Текст книги "Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков"

Смутное напряжение и ожидание неожиданного

Попробуем приблизиться к интересующей нас проблеме. В российском обществе на пороге 2010-х годов ощущается некое смутное напряжение, которое отсутствовало в советское время, при всех его пороках и недостатках. Казалось бы, ушли в небытие застойные 1980-е годы, за ними последовали лихорадочные 1990-е, и наконец, в 2000-е годы наступил период экономического роста: увеличивались реальные доходы населения, повышался уровень жизни людей, хотя и крайне неравномерно по отдельным группам и регионам, возникла определенная политическая стабильность. Но социальное напряжение и недовольство при этом никуда не исчезли.

Парадоксально, но недовольство накапливалось именно на фоне улучшения условий жизни, что бы ни говорили критики сегодняшнего режима. За годы реформ и масштабы потребления выросли, и качество жизни поднялось существенно – против экономических показателей не попрешь. При всей выросшей дифференциации между богатыми и бедными не олигархи скупают огромную массу недорогих автомобилей и бытовой техники, приобретают небольшие квартиры, тратят деньги в супермаркетах. И все равно общее неудовлетворение сохраняется. Причем наблюдается оно не только в России. Реформы в странах посткоммунистического лагеря, качественно и количественно повысив уровень жизни, увы, не сделали людей более счастливыми, если верить данным социологических опросов. А исследователями фиксируются явные расхождения в изменении объективных экономических показателей и субъективного благополучия граждан. В том числе установлена и более широкая закономерность: в долгосрочной перспективе от десятилетия и более экономический рост не оказывает значимого эффекта на уровень счастья в обществе (точнее, на долю людей, которые считают себя счастливыми). Это наблюдение получило название парадокса Истерлина[44]44
  Подробнее о парадоксе Истерлина см.: Easterlin R. Does Economic Growth Improve the Human Lot? Some Empirical Evidence // David P., Reder M. (eds). Nations and Households in Economic Growth: Essays in Honor of Moses Abramowitz. NY; L.: Academic Press, 1974. P. 89–125; Сальникова Д.В. Источники несогласованности результатов исследований взаимосвязи объективного и субъективного благополучия // Экономическая социология. 2017. Т. 18. № 4. С. 157–174.


[Закрыть].

В общем, все как будто чего-то ждут. Причем ждут чего-то неожиданного и почти непременно нехорошего. Как пелось в старой революционной песне: «Темные силы нас злобно гнетут». Что это за силы? Начинаешь спрашивать окружающих о причинах беспокойства и напряжения. Из объяснений понимаешь немногое, иногда улавливается нечто, связанное с обострившейся проблемой безопасности. Ее проще всего проиллюстрировать на примере отношения к маленьким детям. Мы еще помним, как в прежние времена дети свободно и без всякого призора дотемна шатались по соседским дворам. Теперь детей в одиночку просто не выпускают на улицу, хотя маньяков наверняка больше не стало – скорее, изменилось общественное восприятие ситуации.

Взрослые и за себя тоже тревожатся. Среди просвещенной публики не прекращаются разговоры про отъезд за границу под лозунгом «Пора валить!». Хотя возможностей для деятельного человека внутри страны, в принципе, наверное, больше, но зато в Европах, говорят, спокойнее. И события последних лет, связанные с массовыми волнениями, скажем, во Франции и Германии, это убеждение не поменяли.

Частично напряжение проистекает из действий нынешней власти. Здесь непременно говорят о произволе силовиков, о том, например, что могут запросто отнять успешный бизнес. Хотя большинству квалифицированных работников, которые не имеют никакого бизнеса, вряд ли есть до этого дело с практической точки зрения. Сказывается также раздражение, вызываемое самоуверенностью власти, ее безнаказанностью. Но это явно не исчерпывает нашу проблему. Власть относительно консолидирована (локализована) и потому более понятна. Она может вызывать неприятие или протесты, но на нее можно показать рукой, она более или менее предсказуема. Но есть другой страх, фоновый и непреходящий, который порождается не действиями власти как таковой, а высоким уровнем общей неопределенности, которую ты не в состоянии просчитать.

Власть, кстати, ее тоже ощущает, она тоже неспокойна, чего-то все время боится, нервничает, и это связано не только с прошедшими или грядущими выборными циклами. Вроде бы режим прочен, политическая оппозиция не слишком влиятельна (а в момент выхода фильма вообще почти не заметна), альтернатив верховному правителю тоже не видно, все под контролем. Но нервозность не утихает – по сути, та же самая боязнь чего-то неуправляемого и непрогнозируемого не рассасывается. И рука представителя власти почти самопроизвольно тянется к полицейской дубинке.

Фильм «Елена» вышел в 2011 г. Последующие годы показали, что волнения власть имущих были ненапрасными. Со временем они научились бояться оппозиции, студентов и школьников, да и всей образованной общественности в целом. Но на рубеже 2010-х годов этого в явном виде пока не наблюдалось. В тот период власть еще не опасалась сколь-либо всерьез гражданских протестов. Болотная площадь с белыми ленточками, массовые выступления против несправедливых выборов и обнуления президентских сроков были еще впереди, а вот наполненные агрессией события на Манежной площади уже состоялись[45]45
  Напомним, что 11 декабря 2010 г. на Манежной площади в Москве после убийства болельщика «Спартака» Егора Свиридова выходцами с Северного Кавказа произошли массовые многотысячные беспорядки, приведшие к серьезным столкновениям футбольных фанатов и присоединившейся толпы с милицией.


[Закрыть]. Напомним также, что именно в 2010–2011 гг. разразилась «арабская весна» с массовыми восстаниями и переворотами во многих странах.

Иными словами, в те годы власть боялась не Чистых прудов и Болотной площади, где впоследствии будет собираться интеллигентная протестующая публика, она ощущала опасность, исходящую с другой стороны (со стороны условной Манежной площади). Это были опасения чего-то более иррационального, нежели протесты, связанные с пробуждением гражданского самосознания, – боязнь того самого русского бунта, бессмысленного и беспощадного. На эту опасность, видимо, и указывает нам всем косвенно фильм «Елена».

Негибкость власти

Итак, супружеская пара из фильма «Елена» послужит для нас олицетворением Власти и социальных низов. Посмотрим, как складываются их отношения. И начнем с того, что старая Власть подслеповата и негибка. Например, она считает, что можно не принимать в расчет чужие социальные связи – даже сильные, родственные. Главный герой говорит собственной жене: «Я живу с тобой, а не с твоими родственниками». И бросает вдогонку риторический вопрос: «Почему я должен содержать семью твоего сына?». Услышав такие слова, любой социолог внутренне содрогнется и скажет, что следует ждать беды.

Дело в том, что с социологической точки зрения Власть демонстрирует полное непонимание принципов моральной экономики, некогда сформулированных британским историком Эдвардом Палмером Томпсоном[46]46
  Подробнее о моральной экономике см.: Thompson E.P. The Moral Economy of the English Crowd in the 18th Century // Past and Present. 1971. Vol. 50. P. 76–136; Скотт Дж. Моральная экономика крестьянства как этика выживания // Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в современном мире / под ред. Т. Шанина. М.: Прогресс, 1992. С. 202–210.


[Закрыть]. Власти, конечно, некогда читать умные книги, а подсказать, видимо, было некому. Подсказать, что ты обязан помогать неимущему не из чувства сострадания или так называемой обобщенной морали (абстрактной любви к ближнему своему), а из осознания вмененной тебе обязанности и, наконец, из элементарных соображений собственной безопасности. Нужно понимать, что оказание помощи – это не право твое, а обязанность, обусловленная твоим положением. Ты должен помогать сирым, вышедшим на край и боящимся упасть окончательно, пробив социальное дно. Неготовность учесть их интерес в трудную минуту, неспособность услышать и понять людей, попавших в экзистенциальную ситуацию, вовремя получить обратную связь и сделать правильные выводы, эффективно канализировать и отвести накапливаемую агрессию – все это ставит Власть в крайне рискованную ситуацию, которая может при определенных обстоятельствах привести ее к краху, причем в момент, когда этого никто, казалось, не мог ожидать.

Иными словами, перед нами фильм-предупреждение: негоже пренебрегать элементарными социологическими истинами.

Бессловесность низов

Вдобавок к подслеповатости Власть еще и глуховата (что поделаешь, возраст). Хотя и слушать ей особенно нечего. Если гражданский протест образованной части населения – все же нечто оформленное (хотя бы отчасти) и выраженное словами, произносимыми вслух, то низы, как правило, бессловесны. Главная героиня фильма почти ничего не говорит, она молчаливо исполняет положенные обязанности. Даже свою самую важную и личную просьбу она излагает мужу в письме (муж важно обещает ответить через неделю).

Лишь изредка женщина пытается заговорить, высказаться, вступить в серьезную коммуникацию. Но попытки не поддерживаются, повисают в воздухе. Скрытые конфликты не получают выхода. Это создает видимость если и не гармонии, то, по крайней мере, спокойствия, которое может тянуться долгие годы, пока не возникнет критическая ситуация, затрагивающая какие-то субстантивные основы – вопросы жизни, здоровья, судьбы или нечто, что кажется субстантивным, – например, внуку грозит поход в армию вместо института, хотя не исключено, что для этого неприкаянного подростка армия могла бы оказаться благом и уберечь его от еще менее приятных сценариев.

Когда заведенный порядок начинает давать сбои, обостряется проблема своих и чужих. Непутевый взрослый сын Елены (Алексей Розин) просиживает зад перед телевизором с пивом и орешками, без нормальной работы и без денег. Он собирается заводить третьего ребенка и требует помощи от пожилой матери. Из дочери Владимира (Елена Лядова) вышла откровенная «гедонистка», по выражению собственного отца. Если в чем-то она и преуспевает, так это в демагогических рассуждениях, изящном цинизме и менее изящных упреках отцу: «Деньги, только деньги всегда были для тебя смыслом». Но в итоге «свои» всегда оказываются ближе, какими бы никчемными они ни были.

Неспособность к компромиссу

В критической ситуации обостряется потребность договариваться и совместными усилиями из нее выбираться. Но здесь с обеих сторон проявляется решительная неспособность преодолевать барьеры, устанавливать нормальную коммуникацию. И верхи, и низы не готовы к компромиссам (вероятно, сказывается нехватка самой культуры компромисса).

Власть не говорит, а, скорее, вещает, не предполагая никаких возражений. А где не допускаются возражения, там не возникает и нормального человеческого общения. Низы, соответственно, молчат. И действительно, в фильме, за парой коротких исключений, между супружеской парой содержательной коммуникации практически нет.

Компромисс может быть достигнут не только через слово, но и через умиротворяющие действия. Но такие действия тоже не совершаются. Власть не идет навстречу запросам снизу и, более того, упирает на голый принцип, хотя откупиться от низов было бы дешевле во всех смыслах. Но мешает уверенность в своей правоте, и один из базовых императивов, на которых покоится эта Власть, – додавливать всякие решения до конца, не допуская никаких возражений. Власть задает рамку такого взаимодействия, а низы ее экранируют.

Хорошим каналом коммуникации для супругов могли бы, в принципе, стать сексуальные отношения, хотя они уже далеко не юные. И секс в их семейном распорядке вроде бы есть, но единения при этом тоже не возникает. Власть говорит: «Пойдем». И все тут.

Женщина как выходец из социальных низов тоже не совершает почти никаких действий, подталкивающих к компромиссу. Кроме отсутствующих (или скрываемых) слов, у слабых, как известно, есть много хитрых средств постоять за себя – мелкий саботаж, итальянские забастовки, мнимое непонимание и забывчивость, разыгрывание дурачка. Добавим к этому непременные и весьма богатые наборы женских уловок в виде «пилежа», «выедания мозга», нежных и настойчивых уговоров, горячих споров, криков «Я ухожу» и прочих скандалов – всех тех форм коммуникации, которые способны превратить нормальную жизнь в кромешный ад. В нашей картине все это почти не используется.

Насилие как первое и главное средство

И в какой-то момент разражается бунт. Оказывается, «в тихом омуте» водились не одни только светлые помыслы. Наконец, молчащая героиня возвышает голос: «Какое вы имеете право думать, что вы особенный? Почему? Только потому, что у вас больше денег и больше вещей? Все же может измениться… И последние станут первыми…». Библию она, разумеется, никогда не читала. Но вот то, что «последние станут первыми», усвоить сумела. Как и сообразить, что для этого нужно всего лишь «отнять и поделить».

Когда возникает критическая ситуация и лояльность низов оказывается под вопросом, у них, в принципе, остается еще несколько типовых стратегий – открыто протестовать против действий власти (стратегия голоса), ретироваться и попытаться скрыто обойти препятствия (стратегия выхода) или прибегнуть к прямым переговорам[47]47
  Об этих стратегиях см.: Hirschman A.O. Exit, Voice, and Loyalty: Response to Decline in Firms, Organizations, and States. Cambridge: Harvard University Press, 1970. Р. 1–20, 76–79. [Рус. пер.: Хиршман А. Выход, голос и верность. М.: Новое издательство, 2009]; Радаев В.В. Социология рынков: к формированию нового направления. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2003. С. 137–139.


[Закрыть]. В данном случае ни одна из них, по большому счету, не применяется. Низы не могут постоять за себя. У них нет никаких стратегий, а если что-то подобное появляется, то они даже не принимаются в расчет другой стороной. В этих условиях низы прибегают к крайней мере – применению физического насилия, вплоть до буквального уничтожения контрагента. И важно не только то, что насилие применяется в принципе, но то, что к этой крайней мере прибегают не как к последнему средству, а, наоборот, как к ближайшему способу решения проблем и выхода из критической ситуации, остальные, более сложные меры всерьез даже не рассматриваются.

Главная героиня фильма в целом очень органична. И убивает она как-то естественно, как будто делала это всю жизнь или как будто готовит свежевыжатый сок, без особого страха и раскаяния. Никаких тебе проклятых вопросов: «Тварь я дрожащая или право имею?» Никакой внутренней борьбы между Богом и Дьяволом в душе, разве что мелкая короткая стычка. Точно так же она могла бы переживать, смотря очередной сериал или свои каждодневные кулинарные телепередачи. Здесь нет никаких глубоких страданий, через которые можно было бы спастись хотя бы в будущем, все схлопнуто, есть лишь органичная (хочется сказать «органическая», почти что растительная) жизнь. Плакала она после смерти мужа, может быть, и искренне. Но забрать все деньги из сейфа это ей не помешало.

Показанная в фильме история весьма поучительна. Трагический удар приходит не извне, не от явных врагов и не из абстрактной темноты, а от ближнего твоего, от благообразной, скромной по виду и по сути женщины, призванной быть не только хранительницей очага, но хранительницей здоровья и жизни – это попросту ее профессия (именно потому она и была избрана). Ее имя, одно из самых распространенных женских имен – Елена, звучит нарочитым диссонансом, ибо означает «несущая свет». Всю свою жизнь она занималась обслуживанием Власти, включая буквальный вынос горшков. Всю жизнь она провела под чужим контролем, не принимая самостоятельных решений и не имея собственных ресурсов.

Внезапный переход к решительным действиям со стороны этой женщины кажется не только неожиданным, но даже не вполне мотивированным и совершенно асимметричным, неадекватным ситуации – ведь здоровью и жизни ее ближних ничто не угрожало. Но потихоньку мы начинаем догадываться, что дело тут не просто в деньгах или естественном желании помочь ближнему, поддержать «своих». Боюсь, что речь идет о чем-то большем – о попытке самоутверждения через свержение той самой Власти. О стремлении обосновать и доказать свое право на кусок пирога. Вспомним, как она приносит украденные из мужниного сейфа деньги в свою семью и выкладывает их на стол. Это минута ее подлинного торжества, утверждения внутрисемейного статуса. Принеся деньги и добыв своей семье новую квартиру, она становится неоспоримой главой семьи, подлинным благодетелем, новой локальной Властью.

Следует усвоить этот урок: применительно к определенным социальным группам рассчитывать всерьез на лояльность и преданность, увы, не приходится. Если появится возможность урвать и при этом остаться безнаказанным, то урвут и глазом не моргнут. И все предыдущие «хорошие отношения» никак не помогут.

Неупорядоченное насилие как норма жизни

Мы видим, что человек, преследуя свои простые интересы, пошел на убийство другого человека. И главное здесь даже не во имя чего оно было совершено: деньги, судьба внука, ревность к беспутной дочери мужа, восстановление попранного чувства справедливости. Главное – как это было сделано. А совершено убийство было вскоре после слов «Я люблю Володю» и постановки свечки в церкви за его здравие.

Между желанием добиться своего и практическим действием здесь не обнаруживается никакого зазора, как не находится никаких барьеров, которые могли остановить хладнокровную руку убийцы. Обычно роль подобных «тормозов» выполняет Культура – этот искусственный, но крайне важный конструкт, состоящий из норм и предписаний, ограничивающих устремления к реализации непосредственных желаний и эгоистических интересов. Человек ведь отличается от животного не только наличием мышления и членораздельной речи, но и добровольным самоограничением. Здесь же ничего подобного, похоже, не наблюдается, нет никаких безусловных норм (и, видимо, никогда не было). Вдобавок эта женщина не обрела религиозной веры и сознания греха, она не ориентируется в церкви, спрашивая, где висят основные иконы, она в этой церкви явно впервые. При этом она разом нарушает сразу половину из 10 библейских заповедей: «Не убий. Не укради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Не желай дома ближнего твоего». Но она даже не знает об этом.

И тогда на место отсутствующих ценностей приходит Насилие, которое само становится нормой. В 1990-е годы насилие в России было организованно и утилитарно, оно было связано с отъемом появившейся частной собственности и контролем над этой собственностью. Бандиты были преступной силой, но имели свои цели (специфический бизнес) и понятия (свод некодифицированных норм). Постепенно в 2000-е годы организованная преступность была потеснена другой организованной силой – пришли люди в погонах. Но нелегитимное насилие осталось на социальной периферии, просто оно уже не столь организованно и не столь утилитарно, зачастую оно не имеет вообще никакого четкого целеполагания. И если вы хотите лучше понять его носителей – прочитайте роман «Санькя» Захара Прилепина.

Ранее тема неупорядоченного насилия была выведена в фильме «Брат» Алексея Балабанова. Его главный герой Данила Багров (в исполнении погибшего впоследствии Сергея Бодрова) – приятной наружности паренек, убивающий людей спокойно, с ровным дыханием, обыденно, даже как-то «позитивно». И то, что он убивает «плохих парней», ничего не меняет (в финальных сценах сиквела «Брат 2», этого откровенного фарса, он уже расстреливает всех подряд без разбора)[48]48
  Подробнее см. гл. 1 данной книги.


[Закрыть]. Убийство представляется здесь не просто как своего рода доблесть, а как нечто нормальное. И это особенно страшно.

Такого рода насилие не локализовано и не сосредоточено в определенном месте. Его нельзя идентифицировать и устранить, оно может прийти ниоткуда. Из ощущения этой скрытой угрозы и возникает то самое «разлитое в воздухе» смутное напряжение, о котором мы говорили вначале. Ведь смерть главного героя фильма приходит не от пьяных хулиганов или грабителей, не от революционных толп, даже не от автокатастрофы. Смертельный удар наносит женщина, призванная быть воплощением твердого правопорядка, избранная на роль хранительницы очага и охранительницы здоровья по жизни и по профессии. Невозможность предвидеть и, следовательно, предупредить подобную неадекватную реакцию как раз и создает ситуацию пугающей неопределенности.

И конечно, это не только российская тема. Когда в тихой благообразной Норвегии в том же самом 2011 г. вроде бы нормальный до этого человек (не будем произносить его имя) расчетливо расстреливает более двух сотен своих сограждан, мы, конечно, понимаем, что это ужасно, но почему-то уже не удивляемся. Как ужасаемся, но не удивляемся расстрелу подростками своих сверстников в очередной американской школе или массовому убийству в Керченском политехническом колледже в 2018 г.

В финальной части фильма не случайно появляется эпизод с бессмысленной молодежной дракой, который никак вроде не связан с основным сюжетом (предположительно дело происходит в отдаленном районе Бирюлево на границе с МКАД). Это творческий намек, указание на место, где накапливается агрессия бессознательного, которая ищет своей разрядки. И которая может быть направлена куда угодно, ибо не имеет никакого изначального направления, кроме разрушения существующего порядка. Это напряжение возникает не из политической борьбы или гражданского протеста, а из растущего недовольства на фоне политической и социальной апатии. И грозит перерасти в прямое насилие.

Беспредельщики и отморозки во многих смыслах хуже бандитов (организованной, утилитарной силы, знающей, по крайней мере, чего она хочет), потому что у них нет никаких целей и никаких понятий. Хуже всего радикал, не имеющий программы и определенных взглядов, не связанный никакими нормами. С заходами типа: «В чем сила, брат? В правде!» В какой там правде? В шариковском «все взять и поделить»? В гонении на инородцев? В криках «продали Россию-матушку»? Это бессодержательный, но в то же время совершенно реальный протест маргиналов против всякого порядка.

Так и хочется сказать власть имущим: вот кого вам следует бояться, а не выкручивать руки очкарикам на цивилизованных митингах.