Текст книги "Срезки. Земля, с которою вместе мёрз"

С этими тревожными мыслями она пошла в контору. Не хотелось кланяться Фоме Шадрину, но что поделаешь – нужда заставит. Выпросила у него самого рысистого коня Воронка, запрягла его в кошевую и махнула в Шадринск. Детей на время оставила с матерью.

Перед отъездом сказала детям:

– Ждите, ребятишки, поехала за вашим отцом. Вот и кончится ваша безотцовщина. Я быстро вернусь.

Знала бы Евдокия, что ждёт впереди её и детей, таких слов не сказала бы им. Жизнь готовила новые трудные испытания.

Наступил новый день. Шурка и Витька все глаза проглядели в окна дедовской избы, которые выходили на мост. Витька первым увидел, как Воронок, запряжённый в кошеву, промахал на рысях по мосту, и закричал на всю избу:

– Тятька едет! Тятька едет!

Фёдор Ильич, молча накинув полушубок на плечи, вышел отворять ворота. Следом за ним (бабка не успела и слова вымолвить) выскочили на крыльцо раздетыми внучата.

Воронок с маху проскочил в проём распахнутых ворот, не задев заплот, и остановился как вкопанный, отдавая клубами пара. Хорошо, видать, поработал все сорок вёрст.

Из кошевы вышли двое в военной форме. Они были похожи друг на друга, как две капли воды. Один из них – в офицерской форме, другой – в солдатской. Фёдор Ильич признал в них Шадриных – Филимона и Кирьяна. Обнял их поочерёдно, поздоровался и сказал внукам:

– Выбирайте тятьку.

Шурка стоял на крыльце, переминаясь с ноги на ногу. Он, хоть и был старше Витьки, но всё равно смутно помнил отца – ему было четыре годика, когда того забрали в амию. Витька шустро спрыгнул со ступенек и, бросившись к офицеру, весь в слезах, не помня себя, закричал:

– Тятька! Мой тятька!

У взрослых при этом навернулись слёзы.

Филимон принял на руки племянника, поцеловал и ласково сказал:

– Сынок, вот твой папка, – и передал Витьку Кирьяну.

Кирьян сильными руками, ещё не успевшими одрябнуть от попоек, стиснул младшего и, целуя жарко того в лицо, начал приговаривать:

– Сынок, Витенька. Вот он я, твой папка. Не узнаёшь? Ничего, привыкнешь. Всё будет хорошо. Мы больше с тобой никогда – никогда не расстанемся. Какой ты у меня большой. Радость моя. А я и не ведал, что у меня растёт такой сын…

Шурка оторопело наблюдал эту сцену. Наговорившись с Витькой, Кирьян подошёл к нему, также крепко обнял, поцеловал и говорил почти те же слова, что и минуту назад Витьке.

Вскоре Кирьян забудет, что говорил при встрече сыновьям. Забудет многое. Забудет и себя.

Пока всё складывалось хорошо.

Филимон приехал вместе с младшим братом попроведать своих сельчан. Воевал он начальником штаба батальона тяжёлых танков КВ. Награждён орденом Боевого Красного Знамени. Но тяжёлое ранение прервало его путь на Берлин. Демобилизовался по ранению и работал в Шадринске начальником детской колонии.

За застольем в избе Батуриных он разговорился:

– Вот Кирьян сменил меня в Польше, и вы знаете, хорошо, чёрт такой, воевал. Четыре ранения, контузия – это вам не шутки. Шесть танков сгорело, а на седьмом Т-34 в Берлин вошёл – шадринский след оставил. Не зря пули получал, не зря горел. Любуйтесь, Фёдор Ильич и Евдокия Аверьяновна, какой герой. По наградам он перещеголял старшего брата: орден Славы, два Красной Звезды, а медалей сколько. И главное – «За отвагу». Вот у вас какой зять, дорогие родители.

Батурины молча слушали Филимона Саввича и думали о своём. Как-то сейчас сложится жизнь Кирьяна с Евдокией? Образумился ли Кирьян за войну? Или всё такой же непутёвый?

Словно уловив настроение родителей, Филимон продолжил:

– Наши все живут в городе. И с Кирьяном мы договорились, что перевезёт туда семью. Место ему уже подыскали. Завхозом будет работать в пединституте. Квартиру ему уже выделили. Так что недельку-другую погостит у вас и снова в дорогу. Всё будет хорошо.

На счёт хорошего родители Евдокии, а также Егор, Настасья и Нюра сомневались. Знали характер и привычки Кирьяна. Знали шадринскую породу. Сманили, выходит, его к себе поближе. А там уж ничего хорошего не жди. Вечно будет у них на побегушках. Но, видать, судьба Евдокии выпала такая. Знали и то, что отговаривать Кирьяна остаться здесь, в селе – хозяйство исправное, механизаторы в колхозе позарез нужны, – бесполезно. Шадрины упёртые. Чего надумали – не переломишь.

Через две недели, распродав всю скотину, семья Кирьяна выехала в Шадринск. Евдокия настояла: избу пока не трогать. Каким боком городская жизнь выйдет? Не известно. Как в воду глядела.

Кирьян выпросил у своего родственника Фомки Шадрина две подводы. Тот рад, что Кирька уезжает из села, что не вспомнил ему старое, что никто не рассказал ему о выходках против Евдокии в лихолетье, зная его буйный нрав, и охотно выделил лошадей.

Одну подводу Шадрины загрузили перинами, подушками, одеждой, другим домашним скарбом, на второй разместились сами.

День выдался ясный. Пощипывал морозец за носы. Подводы, скрипя полозьями саней по крупному сыпучему снегу, размеренно двигались в направлении Шадринска.

Так началось первое Витькино путешествие в неизведанное, неопределённое будущее. Путешествие, которому будет не скорый конец. Так молодое деревце срезали под корень и пустили в оборот. Что от него останется, пока также было не известно.

Дорога петляла меж берёзовых и осиновых колков. Ближе к городу начался свечной сосновый бор. Витька увидел сквозь деревья сначала движущиеся клубы дыма, потом железную штуковину, быстро бегущую по лесу.

– Папка, – привык Витька и к этому слову, – что это такое?

– Эта машина называется паровозом. Он тянет за собой большие подводы – вагоны.

– А куда это он бежит, этот паровоз?

– Видишь, в лес. Сена поесть, – пошутил Кирьян.

– Железный конь – и тоже сеном кормится?

– Тоже, сынок, – Кирьян решил: пусть Витька пока воспринимает всё увиденное детским деревенским умом.

– А много таких паровозиков?

– Тыщи.

– И все они сеном кормятся?

– И воду пьют.

– Сколько же им надо сена и воды?

– Много, сынок.

– А они голодают, как настоящие кони в плохие года?

– Голодают, сынок. Вот подрастёшь, многое узнаешь.

За этим разговором Шадрины и въехали в город.

Часть четвёртая

1[16]16
  Глава написана по материалам Шадринского государственного краеведческого музея им. В.П. Бирюкова; при её переработке использованы факты из книги Н.А. Миненко и С.В. Фёдорова «Город на Исети: страницы шадринской летописи». – Шадринск, 1997.


[Закрыть]

В истории возникновения больших и малых земель (государств), городов и весей, как и в любом мироздании, ничего случайного не бывает. Так и в семнадцатом столетии «по государству Царёву и Великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя Россия Указная память» была выдана предприимчивому русскому человеку, которому велено было на Шадринской заимке, «где острожный лес вожен и дворы ставлены, слободу строить и крестьян вновь из вольных и гулящих и прихожих людей призывать в тою слободу, на государеву десятинную пашню…» Было решено: стоять Шадринску на Исети.

На исходе того века Шадринский острог становится крепостью. Рублена она из сосновых брёвен, и в ней обитали беломестные казаки и пашенные крестьяне. Исеть являлась естественным укреплением с южной стороны крепости, с запада, севера и востока она была обнесена деревянным заплотом, рогатками и рвом. Шадринская крепость одна из немногих на Каменном поясе не была взята и не подверглась разорению сподвижниками восставших под предводительством Емельяна Пугачёва. В 1783 году Екатерина Великая своим указом утвердила герб города Шадринска: на серебряном поле бегущая куница, пронзённая стрелой. Вероятно, такой символ города отображал достаток здешнего края и напоминал о прошедшей по этим местам пугачёвщине.

В последней четверти восемнадцатого столетия в Шадринске при подавляющем числе среди жителей крестьян чётко стала выделяться значительная группа граждан, как называли в России купцов, мещан и цеховых. Первые местные купцы выходят из шадринских беломестных казаков и зажиточных крестьян, которые зачали торговлю со степняками и горнозаводским Каменным поясом. В то время Шадринск располагал церковью с колокольней, управительским домом, земской таможнею, провиантскими конторами и тридцатью торговыми лавками. В городе жили каменщики, плотники, калачники, хлебники, швальники, масленники, харчевники. Стремительному развитию ремёсел и торговли в Шадринске способствовало само его географическое положение: через него пролегал путь из Центральной России в Сибирь и обратно. Торговля требовала развития скотоводства и земледелия. В самом же городе возводятся торговые лавки на целый квартал и деревянный гостиный двор.

При Екатерине Второй в Шадринске формируются органы городского управления: дума, городской голова, земский суд. В 1780 году здесь открывается школа, а девять лет спустя – малое народное училище, расходы на которые берёт на себя город. К этому времени город становится уездным. Учреждается и уездная больница.

К началу девятнадцатого века в городе не было чёрных изб, и бани топились по-белому, а по-чёрному – только у бедных горожан. Хотя Шадринск по числу жителей считался малым городом – в нём обитало пять тысяч человек, но он богател, набирало силу купечество. К 1816 году двух ярмарок – Михайловской и Петровской – было уже недостаточно, открывается третья, Крестовско-Ивановская. Купцы ведут торговлю от Санкт – Петербурга до Иркутска. Основные товары: хлеб, масло, скотское сало, мясо, шерсть, кожи…Продукция же салотопных заводов поставляется в Петербург, а оттуда за границу. В городе работают пять кирпичных и столько же мыловаренных заводов, шесть мастерских по крашению тканей, одна кожевня. В 1822 году начинает производить продукцию фарфоровый завод, первый на Каменном поясе и в Сибири, мастера которого привезли свои изделия на мануфактурную выставку в Петербург. На всю Россию славятся шадринские гуси.

В 1840-х годах в городе торговали в 115 общественных и в 50 частных лавках. А к 1860 году общественных лавок насчитывалось уже более 180. Город становится крупным поставщиком хлеба, мяса, другого продовольствия и промышленных товаров. В 1870–1880 годах Шадринск ежегодно поставляет горнозаводскому Каменному поясу и в Центральную Россию от десяти до тринадцати миллионов пудов хлеба и до ста тысяч пудов мяса. Рекордным по купле-продаже для Шадринска стал 1891 год. Тогда было продано и куплено более 25 миллионов пудов зернового хлеба, мяса, сала, битой птицы, рыбы, льна, льняного и подсолнечного масла, орехов, пуха и пера, коровьего масла, шерсти и щетины, волос и холста.

В Шадринском уезде одним из основных посредников среди трёх крупных ярмарок была Крестовско– Ивановская, которая по торговому обороту считалась третьей в России после Нижегородской и Ирбитской ярмарок. Шадринск стал крупным в России купеческим городом… Если в 1860 году товарооборот местного купечества превысил 800 тысяч рублей, то на исходе очередного десятилетия он составлял более миллиона 200 тысяч рублей, и с этого времени торговля основным продуктом – хлебом велась уже круглый год. Тогда в городе работало более 600 торговых и промышленных заведений.

Капиталы и слава купцов Шадринска создавались потом и кровью бедноты, её непосильным трудом. Ведь не случайно производства кожевенных, пимокатных, салотопных заводиков, скотобоен в официальных документах городской думы значились «смрадными». В городе свирепствовал туберкулёз, другие инфекции. Здесь каждый год умирало больше людей, чем рождалось.

Беда порой подкрадывалась с неожиданной стороны – случались частые пожары. Например, горожане не успели ещё оправиться как следует от крупного пожара 1870 года, при котором выгорела лучшая часть города, как в 1873 Шадринск вновь был охвачен огнём и опять крупно пострадал. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. После больших пожаров центр города застраивался кирпичными двухэтажными купеческими домами, общественными зданиями, промышленными предприятиями. Между тем беднота продолжает прозябать в своих хибарах в слободах Заканавье, Верхняя и Нижняя Солдатские.

В 1894 году с постройкой Великой Сибирской железной магистрали (Транссиба) в Шадринске снижается оборот торговли, а, следовательно, темпы экономики падают, так как город оказался в стороне от этой магистрали на сотню вёрст. Но русские предприимчивые люди не пали духом, а занялись поиском путей выхода с тем, чтобы умножать свои капиталы. Они один за другим запускают в строй спиртоочистительные заводы. Опыт в этом деле был накоплен: после отмены в России в 1863 году винного откупа распространение получило частное винокурение. Уже в ту пору был построен в Шадринске первый винокуренный завод, который долгое время держал монополию на производство водки. Тотального спада в товарообороте удалось избежать: даже в неурожайные годы спиртоочистительные предприятия не испытывали нехватку в зерне. В городе начинают работать крупная по тем временам мастерская по изготовлению сельскохозяйственного инвентаря, крупчатая паровая мельница, прядильная ткацкая фабрика. Действовали общественный и коммерческий банки. В начале двадцатого столетия здесь было создано общество взаимопомощи приказчиков.

Купцы и другие деловые люди, городские власти понимали: чтобы оживить экономику и торговлю, необходима железная дорога, соединяющая Шадринск с Транссибом. На паях с государственной казной и шадринцев дорога была построена в 1913 году, а вместе с ней появляется и железнодорожное депо. Наступает новый этап развития в производстве и торговле города. Обороты торгового капитала достигли 14,5 миллиона рублей.

На примере развития Шадринска, как в зеркале, можно проследить историю становления государства Российского не только в экономической сфере, но и в социальной, культурной и образовательной.

Те зачатки просвещения и здравоохранения, а, значит, и культуры, заложенные во времена правления Екатерины Великой, продолжили развиваться и закрепляться в девятнадцатом и начале двадцатого столетий. Закладывается городской сад. Вначале открываются двуклассное уездное и первое приходское мужское училища, земская больница на 30 коек. В 1891 году – ночлежный и детский приюты, а в 1902 году – две богадельни – общественная и частная. К концу девятнадцатого века в Шадринске дети разных сословий обучаются в пяти приходских училищах, из них в двух женских. Открываются гимназии и реальное училище. Распахнули двери земская публичная библиотека, драматический театр, который начинал работать как клуб приказчиков. Выходит и газета «Исеть»…

В двадцатый век Шадринск вошёл с четырнадцатитысячным населением, с электростанцией и телефоном, с домами терпимости. Купечество расстаралось средствами на возведение церквей. Восемь храмов оповещали округу звоном колоколов о престольных праздниках. Не было недостатка и в кабаках. Самым респектабельным с 1913 года стал ресторан «Урал».

1917 год «обошёл» Шадринск. Советская власть накатила сюда в январе следующего, и то ненадолго. Год здесь снова хозяйничает старая: белочехи и колчаковцы свергли Совет. И опять ненадолго. К лету 1919 года город стал красным окончательно. Руководил восстановлением Советской власти бывший прапорщик царской армии А.А. Жданов, впоследствии видный деятель государства.

В центре города, в сквере, на обелиске братской могилы начертаны слова: «Здесь лежат беззаветные борцы за коммунизм – жертвы колчаковских банд. Дело Ленина не умрёт! На костях лучших и храбрых миллионы мозолистых рук строят мировую коммуну».

В тридцатые годы Шадринск из центра сельскохозяйственного округа преобразован в районный центр с надлежащей властью и учреждениями. Начинают работать средние учебные заведения для подготовки сельских специалистов. Здесь ещё в 1914 году была открыта учительская семинария, а в конце тридцатых – учительский институт, позже преобразованный в педагогический.

Словно наваждения преследовали Шадринск. Один из старинных городов Урала, помните, сначала оказался в стороне от Транссиба. Справился с этой бедой. Затем Советская власть сюда докатилась не сразу. Но и это поправили. И тут опять: пятилетки индустриализации обошли город стороной. Правда, коллективизация в районе со всеми изгибами, непростыми решениями была проведена сравнительно спокойно, без большой крови. А в самом городе тем временем в прошлом знаменитые промыслы хирели, а потом и вовсе исчезли. Более чем из тридцати тысяч жителей в промышленности было занято меньше одного процента. В городе работало с десяток её мелких предприятий, такое же количество – артелей промкооперации по переработке сельхозпродукции.

Не обошла стороной Шадринск, как тысячи советских городов и весей, Великая Отечественная война. Железнодорожный узел города не знал тишины круглые сутки. Воинские эшелоны шли с востока на запад, а с запада на восток с оборудованием заводов и фабрик, с людьми. Эвакуированные предприятия и людей принимает и Шадринск. Здесь в короткие сроки были введены в строй автоагрегатный, металлопрокатный, телефонный заводы, Полиграфмаш, швейная и табачная фабрики. Более шестнадцати тысяч эвакуированных приютили у себя шадринцы.

За годы войны шадринцы отправили на фронт более двенадцати тысяч человек. На заводах и фабриках города девяносто процентов от числа работающих трудились женщины и дети. Шадринск отправлял на фронт агрегаты для автомашин ЗИС-5, ЗИС-21 и «Урал-5», бронебойные снаряды и головки взрывателей для мин, полиграфические машины и телефонную аппаратуру, подковы и подковные гвозди для коней, обмундирование, полушубки, обувь, спирт, папиросы, махорку. Построенный на железнодорожной станции элеватор не знал передышки, принимая зерно из сёл и деревень. Отсюда для фронта уходили эшелоны с хлебом. И потому шадринцы по праву могут гордиться тем, что они внесли свою толику в разгром чумы двадцатого века – фащизма.

С войной покончили мы счёты. С самой войной, но не её последствиями. Эвакуированные возвращаются в родные края. В городе освобождаются рабочие и жилые места. Вчерашние фронтовики Шадринска и окрестных поселений без раскачки занимают их. В город со всех сторон тянутся обозы с людьми и скарбом.

2

В декабрьских сумерках подводы Шадриных, петляя по улицам города, въехали на просторную Михайловскую. Среди одно– и двухэтажных кирпичных и полукирпичных (первый этаж из кирпича, второй из дерева) домов, ближе к Исети, вырисовывались силуэты, в прошлом красавцев, Спасско-Преображенского собора и Николаевской церкви. Их разрушенные остовы на фоне темнеюшего неба навевали унылое настроение. Вот так и в Неонилово обкорнали церковь, сначала приспособив её под клуб, а во время войны – под зернохранилище. Здесь также нашли применение собору и церкви для нужд Советской власти: первый отдали местному музею, вторую – пединституту. В городе из восьми храмов Божьих осталась действующей одна церковь. Дети Христовы строили новый мир…

В окнах домов ярко горел свет. Витька полюбопытствовал у отца:

– Папка, а что это люди так много жгут ламп?

– Это, сынок, не керосиновые, а электрические лампочки.

– Какие электрические?

– Есть такие машины, которые работают и дают в дома такой свет. Вот поэтому и мы ламп и керосина с собой не взяли.

– Баско, – промолвил Витька.

Подводы остановились у двухэтажного полукирпичного дома.

– Вот и приехали, – сказал Кирьян, поднимаясь из саней. – Будем разгружаться. Переночуем, а утром я отгоню лошадей обратно в Неонилово.

Для Шадриных была приготовлена квартира из одной большой комнаты на втором этаже. На первом размещался народный суд.

Для Витьки всё было непривычно. И сама комната на втором этаже. И ярко горящая электрическая лампочка. И так же ярко освещённые окна в домах напротив. Всё незнакомо и неведомо. Придётся привыкать, осваиваться на новом месте. С этого дня он становился городским. Примет ли его город? Витька других вопросов себе не задавал. После морозной дороги забылся крепким сном.

3

Кирьян уходил на работу, Шурка – в школу. Евдокия с Витькой оставались дома. Кирьян не пустил её на работу. Специальности для города у неё никакой не было, а технички нигде не требовались. Да он, фронтовик, и не хотел, чтобы его Евдокия где-то была поломойкой. И за ребятами уход нужен. Витьку устроить в садик не удалось. Пусть сидят дома, решил он.

На первых порах Кирьян помнил о семье. Потом всё чаще стал приходить домой поздно, навеселе, а то и вовсе в драбодан пьянёхонек. Случалось, не ночевал дома. Евдокия знала: у сестёр или у братьев загулял. Кое-как дожили до следующей зимы, в которую Евдокия понесла дочерью. Кирьян на радостях крепко обмыл дочь и назвал её Ирой. В честь кого и почему этим именем, никто так и не узнал. Захотел вот назвать так – и всё тут.

К зиме Кирьян исчез с глаз домашних, оставив их без гроша в кармане. В пединституте сказали: давно не работает, уволился. Родня также потеряла Кирьяна. В Шадринске его не было. Кто-то видел его в последний раз в компании таких же, как он, фронтовиков, только основательно покалеченных. Розыски не дали результата.

Евдокия, оставив с Витькой Ирочку, уже в который раз пошла по кругу в поисках Кирьяна. Встретила знакомого неониловского Петьку Шумакова. Его часто видели с Кирьяном в забегаловках.

– Ты кого это, Евдокия, разыскиваешь? – заплетающимся языком спросил Петька. – Не Кирьяна ли? Его тут нет. Весь вышел. Втрескался он тут спьяну и уехал, говорят, в Ирбит. И знаешь, с кем? С цыганкой Машей. Ох и баба!

– Дурак ты, Петро, – Евдокия и слышать не хотела того, о чём ей наплёл Шумаков. – Залил шары и несёшь всякую околесицу.

– Всё может быть, Евдокия, – продолжал шарманить Петька. – Всё может быть. Не горюй. Накобелится твой Кирьян и, ежели голову ему там, на стороне, не оттяпают, заявится. Куда он денется от твоего ребячьего табуна? Покедова. Жди Кирьяна, вернётся.

Евдокия никуда больше не пошла. Вернулась домой со слезами на глазах. Но при детях рёву воли не дала. А тут её поджидала ещё одна неприятность.

– Мама, приходили из института, – сообщил осторожно Шура, видя, что мать чем-то убита. – Спрашивали тебя. Сказали, что ещё придут.

Евдокию обдало жаром. Давно ждала, что придут. Знала: беда – не сирота, за ней другие потянутся. Вот и второй беде черёд пришёл. Не за чем другим, как за выселением приходили. Куда деваться? Среди зимы обратно, в село? Стыдно перед родителями. В своё время не послушала их, дура. Вот и расплачиваюсь. «Так тебе и надо», – жестоко казнила себя Евдокия. И тут же гнала дурные мысли прочь. Может, всё образуется. Может, опомнится Кирьян. Ведь дети всё же. Кровные.

К вечеру снова пришли из института. Кирьян у них не работает. Вот вам неделя сроку, чтобы выселились.

Уже по темноте Евдокия побежала через два квартала на Октябрьскую, к Филимону. Бежала за советом, за помощью. Тот всё же грамотный, работает начальником детской колонии. Должен понять её – у самого уже пятеро детей. Клавдия ходит шестым. Евдокия всё рассказала Филимону.

Выслушав её, Филимон задумался, а потом сказал:

– Шалопай, – это он в адрес Кирьяна. – Появится – всыплю по старшинству. Ты не печалься, Евдокия. Мир не без добрых людей. Пойдём сходим к Меркурию. Мы к себе вас взяли бы. Да сами – видишь, какая комнатка на семерых. А Меркурий с Ядей вдвоём. Может, и не откажут. А там, глядишь, всё и образуется.

Меркурий, старший из братьев Шадриных, жил недалеко, у базара. После войны в село не вернулся, оставив там жену с сыном. Сошёлся с эвакуированной Ядвигой, которая жила в подвальной комнате.

Филимон еле уговорил их приютить Евдокию с детьми хотя бы до лета, а может, и ближе.

Так Евдокия Шадрина с тремя детьми со второго этажа переселилась в подвал. Базар рядом. Перебивались тем, на что она выменивала свои пожитки.

Кирьян, отгуляв месяц с цыганкой Машей и пропив медаль «За отвагу», как побитый пёс, возвратился в Шадринск. Но не к семье. Перебивался у сестёр. Евдокии с детьми глаз не показывал.

4

Отгуляла ранняя весна. Евдокиины нервы были на пределе. Вот в селе уже посадили бы всё в огороде. А тут на привязи: детей никуда не бросишь. Распродала почти всё, что было, в том числе пуховые перины и подушки. Взамен купила ватные матрац и одеяло. Сама перебивалась на корке хлеба с водой, хотя понимала, что этого мало для кормления Ирочки грудью. Лишнюю картошку, луковицу подсовывала Шурке с Витькой.

Наступили нестерпимые знойные летние дни, чередующиеся дождливыми. Днём Шадрины уходили из подвала, чтобы как можно меньше мозолить глаза Ядвиге, которая с самого начала враждебно относилась к ним. У самой детей не было, и чужие мешали. Когда Меркурия не было дома, она всё чаще и чаще стала ворчать и выговаривать:

– Долго вы ещё намерены задерживаться у нас? Вот придёт милиция и оштрафует нас за то, что держим вас без прописки. И чего тут торчать, чего выжидать? От Кирьяна толку никакого. Разгуливает себе по Шадринску, чёртов старовер, и в ус не дует. Не лучше ли вам в село вернуться?

– Понимаю, Ядя, стесняем мы вас, – отвечала Евдокия. – Потерпи немного – скоро уйдём.

Но Ядвига дальше такого общежития терпеть не стала. Как-то Евдокия с детьми после блужданий по городу вернулись под вечер и увидели, что их постель выброшена на улицу. На выходе из подвала их поджидала Ядвига.

– Всё, Евдокия, хватит, – зло выговорила она. – Нажились. Куда хотите, туда и идите. Квартирантов больше не держу, – хлопнула входной подвальной дверью и больше не появлялась.

Не появился из подвала и Меркурий.

Над Шадринском спустилась звёздная ночь. Безветренность удерживала настоявшийся за день горячий воздух. Шадрины расположились на матраце тут же, во дворе.

Сон не шёл к ним. Каждый, в зависимости от возраста, думал о своём. Евдокия понимала, что, если бы не дети, она ни минуты не задержалась бы в Шадринске. Дети были самыми дорогими существами на свете. Она никогда не бросит их. И муки она принимает только ради них. Надо потерпеть, думала она. Может, всё наладится. Она на что-то всё ещё надеялась. Но где край этого терпения? И в чём заключалась её надежда? На эти вопросы Евдокия искала ответа и не находила.

Шура закончил учебный год. Ему шёл уже двенадцатый год. И мысленно он был в селе, у деда с бабкой.

Витька лежал на краешке поперёк матраца, по левую сторону от матери и Ирочки, и также думал о своём. Завтра пойдут вместе на базар, и он обязательно украдёт у торговок хоть картофелину, хоть луковку для мамы. Ей кормить Ирочку. Их он никогда не бросит. Будет всегда с ними.

– Шура, ты не спишь? – тихо спросила Евдокия старшего.

– Нет, мама.

– Вот что, сынок. У меня осталось два сухарика. Завтра я дам их тебе, и ты пойдёшь в Неонилово, к тяте и маме. Дорогу, думаю, помнишь.

– Помню.

– Теперь спать. Тебе завтра в дорогу.

Слёзы душили Евдокию. За что, разговаривала она сама с собой, такое наказание? Вроде, и не грешна. Но Господь – он всё видит. Отольются слёзы Кирьяну. Вспомянет он ещё не раз, что утворял с ними.

Она до утра не сомкнула глаз.

Утром положила в Сашкины карманы сухари и наказала ему:

– Шура, как дойдёшь до Крестов – они как раз на середине дороги до Неонилово, – съешь сухарь, а второй – когда захочешь. Сынок, счастливой дороги тебе. Никуда с неё не сворачивай. Лучше спроси у людей, правильно ли идёшь. Когда придёшь в село, тяте и маме ничего не сказывай. Просто, мол, на каникулы погостить пришёл. Понял, чего я тебе сказала?

– Понял, мама, – у того на глаза навернулись слёзы.

– С Богом, Шура, – Евдокия перекрестила старшего, и тот быстро удалился со двора.

Витька и завидовал брату, что тот уходит в уют и тепло, и одновременно беспокоился за него. Как он пройдёт сорок вёрст по лесам? Страшно, наверно, ему будет. И тут же успокоил себя: «Брат у меня не трус. Сколько мы вместе избродили улиц Шадринска в любое время дня и ночи. Ничего, дойдёт».

– Мама, пошли на базар, – сказал Витька. – Может, поесть что раздобудем.

Мать, ни слова не говоря, взяла на руки Ирочку, и они отправились на базар.

Солнце уже выплыло из-за соснового бора, и начало припекать. Базар наполнился горожанами и приезжими.

Евдокия присела на приступок ларька, уставилась безучастным взглядом на выход с базара. Потом отвела взгляд в сторону и увидела то, что заставило её ужаснуться. Неподалёку от неё на самодельной тележке сидел безногий фронтовик, рядом брошена кепка. Она раньше встречала таких людей и, когда ещё жила на Михайловской, подавала им милостыню. Но это соседство до боли сжало сердце. Она и инвалид чем-то схожи друг с другом. Но она знала и другое: разница между ними была. Ей бы для детей хоть кусок хлеба перепал. А ему, безногому, нужны деньги. Сколько она наблюдала, когда с утра вот такие, безногие, попрошайничают, а к вечеру валяются пьяные на улице. Зрелище, конечно, неприглядное и ужасающее. И они, такие, видать, никому не нужны. В этом она усматривала сходство между собой и сидящим рядом калекой.

Евдокия закрыла лицо платком: не дай Бог, кто из неониловских увидит её. Со стыда сгорит.

Витька, засунув ручонки в карманы штанишек, не торопясь, шастал вдоль торговых рядов, внимательно следя за торговками. Тут умудрялись торговать всем: поношенными вещами, остатками огородных овощей и даже водой. Простой водой. И жаждущие в жару находились, платили за стакан воды. Торговля водой, на Витькино удивление, шла бойко. Он уловил этот факт.

Улучив момент, когда старая бабка в разговоре с соседкой по ряду зазевалась, Витька молниеносным движением руки спёр у неё луковицу, так же быстро сунул её в карман и как ни в чём не бывало продолжал свой путь по базару. Он сам удивился, как это у него ловко получилось, что никто не заметил. Первый раз в жизни он взял чужое. Но напряжение детских нервов было таково, что на большее Витьки уже не хватило. Нет, больше воровать не станет, решил Витька. Мгновенно пришли на память рассказы деда Фёдора о том, как у них в селе устраивали самосуды над ворами. Подвешивали такого за ноги на растяжку и разрубали плахой от промежностей до головы. С этим воспоминанием он подошёл к матери и положил луковицу ей в подол.

– Где ты её взял, сынок? – на лице матери выразилось беспокойство.

– А тётка одна обронила, я подобрал. – Витька попытался слукавить и уйти от прямого ответа. Но у него не получилось. Врать его не учили.

– Не надо больше поднимать, – просительно сказала мать. – Ладно, Витя?

– Ладно, мама. Ты побудь здесь, а я мигом сбегаю к дяде Филе.

– Зачем? – опять встревожилась Евдокия.

– За чайником и стаканом.

– Чего это ты удумал?

– Воду буду продавать. Бойко ей здесь торгуют.

– Может, не надо?

– Надо, мама, – и Витька исчез с базара.

Через полчаса Витька, как заправский торговец, умело наполнял стаканы водой базарному люду. Опростав чайник, стремглав нёсся к ближайшей колонке за пределы рынка, возвращался обратно и продолжал торговлю.

В тот день Витька наторговал воды на три рубля. Для Шадриных это был капитал. Евдокия с сыном и дочерью продержались в Шадринске ещё месяц. Перемен к лучшему не было. Кирьян не появлялся. Днём – базар, ночью – открытое небо во дворе, где их нередко заставал дождь.