрался до места переправы через Рувуму, он еще не знал, что Себастьян потерялся. Взяв с собой двух вооруженных аскари, он в жутком отчаянии поспешил сквозь колючий кустарник и обломки скал назад по тропе, уже готовый в любой момент наткнуться на львиный прайд, рычащий возле недоеденных останков Себастьяна. Они дошли почти до водопада и тут увидели Себастьяна, легким шагом бредущего им навстречу с выражением бесконечно счастливой отрешенности, озарявшей классические черты его лица. Его роскошная форма была слегка помята, на коленях и локтях красовались свежие зеленые травяные пятна, а к дорогой ткани пристали опавшие листья и травинки. Исходя из этого Мохаммед сделал вывод, что Себастьян либо упал, либо прилег из-за плохого самочувствия.

– Манали! – встревоженно воскликнул Мохаммед. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Лучше не придумаешь – в жизни не чувствовал себя лучше, – заверил его Себастьян.

– Ты где-то валялся, – с упреком заметил Мохаммед.

– Плевать! – во флинновской манере отозвался Себастьян. – Говори, что хочешь! – И он благодушно так шлепнул Мохаммеда ладонью промеж лопаток, что тот чуть не рухнул наземь. После этого Себастьян не обронил ни слова, однако то и дело улыбался и удивленно мотал головой. Мохаммед был встревожен не на шутку.

Переправившись через Рувуму в позаимствованных каноэ, они остановились на ночлег на противоположном берегу. Мохаммед дважды за ночь просыпался и подползал к Себастьяну, чтобы проверить его состояние. Каждый раз он обнаруживал, что Себастьян крепко спал с легкой, едва заметной в серебристом лунном свете улыбкой на губах.

На следующее утро Мохаммед, остановив колонну в густой зелени, прошел в ее конец поговорить с Себастьяном.

– Там – деревня Мтопо, – сказал он, указывая вперед. – Уже виден дым костров.

От дыма над деревьями была заметна сероватая пелена, слабо донеслось собачье тявканье.

– Хорошо. Идем. – Водрузив на голову шлем, Себастьян стал натягивать сапоги.

– Сначала я отправлю аскари окружить деревню.

– Зачем? – удивился Себастьян.

– Иначе к нашему приходу там никого не будет. – Будучи на службе в германской армии, Мохаммед участвовал в кампаниях по сбору налогов.

– Ну, если ты считаешь, что так надо… – усомнился Себастьян.

Полчаса спустя Себастьян в комичном виде германского офицера ввалился в деревню Мтопо и был весьма удручен оказанным ему там приемом. Его появление ознаменовал безобразный хор, в который слились стенания двух сотен людей. Некоторые стояли на коленях, но все как один заламывали руки, терзали грудь и разными прочими способами демонстрировали крайнее отчаяние. В дальнем конце деревни под присмотром Мохаммеда и двух аскари ждал вождь.

Он оказался стариком с шапочкой густой седины на голове и изможденным телом, покрытым сухой, словно пергамент, кожей. Один глаз блестел, пораженный тропической офтальмией, а сам он определенно находился в состоянии крайнего возбуждения.

– Я падаю и ползаю ниц перед тобой, прекрасный и милосердный господин, – поприветствовал он Себастьяна и распластался перед ним в пыли.

– Ну, так-то уж, пожалуй, не стоит, – пробормотал Себастьян.

– Я и жители моей бедной деревни приветствуют тебя, – жалобно заскулил Мтопо, горько сетуя, что был застигнут врасплох. Он никак не ожидал сбора налогов в ближайшие пару месяцев и совсем не позаботился о том, чтобы должным образом прибрать свои богатства. У него в хижине были зарыты тысяча серебряных португальских эскудо и примерно вполовину меньшее количество дойчмарок. Торговля вяленой рыбой, выловленной его рыбаками в Рувуме, шла довольно бойко и являлась выгодным промыслом.

Горестно поднявшись на старые колени, он подал знак двоим из своих жен принести скамеечки и калебасы с пальмовым вином.

– Этот год был полон напастей, эпидемий и голода, – начал Мтопо заготовленную речь, после того как Себастьян, усевшись, немного пришел в себя. Она заняла около пятнадцати минут, и скромных познаний Себастьяна в суахили вполне хватило, чтобы понять, о чем тот говорил. Он был растроган до глубины души. Под воздействием пальмового вина и вследствие этого более эмоционального восприятия действительности он почувствовал, что всем сердцем проникся к этому старому человеку.

Пока Мтопо говорил, остальные жители деревни, бесшумно рассредоточившись, забаррикадировались в своих хижинах. Не стоило обращать на себя лишнего внимания во время отбора кандидатов на виселицу. В деревне воцарилась скорбная тишина, изредка нарушаемая лишь хныканьем младенца да злобным ворчанием пары обшарпанных псов, не поделивших шматок требухи.

– Манали, – встрял Мохаммед, нетерпеливо прерывая длинный перечень свалившихся на голову старика несчастий, – позвольте, мы обыщем хижину.

– Подожди, – остановил его Себастьян. Оглядываясь вокруг, он заметил, что под единственным баобабом в центре деревни стоит около дюжины носилок. Поднявшись, он направился к ним.

Когда он увидел их содержимое, у него перехватило в горле от ужаса. В паланкинах лежали обтянутые кожей человеческие скелеты. Обнаженные мужчины и женщины вперемешку, без разбора. Их тела были настолько истощены, что определить пол было практически невозможно. Тазовые пояса представляли собой костяные впадины, локти и колени – деформированные бугры с палками конечностей, лица – черепа с усохшими губами, обнажавшими зубы в вечном застывшем оскале. Но самый ужас таился в запавших глазницах – застывшие, широко раскрытые веки с зиявшими, точно красный мрамор, глазными яблоками. В них не было ни зрачков, ни радужной оболочки – лишь блестящие кровавые шары.

Себастьян поспешно отпрянул, ощутив поднимающуюся тошноту и ее характерный привкус во рту. Не решаясь произнести ни слова, он жестом велел Мтопо подойти и показал на тела.

Мтопо окинул их безучастным взглядом. Они были частью настолько обыденной повседневной картины, что порой он даже забывал об их существовании. Деревня находилась на границе зоны обитания мухи цеце, и ему с самого детства приходилось быть свидетелем случаев заболевания сонной болезнью, жертвы которой лежали под баобабом в глубокой коме, предшествующей смерти. Он не мог понять, что вызвало у Себастьяна такую озабоченность.

– Когда… – Голос Себастьяна сорвался, и он вынужден был сглотнуть, чтобы продолжить. – Когда эти люди в последний раз ели? – спросил он.

– Не так давно. – Вопрос явно озадачил Мтопо. Всем было известно, что, когда наступал сон, они уже больше не ели.

Себастьяну доводилось слышать о том, что люди умирали от голода. Такое случалось, например, в Индии, но здесь он столкнулся с этим лицом к лицу. У него возникло чувство, подобное мощной отливной волне. Перед ним были неопровержимые доказательства того, что все, о чем говорил Мтопо, оказалось правдой. Это был голод, который невозможно себе представить, – а он еще собирался отнять у этих людей деньги!