Текст книги "Срезки. Земля, с которою вместе мёрз"

– И я из тех же, по определению наших вождей, «подручных партии». Выходит, мы оба подневольные: куда партия пошлёт, там и работаем.

– Эко хватил – «подневольные». Мы её полпреды. Но мы, кажется, отвлеклись. Правда или нет: Вы ходили у Афанасия Сергеевича в фаворитах?

– Насчёт фаворитов не знаю. А что из газеты пригласил – точно он. Вам, Иван Николаевич, известно, что я стал первым в районе, в котором собкорил. Разрешите задать вопрос в лоб?

– Ну, валяйте.

– Почему Вы решили прощупывать первых с меня? Только ли в Валове причина?

– Во-первых, не прощупываю. А во-вторых, у меня в отношении Вас имеются свои резоны. Я уже объявил всем, что займусь кадрами прежде всего здесь, в Магадане. А по поводу возврата в газету советую подумать.

– Не успели здесь появиться, но в отношении Николая Яковлевича Лошенко уже порешили. Скоры однако.

– Догадливые. Это хорошо. – Пескарёв мгновенно переменился в лице: мягкость его черт исчезла, оно как бы окаменело. – Виктор Кирьянович, я посоветовал только подумать, а Вы сразу выводы делаете. Хотя правы. Сами знаете, в партии стало традицией: когда приходит первый, он подбирает кадры под себя и для себя. Возьмите ЦК…

– Ну, а я-то тут с какого краю, и почему Вы думаете, что я и есть тот кадр под Вас и для Вас?

– Не перебивайте. Вы, оказывается, ещё и невоспитанный. Видать, не случайно Попов на Вас зуб имеет? А насчёт землячества Вы как раз и не с краю. Биографию мою-то уже многие знают. Я ведь из-под Свердловска. А так как Вы шадринский, значит, земляки. Кстати, что там у Вас с Поповым?

– У меня с Поповым разногласия как раз по тому самому землячеству, даже больше – из-за родственника.

– Не тяните волынку…

– Какая тут волынка? Прислал Попов в район своего родственничка, как Вы говорите, земляка Аверьянова. Кукурузовода навязал в директора оленеводческого совхоза. Тундровики постоянно сообщают, что этот самый Аверьянов занимается натуральными поборами – пушнину обменивает на водку. Но дело в том, что никак за руку схватить не могу. А между тем совхоз разваливается. Хотел снять, а тут Попов…

– А что же Валов?

– Афанасий Сергеевич не имел привычки вмешиваться в сельскохозяйственную сферу. Там Попов был хозяином.

– Н-да…

– Что «н-да»?

– Да так, думаю. Вас я, Виктор Кирьянович, не тороплю с ответом, но подумайте. Вы мне нужны здесь.

– Я уважаю Николая Яковлевича как профессионала, чтобы согласиться стать подсадной уткой…

– Что Вы всё какие-то словечки подбираете? Знайте одно: как решу, так и будет. А Вы думайте, о чём я сказал…

7

Виктору Шадрину предстояли новые испытания. По возвращении в Билибино он собрал аппарат райкома и информировал о прошедшем пленуме крайкома. О разговоре с Пескарёвым умолчал. Об этом сказал только Фёдору Минину и Александре.

Фёдор, как только Шадрин стал первым в Билибино, переехал сюда. Начинал в райкоме зав. отделом по идеологии. Позже его избрали секретарём.

Фёдор привёз из Тундрового от Нанто Вьюна. Четвероногий друг поселился в квартире Виктора Кирьяновича. С хозяином он общался только утром и вечером. Как только у Шадриных появились один за другим погодки Матвей и Никита, Вьюн обрёл здесь благородных маленьких друзей. Они же в нём души не чаяли.

Щадрины-младшие росли неуёмными непоседами. Заботы по школе взяла на себя Александра Николаевна. Матвей и Никита, как и многие ребята Билибино, любили общаться со сверстниками, воспитывались коллективистами. Зимой, несмотря на трескучие морозы, в свободное от уроков время их трудно было удержать дома. В ребячьих ватагах часто можно было видеть Вьюна – без него редкие игрища и забавы обходились.

Шадрины-младшие, несмотря на разницу в год и учёбу в разных классах, благодаря матушке-природе были почти одинакового роста, светловолосые, с открытыми улыбками широкоскулых лиц, со вздёрнутыми носами. Их можно было различить, только внимательно присмотревшись к цвету глаз. Матвей в мать – кареглазый, Никита в отца – сероглазый. А прищур глаз, особенно в минуты собранности, – отцовский, не раздражительный, но колючий.

Шадрины и Минины дружили семьями. Фёдор Иванович и Светлана Фёдоровна растили дочь Викторию, одноклассницу Никиты. Дети также дружили. Фёдор Иванович по этому поводу часто повторял фразу:

– Виктор и Саша, как ни крутите, а, пожалуй, быть нам родственниками. Смотрите, троица-то наша неразлучна. Кто бы ни стал зятем, любого примем.

– А вы рожайте ещё дочь, – поддерживала тональность разговора, как правило, Александра Николаевна. – И тогда вопрос о зятьях отпадёт сам по себе.

– Ну, что ты, Сашенька, – алея лицом, говорила Светлана Фёдоровна. – Опоздали мы с Фёдором. Нашим-то детям уже по двенадцать – тринадцать. Да и мы стареем. Мой философ (так она называла Минина) всё больше по ночам классику штудирует. Не до того ему, на что ты намекаешь.

– Такая, видимо, наша судьба, – как бы продолжала игру Александра Николаевна. – Моя – учить других детей, твоя – лечить их. – И тут же сменяла тональность. – Благо, что свои нам не доставляют особых хлопот. Правда, мои тут учудили как-то. Пришла к нам новая учительница по русскому языку и литературе Лилия Ивановна Шакурова. Первый урок у неё в матвеевом седьмом. Стала она знакомиться с классом. Доходит очередь до Матвея. А встаёт Никита.

– Скажите, Матвей, – обращается Лилия Ивановна к Никите, не подозревая о подвохе. – За что Вы любите предмет литературы?

– Терпеть не могу, – заявляет Никита.

– Как? Почему? – удивляется она такому ответу. – У Вас же в журнале сплошные пятёрки.

– А это по знакомству, – продолжает Никита.

Лилия Ивановна покраснела и больше Никите вопросов не задавала. Урок был испорчен. Ребята знали о подвохе, но промолчали. Вика-то Ваша была участницей этой нехорошей игры. И подмену за своей партой позволила. Но она всё равно молодец. Урок закончился. Вика настояла, чтобы Матвей и Никита извинились перед Лилией Ивановной за такой кульбит. Позже коллега рассказала мне об этом случае. Я места себе не находила. Думала об одном: «Чего это они позволяют? Ну, подождите. Дома всё расскажу отцу – пусть разберётся». А Лилия Ивановна упредила: «Вы, Александра Николаевна, не придавайте особого значения факту. Поговорила с ними и поняла: прекрасные ребята. В большом деле не подведут». Словом, успокоила.

– Первый раз слышу, Саша, – сказал Виктор Кирьянович.

– И Вика нам тоже ничего не рассказала, – продолжила Светлана Фёдоровна.

– Правильно сделала, – резюмировал Фёдор Иванович. – Детская солидарность – она без наших взрослых примесей и выгод. Что, наши дети не такие, как все? А мы в их возрасте были паиньками? Всё наносное со временем с них слетит, как тополиный пух. Главное – чтоб выросли людьми.

– Ну вот, опять ударился в философию – без неё и минуты прожить не может, – вставила Светлана Фёдоровна и затем обратилась к Шадрину:

– Я, например, Виктор, в последнюю очередь узнала о твоём разговоре с Пескарёвым. Мой-то философ – тоже гусь – промолчал.

– Саша-то тебе всё же рассказала. Чего обижаться?

– И что ты надумал? – не унималась Светлана Фёдоровна.

– Заболеть, – ответ для неё был неожиданным и слишком туманным.

– Не поняла.

Шадрин продолжил игру:

– Да мы тут с Фёдором решили: как только Пескарёв полетит в наш район, ты, Светлана Фёдоровна, на правах главного врача упрячешь меня в палату для больных воспалением…

– С каким воспалением? – прервала его Минина.

– Хитрости, – не выдержав, хором ответили Шадрин и Минин.

– А у меня такой палаты нет, – словно, не заметив того, что это шутка, отреагировала Минина.

– Тогда придётся такую палату открыть, – снова как бы серьёзно сказал Шадрин.

– Перестаньте вы меня разыгрывать, – приказала мужчинам Светлана Фёдоровна.

– Хватит, мужики, – вмешалась в разговор Александра Николаевна. – Ты, Света, не слушай их. Они тебе наговорят семь вёрст до небес – и всё лесом. Впору хоть нам с тобой в больничную палату.

– Я вас вполне серьёзно спрашиваю, что это всё значит? – не унималась Минина.

– А значит это, милая Светлана, одно: работать, работать и ещё раз работать. Всем чертям назло.

– Да, – нараспев произнесла Светлана Фёдоровна. – Нам денег не надо – работу давай, – и с иронией в голосе добавила: – Детям есть с кого брать пример.

– Точно. Завтра твой Минин едет в совхоз «Новая жизнь» А я по горным полигонам и шахтам. Там-то наши больничные палаты.

8

События развивались стремительно. Виктор Шадрин следил за ними, вмешивался или участвовал в них, словно не замечая ни времени, ни себя. Во временном бесконечном пространстве он успевал улавливать только два отрезка: полярную ночь и полярный день.

Район продолжал жить и трудиться в набранном ритме. И одним из главных достижений Шадрин считал то, что сумел сохранить кадры. Правда, со своим вторым, Иваном Михайловичем Бухариковым, он всё же расстался. Это произошло вскоре после того памятного пленума крайкома.

Хорошо усвоив природные катаклизмы (если в крае запурговало, то это надолго), Иван Бухариков, оставив райком на Минина, без особой на то надобности, взял командировку в Острожное.

Через три дня Минину позвонил секретарь парткома «Новой жизни» Михаил Николаевич Литвинов:

– Слушай, Фёдор Иванович, у нас ЧП, – срывающимся взволнованным голосом кричал в телефонную трубку парторг. – При пожаре в палатке сгорел старший пастух седьмой бригады Келетегин Николай…

– А где Бухариков? – перебил парторга Минин. – Почему он не позвонил?

– Не может.

– Как не может? Он что, пьян?

– Отсыпается у Аверьянова.

– Как отсыпается? А Олег Иванович? – никак не мог взять в толк Минин, спрашивая о директоре совхоза Аверьянове.

– Они вместе и устроили пожар.

– Понятно. Передай им обоим, что завтра из Магадана вылетает Шадрин. Михаил Николаевич, слышал по радио сообщение о пленуме крайкома?

– Да, Фёдор Иванович.

– Днями буду у вас с подробностями. Николая похороните, как захотят близкие.

– Считайте, что уже похоронили. Череп да челюсти остались…

Минин положил трубку на рычаг аппарата и погрузился в тяжёлое раздумье: «Хорошая мина для Виктора и для всех». Они хорошо знали и ценили Келетегина. Минин не стал расспрашивать о подробностях случившегося. Тундрового опыта ему не занимать. Он отчётливо себе представил, как всё произошло. Иван Бухариков поехал к Аверьянову, как говорится, разогнать тоску-матушку. Погуляли они у Аверьянова на квартире и дали волю страсти уже в тундре. Благо, седьмая бригада выпасала оленей на зимнем маршруте вблизи Острожного, всего в тридцати километрах. Ко всему прочему, Бухариков был страстным охотником. Однажды там же, в острожновской тундре, он чуть было не застрелил пастуха. Спьяну ему померещилось, что из-за кустарника показалась голова сохатого. Схватил карабин и, не целясь, пальнул. К счастью пастуха и Бухарикова, последний промахнулся. Тогда Шадрин предупредил его:

– Иван Михайлович, ещё что-то подобное повторится, мы с тобой расстанемся.

«И вот, – подытожил свои размышления Минин, – тогда не застрелил одного, так сейчас сжёг другого».

Ещё до возвращения Шадрина в Билибино Бухариков написал заявление с просьбой к пленуму райкома освободить его от обязанностей второго секретаря по состоянию здоровья. Что это значило – «состояние здоровья», большинству членов пленума объяснять не требовалось. Насмотрелись на «художества» Бухарикова. Шадрин же чувствовал в произошедшем свою вину. В своё время был повод освободиться от второго. И не один раз. Но ограничивался внушениями. И не потому, что Бухариков как бы заменял его в местных оргиях Валова. Иван Михайлович был спецом. Шадрин надеялся, что одумается. А оно вон как всё вышло. Трагически.

В крайкоме о ЧП стало известно уже тогда, когда Шадрин находился в пути к Билибино. Виктор Кирьянович только зашёл в свой рабочий кабинет и не успел раздеться, как тут же, словно поджидая его, зазвонил междугородний. Звонил Пескарёв. Шадрин был уже в курсе случившегося – его в авиапорту встречал Минин и по дороге в райком всё рассказал.

– Виктор Кирьянович, – поздоровавшись, сказал Иван Николаевич. – Из полыньи да в полымя. Рассказывайте.

Шадрин изложил факт как мог подробно.

– Что намерены делать? – звучал в трубку уже знакомый металлический тембр пескарёвского голоса. – Я не о том, что делать с Бухариковым. Я о Ваших хвалёных кадрах. Тут вот Попов предлагает Вам вторым Аверьянова. Как думаете?

– Аверьянова вместе с Бухариковым под суд отдавать надо, а не поповским советам следовать, – еле сдерживая себя от того, чтобы не сорваться на грубость, ответил Шадрин.

– В том следствие разберётся, а кого Вы планируете?

– Литвинова Михаила Николаевича.

– Значит, свой, доморощеный?

– Свой, доморощеный. Десять лет уже парторгом в «Новой жизни». Засиделся. Лучшего и не требуется. Из местных, коренных. Сельхозник по природе и образованию.

– Так уж и не требуется? Хорошо. Готовьте пленум. Прилетим с Поповым. Хотел начать с ближних районов. Да вот случай сам заставляет с Вашего. К приезду дайте ответ на моё предложение. До встречи!

Шадрин, не снимая пальто, присел в кресло. Минин был рядом.

– Предлагает мне «Восточную правду», – с известным шадринским прищуром глаз сказал Фёдору.

– Значит, намечается основательная чистка, – резюмировал Минин.

9

Поповское предложение не прошло. Аверьянов ещё до приезда Пескарёва на бюро райкома схлопотал строгача с занесением. Пескарёв и Попов были поставлены перед фактом, не позволяющим на чём-то настаивать. Шадрин убедил-таки Ивана Николаевича в правомерности утверждения вторым Михаила Николаевича Литвинова.

На пленуме «Маленький Ильич» выступил с вопросом о кадровой политике. Он пламенно и убеждённо ораторствовал о необходимости омоложения партийных кадров. Присутствовавшие и слушавшие были едины в суждении: чистка, возможно, необходима, но как бы вместе с водой не выплеснуть ребёнка.

В заключение оратор сказал:

– Вот хотел забрать от вас Виктора Кирьяновича в Магадан. Редактором. Не соглашается. Пусть пока работает здесь. Поживём – увидим.

Шадрин наблюдал за залом. Он уловил, как десятки пар глаз засветились огоньком надежды, когда Иван Николаевич закончил речь. И его последние слова – «поживём – увидим» – для них, казалось, сейчас не имели никакого значения и оттенка. Многие из собравшихся здесь, правда, не все, были соратниками Шадрина. Его уважали и ценили за волю, целеустремлённость, за умение общаться с людьми, за сострадание к ним. Прожитые рядом с ним годы вселили уверенность и веру в то, что, несмотря на всякие передряги в стране, благодаря таким, как Шадрин, Минин, люди живут раскрепощенно, без оглядки на вчерашние времена, а с заглядом вперёд.

10

Но на душе Шадрина всё чаще и чаще стали кошки скрести. Чистка партработников в крае набирала такие обороты, что становилось не по себе. Многих из них Виктор Кирьянович знал и уважал за преданность делу, которому они служили. Тревожило то, что на их место назначались не лучшие.

Первый удар, который Шадрин воспринял по-особому болезненно, как свою личную обиду, пришёлся по «Восточной правде». Николай Яковлевич Лошенко – профессионал-редактор, каких поискать, первым угодил на пескарёвскую наковальню. «Маленький Ильич» хорошо отдавал себе отчёт в том, что послушная пресса – это обеспеченные тылы и прорыв вперёд в любом задуманном деле. Знал Пескарёв и другое: Лошенко не тот человек, который пойдёт на поводу в его кадровой политике, который не окажет ему публичного сопротивления. Сам Николай Яковлевич, до мозга костей, до последней душевной струны газетчик, никогда не смирится с кадровыми изгибами и перегибами. За тридцать лет работы на Севере он прошёл школу, которой нет и не сыщется в обычных условиях. А тот опыт, который ему как бы предлагал Пескарёв, он отверг. Подобное он уже проходил в недалёком прошлом.

Явных причин для замены Лошенко кем-то другим не было. Но когда нет причин, их находят. Главное – подобрать ключ. Этим ключом стал секретарь крайкома по идеологии Карасёв. Бывший комсомольский вожак ещё при Валове занял это кресло. Хорошо оседлавший карьерную орбиту, он стал первым помощником Пескарёва в кадровой политике. Лошенко же ещё в бытность Валова раскусил карасёвскую сущность. Недолюбливал Карасёва за фрондёрство. Предостерегал Валова, но тот не придал этому значения. Потом, на том самом памятном пленуме крайкома, Карасёв первым предал Валова.

Пескарёв же сразу раскусил Карасёва: этот из личных выгод и побуждений, неприязни к Лошенко сделает всё, чтобы освободиться от последнего. И дал Карасёву полную свободу действий в отношении газеты.

Началось с малого. Карасёв, хорошо зная специфику выхода в свет «Восточной правды», специально, не информируя заранее редактора, выезжал вечером в ближайшие от краевого центра посёлки и сёла, выступал там на совещаниях или собраниях. Утром же следующего дня звонил Лошенко и задавал один и тот же вопрос:

– Николай Яковлевич, почему в сегодняшнем номере нет сообщения о моей встрече с трудовым коллективом?

– Потому, Николай Геннадьевич, – отвечал невозмутимо Лошенко, – пора бы знать, что газета Вам – не радио.

И так повторялось в течение трёх месяцев. До тех пор, пока всегда уравновешенный и корректный Лошенко не послал Карасёва подальше от газеты.

Пред очи Пескарёва легла первая докладная записка Карасёва. И состоялся первый предупредительный разговор с Лошенко.

Карасёв, словно пиявка, вцепился в редактора. Дело доходило до того, что в приказном порядке требовал снятия с полос острых материалов. Николай Яковлевич в долгу не оставался и материалы не снимал, заявляя: «Пока я редактор, командовать газетой никому не позволю».

Лошенко просчитал ход развития дальнейших событий, возни вокруг газеты и, чтобы сохранить коллектив редакции, решил сам уйти в отставку. Как раз время подошло к северной пенсии. Пескарёв, по понятным причинам, не воспротивился уходу, а, наоборот, с лёгкостью отпустил Лошенко на заслуженный отдых. Незамедлительно пригласил на его место из Приморского крайкома зав. отделом пропаганды и агитации Ивана Ивановича Жмурина.

Идеолог Карасёв с благословения Пескарёва почувствовал вкус к интригам и переворотам местного значения. И старался. Не без выгоды для себя. В короткий срок из тринадцати первых секретарей были заменены одиннадцать.

И вот из Москвы подоспела депеша: нас, мол, вовсю костерят «иностранные голоса» за то, что Москва насаждала и насаждает в руководстве всех уровней полнейший патриархат. Что, мол, на уровне райкомов женщина в роли первого секретаря – исключение из правил, продолжается дискриминация женщин, что обещанное когда-то кухарке управление государством осталось для неё недосягаемым. Необходимо положение поправлять.

Ценное указание было подхвачено быстро здесь, откуда начинается Россия, в Магадане. Даже не остановила, вроде бы, и без того патовая ситуация: из прежних первых оставались не смещёнными только Шадрин и Смирнов. Пескарёв пригласил посоветоваться по «женскому вопросу» Карасёва.

11

Карасёв знал: Иван Николаевич по пустякам не вызывал. И о депеше знал. Шёл к первому, на ходу прокручивая в голове варианты, чтобы не попасть впросак. Заменить Шадрина – любимца Валова и Лошенко – было бы лучшим вариантом. Но та, вроде бы, давно уже забытая история в Тундровом, о которой он невольно припомнил, желание его пока сдерживала. К тому же Пескарёв держал Щадрина как бы в резерве, для себя. В Жмурине-то ошибся. Не потянул Иван Иванович газету. Она резко сдала по тиражу. С семидесяти тысяч в короткое время упала наполовину. Людей не проведёшь. А Карасёв первым к этому приложил руку. Данное обстоятельство Карасёв также просчитывал. Поэтому в предстоящем разговоре решил не трогать Шадрина.

Остановиться придётся на Смирнове Василии Анатольевиче. У того, правда, дела в Тундровом, как и у Шадрина, шли неплохо. Но вопросы иного свойства имеются. Семейные дела не ладятся. Жена, мягко говоря, погуливает на сторону. Значит, чистота партийного руководства под вопросом. Выходило, подходящ только этот вариант.

Самый щекотливый – «женский вопрос». Кого? Пескарёв обязательно задаст его. И ему, как идеологу, требуется быть начеку. Может, предложить Любавину – первого секретаря крайкома комсомола? «Энергичная, красивая баба», – не без симпатии и приятного, почти физического ощущения мысленно произнёс Карасёв. Было что вспомнить. Начинали вместе в комсомоле. Он, первый крайкома, заприметил её в Анадыре семь лет назад. Закрутил роман. Вскоре Люба Любавина возглавила Анадырскую районную организацию. По совместительству же оставалась одной из многочисленных любовниц Карасёва. Когда Валов забрал Николая Геннадьевича в крайком партии секретарём по идеологии, Любавина заняла кабинет последнего.

Но этот вариант явно не пройдёт. От Пескарёва трудно было что-то скрыть. Он знал о своих подчинённых почти всё. Не только потребует доказательств способности Любавиной возглавить районную парторганизацию, но и не применёт съязвить: «Что, Николай Геннадьевич, решил своих наложниц по районам рассеять, чтобы почаще в командировках бывать?..» Он неплохо изучил Пескарёва и был уверен, что обсуждение кандидатуры Любавиной закончится именно так. Кого же тогда? Про запас держал Сухопарову, зама заведующего отделом строительства крайкома.

С таким вариантом и вошёл в кабинет Пескарёва.

– Что, Николай Геннадьевич, будем делать с указанием из Москвы? – встретил вопросом первый.

– Выполнять, Иван Николаевич, – незамедлительно ответил Карасёв.

– Имеются предложения?

– Был бы спрос, – начал Карасёв. Но Пескарёв не позволил закончить уже столько раз слышанную фразу и ставшую для Карасёва правилом жизни, перебил и спросил:

– Кого и кем?

– Смирнова Сухопаровой, – выпалил Карасёв и затаил дыхание, ожидая реакции первого.

– Н-да, – Пескарёв сам уже сделал выбор: кого и кем. Но решил в открытую игру не вести и, как бы сомневаясь в правильности предложения Карасёва, сказал: – Но Василий Анатольевич пока справляется. Хорошо просчитал?

– Иван Николаевич, история-то с женой Смирнова всё больше обрастает слухами и небылицами. Не доводить же до взрыва. У нас это не принято. Скандалы нам не нужны.

– Ты прав. Заберём Василия Анатольевича сюда, в крайком. О Раисе Михайловне Сухопаровой я думал. Человек она серьёзный. Да вот поговаривают, мужик у неё за воротник закладывает. Не опозорит он её там, в Тундровом?

– Другого варианта не вижу. Во всяком случае, среди наших аппаратчиков в юбках самая подходящая кандидатура.

Пескарёв вызвал секретаршу и попросил пригласить Сухопарову.

Раиса Михайловна, не ведая, о чём предстоит разговор, вошла в кабинет.

– Проходите и присаживайтесь поближе, – сказал Пескарёв.

Сухопарова, увидев в кабинете Карасёва, насторожилась, своим женским чутьём уловила: этот здесь неспроста. И тревога закралась в душу.

Разговор длился долго. Раиса Михайловна потеряла счёт времени. За три года работы в крайкоме она впервые поняла, что такое психологическая обработка собеседника. Её доводы против нового назначения здесь, в этом кабинете, не понимали и не воспринимали. Довели до слёз и поставили вопрос ребром: или первым – в Тундровом, или обратно – на стройку. Третьего не дано.

Номенклатурные соображения, спущенные из Москвы, взяли верх…

… Шадрина не тронули. Надолго ли?

12

Долгая дорога Виктора Шадрина к родительскому дому закончилась. В утренней тишине ещё не совсем проснувшегося Шадринска его кольнуло предательское чувство чего-то непоправимого, неизбежного. Его никто не встречал у ворот, как в прежние приезды встречали отец и мать, заслышав тарахтение мотора автомашины. Палисадник с набухающими почками черёмухи и сирени, окна дома с задёрнутыми занавесками выглядели непривычно угрюмо. И только после того, когда Виктор залязгал засовом ворот, во дворе показались мать, брат и сестра. Александр и Анна приехали ещё вчера. Лица всех были напряжённо-молчаливы.

– Не успел, Витя, – только и сказала мать, пытаясь машинально вытереть платком и без того сухие глаза.

– На семь часов опоздал, – проговорил Александр.

– Видать, судьба, – чтобы поддержать невесёлый короткий разговор, заключила Анна.

И они поредевшей семьёй вошли в дом.

Виктор приподнял простыню с лица Кирьяна Саввича и онемел. То, что он увидел, пронзительной болью, точно током ударило, отозвалось в его телесном существе. Он не узнал того, кто перед ним покоился на временном сооружении из табуреток и досок. Выходит, смерть всё же сильнее нас. Последнее слово за ней. Седая шапка пышных волос, впалые щёки и сжатые губы лишь отчасти напоминали о том, что это был человек.

– Вот и встретились, батя, – прошептал Виктор и обратился к матери: – Как ты-то, мама?

– А что, Витя? Сам видишь. Извелась я вся. Всякое за эти дни передумала. За что мне такие муки выпали? Видно, Кирьян Богу не угодил. Не хотел он его пускать на тот свет. Но отмучился. Не приведи Господь такого другим.

– Да, судьба, – только и мог сказать Виктор.

Похоронили Кирьяна Саввича по-людски, но без отпевания. Близких и дальних родственников на похороны набралось много. Вся окраина Шадринска, кто знал его, пришла проститься с Кирьяном Саввичем.

Виктор, Александр, Анна выбрали место на новом кладбище сами, не там, где были похоронены старшие Шадрины. И тут, видно, последняя дорога Кирьяна от дома в мир иной была заказана другая. Место последнего пристанища выбрали высокое, песчаное, под тремя тополями.

Евдокия выполнила последние наказы мужа. Одели его в светлый костюм. Застолье после похорон было скромное. Одиннадцать фронтовых наград на бархатных подушечках сопроводили его в последний путь.

13

В доме Шадриных установилась непривычная тишина. Не было здесь Кирьяна. Лишь на девятый день, на поминках, двери дома не закрывались, и в него вошла жизнь без крика, без особого надрыва, как бывало прежде. Помянуть Кирьяна приходили родственники, соседи. Говорили слова утешения, признания. Добрые слова. Но это, скорее всего, были слова ритуальные, какие принято говорить на Руси о покойниках. О них на Руси не принято говорить плохо.

Ближе к полуночи, когда в доме остались Евдокия с детьми, выпили по рюмке, и Виктор сказал:

– Все мы в этом мире перекати-поле, срезки. В минуту рождения на ручонку ребёнка цепляют бирку, чтобы не перепутать; умираем – в морге цепляют бирку к ноге для той же цели. Отцу этого удалось избежать. Для нас сейчас главное, мама, чтобы ты была жива. За нас не беспокойся. Ты же своё дело сделала – вырастила. Спасибо тебе. И отца мы не вправе поминать лихом – в войну не посрамил шадринский род. Вечная ему память. Завтра мы разъедемся по своим домам. И единственная, кто нас будет собирать здесь, в Шадринске, вместе, так это ты, мама. Живи, родная, долго. Тобой и держаться будет наш род. Ты его основа и опора.

– Спасибо, сынок. – И у Евдокии за долгие дни впервые накатились слёзы. – Вы-то хоть будьте здоровы и счастливы. Надеждой на встречи и буду жить.

…Виктор улетал на Север. В Шадринске получил телеграмму от Саши. В ней сообщалось: на обратном пути Пескарёв просил прибыть в крайком. И ещё: Литвинов и Минин были в «Новой жизни». Аверьянов уехал из Острожного.

Виктор Кирьянович Шадрин возвращался в Колымский край. Навстречу апрельскому ветру. Каким он станет для него: тёплым или обжигающе-морозным? Обнадёживающим или не лучшим срезом жизни? Он возвращался с тревожным предчувствием нового, неизвестного…

1984–1985 г.г.