Текст книги "Крик дьявола"

Себастьян медленно вернулся назад и грузно опустился на стул. Сняв с головы тяжелый шлем, он положил его на колени и грустно уставился на свои ноги, исполненный бесконечной вины и сострадания.

Флинн О’Флинн неохотно выдал Себастьяну сотню эскудо в качестве командировочных – мало ли что могло случиться еще до первого сбора податей. Кое-что уже было потрачено на взятые для переправы через Рувуму каноэ, но оставалось еще восемьдесят эскудо.

Достав из кармана кисет, в котором лежали деньги, Себастьян отсчитал половину.

– Мтопо, – негромко произнес он, – возьми эти деньги. Купи им еды.

– Манали, – возмущенно заверещал Мохаммед, – Манали, не делайте этого.

– Заткнись! – рявкнул на него Себастьян, протягивая Мтопо горсть монет. – Возьми!

Мтопо вытаращил глаза, точно ему протянули живого скорпиона. Это казалось так же невероятно, как если бы лев-людоед вдруг подошел и потерся о его ногу.

– Бери, – настойчиво повторил Себастьян, и Мтопо, не веря своим глазам, протянул сложенные пригоршней руки.

– Мохаммед, – Себастьян встал и водрузил на голову шлем, – мы немедленно выдвигаемся в следующую деревню.

Колонна Себастьяна уже давно скрылась в зарослях кустарника, а старый Мтопо, сжимая в руках монеты и боясь пошевелиться, сидел в одиночестве. Наконец он встал и окликнул одного из своих сыновей.

– Быстро отправляйся в деревню Саали, к моему брату. Скажи ему, что к ним идет сумасшедший – германский господин, который собирает налоги и делает подарки. Скажи ему… – тут его голос сорвался, словно он сам не мог поверить тому, что собирался сказать, – скажи ему, что этому господину нужно показать тех, кто спит, и тогда помешательство снизойдет на него и он подарит тебе сорок португальских эскудо. И еще – вешать он не будет.

– Саали – мой дядя – этому не поверит.

– Не поверит, – согласился Мтопо. – Наверняка не поверит. Но ты все-таки скажи ему.

25

Послание старшего брата повергло Саали в ужас на грани паралича. Он знал, что Мтопо отличался «черным» чувством юмора, да тут еще и разлад, возникший у них из-за этой женщины – Гиты, – сочной четырнадцатилетки, сбежавшей из деревни Мтопо два дня спустя после «вступления в должность» его младшей жены по причине того, что Мтопо оказался импотентом и от него воняло, как от гиены. Теперь она стала достойным пополнением рядов домочадцев Саали. Саали был убежден, что истинный смысл послания брата заключался в том, что новый немецкий комиссар обладал лютым нравом льва, который не только не удовлетворится повешением кого-то из стариков, но доберется и до самого Саали. И даже если ему удастся избежать петли, он лишится всего – с трудом накопленного серебра, шести слоновьих бивней, стада коз, дюжины мешков белой соли, медной болванки, двух изготовленных в Европе топоров, рулонов парусины – словом, всех своих сокровищ! Потребовались поистине героические усилия, чтобы совладать с отчаянием и хоть как-то к этому подготовиться.

Аскари Мохаммеда поймали Саали, когда тот уже направлялся в буш, и, представ перед Себастьяном Олдсмитом, он залился горючими слезами, которые заструились по его щекам, падая на грудь.

К слезам Себастьян был очень восприимчив. Несмотря на протесты Мохаммеда, он всучил Саали двадцать серебряных эскудо. Саали понадобилось минут двадцать, чтобы прийти в себя от шока, после чего он, в свою очередь, сам потряс Себастьяна, предложив ему на время попользоваться по своему усмотрению той самой Гитой. Сама молодая леди присутствовала в момент данного предложения и определенно была искренне этому рада.

Себастьян вновь поспешил отправиться в путь со своей свитой, пребывавшей теперь уже в весьма удрученном состоянии. Мохаммед, воззвав к Всевышнему, дал волю своему недоумению.

Бой барабанов, бегуны, спешащие по испещренному во всех направлениях тропинками бушу, глашатаи, перекликавшиеся между собой с верхушек холмов высокими голосами, разносящимися на многие мили вокруг – вести разлетались повсюду. В деревнях – одна за другой – поднималось невероятное оживление, и местные жители гурьбой выбегали встречать чокнутого германского комиссара.

К этому времени Себастьян уже в полной мере наслаждался собой. Ему было необычайно приятно делать подарки этим простым милым людям, которые искренне радовались ему и, в свою очередь, норовили всучить нехитрые дары – то костлявую курицу, то с полдюжины яиц, то миску сладкого картофеля или калебасу пальмового вина.

Однако мешок Санта-Клауса – или, точнее, его кисет – вскоре оскудел, и Себастьяну пришлось призадуматься над тем, как дальше бороться с невзгодами и нищетой в каждой посещаемой им деревне. Он было начал выдавать письменные освобождения от налогов – «…податель сего освобождается от уплаты жилищного налога сроком на пять лет…» – но вскоре понял, что они могли обернуться «смертельными индульгенциями». Он мысленно содрогнулся, представив, что Герман Фляйшер мог бы сделать с предъявителем подобного «документа».

Наконец решение пришло ему в голову. Эти люди страдали от голода. Он мог бы дать им еду. Он мог бы дать им мясо.

Это действительно являлось наиболее желанным товаром из всего, что мог бы предложить Себастьян. Несмотря на разнообразие животного мира и повсеместного обилия дичи, этим людям катастрофически не хватало белка. Используемые ими примитивные методы охоты были настолько неэффективны, что добыча одного-единственного зверя становилась весьма редким событием, по большей части даже случайностью. Когда тушу приходилось делить на двести – триста голодных ртов, каждому доставалось всего по несколько унций. Как мужчинам, так и женщинам порой приходилось, рискуя жизнью, отгонять львиный прайд от своей законной добычи ради нескольких кусков драгоценной пищи.

Аскари Себастьяна с восторгом подхватили эту идею. Даже старый Мохаммед несколько воспрял духом. К несчастью, меткостью стрельбы они могли посоперничать разве что с самим Себастьяном, и результатами их дневной охоты, как правило, оказывались потраченные тридцать – сорок обойм патронов для «маузеров» и нечто вроде жеребенка зебры. Бывали, правда, и удачные дни, как, например, тот знаменательный момент, когда стадо буйволов, словно сговорившись совершить самоубийство, наткнулось на шеренгу аскари. В начавшейся панике один из людей Себастьяна был подстрелен своими же товарищами, однако вслед за ним на тот свет последовали и восемь взрослых буйволов.

Таким образом, триумфальное шествие Себастьяна за налогами продолжалось, оставляя позади себя пустые ружейные обоймы, горы вялящегося на солнце мяса, сытые животы и радостные физиономии.

26

Через три месяца после переправы через Рувуму Себастьян вновь оказался в деревне своего приятеля Мтопо. Он намеренно миновал деревню Саали во избежание встречи с обиженной Гитой.

Ночью, сидя в одиночестве в хижине, предоставленной ему Мтопо, он вдруг почувствовал, как его начали одолевать сомнения. Утром он отправится в обратный путь к Лалапанзи, где его дожидался Флинн О’Флинн. Себастьян прекрасно понимал, что, с точки зрения Флинна, его мероприятие нельзя было назвать успешным и тому определенно будет что сказать по этому поводу. Себастьян вновь задумался над обстоятельствами, изменившими его благие намерения до неузнаваемости.

А затем его мысли потекли совсем в другом направлении. Скоро – если все пойдет хорошо, уже послезавтра – он снова будет с Розой. Страстное желание, сопровождавшее его на протяжении этих трех месяцев, будоражило тело. Глядя на тлеющие в очаге дрова, он угадывал в красных угольках черты ее лица и мысленно слышал ее голос:

– Возвращайся, Себастьян. Скорее возвращайся.

И, глядя на воображаемое лицо, он вслух прошептал эти слова, с вожделением рассматривая мельчайшие детали. Он видел ее улыбку, слегка наморщенный нос и темные, чуть-чуть раскосые глаза.

– Возвращайся, Себастьян.

Он ощущал настолько сильную физическую потребность в ней, что едва мог дышать, и его воображение восстановило сцену их расставания возле водопада вплоть до мельчайших подробностей – едва уловимые оттенки голоса, дыхание и горьковато-соленый вкус слез на его губах. Он вновь чувствовал прикосновения ее рук, губ; а раздувшиеся от волнения ноздри, казалось, улавливали запах ее тела даже в наполнявшем хижину дымке тлеющих дров.

– Я иду, Роза. Иду, – прошептал он, возбужденно вставая на ноги. Раздавшееся в этот момент тихое царапанье в дверь хижины стремительно вернуло его в настоящее.

– Господин, господин. – Он узнал хрипло «квакающего» Мтопо.

– Что такое?

– Нам нужна твоя защита.

– Что случилось? – Подойдя к двери, Себастьян поднял щеколду. – Что там?

В лунном свете стоял Мтопо с накинутой на тощие плечи звериной шкурой. Позади него в смятении сгрудились около дюжины туземцев.

– В наших полях слоны. К утру они их уничтожат. Там ничего не останется – ни одного стебля проса. – Отступив в сторону, он склонил голову набок. – Слушай – их сейчас слышно.

Раздавшийся среди ночи звук показался жутким – пронзительный крик слона. Покрывшись мурашками, Себастьян почувствовал, как на его руках приподнялись волоски.

– Их двое. – Голос Мтопо превратился в хриплый шепот. – Два старых самца. Мы их знаем. Они уже приходили в прошлый раз и погубили весь наш урожай. Они убили одного из моих сыновей, когда он пытался их прогнать. – В страстной мольбе старик вцепился Себастьяну в руку. – Отомсти за моего сына, господин. Отомсти за моего сына и спаси просо, чтобы детям в этом году не пришлось голодать.

Себастьян откликнулся на мольбу с готовностью святого Георгия.

Он поспешно застегнул китель и пошел за ружьем. А вернувшись, обнаружил, что весь его отряд во главе с Мохаммедом уже находился в полной боевой готовности, точно стая гончих перед охотой.

– Господин Манали, мы готовы.

– Спокойно. – Себастьян ни с кем не собирался делиться славой. – Я с этим разберусь, а то получится, как у семи поваров…

Мтопо в отчаянии заламывал руки, прислушиваясь то к звукам опустошителей его угодий, с аппетитом пожиравших посевы, то к базарной перебранке Себастьяна со своими аскари, пока наконец у него не лопнуло терпение.

– Господин, они уже съели половину проса. Еще час – и там уже ничего не останется.

– Да, действительно. – Себастьян рассердился на своих «бойцов». – Заткнулись все! Молчать!

Непривыкшие к такому тону Себастьяна, они удивленно замолкли.

– Со мной пойдет только Мохаммед. Всем остальным – сидеть по хижинам.

В результате такого компромисса Себастьян заполучил в союзники Мохаммеда. И прежде чем сопровождать Себастьяна, тот растолкал своих товарищей:

– Пошли, пошли вон.

У края основных деревенских угодий возвышалась шаткая платформа на ножках-стойках. Она служила своего рода сторожевой вышкой, с которой ночью и днем велось наблюдение за созревавшим просом. В данный момент на ней никого не было: два молодых сторожа поспешно ретировались при виде полевых рейдеров. Одно дело – водяной козел или куду, а тут – два старых злонравных слона-самца.

Себастьян с Мохаммедом притормозили у подножия сторожевой вышки. Теперь они совершенно отчетливо слышали шелест и треск обрываемых и вытаптываемых растений.

– Подожди здесь, – прошептал Себастьян и, повесив ружье на плечо, повернулся к оказавшейся рядом с ним лестнице. Он медленно и бесшумно забрался на платформу и оттуда осмотрелся вокруг.

Луна была настолько яркой, что вышка и деревья отбрасывали четкие тени, а от мягкого серебристого лунного света, искажавшего расстояния и размеры, все становилось холодным, почти однородно-серым.

В отдалении, словно облака застывшего дыма, поднимался лес, засеянное просом поле, напротив, напоминало озерную гладь, подернутую легкой рябью, вызванной слабым дуновением ночного ветерка.

Возвышаясь над просом темно-серыми громадами, точно острова в море, в поле неспешно паслись два старых самца. Хотя ближний слон находился от вышки шагах в двухстах, луна светила так ярко, что Себастьян отчетливо видел, как тот вытягивал хобот и, ухватив пучок сочных стеблей, легко вырывал их из земли. Затем, плавно покачиваясь всей своей массивной тушей из стороны в сторону, он, прежде чем отправить стебли в рот, бил ими по поднятой передней ноге, чтобы стряхнуть с корней землю. С ушами, похожими на потрепанные боевые знамена, и торчащей изо рта между двух длинных изогнутых бивней листвой, он методично продвигался вперед, утоляя голод и оставляя позади себя следы разорения в виде широкой вытоптанной просеки.

Оказавшись на открытой площадке вышки, Себастьян почувствовал, как у него внутри стало что-то сжиматься, будто превращаясь в упругий комок, а державшие ружье руки потеряли уверенность. В ушах стоял тихий свист собственного дыхания, в то время как сам он при виде слонов испуганно замер. Глядя на двух огромных животных, он застыл словно в гипнотическом благоговении, осознавая свою ничтожность от намерения выступить против них с каким-то глупым оружием из дерева и стали. Однако ощущению страха противодействовало желание пощекотать нервы – старый охотничий азарт. Преодолев это состояние, он спустился вниз к Мохаммеду.

Осторожно, стараясь не потревожить ни единого листочка, они двинулись сквозь возвышавшиеся над ними заросли вглубь. Насторожив до предела глаза и уши, сдерживая не поспевающее за бешеным сердцебиением дыхание, Себастьян шел на потрескивание и шелест, производимые ближайшим слоном.

Слабый ветерок легонько шевелил его волосы, и впервые ударивший в ноздри отчетливый слоновий запах показался упреждающей пощечиной. Он остановился так резко, что Мохаммед чуть не налетел на него сзади. Пригнувшись, они всматривались в едва колышущиеся заросли. Себастьян почувствовал, как Мохаммед, скользнув вперед, поравнялся с ним и, почти сливаясь с шелестом ветерка, шепнул:

– Совсем близко.

Кивнув, Себастьян судорожно вздохнул. Он уже отчетливо слышал трение листвы о грубую слоновью кожу. Старый самец двигался прямо на них. Они были на самом его пути. Он приближался неторопливо и мог возникнуть в любой момент, в любую секунду.

Несмотря на ночную прохладу, пот выступил у Себастьяна на лбу и на верхней губе, от напряжения заслезились глаза. Держа наготове ружье, он почувствовал прямо перед собой движение крупной массы, проступившую сквозь заросли громадную тень. Он поднял глаза. Слон зловеще вырос над ним, черный и огромный; ночное небо скрылось за развернутыми ушами. Он был так близко, что Себастьян оказался под выдающимися вперед бивнями, он видел, как к нему на ощупь, развернувшись, словно толстый серый питон, потянулся хобот, а под ним из приоткрытого рта торчали длинные листья.

Практически не целясь, он поднял ружье – его дуло почти касалось свисавшей нижней губы слона – и выстрелил. Выстрел грянул громом в ночной тишине.

Пройдя сквозь розовое небо и губчатую кость, пуля добралась до мозга и, разорвавшись, превратила его в серую жижу.

Стоило ей отклониться дюйма на четыре в любую сторону или попасть в более мощную кость, Себастьян был бы мертв еще до того, как успел передернуть затвор своего «маузера», так как находился прямо под грозными бивнями и хоботом. Но старый самец, отпрянув от выстрела, осел назад, хобот вяло упал на грудь, передние ноги стали разъезжаться, голова под тяжестью бивней провисла вперед, колени резко подкосились, и он повалился с такой тяжестью, что этот звук долетел до находившейся в полумиле деревни.

– Черт побери! – воскликнул Себастьян, задыхаясь и ошарашенно глядя на мертвую тушу. – Получилось. Черт меня возьми – я убил его! – Безумное ликование поднималось у него внутри, вытесняя страх и напряжение. Подняв руку, он чуть было не хлопнул Мохаммеда по спине, но так и застыл в этой позе.

Дикий визг, похожий на звук вырвавшегося из треснувшего бойлера пара, раздался совсем неподалеку в лунной ночи. И они услышали в поле топот второго самца.

– Он идет! – Направление звука определить было невозможно, и Себастьян в ужасе озирался вокруг.

– Нет, – хрипло отозвался Мохаммед. – Он встал против ветра. Ему нужно уловить наш запах, а потом он бросится за нами. – Схватив Себастьяна за руку, он прильнул к нему, и они стали прислушиваться – слон кружил, пытаясь их учуять.

– Может, он убежит? – прошептал Себастьян.

– Этот не убежит. Он стар и зол, и он уже убивал людей. Он будет охотиться за нами. – Мохаммед дернул Себастьяна за руку. – Нам надо выбраться на открытое место. Здесь мы не спасемся, он раздавит нас, прежде чем мы успеем его увидеть.

Они бросились бежать. Ничто так не подстегивает страх, как топот. Когда слон бросается в погоню, любой смельчак превращается в труса. Через несколько мгновений оба уже не помня себя неслись к деревне. Часто дыша, они бежали без оглядки, напролом, сквозь заросли листьев и стеблей. В шуме своего бегства они уже не слышали топот слона и абсолютно потеряли всякие ориентиры. От этого охвативший их ужас становился еще сильнее, так как слон мог возникнуть перед ними в любое мгновение.

Наконец им удалось вырваться на открытое место – задыхаясь, мокрые от пота, они в панике вертели головами, пытаясь определить местонахождение второго самца.

– Вон он! – крикнул Мохаммед. – Несется за нами. – И они услышали пронзительный, похожий на поросячий визг и топот настигающей их погони.

– Бежим! – в ужасе заорал Себастьян, и они вновь бросились бежать.

Вокруг недавно разведенного на окраине деревни костра собрались оставленные Себастьяном аскари и около сотни людей Мтопо. Среди них царило тревожное возбуждение: они слышали выстрел и звук падения первого слона. Однако последовавшие за этим визг, вопли и треск несколько озадачили их на предмет того, что творилось на деревенских угодьях.

Сомнения быстро рассеялись, когда на тропу по направлению к ним вылетели Мохаммед с почти не отстававшим от него Себастьяном, оба напоминали собак, которым натерли под хвостом скипидаром. В сотне метров позади них сквозь раздвинувшуюся, точно занавес, зеленую стену стеблей на полной скорости вылетел второй слон.

При свете костра он казался нереально огромным – с горбатой спиной. Он бежал медленно и неуклюже на первый взгляд, его огромные уши развевались, как знамена, а от пронзительных, полных ярости воплей готовы были лопнуть барабанные перепонки. Он собирался обрушить свой гнев на деревню.

– Бегите! Спасайтесь! – Хриплый крик Себастьяна прозвучал впечатляюще. Толпа людей рассеялась со скоростью косяка сардин при появлении барракуды.

Мужчины, бросая свои накидки и попоны, бежали в чем мать родила. Сбиваясь в кучу, они падали друг на друга, вскакивали и снова устремлялись в сторону деревьев. Двое сиганули прямо через костер и, преодолев его, выскочили по ту сторону, оставляя за собой снопы искр, с углями, приставшими к подошвам босых ног. Они с воплями понеслись через деревню, и выскакивавшие вслед за ними из хижин женщины с младенцами, привязанными спереди или пристроенными на спине, сливались в общий панический вихрь.

Демонстрируя неплохую физическую форму, Себастьян с Мохаммедом обгоняли самых слабых деревенских бегунов, однако слон стремительно настигал их.

Со скоростью и мощью катящегося по крутому склону огромного булыжника, он налетел на первую деревенскую хижину. Хилое строение из травы и тонких кольев словно взорвалось, разлетевшись в разные стороны, ничуть не умерив пыл разбушевавшегося животного. Затем он разметал вторую хижину, третью, и вот настал черед человеческих жертв.

Первой оказалась ковылявшая на тощих ногах старуха с немощной грудью, отвисшей до морщинистого живота, из ее беззубого рта разносился протяжный вопль ужаса.

Развернув хобот, слон занес его высоко над женщиной и ударил ее по плечу. Удар оказался сокрушительной силы; кости хрустнули в груди, словно спички, и смерть настигла ее еще до того, как она повалилась на землю.

Следующей оказалась девушка. В лунном свете ее нагое тело казалось хрупким и серебристым, сонная, она выскочила из хижины прямо перед разъяренным слоном. Его толстый хобот легко обвил ее и без всяких усилий подбросил в воздух футов на сорок.

Она закричала, и этот крик резанул слух Себастьяна, несмотря на панику. Он обернулся как раз в тот момент, когда тело девушки подлетело в ночное небо. Раскинув руки и ноги, она перевернулась в воздухе и упала на землю. Тяжелое падение оборвало ее крик. Себастьян остановился.

Опустившись перед тщедушным телом еще живой девушки, слон вонзил бивни ей в грудь. Истерзанная, едва напоминая человеческое существо, она висела на одном из них, пока он не сбросил ее, в бешенстве тряся головой.

Это жуткое зрелище отрезвляюще подействовало на разыгравшиеся нервы Себастьяна. Оно помогло вызволить остатки мужества из тех отдаленных уголков, куда испуг загнал его. Сжимая ружье в руках, Себастьян дрожал от страха и напряжения, пот насквозь пропитал китель, пряди вьющихся волос прилипли ко лбу, от хриплого дыхания саднило в горле. Он стоял в нерешительности, сопротивляясь сильному желанию вновь броситься бежать.

Слон продолжал наступление, один бивень, окрашенный кровью девушки, поблескивал в темноте, казался черным, кровавые пятна темнели на крутом лбу и у основания хобота. Именно от вида этих пятен на смену страху сначала пришло отвращение, а затем – ярость.

Себастьян поднял ружье – оно слегка дрогнуло в его руках. Он посмотрел в прицел, и взгляд вдруг сфокусировался, а нервы подавили дрожь. Он вновь стал мужчиной.

Он хладнокровно навел мушку на голову слона – туда, где у основания хобота была глубокая складка, – и нажал на курок. Приклад жестко стукнул в плечо, грохот отозвался в ушах, испытывая барабанные перепонки, но он видел, что пуля попала именно туда, куда он целился, – от корки засохшей грязи на голове животного разлетелась пыль, кожа вокруг дернулась, глаза на мгновение закрылись, затем вновь моргнули.

Не опуская ружья, Себастьян передернул затвор, и пустая гильза, вылетев со звоном, упала в пыль. Он перезарядил ружье и вновь нацелил его на мощную голову. Прогремел очередной выстрел, и слон, точно опьянев, покачнулся. Прижатые назад уши развернулись во всю ширину, и голова будто в забытьи качнулась вперед.

Себастьян выстрелил еще раз. Слон пошатнулся от попавшей в голову пули, а затем, повернувшись, двинулся на него. Однако в движениях животного угадывалась вялость, отсутствие прежней целеустремленности. Хладнокровно сжимая ружье и целясь слону в грудь, Себастьян стрелял снова и снова. Подаваясь вперед при отдаче, он методично выверял каждый выстрел сквозь грудную полость – в легкие, сердце и печень.

Слон, утратив уверенную поступь и координацию, развернулся к Себастьяну боком, его грудь вздымалась от боли, причиняемой разорванными органами.

Опустив ружье, Себастьян уверенными пальцами зарядил в магазин новые патроны. Слон тихо застонал, и из хобота заструилась кровь, вызванная кровотечением в легких.

Совершенно безжалостно, в осознанном гневе Себастьян поднял перезаряженное ружье и навел его на темнеющую впадину в центре огромного уха. Пуля попала со смачным шлепком, похожим на удар топора по стволу дерева, от попадания в мозг слон осел и повалился вперед. Под тяжестью туши бивни вонзились в землю до самой нижней губы.

27

«Четыре тонны свежего мяса, можно сказать, доставленного в самый центр деревни, дорогого стоят. И цена не такая уж высокая, – рассудил Мтопо. – Три хижины можно вновь построить за два дня. А вытоптано лишь около четырех акров проса. Что касается погибших женщин, то одна была совсем старой, а другая – хоть и восемнадцатилетняя – никак не могла зачать. Так что она, можно считать, была бесплодной, и соответственно не велика потеря для общества».

Греясь на солнышке, Мтопо чувствовал себя счастливым человеком. Он сидел рядом с Себастьяном на своем резном стуле и широко улыбался, наблюдая за действом.

Две дюжины мужчин из его деревни, вооруженных копьями с короткими древками и длинными лезвиями-наконечниками, раздевшись догола, выступали в роли мясников. Собравшись возле горообразной туши, они добродушно о чем-то спорили в ожидании, пока Мохаммед с четырьмя помощниками отделит бивни. Вокруг них более широким кругом собрались остальные жители деревни, они в ожидании пели. На барабане выбивался ритм, а хлопки в ладоши и топот ног вторили ему. Мужской бас служил основой, над которой воспаряло чистое нежное женское сопрано – оно то взлетало, то опускалось, чтобы затем вновь взлететь.

В результате упорных действий орудовавшего топориком Мохаммеда бивни – сначала один, затем другой – были отделены от удерживавшей их кости. Пошатываясь под тяжестью ноши, двое аскари отнесли их туда, где сидел Себастьян, и церемонно возложили бивни к его ногам.

Себастьян решил, что четыре мощных бивня, принесенных в Лалапанзи, могут в определенной степени смягчить гнев Флинна О’Флинна. По крайней мере они хотя бы покроют расходы на экспедицию. Эта мысль здорово вдохновляла его, он повернулся к Мтопо:

– Старик, мясо – твое.

– Господин. – В знак благодарности Мтопо сложил ладони на уровне груди и, повернувшись к своим «мясникам», резким гортанным голосом отдал им какой-то приказ.

Толпа ответила голодным возбужденным воплем. Один из мужчин вскарабкался на тушу и всадил копье в толстую серую шкуру возле крайнего ребра. Затем, вернувшись, вонзил его в область бедра, сталь глубоко ушла в мясо. Двое других сделали боковые разрезы, и получился квадрат – люк в брюшную полость, откуда, выпирая толстыми кольцами, вылезли внутренности – розовые и синеватые, они влажно блестели в лучах утреннего солнца. С растущим энтузиазмом еще четверо вытащили из квадратного «люка» кишки и прочую требуху, а затем на глазах удивленного Себастьяна, забравшись внутрь, исчезли там с головой. Изнутри до него доносились их приглушенные крики: они наперегонки пробирались к заветной печени. Через несколько минут один из них вылез, прижимая к груди измочаленный кусок пурпурного цвета. Перемазанный с ног до головы темно-красной кровью, он появился из разреза, словно личинка. От крови его жесткие волосы слиплись, а лицо превратилось в бесформенную отвратительную маску с белевшими на ней зубами и глазами. С ликующим смехом и вырезанной печенью в руках он бросился сквозь толпу туда, где сидел Себастьян.

Такое подношение не просто смутило Себастьяна – когда кусок был брошен чуть ли не ему на колени, он тут же почувствовал приступ тошноты.

– Ешь, – подсказал ему Мтопо. – Это придаст тебе сил. Заострит твое мужское копье. Тебе будет по силам иметь и десять, и двадцать женщин.

Мтопо решил, что подобное тонизирующее средство просто необходимо Себастьяну. От Саали, да и от других вождей, он слышал, что Себастьян в этом плане недостаточно инициативен.

– Вот так, смотри. – Отрезав кусок печени, Мтопо запихнул его в рот и стал жевать с таким наслаждением, что у него потекло по губам. – Очень вкусно, – широко улыбаясь сказал он и предложил следующий кусок Себастьяну, чуть ли ткнув им ему в нос. – Ешь.

– Нет. – Себастьяну к горлу снова подкатила тошнота, и он поспешил встать. Пожав плечами, Мтопо съел кусок сам и затем крикнул своим «мясникам», чтобы те продолжали работу.

За невероятно короткий отрезок времени, ловко орудуя пиками и мачете, они расчленили огромную тушу. Вся деревня принимала участие в этом мероприятии. Двенадцать умелых ударов ножа – и «мясник», отхватив здоровенный кусок плоти, кидал его одной из женщин. Та, в свою очередь, разрезала его на более мелкие куски и передавала детям, которые с радостными воплями бежали к наскоро возведенным сооружениям для сушки мяса и, разложив там куски, бегом возвращались за новой порцией.

Придя в себя от возникшего поначалу отвращения, Себастьян теперь уже весело смеялся, глядя, как набитые, энергично жующие рты ухитрялись в то же время производить жуткое количество шума.

Среди мелькающих ног, рыча и повизгивая, путались собаки, которым тоже удавалось урвать кое-какие ошметки. Увертываясь от предназначавшихся им толчков и пинков, они и не думали отказываться от трапезы.

И вот в самый разгар этой милой домашней кутерьмы появился Герман Фляйшер с десятью вооруженными аскари.

28

Герман Фляйшер приближался к деревне Мтопо. После многочисленных марш-бросков он страшно устал и натер мозоли.

На ежегодный сбор налогов он выдвинулся из своей резиденции в Махенге около месяца назад и, как обычно, начал с северной провинции. Экспедиция оказалась необычайно успешной: деревянный сундук с нарисованным на крышке хищным черным орлом тяжелел день ото дня. Герман занимал себя тем, что подсчитывал, сколько лет ему понадобится провести в Африке, чтобы, вернувшись домой в свой родной Плауэн, спокойно уйти в отставку и приобрести давно облюбованное поместье. «Еще года три, если они окажутся такими же плодотворными, как этот», – решил он про себя. Он весьма сожалел, что тринадцать месяцев назад на Руфиджи ему так и не удалось захватить дау О’Флинна – это могло бы на целых двенадцать месяцев приблизить день его отбытия. Воспоминания всколыхнули в нем остатки гнева, который он не замедлил обрушить на очередную деревню, увеличив там жилищный налог в два раза. Это вызвало такой вой протеста у тамошнего вождя, что Фляйшеру пришлось кивком подать знак сержанту, чтобы тот начал демонстративно доставать из переметной сумы веревку.

– О, упитанный красавец слон-самец, – поспешил изменить свою реакцию вождь. – Если бы ты только немного подождал, я бы принес тебе деньги. У меня есть новая хижина, где нет ни блох, ни вшей, где твое прекрасное тело могло бы отдохнуть, а для утоления твоей жажды я бы прислал к тебе юную девушку с пивом.

– Вот и хорошо, – отозвался Герман. – Пока я буду отдыхать, с тобой побудут мои аскари. – Он кивнул сержанту, чтобы тот связал вождя, а сам поковылял в сторону хижины.

Вождь отправил двух из своих сыновей копать в лесу под деревом, и часом позже те вернулись из леса со скорбными лицами и тяжеленным мешком.

Удовлетворенный Герман Фляйшер выписал вождю официальный чек на получение с него девяноста процентов содержимого мешка – десять процентов Фляйшер позволял оставить себе «за хлопоты», – и тот, не зная ни слова по-немецки, с облегчением его принял.

– Я останусь в твоей деревне на ночь, – заявил Фляйшер. – Пришли мне ту же девушку готовить еду.

Появившийся среди ночи «посыльный» с юга потревожил Германа Фляйшера в самый неподходящий момент. А принесенные им новости растревожили его еще сильнее. Из слов туземца о том, что новый германский комиссар выполняет за Фляйшера его же работу в южной провинции, а заодно и охотится в тех же местах, Герман сразу понял, что речь шла о молодом англичанине, которого он видел на палубе дау в дельте Руфиджи.