Текст книги "Срезки. Земля, с которою вместе мёрз"

Валентин Колясников
Срезки. Земля, с которою вместе мёрз

Светлой памяти учительницы русского языка и литературы Рудничной средней школы № 21 Саткинского района Челябинской области Марии Александровны Большаковой, благодаря которой я выбрал и получил профессию газетчика, посвящаю.

Срезки

Ссорили нас великаны?

Нет!

Исполины не ссорили нас?

Нет!

Лишь одни только гномы

за нами гоняются вслед!

Леонид Мартынов

Часть первая

1

Кирьян Саввич Шадрин жил легко, буйно, а умирал трудно. Евдокия Фёдоровна Шадрина без малого пятьдесят лет – перерыв был в войну – до последнего его вздоха мучилась с ним. Мучилась, но не пыталась что-либо изменить.

Когда умер, не голосила. Глаза сухие, ни слезинки. Все выплакала за долгие годы. Только вся измучилась, устала, еле держалась на ногах. Но слёз не было.

Сейчас, когда скелетное тело Кирьяна, усохшее за две последние недели буквально на её глазах, обмытое и переодетое соседкой Дорой в чистое бельё и накрытое белой простынёй, покоилось на сколоченном наскоро деревянном настиле в его же боковой комнате, Евдокию беспокоило одно: Виктор, средний из детей, не успел проститься с отцом. Ему отбила телеграмму загодя. Знала: добираться долго. И знала: Кирьян уже безнадёжен.

Евдокия какое-то время надеялась, что средний застанет отца в живых. Да, видать, вышел просчёт. Не по её вине. Дорога сына оказалась длинней самой длинной.

Старший Александр и дочь Анна жили поблизости и навестили отца, когда Кирьян ещё находился в больнице. Но вскоре врачи, убедившись, что дни его на исходе, выписали Кирьяна домой – умирать.

Будучи в сознании и предчувствуя неотвратимое, Кирьян, как никогда, желал повидаться со своим средним, договорить ему своё недоговорённое. Последние двадцать лет он виделся с сыном только во время редких северных отпусков Виктора. И то чаще бывал навеселе и толком ни расспросить, ни рассказать ничего не мог, а, может, и не хотел по какой-то своей причине. К вечеру обычно напивался, буровил (его словечко!) всякую околесицу, а по утрам молчал: мучило похмелье.

В последние два дня перед смертью Кирьян почти не приходил в сознание и, когда оно возвращалось к нему ненадолго, сказать ничего не мог: отнялся язык.

Его родственники, за исключением собственных детей, жили также в Шадринске – весть о смерти последнего из старшего поколения Шадриных разнеслась мгновенно.

Жил Кирьян на окраине в собственном доме, в нём же и покоился сейчас под простынёй на настиле. Так и не успел, а скорее всего, не захотел переписать дом на жену или кого-нибудь из детей. Когда-то построенный им самим на берегу реки дом он как бы забирал с собой.

Родственники и знакомые наполняли и опрастывали крестовый дом, разделённый перегородками на четыре комнаты, дивились переменам, произошедшим с его владельцем. Во время болезни не приходили, знали: этот всегда хлебосольный хозяин уже не предложит рюмку. Но на мёртвого посмотреть и попрощаться сходились, словно на пир слетались. Кирьяна не узнавали: от крепкого сбитого живчика, как все его называли за спорость в работе, за ершистость в пьяных куражах, – и след простыл. Остались кожа да кости. Совсем ещё недавно вихрастый пышно-смолистый чуб враз поседел. Не бритое в последние недели лицо покрыла густая белая щетина. На глазах медные пятаки. В бытность крупная голова «спрессовалась» до мизерных размеров. Клещи у смерти жестокие.

В последние дни Кирьян почти ничего не ел, но часто ходил под себя. Казалось, всё нутро выворачивало наизнанку. Сильное когда-то тело опустошалось, потрохами выходя наружу, усыхало. Но он сопротивлялся смерти. Когда парализовало правую руку, половину тела. Когда говорить становилось всё труднее, пока мог, матерился, не ведая для чего. Каким-то чудом сползал с кровати – видимо, хотел жить. Евдокия, маленькая, щуплая, с бесцветным лицом, замучилась снова и снова поднимать его с пола на кровать, менять бельё. За последние две недели надорвалась так, как с нею не случалось и в самую трудную пору – в войну.

Предчувствуя конец, когда к нему ненадолго вернулось сознание, Кирьян оставил Евдокии три наказа:

– Одень в светлый костюм. Знаешь, не люблю мрачного. Музыку не заказывай: нашумелся в жизни, хочу тишины. Водки никому не подавай: выпито её достаточно…

И всё. Не дождалась Евдокия, чего хотела: не попросил у неё Кирьян прощения за все её муки с ним. Упёртым остался до конца. С тем и помер.

2

Билибино погрузилось в обычную ночь: полярная давно уже миновала. Но Виктор Кирьянович Шадрин, секретарь райкома, ещё бодрствовал. Утром предстояла поездка в стойбища оленеводческого совхоза «Новая жизнь». Там случился конфликт: бригадиры крепко не поладили с директором Аверьяновым и лично обратились к Шадрину, просили приехать, разобраться и помочь. Они знали Виктора Кирьяновича давно и верили ему. «Только Вы, – писали они, – можете решить, кто прав».

Шадрин знал: тундровики – народ терпеливый, выдержанный и доверчивый. Напраслину городить не станут. Это у них исключено. Значит, наступил предел их терпению, обстановка раскалилась добела. Правда, подробностей в письме не было – была великая просьба приехать.

Аверьянова три года назад, не считаясь с мнением районного руководства, прислали директорствовать в «Новую жизнь». Прежний директор выехал по болезни «на материк». Аверьянов – родственник высокого начальника, и попытка Шадрина воспрепятствовать аверьяновскому назначению была пресечена крайкомом.

3

Конфликт оленеводов с директором совхоза Аверьяновым был предсказуем. Появление Аверьянова в Билибино стало его началом. Первый разговор с ним разочаровал Шадрина. И насторожил.

В кабинет секретаря вошёл среднего роста, весь вальяжный, с холеной физиономией, невыразительной наружности человек. Такой в толпе не запомнится. Но встретишься с ним один на один – из памяти не исчезнет и напомнит о себе.

– Виктор Кирьянович, Вам наверняка обо мне уже известно многое, – с ходу, беря инициативу на себя и тем самым давая понять, что рассчитывает на короткое собеседование, первым начал разговор Аверьянов.

Шадрину, действительно, было известно о нём немало. Сам факт: Аверьянова навязали в район из края – уже о многом говорил. Виктор Кирьянович был поставлен перед этим фактом: образовалась в «Новой жизни» вакансия директора – не советуясь, нашли «подходящего». Шадрин настойчиво возражал, был против варяга: в районе найдётся свой – его не поняли. Попытался выйти на первого, но крайком, вернее, секретарь по сельскому хозяйству Попов, зная, насколько строптив Шадрин, зная, что он не остановится ни перед чем и будет настаивать на своём, опередил события, представил всё «в лучшем свете».

Виктор Кирьянович понял, что лобовая атака проиграна. Но он всё равно был против «кота в мешке». Информацию о назначенце он получил в том же крайкоме. Там в ту пору было немало порядочных людей, в силу обстоятельств вынужденных держаться в тени и лишённых решающего голоса.

На поверку вот что выходило: Аверьянов – человек далёкий от оленеводства. В своё время закончил Тимирязевку, но дипломом тундру не закроешь. Он – специалист по кукурузе – до приезда в Колымский край десять лет работал на Кубани в научно-исследовательском институте. Пригласил его на север родственник – работник сельхозотдела.

Разговор с Валовым, первым секретарём крайкома, не получился. Того вовремя обложили и сыграли на его тщеславии, себялюбии:

– Афанасий Сергеевич, знаем же Шадрина, – как бы переживая за дело и наступая на больную мозоль первому, вроде нехотя обронил Попов и продолжил, – он с первых дней как партийный работник ходит в оппозиционерах. Всегда противится, когда ему хотят помочь с кадрами. Шадрин привык обходиться своими людьми. Хоть плохими, но своими. И вообще с этим он зашёл слишком далеко. Но ведь когда– то его следует и остановить, одёрнуть, наконец. Видите ли, организовал в Восточно-Тундровском инкубатор кадров. Отгородился от всех непонятной стеной. Между прочим, Ваш протеже. Не раз ему предлагали перейти в аппарат крайкома – постоянно отказывается.

– Ну, ты, Валентин Петрович, не напоминай о протеже, – одёрнул Попова Валов. – Я не ошибся в своём земляке. И что кадры у себя растит – хорошо. А строптивых мы на своё место ставить научились. Только один ушёл из жизни несломленный – твой предшественник Сергей Дмитриевич Комаров. Короче, ты отвечаешь за сельское хозяйство – тебе и решать. Понял?

– Понял, Афанасий Сергеевич, – Попов обрадовался, что на сей раз смог перекрыть Шадрину кислород.

После ухода Попова Валов задумался. Попов прав, заметил про себя Валов: Шадрин, его ставленник, действительно, становится неуправляемым. Пора его одёрнуть, в назидание другим, которых, правда, давно приучил заглядывать в рот краевому начальству, особенно ему, Валову.

Он же, Валов, перечить которому было равносильно тому, что подписать себе приговор на выброс за перила любой карьерной лестницы, полгода назад последний раз предупредил Шадрина:

– Смотри, Виктор Кирьянович, чуть споткнёшься – выпишу волчий билет. Тогда в крае, в любом его уголке, тебе работы не будет. Другие и во сне видят, как зацепиться за крайком. Тебе же предлагаю возглавить оргпартработу, членство в бюро. Помни: это последний разговор.

Шадрин и тогда отказался. И сейчас, вспоминая то предложение, понял, почему Валов не прислушался к его доводам против Аверьянова. Валов ответил по телефону, как отрубил:

– Ты же знаешь, что я горняк. Сельское хозяйство – прерогатива сельхозников. Им виднее, с ними и решай. Я же директорами совхозов не занимаюсь. Разговор о тебе. Он ещё впереди…

И вот Аверьянов перед Шадриным.

– Знаете ли, Олег Иванович, – как бы вслух размышлял Шадрин, – судя по анкетным данным, опыта руководящей работы у Вас никакого. И профиль образования, мягко говоря, не тот. У нас не чернозём, и кукурузу мы не сеем. Здесь вечная мерзлота, и на ней надо выращивать мясо для северян, чтобы уменьшить его поставки с «материка». Вас рекомендовал Попов Валентин Петрович, – Шадрин переложил с места на место принесённую секретарём бумагу. – Что такое оленеводство, Вам, надеюсь, объяснили в Магадане. Поэтому давайте за дело, принимайте совхоз. Завтра будем представлять Вас коллективу.

На этом разговор закончился. Аверьянов вышел из райкома несколько сникшим. Лоск с него слетел. Покинул кабинет Шадрина с затаённой обидой. И с опаской. От Билибино до Магадана полторы тысячи километров. Насколько бы велика ни была поддержка оттуда, она уже не рядом. До него только сейчас стало доходить: руководить совхозом с такой спецификой производства действительно будет трудно. Здесь не научно-исследовательский институт. Об этом и намёк Шадрина. Выходит, что ему, Аверьянову, придётся начинать с нуля и экспериментировать уже над собой.

На какое-то мгновение он задумался об этом, но философию дальше разводить не стал. Это было не в его правилах. Решил так: «Не боги горшки обжигают. Шадрин сильно сгущает краски. Посмотрим, кто кого подведёт под монастырь».

4

До Острожного, центральной усадьбы совхоза «Новая жизнь», полторы сотни километров зимней тряской дороги. Отправились туда на райкомовском УАЗике. Шадрин, словно забыв о вчерашнем разговоре, рассказал Аверьянову о специфике хозяйства. По количеству оленей оно мало чем выделяется среди других. Но есть и свои сложности. Летние маршруты выпаса выходят на побережье Седого (Северного Ледовитого) океана. И весной, в пору отёла важенок, необходимо рассчитать всё так, чтобы вывести стада на летний выпас до половодья рек и речушек, которых здесь великое множество. Но поторопишься – телят могут накрыть пурговые заносы.

Зимой не легче. Выпасают оленей в лесной зоне, где нередки снегопады и гололёд – ягель для животных становится труднодоступным. И в полярную ночь волки часто тревожат стада.

– Это, если хотите, вроде бы чисто природные признаки жизнедеятельности тундровиков, – заметил Шадрин. – Но их надо знать. А главное – понять душу местного населения. Не понял – и тебя не поймут. Душа этих людей – главный барометр наших дел. Только вот мы, пришлые, не всегда с этим считаемся. Мы, кочующее племя наших предков, подрастеряли многое из того, что в нас заложила мать-природа. Мы похожи на дерево, которое срезали, лишили соков и пустили в дело. А точнее сказать, даже срезки с этого загубленного дерева. Брус и доска идут в дело, а срезки в лучшем случае – на изгородь или в печную топку, в огонь. Так вот и наша душа, как пепел от сгоревших срезков, мертва. И сколько нас, таких, словно перекати-поле, кочует по всей матушке России и наступает на живые души этого и других народов Севера, вытаптывая железным сапогом здешнюю хрупкую природу, а вместе с ней губит и этих людей. Всё это поставлено на государственную основу. Вы не удивляйтесь, Олег Иванович, это лишь понаслышке зная Вас, я говорю об этом. Вам с этими людьми работать. И я хочу, чтобы Вы поняли, куда Вы попали. Не поймёте – Ваше начало будет Вашим концом. Пугаю? Отнюдь. Многие этого не поняли и поплатились. Хозяйство от прежнего директора Ивана Ивановича Маркова Вам достаётся крепкое. Десять лет он проработал здесь. Хорошо знал традиции народа, ими жил, поддерживал их, развивал. Они тут богатые. Острожное основано русскими казаками ещё в семнадцатом столетии. Через него держали путь с запада на восток отряды Дежнева и Стадухина. Острожное в этих краях – первый торговый центр русских купцов и местных охотников. В основном же коренные жители – исконные оленеводы. Олень их кормил, одевал, обувал. Вам мой совет: на первых порах обязательно побеседуйте с пенсионерами Тамтамом, Каытыном, Камыном, Вальгиргиным. Много поучительного они Вам могут рассказать. И не засиживайтесь в кабинете. Ваше место в стойбищах.

За рассказом Шадрин не заметил, как доехали до Острожного. В совхозной конторе их уже ждали. Секретарь парткома Михаил Николаевич Литвинов из местных и специалисты встретили нового директора насторожённо. И только приезд Шадрина несколько успокоил их. Здесь его считали своим. Виктор Кирьянович представил Аверьянова активу.

Не теряя времени, пошли в клуб, который уже был заполнен до отказа. В эту декабрьскую пору многие оленеводы находились в отпусках. Желающих увидеть нового директора набралось много. Все хотели знать: какой он после Маркова?

После представления из зала посыпались вопросы.

– Надолго ли к нам новый директор? – спокойно, вроде бы для себя, спросил старший пастух шестой бригады Килячеко.

– Думаю, что да, надолго, – ответил Аверьянов.

– Вот ты говорил, что закончил академию, – полюбопытствовал пенсионер Тамтам. – А в академиях живого оленя показывают?

Зал оживился. Без злобы. Простодушно. Ждал ответа.

– Живого оленя ещё не видел, – признался Аверьянов.

– Какомэй![1]1
  Какомэй! – возглас удивления (чукотское).


[Закрыть] Увидишь ещё, – серьёзно напутствовал его Тамтам. – Однако, ты не спеши оленю хвоста крутить. Хвоста-то у него почти нет. Спеши с людьми поговорить.

– Семья где? – спросила бабушка Коко.

– На Кубани.

– На «материке», значит.

– Да.

– Когда её пригласишь сюда?

– Сразу.

– Ко-о. [2]2
  Ко-о. – Не знаю.


[Закрыть]

Понравился или нет новый директор, судить трудно. Здесь не принято при первом знакомстве одобрять или отвергать пришельца. Люди здесь не торопкие, как сама жизнь тундры. И основательные. Присмотрятся прежде, чем поверят или не поверят пришлому человеку.

Виктор Кирьянович после собрания принял многих острожновцев и беседовал с ними. Разговоры с тундровиками затянулись за полночь. Люди шли к Шадрину просто поговорить с ним. Но он-то знал их главную боль – жильё. И сам интересовался этим. Семьи оленеводов, как правило, многодетные, а жилья, как и прежде, строилось мало. Правительственные постановления по Северу не выполнялись. Это была беда не только «Новой жизни», но и всего района.

В разговоре с тундровиками Шадрин был предельно откровенен. Он знал здесь положение каждой семьи. Многие из острожненцев на его глазах росли, учились, начали работать, обзавелись семьями. И он сознавал: их беда – его вина. В крае он уже многим набил оскомину постановкой вопросов о жилье для тундровиков. Там даже завели отдельную папку по Восточно-Тундровскому району с шадринской служебной запиской. В ней чёрным по белому было зафиксировано: 130 семей оленеводов значатся в графе «кочующие семьи». Для несведущих эта графа ни о чём не говорила. А тундровики на своей шкуре испытывают её значимость. Кочующие – значит без жилья.

Год назад Шадрин высказался по этому вопросу более чем определённо на пленуме крайкома партии: «Мы на этой земле словно временщики. Без всякой оговорки – временщики. Влезли в тундру со своей варварской цивилизацией и уродуем её лицо и душу. При этом пускаем в ход единственный аргумент: «Мы здесь, мол, поставлены и живём ради добычи ценных металлов и должны их брать любой ценой». И это выдаётся за государственный постулат. Печёмся о судьбе коренных народностей только в разговорах. Мало того, что варварской разработкой недр как удавкой сжимаем пастбищные угодья, почти ничего не делаем для улучшения социально-бытовых нужд тундровиков. Детей посдавали в детские сады и школы-интернаты, оторвали от родителей. Растим и воспитываем их, словно эмбрионов в колбах. Жестоко разрушили традиции, уклад, сам образ жизни оленеводов. И при этом похваляемся: дескать, своей цивилизацией мы вытащили эти народы из первобытно-общинного строя сразу в социализм. А что эта так называемая цивилизация может погубить местное коренное население, об этом даже задуматься не хотим, не то чтобы что-то сделать. Разрушили старые поселения на маршрутах кочёвок, где в тридцатые-сороковые годы действовали кочевые школы и где дети росли при родителях, а взамен отгрохали центральные усадьбы оленеводческих хозяйств. А где же жилые комплексы на маршрутах? Дети общаются с родителями только во время летних каникул. Это что – цивилизацией так предусмотрено? Я понимаю, что крайком ставит эти вопросы в центре. Но, вероятно, не очень настойчиво. Или по другим причинам центр глух к нашему голосу. Тундра бескрайняя – докричаться из неё до центра невозможно».

Валов тогда пытался осадить Шадрина, но Виктор Кирьянович договорил. Потом на его выступление последовала отповедь, которая, кстати, чуть не подвела итог его партийной карьере. Но это лишь один из эпизодов. На самом деле, драки были жарче. Просто Шадрин стал кому-то надоедать со своими правдами. Но странно: тот, кто его ненавидел, одновременно и уважал. А Валов прощал. Только череда его прощений приближалась к концу.

… Шадрин выехал из Острожного далеко за полночь. Радоваться было нечему. Аверьянов и «кочующие семьи» не выходили из головы.

– Володя, ты помнишь Сергея Дмитриевича Комарова? – обратился он к водителю.

– Такие, Виктор Кирьянович, не забываются: редкие люди.

– Сегодня ему шестьдесят бы исполнилось. Кремень был. Прав ты – редкий. Фронтовик. Был бы жив, была бы отдушина.

Шадрин замолчал. Думая о своём, всматривался в кромешную тьму полярной ночи, в её высокий шатёр, усеянный звёздами. Эту темень то и дело прорезали лучи фар встречных автопоездов. Зимник работал.

5

Немного времени потребовалось Аверьянову, чтобы прослыть одиозной фигурой. Тундровики его не поняли и не приняли. И раньше поступали сообщения, что директор неуважительно разговаривает с ними, по весне загружает в вездеход ящики с водкой и через водителя обменивает её у оленеводов на меха песца и соболя, которых они попутно промышляют зимой. Нагл и груб. Но за руку Аверьянова трудно было поймать. Да и обмен «огненной воды» на меха он делал не своими руками. А вездеходчик был свой человек среди местного населения.

Апрельской ночью, перед поездкой к оленеводам, Шадрин вновь и вновь пытался проанализировать деятельность Аверьянова. За этим занятием его и застал звонок в прихожей. Резко и тревожно рассыпался его звон в квартирной тишине: домашние все спали. Виктор Кирьянович вздрогнул. Звонок на мгновение пронзил его ещё не осознанной болью.

«Неужто?» – только и успел мысленно произнести он, открывая двери.

– Извините, Виктор Кирьянович, – почти шёпотом произнесла знакомая работница почты. – Вам телеграмма.

Предчувствие недоброй вести подтвердил гриф телеграфного бланка – «Срочная». Текст не обманул: «Срочно вылетай отец тяжёлом состоянии мама». Заверена врачом.

Шадрин как-то сразу обмяк. Неосознанно, скорее, механически плюхнулся на прежнее место в своей комнате, подперев лоб ладонями. В такой позе встретил рассвет– семью не стал тревожить: самолёт будет только днём.

Он ждал этой недоброй вести. Отец, Кирьян Саввич, как писали из Шадринска, в последнее время, с небольшими перерывами, прописался в больнице. Изредка в Билибино сам слал весточки, в которых каждый раз напоминал: сын с невесткой и детьми должны в его доме отпраздновать два юбилея – Победы и их с Евдокией свадьбы – золотой. По времени эти события совпадали.

Виктор уже снёсся с братом и сестрой. Договорились на юбилеи собраться в родительском доме.

Но жизнь распорядилась по-своему – собирала всех до срока…

До Свердловска Виктор Шадрин добирался двое суток. Не повезло сразу. Краевой центр Магадан не принимал самолёты по погоде: свирепствовала не по календарю круто замешенная северными ветрами и неожиданно сорвавшимся снегопадом пурга. Природа, казалось ему, мстит всем, не разбирая и не выбирая плохих и хороших, не беря в расчёт обстоятельства, в которые проваливается человек вдруг, неожиданно. Такие каверзы подбрасывает не только природа, но и сама жизнь.

6

Афанасий Сергеевич Валов позвонил как-то редактору «Восточной правды» Николаю Яковлевичу Лошенко:

– Я тут собираюсь в Билибино. У тебя на месте Шадрин? Или ты кого-то пошлёшь со мной?

– Куценко.

– А Шадрин?

– Он в соседнем, Анадырском районе.

– А что, там нет собкора? Там же Шумовой, насколько я знаю.

– Он в отпуске.

– Что-нибудь случилось?

– Да как объяснить, – Лошенко на мгновение замялся. – Видите ли, Афанасий Сергеевич, пришла срочная телеграмма от рыбаков. Там в лимане кета задыхается в неводах. Местный завод, знаете, не успевает перерабатывать рыбу. А торговля, в том числе и наша, краевая, проявляет нерасторопность. Словом, обстановка сложная. Вот почему Шадрин там.

– По факту я в курсе дела. Управления рыбного хозяйства и торговли направили туда комиссию. Разберутся. А ты, я чувствую, за жареный факт ухватился, чтобы потом расписать на весь край.

– Не потому я направил Шадрина. Поступил сигнал, и мы должны отреагировать. Вы же знаете, что Шадрин объективен. Думаю, разберётся для пользы дела. Живём на рыбе, а в снабжении ею в последнее время часты перебои.

– Знаю, знаю. Но слишком он зло пишет, хотя всегда верно и справедливо. Пусть расследует. А я посмотрю, как с этим справится комиссия.

– Афанасий Сергеевич, нам же, членам бюро, потом останется только сделать оргвыводы.

– Ну, что ты меня успокаиваешь? А то я не знаю Шадрина? Потому и звоню тебе. Я о положении дел в Восточно-Тундровском информирован лучше и толковее по публикациям Шадрина, чем по докладам райкомовцев. Смотри, как бы я его у тебя не забрал. Хотел с ним и поговорить на эту тему в Билибино.

– Это что же, Афанасий Сергеевич? Хотите забрать у нас классного газетчика, переделать его на свой лад и приручить?

– Ты, Николай Яковлевич, много себе не позволяй. Знаешь, я кого угодно сломаю, приручу. И не забывай, что Шадрин – мой земляк. И нужен он мне для дела, а не в рот заглядывать. Так что ты мне брось эти разговорчики: приручить – не приручить. Моли Бога, что я к тебе хорошо отношусь и не мешаю моих же щелкопёров щипать. А то не посмотрю на наши приятельские связи и твои заслуги. Ты меня понял?

– Понял, – тяжело, как будто навалил на себя непосильный груз, ответил Лошенко.

– Ну, вот и хорошо. Будь здоров! – и Валов положил трубку на аппарат.

– Да, – произнёс он вслух. – Не торопись печь пироги, посмотрим, что привезёт из Анадыря комиссия спецов.

7

Нравился ему Шадрин. Дотошностью своей, знанием дела. Гуманитарий по образованию. А возьми то же горное дело, оленеводство, строительство, транспорт – лучше спецов разбирается. Умница. И не зря его называют загадочной русской душой.

А нашумевшая история с исчезновением, пропажей Шадрина. В ту пору Валов готовился к переходу в крайком. Для Южного райкома, где он работал первым, нужно было подыскать себе замену. Из своих, по его мнению, да и по мнению первого секретаря крайкома Алфёрова, выбирать некого. Перебрали кадры в других районах края. Подобрали. Точнее сказать, спасли. Из Тундрового, считавшегося вполне благополучным и перспективным районом, направили в Южный Юрия Фёдоровича Авилова. Валов узнал, что преемник вынужденно менял прописку. И причиной тому стал Шадрин, работающий заместителем редактора «Тундровой правды».