Текст книги "100 знаменитых судебных процессов"

Процесс по делу об отравлении Шарля Лафарга начался 3 сентября 1840 года. Прокурор Деку произнес блистательную речь, в которой объяснил предполагаемые мотивы преступницы. Ее муж оказался лгуном, она мечтала о другой жизни, но не могла получить развод. Поэтому тщательно спланировала все свои действия, надеясь вскоре стать богатой вдовой.

Адвокат Пайе сразу же понял, что против его подзащитной собрано слишком много доказательств. Он мог защитить Марию только одним способом: оспорить убедительность доказательств. Ведь если присяжные не будут уверены, что в теле Шарля обнаружен яд, то его подзащитная может быть оправдана…

Пайе отправился за советом к Орфиле, который был признанным специалистом в области токсикологии. Орфила охотно согласился помочь Пайе. Врачи из Брива утверждали, что в молоке после реакции оказался желтый, растворимый в аммиаке осадок? Но такой осадок мог дать не только мышьяк… Пробирка взорвалась задолго до окончания эксперимента, так что выводы провинциальных медиков трудно назвать объективными… Неужели они не слышали об аппарате Марша, позволяющем практически безошибочно доказать присутствие мышьяка? Орфила в письменной форме изложил свои соображения и вручил их адвокату.

Когда д’Альбэй и Масен ознакомили присяжных с результатами своих исследований, настал звездный час Пайе. Он буквально засыпал их вопросами, подсказанными Орфилой. А когда врачи признались, что впервые слышат об изобретении Марша, прямо обвинил их в невежестве. В конце своей обличительной речи Пайе потребовал, чтобы в суд был приглашен Орфила. Зал взорвался аплодисментами, а судья был вынужден устроить перерыв. После него было решено, что беспокоить уважаемого профессора Орфилу не стоит. Разумеется, обвинение ничего не имеет против повторной экспертизы по методам Орфилы и Марша. Однако все опыты могут провести отец и сын Дюбуа – местные аптекари, помогать им будет химик Дюпюитрен из Лиможа.

5 февраля оба Дюбуа и Дюпюитрен вошли в зал суда. Дюбуа прочитал целый доклад об аппарате Марша, расхваливая его достоинства. Умолчал он только об одном: этот аппарат он увидел только два дня назад и работал с ним впервые, как, впрочем, и его коллеги. Далее он подробно рассказал о ходе эксперимента и в полной тишине огласил вывод: в предоставленных материалах мышьяк отсутствует! Пайе откровенно торжествовал. Но он слишком поторопился. Другие доказательства вины Марии Лафарг выглядели настолько весомо, что суд распорядился провести еще одну экспертизу… Ее вывод оказался отрицательным – мышьяк не был найден ни в одном из органов покойного Шарля Лафарга. А вот исследование напитков и содержимого малахитовой коробочки, на котором настояло обвинение, дало неожиданный результат. Дюбуа с мрачным выражением лица заявил, что во всех образцах обнаружен мышьяковистый ангидрид. В молоке его доза в десять раз превышала смертельную…

Теперь уже прокурор потребовал, чтобы Орфила провел собственное исследование. Пайе ничего не имел против – он не сомневался, что ученый докажет ошибочность анализа напитков, в которых был найден яд. Но исследование Орфилы оказалось не в его пользу, хотя и поставило точку в деле Марии Лафарг и позволило распутать бесконечные ошибки экспертов.

Орфила прибыл в Тюль, где проходил процесс, утром 13 сентября. Он привез с собой необходимые реактивы, содержащие мышьяк. Орфила исследовал вещественные доказательства больше суток, и лишь вечером 14 сентября появился в зале суда. Предыдущие эксперты, на присутствии которых во время экспериментов Орфила настоял, уныло шли следом. Орфила окинул взглядом зал суда и отчетливо произнес: «Мы докажем, во-первых, что в теле Лафарга имеется мышьяк; во-вторых, что он не мог попасть туда ни из реактивов, которыми мы пользовались, ни из земли, окружавшей гроб; в-третьих, что найденный нами мышьяк не является естественной составной частью любого организма».

Орфила в точности выполнил свое обещание. Слушая, как эксперт разбирает ошибки предыдущих исследований, Пайе чувствовал, что ничем не сможет помочь своей подзащитной. Практически во всех органах Шарля Лафарга, а также в напитках был обнаружен мышьяк. А вот в пробах кладбищенской земли его не было. Таким образом, вина Марии Лафарг практически была доказана.

19 сентября присяжные объявили, что признают Марию Лафарг виновной в убийстве мужа. Суд приговорил ее к пожизненным каторжным работам. Правда, король Луи-Филипп проявил милосердие и заменил их пожизненным заключением. Сама убийца до конца отрицала свою вину. Десять лет она провела в тюрьме Монпелье, затем заболела туберкулезом и была выпущена на свободу. Через несколько месяцев ее не стало. Но спор вокруг дела отравительницы продолжался еще несколько лет. Авторы из разных стран Европы разделились на два лагеря. Одни считали, что Мария Лафарг невиновна, другие писали книги с кричащими названиями вроде «Лукавая воровка и коварная отравительница». Сейчас об этом скандальном процессе помнят только криминалисты, называя его триумфом токсикологии…

Дело супругов де Бокармэ

Одно из самых громких дел об отравлении за всю историю криминалистики. В ходе процесса над супругами де Бокармэ эксперты сделали правосудию неоценимый подарок, изобретя способ, с помощью которого можно было выделять из мертвого тела следы растительных алкалоидов (ранее преступления, совершенные с помощью подобных ядов, оставались нераскрытыми, поскольку их следов в теле жертвы могли не обнаружить).

Вечер 21 ноября 1850 года начался для пастора общины Бюри, что располагалась между бельгийскими городами Монс и Турнэ, как и все остальные; ничто не предвещало нарушения обычного распорядка, и пастор уже предвкушал спокойный ужин и вполне заслуженный отдых. Он даже представить себе не мог, что спустя всего несколько минут окажется в центре одного из самых громких расследований в области криминалистики. Внезапно в двери дома кто-то постучал. Хозяин поспешил открыть и увидел на пороге четверых донельзя взволнованных людей. Пастор узнал поздних посетителей. Ими оказались служащие замка Битремон, расположенного неподалеку: горничная Эммеранс Брикур, две няни – Жюстин Тибо и Виржини Шавалье – и кучер Жиль. Незваные гости решили обратиться к пастору за советом по поводу событий, которые произошли в Битремоне вечером 20 ноября и могли заставить содрогнуться любого нормального человека…

Вышеупомянутый замок у местного населения пользовался дурной славой. Последний его хозяин, граф Ипполит Визар де Бокармэ, был сыном нидерландского наместника на Яве и его жены-бельгийки; родился он в открытом море, на борту фрегата «Эуримус Маринус», когда тот пробивался сквозь шторм в Восточную Азию. Юность де Бокармэ прошла в США, где его отец занимался охотой и разведением табака. Образованием Ипполита никто не озаботился, и по возвращении в Старый Свет он едва смог выучиться читать и писать. Осев в старом замке, Бокармэ сумел создать себе зловещую репутацию злобного, мстительного и крайне жестокого человека; местные жители искренне верили, будто в детстве графа вскармливала львица.

В 1843 году Ипполит решил, что настала пора покончить с холостяцкой жизнью, и женился на Лидии Фуньи, дочери аптекаря из Перувелза. Собственно, сделал это Бокармэ отнюдь не по большой любви; им двигал банальный трезвый расчет. По слухам, Лидия была богата… Однако вскоре после свадьбы «счастливый супруг» узнал весьма неприятную для себя новость: оказывается, состояние Фуньи сильно переоценивали. К тому же у аптекаря имелся еще один ребенок – сын Гюстав, особа весьма болезненная и требовавшая немало внимания и средств. В итоге новоиспеченная графиня могла рассчитывать разве что на ежегодную ренту в 2000 франков. В принципе, эта сумма сама по себе была не столь уж и мала, однако для молодоженов с их большими запросами она показалась мизерной.

К сельскому хозяйству Ипполит охладел быстро, и всего за несколько лет замок можно было считать настоящим образцом запущенности. Зато в его стенах практически не прекращались дикие кутежи и оргии. Время от времени для многочисленных гостей хозяева устраивали выезды на охоту. Естественно, такой образ жизни требовал от Бокармэ содержания огромного штата прислуги. Все это вместе отнюдь не способствовало рачительному ведению дел, и вскоре супруги обзавелись невероятно большими долгами.

Тем временем старый аптекарь умер, после чего ежегодная рента его дочери увеличилась до 5000 франков. Однако этих денег Бокармэ по-прежнему не хватало. Поэтому в 1849 году перед графом замаячила крайне неприятная, но, тем не менее, вполне реальная перспектива потери владений. Чтобы избежать полного разорения, супругам требовалось быстро погасить хотя бы самые срочные долги. Вот только сделать это возможности не было… Ситуация сложилась столь отчаянная, что Бокармэ несколько раз брал взаймы даже у… собственных слуг! Тем не менее, граф и его жена все же надеялись выкрутиться: их могла спасти смерть брата Лидии, который являлся главным наследником старого Фуньи. «Любящие» родственники вполне искренне считали, что Гюстав вскоре покинет грешную землю, так и не обзаведясь семьей. Собственно, расчет Бокармэ на скорую кончину Фуньи имел под собой серьезные основания: сыну аптекаря, вдобавок ко всем неприятностям, пришлось перенести ампутацию голени. Теперь Гюстав передвигался только на костылях и постепенно чах. А его единственной наследницей являлась Лидия.

Однако весной 1850 года среди местных жителей вдруг пошел гулять слух о том, что бедняга собирается… жениться! И действительно, этот доходяга, которого родственники уже сбросили со счетов, причисляя едва ли не к покойникам, успел, не афишируя этого, купить замок Гранмец, принадлежавший обедневшей дворянской семье, и заключить помолвку с его хозяйкой, мадемуазель де Дюдзеш.

В ноябре 1850 года Бокармэ узнали о том, что дата бракосочетания Гюстава и его невесты уже определена, а значит, они сами остаются с носом. На наследстве Фуньи 30-летний граф и его молодая супруга теперь могли поставить большой жирный крест. И тогда Бокармэ, явно не обделенные от природы криминальными наклонностями, решили «исправить» ситуацию…

В полдень 20 ноября 1850 года Гюстав прибыл в гости к своим милым родственничкам, чтобы обрадовать их известием о предстоящей свадьбе и пригласить на торжество. Бедняга даже не подозревал, что отправился в последнее в своей жизни путешествие… Вечером того же дня несчастный калека, обиженный судьбой, был уже мертв. Его голый труп с черным, сожженным ртом и с ранами на щеках лежал в комнате горничной Эммеранс.

Служащие замка рассказали пастору, что перед приездом Гюстава Бокармэ резко изменили устоявшийся распорядок дня. Так, детей графа почему-то покормили отдельно, на кухне, а не в большой столовой, как обычно. После этого графиня заявила: она сама подаст на стол.

Осенью темнеет быстро; после того как сумерки за окнами сменились темнотой, горничная внезапно услыхала, как в столовой поднялся приглушенный шум, а затем на пол упало что-то тяжелое, и раздался голос гостя. Эммеранс, естественно, кинулась на помощь, однако ей навстречу из столовой выскочила графиня, захлопнув дверь перед самым носом прислуги. Лидия бросилась на кухню и вернулась оттуда с сосудами, наполненными горячей водой. Почти сразу она позвала на помощь кучера и горничную, говоря, что Гюставу внезапно стало плохо: по словам хозяйки, гостя хватил удар и он умер на месте.

Однако дело обстояло значительно хуже (хотя, казалось бы, что может быть хуже смерти). Войдя в столовую, слуги увидели крайне возбужденного графа, склонившегося над лежащим на полу Гюставом. Наскоро ополоснув окровавленные руки, Бокармэ приказал Жилю принести из подвала винный уксус и снять одежду с умершего. Затем он начал стаканами вливать кислоту в рот покойного. После этого тело Гюстава несколько раз полили укусом, а его одежду Лидия лично бросила в кипящую мыльную воду. Наконец, хозяева замка заставили несчастного кучера отнести изуродованный труп в комнату горничной.

Графиня до полуночи отмывала пол в столовой в том месте, где умер ее брат, а граф сжег костыли покойного. С раннего утра следующего дня и до обеда Ипполит яростно скоблил свежевымытые доски пола ножом. После этого обессилевшие супруги оправились, наконец, спать, а слуги, собравшись с духом, решили убраться из страшного места подальше. Первым, к кому они обратились, и стал местный пастор…

Священнослужителю не пришлось брать на себя груз такой ответственности. Едва горничная закончила жуткое повествование, как в доме появился общинный писарь. Он сообщил, что из Турнэ едет следователь, поскольку до города дошли слухи о странной смерти калеки.

Комиссия в составе следователя Эжебера, хирургов Марузэ, Зуда, Коса и трех жандармов появилась в общине вечером 22 ноября. Представитель правосудия не был склонен верить слухам, поэтому отправился в замок только в сопровождении врачей и писаря, а жандармы остались в деревне. Тем не менее Эжебер сразу понял: в имении Бокармэ и вправду нечисто. Граф длительное время не принимал посетителей, а когда тех пустили в столовую, оказалось, что камин забит пеплом, остатками сожженных бумаг и книг. Комиссии пришлось долго настаивать на том, чтобы осмотреть труп Гюстава. Когда же медиков и следователя проводили в комнату горничной, графиня отказалась открывать занавески, из-за которых в помещении царил сумрак. Эжебер сам зажег свет и увидел, что лицо сына аптекаря изуродовано. При этом хозяин замка безуспешно старался скрыть синяки и глубокие ссадины на своих собственных руках.

Именно в тот момент и было положено начало расследованию этого громкого дела. Следователь отдал хирургам приказ о вскрытии тела, с тем чтобы установить подлинную причину смерти несчастного. Спустя пару часов эскулапы вынесли окончательный вердикт: мозг Гюстава был совершенно здоров, а значит, ни о каком ударе речь идти не могла. Зато рот, язык, горло и желудок покойного оказались практически сожжены неким химическим веществом. Врачи предположили, что в рот Фуньи заливалась серная кислота. Заключение специалистов гласило: «Смерть наступила в результате ожога рта и пищевода».

Органы, необходимые для химического исследования, изъяли из тела; при этой неприятной процедуре следователь присутствовал лично. Язык, пищевод, желудок, кишечник вместе с его содержимым, печень, легкие уложили в сосуды, залили спиртом и запечатали. Секретарь суда и один из жандармов получили приказ немедленно доставить этот страшный груз в Турнэ. Двое же других стражей порядка арестовали предполагаемых отравителей.

Поврежденные органы Эжебер лично отвез затем в Брюссель, в Высшую военную школу. Там с 1840 года работал Жан Серве Стас, профессор химии, непререкаемый авторитет в области токсикологии, о котором следователь некогда читал в химическом журнале. Экспертиза, проведенная 37-летним специалистом, принесла Стасу всемирную известность.

Вскоре профессор объявил, что убийство Гюстава было совершено вовсе не при помощи серной кислоты. Что же послужило причиной смерти? Разъедающие яды на тот момент являлись уже достаточно изученными, однако определить, каким из них воспользовались отравители, оказалось не так-то просто. Из-за отсутствия других методов определения химикалий Стас и его современники часто пробовали их на запах и вкус. Так вот, в данном случае обоняние говорило профессору, что в исследуемом материале присутствует разве что уксусная кислота. Однако Эжебер предупредил: тело обмывали и поливали винным уксусом; видимо, это делалось с целью замаскировать действие какого-то другого яда. После серии опытов Стас пришел к выводу, что преступление совершено при помощи какого-то растительного алкалоида. Однако подобные яды в мертвом теле ранее обнаруживать не удавалось. Тем не менее, химик во время одного из экспериментов почувствовал резкий, какой-то наркотический запах. А среди растительных алкалоидов по запаху можно было определить только два – конин (алкалоид цикуты) и никотин. Дада, тот самый никотин, капля которого, по утверждению медиков, способна убить лошадь! Для того чтобы за несколько минут отправить на тот свет абсолютно здорового человека, требуется всего-навсего 50 миллиграммов этого чрезвычайно ядовитого компонента обычного табака. И действительно, после тщательных проверок стало ясно: орудием убийства служил именно никотин. Кстати, способ выявления в мертвом теле растительных алкалоидов, изобретенный Стасом, стал своего рода революцией в криминалистике, немало огорчившей отравителей всех мастей.

30 ноября Эжебер с группой жандармов отправился в замок Битремон, чтобы вновь обыскать все помещения и допросить слуг. Вскоре выяснилась интересная деталь: по утверждению садовника, граф все лето и осень 1850 года занимался изготовлением одеколона именно из табака. Для этих целей он приобрел большое количество табачных листьев и оборудовал в бане замка настоящую химическую лабораторию. С 28 октября по 10 ноября де Бокармэ работал особенно много, иногда не выходя из своей лаборатории даже по ночам. Затем результат его экспериментов был перенесен в столовую и заперт в шкафу, а на следующий день баня приняла свой обычный вид: колбы и аппараты, которыми пользовался доморощенный химик, исчезли, причем никто из слуг не знал, как и когда это произошло.

От кучера Жиля следователь узнал, что Бокармэ в феврале 1850 года ездил в Гент к профессору химии. Как выяснилось, отравитель посещал некоего профессора Лоппера, назвавшись вымышленным именем; граф неоднократно писал Лопперу и несколько раз бывал у него, чтобы выяснить, каким образом можно извлечь никотин из листьев табака. А чтобы профессор ничего не заподозрил, Бокармэ сочинил историю, будто он приехал из Америки; мол, его родственники страдают от нападений индейцев, имеющих пакостную привычку смазывать свои стрелы растительными ядами. Граф говорил, будто собирается изучать эти вещества для того, чтобы помочь родственникам, а попутно интересовался, правда ли, что такие яды не оставляют следов в теле жертвы…

Отравитель убедил профессора, и Лоппер показал настырному посетителю, как получить никотин. Он же подсказал, где можно заказать необходимые сосуды и оборудование. Аптекарь Ванбенкелер и медник Ванденберг подтвердили, что изготавливали такие предметы для человека, описание которого не оставляло сомнений: речь идет именно о графе де Бокармэ.

А Стас тем временем продолжал исследовать тело несчастного Фуньи; он обнаружил в печени и языке погибшего такое количество никотина, которого хватило бы для убийства десятка людей! Следы этого яда специалисты обнаружили там же в бане, на досках пола столовой и на одежде садовника, который помогал хозяину в изготовлении «одеколона». Кроме того, в саду нашли зарытые тушки кошек и уток, отравленных при помощи никотина; вскоре полиция отыскала замурованные в стене аппараты, использованные для получения яда.

Следствие установило, что де Бокармэ свалил родственника на пол, а графиня в этот момент вливала в рот брата отраву. Однако Гюстав отчаянно сопротивлялся, и никотин разбрызгался. Именно это вынудило чету отравителей выстирать одежду своей жертвы и использовать для сокрытия следов яда уксусную кислоту…

Спустя три месяца, 27 мая 1851 года, в Монсе состоялся суд над супругами де Бокармэ. На тот момент уголовное дело изобиловало такими доказательствами вины графа и его жены, что подсудимым не имело смысла ничего скрывать. Тем не менее Лидия поспешила свалить вину на мужа; она утверждала, будто помогала подготавливать и осуществлять убийство, страшась жестокости графа. А тот упорно твердил: мол, никотин собирал в винную бутылку исключительно для того, чтобы взять его с собой в поездку по Северной Америке. Лидия же, дескать, просто перепутала бутылки вечером 20 ноября, в результате чего угостила брата не вином, а никотином…

Несмотря на все попытки супругов оправдаться, присяжным для того, чтобы признать Бокармэ виновными в совершенном преступлении, потребовался всего час. Правда, несмотря на всеобщее возмущение, члены суда не решились отправить на эшафот даму, так что графиня-отравительница казни избежала и вышла на свободу. А вот Ипполит Визар де Бокармэ вечером 19 июля 1851 года был обезглавлен на эшафоте в Монсе.

Процесс над убийцами из Дептфорда: торжество дактилоскопии

Судебное заседание, в ходе которого братья Стрэттон были приговорены к повешению, никак нельзя было назвать классическим. Не только многочисленные свидетели, журналисты и присяжные, но и профессионалы-полицейские сомневались, что вина дептфордских убийц может быть доказана. Ведь главной уликой, которую они оставили, были всего лишь отпечатки пальцев, а в то время дактилоскопия еще никогда не использовалась в качестве аргумента обвинения. Итак, именно на процессе над Стрэттонами отпечатки пальцев впервые были допущены в качестве доказательства по делу об убийстве.

27 марта 1905 года лондонские газеты сообщили о кровавой трагедии, разыгравшейся в Дептфорде – одном из самых мрачных районов города, расположенного на южном берегу Темзы. Подробности шокировали обывателей. Около четверти восьмого утра молочник увидел на Хайстрит двух парней, выбежавших из маленькой лавочки, торговавшей красками. Но для торговли было рановато, к тому же парни так спешили, что забыли прикрыть за собой дверь. Тем не менее молочник не стал поднимать шум – Дептфорд был одним из тех районов, где вмешательство в чужие дела могло дорого обойтись любопытным. Приблизительно через десять минут по улице прошла маленькая девочка. Она увидела, как из двери лавочки, расположенной в доме № 34, выглянул человек с окровавленной головой, который тотчас же скрылся и запер дверь изнутри. В любом другом районе подобное зрелище вызвало бы у ребенка шок, но для девочки, выросшей по соседству с бойнями, в увиденном не было ничего необычного. Тревогу подняли только в половине восьмого, когда в лавку пришел ученик ее хозяина. Увидев, что дверь заперта, он вначале решил, что хозяин забыл открыть дверь, и позвонил. Никто не открыл. Тогда мальчик через соседский участок пролез во двор и заглянул в окно. И тотчас же в ужасе отпрянул, закричал, затем позвал на помощь.

Когда на место преступления приехал инспектор уголовной полиции Фокс, он застал страшную картину. На складе, обычно таком аккуратном, все было разбросано, выдвинуты ящики стола, пол был залит кровью. Изуродованное тело хозяина лавки, старика Фарроу, лежало на полу головой к камину. Неподалеку валялись две маски, сделанные из старых дамских чулок. На лестнице, ведущей наверх, в комнате повсюду была кровь. А наверху полицейские обнаружили и миссис Фарроу. Она лежала с проломленной головой в собственной постели. Женщина еще дышала, и ее забрали в гринвичскую больницу. Но через четыре дня она скончалась, так ничего и не сообщив полиции… И журналисты, и читатели требовали немедленной поимки преступников. Началось следствие…

По следам борьбы в лавке инспектору Фоксу удалось восстановить картину убийства. По-видимому, Фарроу находился в спальне, когда услышал звонок в дверь. Думая, что его беспокоит ранний клиент, он накинул поверх ночной рубашки пиджак и брюки и спустился вниз. Преступники сбили его с ног, однако старик нашел в себе силы подняться и загородить убийцам дорогу наверх, в комнату, где спала его жена. Но спасти ее он так и не смог. Его жестоко избили, но он был еще жив, когда бандиты уходили. Ему удалось даже доползти до двери на улицу. Но прохожих не было, и Фарроу запер дверь, опасаясь, что преступники вернутся.

Единственной зацепкой, которая оказалась в распоряжении полиции, были две маски. Судя по ним, преступников было двое. Позже под кроватью миссис Фарроу была обнаружена небольшая денежная шкатулка. Денег в ней не оказалось, но по расчетным книжкам полиции удалось установить, что до ограбления там лежало около девяти фунтов стерлингов. Именно этой шкатулке и предстояло стать главной уликой на процессе дептфордских убийц.

Мелвилл Макнэттан, сотрудник Скотлендярда, обратил внимание, что с внутренней стороны на лакированной поверхности шкатулки заметен отпечаток потной руки. Он немедленно вызвал к себе Фокса и всех сотрудников, работавших на месте преступления. Макнэттан спросил, не прикасался ли кто-нибудь к шкатулке. Один сержант признался, что задвинул ее под кровать, но не открывал. Это была удача! Шкатулку тут же осторожно запаковали и отправили в дактилоскопический отдел. Там с нее сняли отпечатки пальцев, а затем, чтобы исключить возможность ошибки, взяли отпечатки пальцев у ученика Фарроу и у обоих убитых супругов. На следующее утро стало ясно: отпечаток большого пальца, обнаруженный на шкатулке, никому из них не принадлежал. Но не было его и в дактилоскопической картотеке, насчитывавшей к тому времени около восьмидесяти тысяч карточек с «пальчиками» преступников…

Пока главный инспектор Коллинз занимался отпечатками пальцев, инспектор Фокс опрашивал свидетелей и соседей Фарроу. Вначале ему удалось найти еще одну свидетельницу – молодую женщину Этель Стантон, которая видела убегавших парней. По ее словам, на одном из них было коричневое пальто. Затем сыщику повезло еще больше: один из его сотрудников подслушал в пивной Дептфорда разговор. В связи с расследуемым убийством и ограблением упоминались два брата – Альфред и Альберт Стрэттоны. Эта парочка давно была на примете у Скотлендярда, хотя они пока ни разу не были арестованы. Ведь у братьев никогда не было постоянной работы, и жили они на содержании у девушек и женщин. Вскоре удалось установить и адрес одного из братьев – Альберта. Он снимал комнату в старом доме на Кноттстрит у миссис Кэт Уэйд. Пожилая женщина призналась полиции, что боится своего жильца, с тех пор как во время уборки нашла у него под матрасом несколько масок из чулок. Сыщики узнали и еще одну важную деталь: у Альфреда Стрэттона есть любовница, которую зовут Ханна Кромэрти. Фокс отправился на поиски Ханны.

Увидев девушку, сыщик понял, что ее отношения с Альфредом оставляют желать лучшего: на лице девушки были свежие следы побоев. Она не отрицала своего знакомства со Стрэттоном и рассказала, что ночь с воскресенья на понедельник тот провел у нее (девушка жила в маленькой комнатушке на первом этаже с единственным окном на улицу). Но он отлучался! Поговорив через окно с каким-то мужчиной, он через некоторое время оделся и ушел. Девушка заснула. Когда она проснулась, было уже светло, а Альфред стоял в комнате. Ей он приказал говорить (если кто-то вдруг поинтересуется), что всю ночь провел в ее постели и ушел лишь в понедельник после девяти часов. Отметила она и еще два момента: во-первых, исчезло коричневое пальто Альфреда (на ее вопросы тот сказал, что подарил его приятелю), а во-вторых, он перекрасил свои коричневые башмаки в черный цвет.

Было ясно, что имеет смысл задержать братьев Стрэттон и взять у них отпечатки пальцев. Но сделать это удалось не сразу. Первая попытка задержания предполагаемых убийц на футбольном матче провалилась – они как в воду канули. Исчезла из своего жилища и любовница Альфреда Стрэттона. Но уже на следующей неделе оба подозреваемых были задержаны. Альфред и Альберт (одному из них исполнилось 20 лет, второму – 22) бурно протестовали против действий полиции. Они ведь были уверены, что свидетели их не рассмотрели, а остальные улики уничтожены. Коллинз уговорил судью подержать парней под арестом хотя бы неделю, а также добился его согласия на то, чтобы снять у братьев отпечатки пальцев. Когда он красил Стрэттонам пальцы черной краской и делал отпечатки на регистрационной карточке, те смеялись. Им и в голову не могло прийти, что они только что подписали свой смертный приговор!

Отпечаток на шкатулке полностью совпал с отпечатком большого пальца Альфреда Стрэттона. Но это рано было считать безоговорочной победой. Ведь еще ни разу отпечаток пальца не фигурировал в качестве вещественного доказательства! Эдвард Генри, начальник лондонской полиции, человек, который сумел решить проблему классификации отпечатков пальцев и таким образом сделал возможным практическое применение дактилоскопии, решил провести над братьями показательный процесс. Это позволило бы доказать всем скептикам, что дактилоскопия – не блажь, а вполне действенный метод идентификации преступников.

Днем 18 апреля 1905 года в полицейском суде Тауэрбридж проходило принятое в Англии предварительное слушание дела о предъявлении окончательного обвинения. В качестве обвинителя выступал Ричард Мьюир. Перед ним стояла взломанная денежная шкатулка, которую охраняли двое полицейских. Коллинз также находился в зале, чтобы дать необходимые пояснения, – ведь ни судья, ни присяжные не были знакомы с дактилоскопией. Это обстоятельство и решил использовать защитник Стрэттонов, который заявил, что в том случае, если дело дойдет до суда, он пригласит в качестве двух свидетелей экспертов, которые докажут, что дактилоскопия не заслуживает доверия. Мьюир и Коллинз не могли понять, кто может выступить против них в качестве экспертов. Однако заявление адвоката позволило им тщательно подготовиться к любому повороту событий.

Процесс начался 5 мая 1905 года в ОлдБейли. Председательствовал на нем судья Ченнел – человек весьма далекий от новых веяний в криминалистике. Братьев Стрэттон защищала теперь тройка адвокатов. А среди свидетелей находилось два человека, лица которых были прекрасно знакомы и Мьюиру, и Коллинзу. И доктор Гарсон, и доктор Генри Фолдс имели веские причины ненавидеть систему классификации отпечатков пальцев, созданную Эдвардом Генри и использовавшуюся Коллинзом: каждый из них создал свою собственную классификацию отпечатков пальцев и считал себя незаслуженно обойденным. Генри Фолдс, кроме того, был первым человеком, использовавшим отпечаток пальца для раскрытия преступления и идентификации преступника. Но его имя отошло на задний план, а в качестве основателей дактилоскопии называли Хершеля, Гальтона и Генри. Неудивительно, что в порыве мстительного желания унизить конкурента каждый из экспертов готов был пойти на все…

Мьюир блестяще справился со своей задачей обвинителя. Позже его биограф вспоминал: «В сотнях дел об убийствах, в которых он выступал обвинителем, Мьюир ни разу не проявлял такого глубокого отвращения к обвиняемым, как в деле Стрэттонов. В их преступлении он видел жестокость, с которой ему еще не приходилось сталкиваться. Он заявил, что один вид изуродованных лиц стариков не оставляет сомнения в том, что убийцы не способны ни на какие человеческие чувства… Он говорил, пожалуй, медленнее и осмотрительнее, чем обычно, но потрясающе убедительно. Обвиняемые уставились на него, точно на судью, который в любую минуту может приговорить их к смертной казни».