Текст книги "Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков"

5. Герои нашего времени, 2000-е («Возвращение», 2003)

В жизни двух братьев неожиданно возникает отец, знакомый им только по фотографии десятилетней давности. Появление странного и чужого для них человека переворачивает жизнь мальчиков, когда отец вырывает ребят из привычной жизни в тихом родном городе и привозит на заброшенный остров[25]25
  КиноПоиск. https://www.kinopoisk.ru/film/47040/


[Закрыть].

Выбор очередного героя

После лихорадочных 1990-х годов мы перебираемся в более спокойные 2000-е годы. Здесь начинаются частичное восстановление экономической и политической стабильности, консолидация «слабого государства», происходит улучшение материальных условий жизни в ходе устойчивого экономического роста, устанавливается более ясный порядок. Появляется возможность остановиться, наладить разорванные некогда связи, подумать не только о славном прошлом, как в восьмидесятые, или об ускользающем настоящем, как в девяностые, но и о каком-то будущем. Это время для возникновения нового героя или для возвращения героя из бурных девяностых к более или менее нормальной жизни.

Для метафорической характеристики этой ситуации и нового героя мы обратимся к фильму Андрея Звягинцева «Возвращение» (2003). Сразу скажу, что для меня первоначально имя режиссера было совсем новым, тем более что это была его дебютная картина. И, выбирая ее для обсуждения, я еще не знал, что Звягинцев станет главным (и чуть ли не единственно успешным) мэтром международного фестивального кино от России.

На первый взгляд «Возвращение» выглядело как самый обычный фильм. И вдруг картина получает массу призов, включая главный приз Венецианского кинофестиваля «Золотой лев» и премию Европейской киноакадемии, а в родном Отечестве – «Золотого орла» и «Нику» в качестве лучшего фильма. Сборы от проката более чем в 12 раз превысили бюджет картины. При этом сборы от проката в мире в восемь раз превысили российские. Очень неплохо для дебюта.

С эстетической точки зрения картина отсылает нас к фильмам Андрея Тарковского. В ней используются минимальные художественные средства, фильм почти черно-белый, точнее, выполнен в приглушенных синих тонах. Только машина «Волга», на которой путешествуют герои фильма, проступает контрастным красным пятном. И в кадре господствует своего рода пантеизм – в качестве основного фона и соучастника событий выступает Природа (основные съемки проходили на Ладожском озере).

Содержательно «Возвращение» было воспринято многими вне России в качестве политического месседжа – как отражение тоски по твердой руке, по Отцу, по Сталину, как попытка расшифровки недавно пришедшего Путина, про которого тогда еще многое не было понятно. Это вызвало немалое удивление и среди отечественных критиков, и у самого режиссера, явно более настроенного на решение вековечных проблем, нежели на текущую политическую конъюнктуру.

Если же убрать эти политические аллюзии, перед нами оказывается хороший и даже весьма трогательный фильм. В нем разворачивается следующая житейская история: отец (Константин Лавроненко) вернулся в семью после двенадцати лет отсутствия неизвестно где, тут же собрался в какую-то непонятную поездку и взял с собой двух сыновей (Иван Добронравов и Владимир Гарин). Фокусом картины становится то, как складываются отношения отца с детьми-подростками, которых он почти не видел. Отметим попутно, что в какой-то мере это может высвечивать часть личной истории режиссера, отец которого ушел из семьи, когда тому было пять лет.

Возможно, российских экспертов и зрителей привлекла простая человечность показанной истории, без всякой чернухи, от которой уже успели подустать в 1990-е годы. Фильм также трактовался более сложным образом – с помощью евангельских мотивов, как второе пришествие. Но мы к этим сюжетам обращаться не будем.

На первый взгляд главные герои фильма – дети-подростки, младший Иван (в третий раз Иван!) и старший Андрей. Но, хотя события постоянно вращаются вокруг подростков, все же не они находятся в центре нашего внимания. Дети рассматриваются, скорее, как проекция устремлений и действий своего отца. Именно отец является главным субъектом и логическим продолжением нашей истории, протянувшейся из 1980-х и 1990-х годов. И для нас именно он – герой наступившего нового десятилетия.

Здесь следует сказать, что даже по завершении фильма о нашем главном герое мы, по сути, ничего не знаем. Нам неизвестно даже его имя. Мы понятия не имеем, откуда он появился, что он делал все прошедшие 12 лет, в те самые девяностые (срок немалый). Сам он об этом ничего не рассказывает, а спрашивать никто не решается. Мать все время дежурно врала детям, что он «летчик». «Откуда он взялся? Приехал» – и все. Возникают лишь отдельные догадки по обрывкам брошенных фраз: «когда-то объелся рыбы» – где, на Севере? Почему его так долго не было? Может, он провел это время в «местах, не столь отдаленных»? В любом случае за ним тянется какое-то тайное прошлое из темных 1990-х годов, о котором лучше не вспоминать. И, видимо, у него немало скелетов в шкафу или, точнее, в небольшом сундучке, который разыскивается на затерянном острове и который он так и не открывает. Тайной остаются его разговоры по телефону и возникающие неотложные дела. В целом его фигура глубоко мифологична. Этот герой приходит из ниоткуда и уходит в никуда, буквально растворяясь в природе.

Новый герой предстает перед нами в виде эдакого мачо. Он здоров физически, крутого нрава, не проявляет никаких лишних сантиментов. Он ведет себя естественно, без малейшего страха и стеснения. Постоянно демонстрирует свою маскулинность всей своей внешностью и повадками. Этот маскулинный образ подкрепляется материально – солидными деньгами в бумажнике, машиной «Волга». Отец сразу по приезде начинает вести себя как хозяин в чужом доме, преломляя (буквально) и раздавая чужую еду. Начинает устанавливать свои правила – например, предлагая выпить вина несовершеннолетним детям, а затем забирая их с собой на неделю вместо обещанного одного дня. И при всем этом не произносит никаких лишних слов, роняя только скупые односложные фразы.

Наш герой моментально устанавливает в микромире вновь обретенной семьи свою абсолютную власть. Здесь нет и не может быть других источников силы, кроме него. Подобное поведение проецируется и во внешний контур. Для него, похоже, не существует никакого государства и иной внешней власти – позиция, вынесенная из 90-х годов. Он не склонен соблюдать формальные правила и прочие условности, например, выпивает за рулем, и в этом не чувствуется никакого эпатажа или вызова, скорее, для него это привычная ситуация. В его жизни и в отношениях с другими людьми работают только его собственные правила. Он вершит собственный суд над пацаном, утащившим его бумажник, решая казнить или миловать. И неизбежно возникают вопросы: в какой степени эта власть легитимна? с какой целью она устанавливается? и главное – зачем он, собственно, приехал?

В чем суть возвращения

Главный вопрос фильма задает младший сын Иван: зачем ты приехал, зачем взял нас с собой, зачем мы тебе нужны? И в самом деле, ведь отец приехал не к жене (Наталья Вдовина), хотя она еще молода и красива. У него есть какое-то «дело», и для этого дела дети ему не нужны, скорее, они только мешают. Он даже хочет их отправить назад, но затем передумывает и все-таки берет с собой. Зачем?

Не будем отрицать, эта история могла случиться буквально в любую эпоху и в любом месте. Но мы используем ее для объяснения некоторых процессов, которые ознаменовали наступление 2000-х годов. И наше истолкование выглядит так. Прошли бурные 1990-е годы, время, как казалось вначале, безграничных возможностей и ярких надежд. К исходу десятилетия его герои натолкнулись на своего рода стену. Мы помним, что даже у весьма успешного и удачливого Ивана Ворошилова в фильме «Лимита» в настоящем ничего не осталось. Он все больше живет картинками из утраченного прошлого. А настоящее начинает приносить ему одни только разочарования и неоправдавшиеся надежды. Будущее же в этом мире вообще отсутствует. Но это будущее все же наступило. В 2000-е годы началась эпоха своеобразного возвращения, выстраивания нового порядка. И пришла пора искать себе в этой новой жизни какое-то место.

Приведем подходящую цитату из нашумевшего в тот период романа Сергея Минаева «Духless»: «Прошло пятнадцать лет, и настало время, когда природа человеческой особи заставляет ее встать и спокойно оглядеться по сторонам. Оценить все то, что сделано для себя, и все то, что останется твоим потомкам. Интересно, что нам практически нечего оценивать. Пока мы двигались от пепелища к пепелищу, страна успела измениться. Да-да, за время наших метаний у страны появились новые хозяева, которые написали новые законы. Как-то странно и немного обидно, что в нарисованной ими схеме государственного устройства и распределения благ для нас не оказалось места»[26]26
  Минаев C. Духless: Повесть о ненастоящем человеке. М.: АСТ, 2006. С. 51.


[Закрыть].

Итак, бешеный ритм жизни 1990-х годов притормаживает, появляется возможность оглядеться, и приходит, наконец, время прикинуть собственное будущее, «подумать о душе». Начинает поддавливать и возраст – ведь тебе уже не 17 лет, как курьеру в 80-х, и не 33 года, как хакеру в 90-х. И хочется вернуться домой, где бы этот дом ни был. Это чувство приходит со временем, оно формируется вне всякой инструментальной рациональности. Просто наступает момент, когда начинает «тянуть к земле», к своим истокам, к поиску близких людей, когда нужно отдавать накопленные долги. Человек ведь не может вечно быть волком-одиночкой или, как homo economicus, полагаться лишь на самого себя и поддерживать только деловые безличные связи.

И здесь возникает непростой вопрос: куда, собственно, возвращаться, как установить (или восстановить) разрушенные в былые годы социальные связи, т. е. сделать то, что не удалось Ивану Ворошилову в «Лимите»? Такое возвращение и обретение будущего возможно лишь через построение моста с прошлым, с близкими тебе людьми, через обретение тесных связей, которые в социологии называются сильными связями. У нашего нового героя есть семья, дети. И он пробует восстановить утраченную связь с детьми. Поэтому он и берет их с собой в свою загадочную поездку. Он не говорит об этом и не показывает своих намерений, не заявляет как свою личную программу, совершая это параллельно с основным делом. Возможно, герой Лавроненко сам первоначально не осознает в полной мере этой потребности в общении с детьми, а действует лишь инстинктивно. А осознавать ее начинает уже позднее, в процессе живого взаимодействия, когда дети начинают задевать его спящие или замороженные, как казалось до этого момента, чувства.

Вновь подтвердим, что поставленная проблема имеет вневременной характер, относясь не к одним лишь 2000-м годам. Но интересующая нас ситуация 2000-х годов создает для нее особо благоприятный фон. Именно в этот период, по всей видимости, актуализируется потребность в решении простых человеческих задач, которые на поверку и становятся для человека главными. И именно в этом вся суть возвращения. Это время мучительной регенерации общества после крупных социальных потрясений. Когда новое общество прошло через раздрай революционного обновления, оно потихоньку стабилизируется и начинает взрослеть. Пора вернуться домой, к своим основам, к самому себе. В этом смысле интуитивная ориентация главного героя довольно четко обозначает веяние своего времени. Вопрос: как это сделать? И можно ли… Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны понять одну весьма непростую вещь – как устанавливается связь между людьми.

Как устанавливается человеческая связь

Вернувшийся отец в отношении своих детей должен решить как минимум две задачи. Во-первых, восстановить свой авторитет на фоне почти утраченных фактических отцовских прав. А во-вторых, позаботиться о передаче сыновьям своих жизненных навыков, к чему инстинктивно тяготеют все взрослые, – каким бы равнодушным ты ни был, хочется увидеть продолжение самого себя в своих потомках. У героя Лавроненко эти задачи совмещаются – утверждение личного авторитета и обучение-воспитание сыновей происходят одновременно, собственно, это один и тот же процесс. Решая эти задачи, отец не занимается абстрактными нравоучениями, он передает детям свои (и только свои) навыки и личный опыт.

В качестве первого шага отец начинает с формальности – добивается того, чтобы его называли отцом, «как положено сыну», и этот шаг имеет большое символическое значение для восстановления отцовских прав. Но что делать дальше? Подтверждения формального факта отцовства здесь явно недостаточно. У детей невольно возникают сомнения, протесты и неудобные вопросы: где ты был раньше, зачем мы тебе нужны, чтобы издеваться над нами…? Они невольно требуют каких-то «доказательств» отцовства, чтобы определить свое отношение. Люди в целом не склонны к проявлению безусловного чувства, они хотят, чтобы их чувства как-то завоевывали.

Спрямить путь к установлению человеческого контакта помогло бы выражение эмоций. Но характерно, что к этому простому шагу ни отец, ни сыновья первоначально не готовы. У отца хранится фотография детей в машине, но более никаких явных отцовских чувств мы не наблюдаем, скорее, видим подчеркнутое безразличие. В отдельных эпизодах можно уловить некое подобие нежности, но это ощущение мимолетное и глубоко запрятанное. Дети, конечно, более открыты, и они явно нуждаются в появившемся отце, но они тоже не знают, как к нему подступиться. Не то чтобы стороны боятся выразить свои чувства, скорее, в данной ситуации они не знают, как это делать. Проявление эмоций – тоже важный социальный навык, и он, по всей видимости, пока не выработан или утрачен со временем. Отец и его дети еще должны ему научиться в процессе общения, которое складывается не самым простым образом.

Обычно, чтобы установить эмоциональную связь с другим человеком и вызвать к себе ответные чувства, человек начинает проговаривать свою жизнь, свои проблемы, пытаясь тем самым вызвать сопереживание и сочувствие. И наверняка отцу есть что рассказать. Но в нашем случае этот способ не используется. Более того, он изначально отвергается, кажется лишним, не мужским. Вспомним, что это «у женщин общение на словах происходит» (словами из фильма Александра Рогожкина об особенностях национальной рыбалки). У мужчин же разговоры, пустые базары и болтовня считаются проявлением слабости. А жизнь в 1990-е годы хорошо выучила: нельзя быть слабым и тем более обнаруживать свою слабость. В итоге не возникает никаких личных рассказов, никакого установления отношений на вербальном уровне, никаких разговоров о жизни «как у нормальных людей». Старший сын, правда, пытается зайти «сбоку», через устоявшуюся в нашей культуре того времени традицию рассказывать анекдоты, которые могли бы стать субститутом личных историй и эмоционально разрядить обстановку. В ответ мальчик не получает никакой реакции. И что в этом случае делать?

Решение находится через сочетание практических действий двух видов – через демонстрацию отцом образцов действия и принуждение сыновей к их повторению посредством физической силы. Такова простая исходная формула отцовского воспитания.

В части образцов речь идет о последовательной демонстрации маскулинности, способности к немедленному действию. Здесь неприемлемы долгие предварительные рассуждения и тем более никакое отвлеченное морализаторство в стиле «поступай хорошо, не поступай плохо». Вместо этого показываются конкретные примеры по принципу «делай как я». Отец говорит: «показываю один раз», а затем немедленно требует повторения. Он учит их не вечным истинам, а конкретным делам – вытаскивать застрявшую машину, ставить палатку, смолить лодку, грести на веслах, делать миску из березы. Иными словами, он учит сыновей тому, что умеет делать сам. Но главное, что он пытается им показать, – что нужно отвечать за свои слова и что внешних препятствий не существует, если ты сильный и уверен в себе. Отец никогда не винит внешние обстоятельства, дескать, нам подсунули плохой мотор, который вскоре сломался. Вместо этого приказывает садиться на весла, а затем приводит мотор в порядок. Отец постоянно испытывает сыновей – заставляет грести через силу, не вмешивается в драку, ожидая, что они сами должны за себя постоять, пытается заставить бить другого.

Это типично мужское воспитание становится шоком для мальчиков, которые росли в женской среде, под мягкой опекой матери и бабушки, фактически вне какого-либо жесткого контроля. Противостояние возникало лишь с другими подростками-сверстниками, с которыми формально они были равны. У мальчиков еще нет понимания иерархии, они не знают, что в определенных обстоятельствах приходится подчиняться без всякого обсуждения, что порядок в этом мире строится в том числе и на абсолютных запретах.

Обучение навыкам сопровождает символическая передача вещей старшему сыну (по традиции он первый наследник). Вещи даются в пользование, это не дар, но своего рода примеривание, явное обозначение будущего наследования. Так он вручает сыну свои часы (чтобы тот следил за временем), усаживает его за руль своей машины (чтобы вытащить ее из ямы), дает ему свой кошелек (чтобы расплатился). И в финале эти вещи отца так и переходят к старшему сыну.

Обучение все время опирается на применение силы. Воздействие оказывается не через уговоры, а через приказы, подкрепленные угрозой насилия и фактическим насилием. Иными словами, речь идет о воздействии через возбуждение страха как наиболее сильного мотива. Отец добивается выполнения своих приказов без всякого обсуждения. Коммуникация вновь происходит не столько через вербальные формы, сколько через практическое действие, причем осуществляемое через открытый конфликт с элементами жестокости.

Сыновья при этом реагируют по-разному, создавая более объемную картину взаимоотношений. Старший – скорее конформист, он сразу подчиняется. Младший, наоборот, бунтарь, в этом возрасте он как раз пытается избавиться от подростковых страхов. Возможно, поэтому он принимает все в штыки, каждый раз сомневается, не верит, протестует, пробует не подчиниться. Хотя именно ему на деле более всего нужна отцовская поддержка в преодолении этих подростковых страхов (например, боязни высоты). Мать не может ему в этом помочь, она его жалеет, пытаясь задержать процесс взросления. А старший брат уже не является для него авторитетом. Поведение младшего можно воспринимать как детские капризы, плод женского воспитания, а можно увидеть в этом проявление будущего характера. Но обоих мальчиков это внезапное установление иерархии и жесткого порядка приводит в состояние первоначального шока. Впрочем, взрослые люди, оказавшись в подобной ситуации, испытают сходные чувства.

Любое сопротивление подавляется силой – младшего мальчика, который захотел порыбачить, безжалостно выбрасывают из машины на заброшенном шоссе, оставляют одного под проливным дождем. При малейшем неповиновении следуют немедленные санкции – отец бьет старшего сына, разбивая ему лицо и не придавая этому особого значения (отцом это воспринимается как должное). Правила жесткие и предельно простые. Кто сильнее, тот прав. За непослушанием непременно следует наказание. Нужно быть с кулаками.

В этом есть и определенное понимание справедливости – человеку должно воздаваться по делам его. Причем воздаваться немедленно, не в какой-то будущей жизни.

Пределы принуждения

Первоначально физическое принуждение помогает удерживать коммуникацию, снимая «лишние» вопросы: а зачем мы это делаем, а кто ты такой, какое ты имеешь право нам указывать? Это исходная и самая простая форма легитимизации отцовских действий. Одновременно это наиболее прозрачная форма социальной связи. Поведение, основанное на принуждении, максимально предсказуемо. А предсказуемость образует первичную форму доверия. Провинишься – накажут, попадешь в беду – защитят. Впрочем, если с наказанием все быстро становится очевидным, то по поводу защиты еще возникают немалые сомнения. На исходе дня дети потихоньку обсуждают своего отца – может, он бандит какой-нибудь? Может, и так, мы не знаем, многие его повадки напоминают бандитское поведение из 90-х годов. Но на деле сыновья пытаются примерить на себя эту внезапно возникшую родственную связь: как поведет себя человек, называющийся отцом, встанет ли он на их защиту в трудную минуту, можно ли на него положиться, есть ли основания для более глубокого человеческого доверия, которое не сводится к предсказуемости поведения, а сопряжено со взаимными обязательствами между людьми.

Принуждение, несмотря на всю свою простоту и относительную эффективность, имеет достаточно строгие пределы. И с определенного момента оно оказывается бессильным в развитии человеческих отношений, если не подкрепляется эмоциями, более тесной (сильной) связью. Принуждение начинает пробуксовывать, не справляться, встречая все более осознанное сопротивление. Примером служит сцена в городском ресторане. Отцовский приказ «через две минуты тарелка должна быть чистой» остается невыполненным. И отцу приходится идти на компромисс – сделать вид, что все «поели» и все «довольны», т. е. проигнорировать каприз. А санкция устанавливается в виде голода – еды больше не будет. Первоначально власть не хочет (и не может) признать поражение, ограниченность своих возможностей.

Итак, по мере развития отношений выбранные принудительные средства вскоре наталкиваются на свои пределы. Дальнейшего сближения не происходит. Частные конфликты не разрешаются, а, скорее, погашаются, загоняются внутрь, в латентную сферу, но при этом постепенно накапливается взаимное напряжение. Разукорененность физической силы в конечном счете приводит к кризису. Кульминацией становится сцена на берегу, когда младший сын начинает угрожать отцу ножом. И когда наш главный герой продолжает действовать в прежней (бандитской, маскулинной) рамке неразрывности слова и действия, немедленной ответственности за слово (базар), хватаясь за топор, внешне эта сцена выглядит жестоко. Но такая сцена становится демонстрацией общего бессилия построить отношения в первоначально выбранной принудительной рамке.

Накопленное напряжение прорывается, приводит к выплеску эмоций, своего рода катарсису. Но это нечто большее, чем высвобождение эмоций. Старший сын впервые не просто пробует, но реально начинает сопротивляться отцу. А младший не просто впадает в истерику от испуга. Он понимает, что вновь остается наедине со своими страхами, что отец ему не поможет: «Я мог бы тебя полюбить, если бы ты был другим». А теперь он должен со всем справляться сам. И он забирается на высоченную вышку, чтобы доказать себе, что он сам может сделать шаг, без всякой поддержки со стороны старших.

В этот критический момент главный герой понимает, что достиг предела избранного ролевого поведения. И наконец, происходит взлом привычной рамки принудительных действий. Отец впервые отступает. Он готов открыться и впервые бежит за сыном, пытаясь его успокоить и сменить режим коммуникации. Чуть ли не впервые в его взгляде возникает что-то человеческое, т. е. допускается проявление слабости. Вместе с этим появляется шанс установить другие, более близкие эмоционально отношения. Ведь надежда на установление таких отношений никогда не умирает. И остается лишь сожалеть о том, что путь к взаимопониманию и любви пролегает непременно через недоверие, а часто через жесткий конфликт и возбуждение ненависти. Почему для прозрения людям столь часто необходимо пройти через катастрофу?

То, что именно дети делают первый шаг навстречу, конечно, не случайно. Они ведь не боятся собственной слабости, младшему она простительна. В итоге в критических ситуациях слабость нередко оборачивается силой. Как более слабые и непосредственные, дети первыми выбрасывают флаг, сигнализируя об отчаянии. Ведь сильная социальная связь (тем более связь родственная) построена на взаимозависимости людей – не только ресурсной и тем более не только силовой, но и эмоциональной. Такая связь являет себя в фундаментальной слабости перед лицом близкого тебе человека. А глубокое доверие, как мы уже говорили, не сводится к простой предсказуемости, а формируется как взаимные обязательства – и это тоже проявление своего рода слабости. Понимание этого важного обстоятельства неумолимо влечет нас к выводу о том, что общество стоит не столько на силе одиночек, сколько на слабостях людей, на преодолении извечной человеческой гордыни в отношении других. Фундамент общества – это власть слабых.