Текст книги "Научное наследие Женевской лингвистической школы"

«Следовало бы, – предлагает Карцевский, – чтобы в “синтаксисе” не только изучались омонимические и синонимические сдвиги каждой формы (что, впрочем, является единственным средством для понимания значения функции каждой формы), но и были сделаны попытки определить, в какой конкретной ситуации и в зависимости от каких понятий значимость знака приходит к своей противоположности» [Там же: 89].

Если мы покинем понятийный аспект языка, чтобы рассмотреть знак в его фоническом аспекте, мы увидим, указывал Карцевский, что в различных рядах один и тот же знак может иметь различные функции, и наоборот, одна и та же функция может быть выражена в различных рядах разными знаками. Ср., например, множественное число существительных мужского рода различных классов: «столы», «паруса», «крестьяне», «медвежата»; с другой стороны, один и тот же звук представляет различные морфемы в «стола» (род. пад., ед. ч.), «паруса» (мн. ч.), «жена» (ед. ч.) и т. д. В отличие от омонимии и синонимии, имеющих место в понятийном аспекте языка, соответствующие явления в плане звучания Карцевский в статье «Об асимметричном дуализме лингвистического знака» называет омофония и гетерофония, видя в этих понятиях их внутреннее единство. Однако он тут же подчеркивает, что «это не что иное, как две стороны одного и того же общего принципа... всякий лингвистический знак является в потенции омонимом и синонимом одновременно. Иначе говоря, он одновременно принадлежит к ряду переносных, транспонированных значимостей одного и того же знака и к ряду сходных значимостей, выраженных разными знаками» [Карцевский 1965: 87].

Вот как Карцевский иллюстрирует взаимодействие в языке омонимии и синонимии. «Предположим, что в разговоре кто-то был назван “рыбой”. Тем самым был создан омоним для слова “рыба” (случай переноса, транспозиции), но в то же время прибавился новый член к синонимическому ряду: “флегматик, вялый, бесчувственный, холодный” и т. д.» [Там же: 89].

Теоретически можно было бы утверждать, писал Карцевский, что каждое перемещение значений должно повлечь за собой перемещение знака ввиду того, что весь лингвистический механизм функционирует с целью установления эквивалентностей между концептуальной и фонической дифференциацией. В таком случае транспозиция формальной семиологической ценности должна бы отразиться на всех других ценностях слова. Тогда всякая грамматическая транспозиция стала бы невозможной. С другой стороны, если бы всякая случайная модификация влекла за собой изменения в знаках, язык перестал бы существовать.

Карцевский полагал, что принцип асимметрического скрещения омонимии и синонимии распространяется на все значимые факты языка. В статье «О фонологии фразы» он стремился проиллюстрировать это положение на примере интонации. Интонация вопроса является напряженной с повышающим тоном; спросим себя, – пишет Карцевский, – может ли вопрос быть выражен по-другому? Вопрос может быть выражен, например, специальными местоимениями; в этом случае вопросительный характер интонации слабее и может вообще пропасть, например, в быстром, нетерпеливом вопросе: «который час, который час?» С другой стороны, интонация градации также является напряженной, восходящей. И нет ли чего-нибудь от вопроса в выражении удивления, например: «я не понимаю, как вы...». Присутствие императива ослабляет увещательный характер интонации, но он все-таки наблюдается. В «Только взошли цветы, а мороз и удáрь», где значимость императива транспонирована, увещательная интонация полностью отсутствует. Напротив, любое слово может передать волевое отношение, и тогда оно сразу облекается увещательной интонацией. Нейтральная интонация служит для отнесения смыслового единства на второй план, но поскольку он является контрастирующим, она с успехом может использоваться для выделения главной идеи, для этого достаточно ослабить темп.

Опираясь на разработанный им принцип асимметричной двойственности, Карцевский стремился показать, что между двумя сторонами знака существует своего рода глубокий внутренний конфликт. В языке господствует произвольный знак. В то же время ведется непрестанная борьба между тенденцией к произвольности и противоположной тенденцией к мотивированности знака. Соотношение между этими двумя силами меняется как от одного языка к другому, так и в пределах одной и той же языковой системы. Закономерен интерес Карцевского к изучению междометий, хорошо иллюстрирующих это явление [Karcevsky 1941]. В семиологическом плане междометия представляют собой преимущественно мотивированные знаки. Однако фонологическая система – область действия произвольного знака – существенно ограничивает мотивированность, подчиняя звуковую структуру большинства междометий своим собственным принципам организации.

С. Карцевский сформулировал общий принцип асимметрического дуализма лингвистического знака: «...обозначающее (звучание) и обозначаемое (функция) постоянно скользят по “наклонной плоскости реальности”. Каждое “выходит” из рамок, назначенных для него его партнером: обозначающее стремится обладать иными функциями, нежели его собственная; обозначаемое стремится к тому, чтобы выразить себя иными средствами, нежели его собственный знак. Они асимметричны; будучи парными, они оказываются в состоянии неустойчивого равновесия» [Карцевский 1965: 90].

В своем интересном учении об асимметричном дуализме лингвистического знака С. Карцевский исходил из наличия в языке противоречивых сторон: «...язык движется между двумя полюсами, которые можно определить как общее и отдельное (индивидуальное), абстрактное и конкретное». Мысли Карцевского о языке как «арене» взаимодействия и борьбы противоположностей возвращают нас к гумбольдтовской диалектике языка.

Карцевский стремился показать, как взаимодействуют и борются в языке противоположности, с необходимостью предопределяющие друг друга. Еще во Введении к «Системе русского глагола» Карцевский указывал на недостаточность чисто дифференциального подхода к языковой системе: «Чистое и простое противоположение ведет к хаосу и не может служить основанием для системы. Истинная дифференциация предполагает одновременные сходства и различия» [Karcevsky 1927: 13 – 14].

С. Карцевский думал о создании специального труда – цельного изложения лингвистической концепции, опирающейся на учение об асимметрическом дуализме лингвистического знака. К сожалению, этот замысел остался неосуществленным.

Учение С. Карцевского об асимметрическом дуализме лингвистического знака – яркое подтверждение положения Ф. де Соссюра о том, что язык – это не номенклатура знаков. На этот факт Соссюр неоднократно указывал [De Mauro 1972: 442]. Так же как и сам Карцевский: «...язык не перечень этикеток, и группировки фактов, которые мы в нем наблюдаем, не соответствуют раскладке этих этикеток по отдельным клеткам» [Карцевский 2000: 46]. Очень четко эта мысль выражена Карцевским в статье «Об асимметричном дуализме лингвистического знака»: «Если бы знаки были неподвижны и каждый из них выполнял только одну функцию, язык стал бы простым собранием этикеток. Но также невозможно представить себе язык, знаки которого были бы подвижны до такой степени, что они ничего бы не значили за пределами конкретных ситуаций. Из этого следует, что природа лингвистического знака должна быть неизменной и подвижной одновременно» [Карцевский 1965: 85].

Противоречивый характер отношений между означающим и означаемым, вытекающий, по убеждению Карцевского, из самой сути произвольности лингвистического знака, приводит к сдвигу отношений, к асимметрии двух сторон знака в процессе его актуализации. В этом, справедливо считал Карцевский, и состоит «жизнь» языка.

В своем учении об асимметрии лингвистического знака Карцевский, как он сам указывал [Karcevsky 1941: 57], опирался на принцип произвольности лингвистического знака Ф. де Соссюра и Ш. Балли[60]60
  Мы не можем согласиться с Г. П. Мельниковым, который противопоставляет учение об асимметрическом дуализме лингвистического знака Карцевского теории произвольности языкового знака Ф. де Соссюра [Мельников 1971].


[Закрыть], а также на определение языка как системы знаков. «Ф. де Соссюр научил видеть в языке семиологическую (знаковую) систему, именно систему, а не простой набор, коллекцию знаков» [Карцевский 2000: 319].

Необходимо обратить внимание на глубокие мысли С. Карцевского относительно соотношения в языке произвольного и мотивированного. Он объясняет, почему полностью мотивированный знак не может существовать в языке. Такой знак не знал бы диссоциации на означаемое и означающее и, как следствие, – невозможность омонимии и синонимии (вступать в омонимические и синонимические отношения). Он не мог бы иметь концептуальной ценности и представлял бы собой неразложимый звуковой блок. «В языке, – подчеркивал Карцевский, – господствует произвольный знак. Тем не менее непрестанная борьба имеет место между тенденцией к произвольности и противоположной тенденцией к экспрессивности. Соотношение между этими двумя силами меняется как от одного языка к другому, так и внутри одной и той же лингвистической системы. Так, например, в русском языке огромную роль играет деривация. Так как по терминологии Соссюра производное слово является «относительно мотивированным» знаком, это означает, что в русском языке тенденция к мотивации знака более ярко выражена, чем, например, во французском или английском языках» [Karcevsky 1941: 58].

Итак, Карцевский раскрыл и теоретически обосновал одно из главных отличительных свойств языковых знаков – отсутствие однозначного соответствия между двумя сторонами знака.

Идея асимметричного дуализма проходит красной нитью через все творчество Карцевского и лежит в основе многих оригинальных научных идей, прежде всего, динамики в статике. Известно, что в «Курсе» Соссюра неизменчивость знака связана со статическим, нередко приравненным к синхронному, состоянием языка, а изменчивость – с эволюцией языка во времени. В отличие от таких направлений, как глоссематика, Карцевский рассматривал синхронию не как статическое, имманентное состояние, а как динамическое, подвижное. Изменчивость, по Карцевскому, является неотъемлемым свойством языкового знака, независимым от фактора времени. Означающие всегда готовы соединиться с новыми означаемыми, а означаемые, со своей стороны, находятся в состоянии постоянного поиска новых означающих.

Составной частью учения о динамике в статике является новаторская концепция Карцевского продуктивности, разработанная на материале глаголов русского языка. Обращает на себя внимание оригинальное определение продуктивности. «Функционирование семиологических явлений – а в языке любое пересечение связей создает знак – заставляет скорее думать об излучении, исходящем из различных центров энергии. Живой морфологический “класс” является полем действия очага излучения “производящей”, т. е. асиммилирующей, силы. Чем ближе к центру этого очага, тем больше действие этой силы. Но она слабеет по мере продвижения к периферии этого класса и на определенном расстоянии от центра становится равной нулю» [Карцевский 2000: 46 – 47]. Из этой цитаты видно, что наряду с продуктивностью Карцевский вводит понятие центра и периферии. Это явление он выделял не только на морфологическом, но и на синтаксическом уровне. Так, в приводимом выше примере форма повелительного наклонения «Молчи», представляющая собой «адекватный знак», в случае асимметрии может транспонироваться в сторону синонимии «Молчать» и омонимии типа «Смолчи он», являющихся периферийными явлениями. Понятия Карцевского центра и периферии нашли широкое применение в конкретных лингвистических исследованиях.

Следует отметить, что Карцевский не ограничился глубокой теоретической разработкой принципа асимметричного дуализма, но и успешно применил его на практике, продемонстрировав тем самым его перспективность. Он различал три типа связей между предложениями. Коррелятом подчинения Карцевский считал не сочинение, как это принято, а бессоюзную связь. Подчинение он рассматривал как экспликацию отношений, имплицитно представленных в бессоюзной связи, предшествующей исторически и психологически подчинению. Оба типа отношений могут быть представлены на вертикальной оси в качестве синонимов. С другой стороны, сочинение, совпадающее во временном плане с бессоюзной связью, располагается рядом с ней на горизонтальной оси, выступая в качестве ее синонима. Бессоюзная связь, как неэксплицитная связь, противопоставляется сочинению, характеризующемуся эксплицитными связями.

Принцип асимметрии между формой и содержанием в языке учитывался в практике лингвистических исследований многими представителями Женевской школы. Характерное свойство синкретичных форм – одновременная актуализация в речи совмещенных в них значений – отмечалось Ш. Балли, определявшим такого рода совмещение единиц содержания в одной единице выражения как дистаксию с точки зрения линейности речевой цепи [Балли 1955: 159].

Убеждение в большей рационалистичности декумулированных (разложимых) знаков, их функциональном «расщеплении» высказывал А. Фрей [Frei 1929: 183 – 187].

Другой женевский лингвист Г. Кендэ, посвятив одну из своих статей относительному местоимению, констатирует его функциональную разложимость на два элемента: подчиняющий и анафорический [Cuendet 1939: 100].

Идеи асимметрического дуализма лингвистического знака разрабатывались и в Пражской школе. Выдвинутый Р. Якобсоном принцип неравноправности морфологических категорий был представлен как частное проявление открытого Карцевским общего свойства асимметричности структуры языкового знака [Jakobson 1932].

В Пражской школе асимметрический дуализм двух сторон знака рассматривается как отсутствие прямого, непосредственного, симметричного отношения между формой и функцией (см., например: [Новак 1967: 212 – 213]). Чешские языковеды основывались на принципе асимметрии языкового знака в разработке ряда проблем, в частности, морфологии. В. Скаличка, рассмотрев явления омонимии и омосемии морфологических форм в чешском языке (под омосемией он имел в виду случаи, когда один и тот же элемент имеет различное выражение), пришел к заключению о плодотворности применения понятия асимметрического дуализма в грамматических исследованиях: «Наши традиционные грамматические понятия весьма неточны. В связи с этим мы выражаем надежду, что понятие асимметрического дуализма сможет помочь нам в создании терминов более точных и более обоснованных» [Скаличка 1967: 127].

Скаличка, основываясь на идеях Карцевского, разработал понятие семы – минимальной языковой единицы, обладающей значением, которое фактически совпадает с введеннным ранее А. Фреем и Э. Бюиссенсом. Сема у Скалички соотносится с морфемой, но не всегда с нею совпадает. В качестве проявлений асимметричного дуализма Скаличка выделяет омонимию и омосемию (разное выражение одного и того же элемента значения). В случае омонимии, например, если одно грамматическое значение по-разному обозначается в разных типах склонения или спряжения, одной и той же семе соответствует несколько разных морфем. В случае же «склеенного» выражения нескольких грамматических значений одной морфеме может соответствовать несколько сем. Например, окончание прилагательных в чешском языке-э, или его русский эквивалент-ый, имеет три семы: именительного падежа, единственного числа и мужского рода.

Скаличка использует понятие семы для типологической классификации языков, основываясь на том, что разные языки характеризуются разным соотношением морфемы и семы. Так, в таком агглютинирующем языке, как турецкий, их соотношение близко к взаимно однозначному, а во флективном чешском они часто не совпадают. Таким образом, чем флективнее язык, тем значительнее эти несовпадения. Недостатком подхода Скалички является то, что он распространил понятие семы только на грамматические морфемы, корневые же морфемы у него оказались односемными. Этот недостаток был впоследствии преодолен в определенной мере в учении Л. Ельмслева о «фигурах» плана содержания, функциональной теории означаемого Л. Прието (часть II, гл. III) и в компонентном анализе структурной семантики.

Теория асимметрического дуализма лингвистического знака позволяет дать всестороннюю трактовку формы и содержания на различных языковых уровнях и представляет собой функциональный подход к соотношению формы и содержания в противоположность статическому, характерному для такого направления, как глоссематика, представители которого постулировали изоморфизм единиц плана выражения и плана содержания[Togeby 1951].

В понимание знакового принципа как простого и однозначного соответствия двух сторон знака Карцевским были внесены следующие моменты: 1) замена кажущейся однозначности действительной многозначностью соотношений, 2) обнаружение структуры взаимозависимости знаков в виде двух осей – омонимии и синонимии, 3) понимание этой взаимозависимости как тенденции или процесса. Он также показал, что асимметрия означающего и означаемого относится к числу фундаментальных свойств языка, присущих ему по самой его природе.

Принцип асимметричного дуализма, разработанный Карцевским, нашел широкое применение в теории и практике лингвистических исследований.

Глава IV
Развитие принципа линейности языкового знака

Два основных свойства языкового знака – произвольность и линейность, – которые Соссюр наделял одинаковой важностью, – получили окончательное определение в 3-ем курсе лекций по общей лингвистике. Если первый принцип носит семиологический характер, то второй присущ только знакам естественного языка и придает ему особую структуру. Когда Соссюр определял язык как «систему дифференцированных знаков, соответствующих дифференцированным понятиям» [Соссюр 1977: 49], он не проводил различия между лингвистикой и семиологией. Он указывал на признак, отличающий язык от других семиологических систем и в предыдущих курсах лекций: однопространственный характер языкового знака. Таким образом, линейный характер знака обусловлен прежде всего синтагматическим объединением.

Между двумя фундаментальными свойствами языкового знака существует органическая взаимообусловленная связь через посредство явления ограничения произвольности, имеющей место, как было показано выше, прежде всего в синтагматике. Р. Годель справедливо отметил, что свойство линейности проявляется, в первую очередь, в речи [Godel 1957: 206].

Язык, служащий для выражения содержания посредством условных сигналов, которыми обмениваются говорящие субъекты, является семиологическим механизмом, знаки которого произвольны и двухсторонни. В качестве знаковой системы естественный язык отличается от других семиологических инструментов не только произвольным, но и линейным характером знаков.

Второй принцип языкового знака – линейность означающего – занимает в «Курсе общей лингвистики» Соссюра меньше места, чем первый – произвольность, и является менее разработанным. Линейное свойство знака обусловлено тем, что его материальная сторона – означающее – развертывается и реализуется во времени и, соответственно, характеризуется двумя признаками – пространственным и временным: 1) протяженностью и 2) линейным характером этой протяженности. Линейный характер языкового знака является столь очевидным, что его «сплошь и рядом не упоминают вовсе...» [Соссюр 1977: 103]. Не случайно в отличие от принципа произвольности, вызвавшего бурную полемику, принцип линейности был принят лингвистами без особых возражений.

Э. Бюиссенс подметил, что Соссюр использовал понятие времени в двух совершенно различных смыслах в зависимости от рассмотрения диахронической или синхронической перспективы. В первом случае время является действующим фактором, точнее необходимым условием изменения, во втором – организует пространство дискурса [Buyssens 1942].

Свойство языкового знака делиться в процессе развертывания во времени Соссюр называл в своих рукописных заметках «меризмом». «Следует уделять большее внимание “меризму” (делению во времени) частей слов. Именно подобное деление звуковой цепи, вероятно, в большей степени, чем разнообразие звуков, создает иллюзию органических групп».

Соссюр придавал второму принципу знака не меньшее значение, чем первому, поскольку «это весьма существенный принцип и последствия его неисчислимы» [Соссюр 1977: 103]. «Линейность, – писал он в одной из своих заметок, – первостепенная гарантия того, что порядок следования всегда будет присутствовать в слове и вообще в любом сложном знаке, включая предложение».

Линейность – одна из особых черт, самая существенная, которая отличает естественный язык от других семиотических систем. Так, в отличие от означающих, воспринимаемых на слух как последовательность элементов, а на письме их последовательность во времени представлена графемами в пространстве, морские сигналы, сигналы регулировщика могут комбинироваться одновременно в нескольких измерениях. Таким образом, линейность – одна из особых черт, самая существенная, которая выделяет естественный язык среди других семиологических систем.

Следует обратить внимание на противоречие между свойством линейности языкового знака и его определением Соссюром. Не ясно, каким образом акустический образ, не являющийся материальным звуком, а его психическим отпечатком, может развертываться во времени.

«Очевидно, – писал П. Наерт, – что этот тезис (линейность означающего – В. К.) не выдерживает критики» [Naert 1943: 16]. Только шум можно рассматривать во временном измерении и как зависящий от условий протяженности; означающее же является психическим по своей природе, признание его как наделенного значимостью ведет к выведению за границы времени. Наерт считает, что Соссюр не понял бергсоновское противопоставление длительности и времени. Сходная точка зрения высказывалась А. Анри: «...только в процессе актуализации мы имеем дело со временем», что касается акустического образа, имеет место «цельная апперцепция» [Henry 1970: 89]. Как Наерт, так и Анри считают, что Соссюр смешивал язык и речь, говоря необоснованно о «последовательности звуков», в то время как следовало бы говорить об «акустическом образе»[61]61
  Оригинальная формулировка Соссюра гласит: «...последовательность звуков, которая образует соответствующий акустический образ». Составители «Курса» Балли и Сеше допустили неточность. Уточнение было сделано Р. Энглером [Engler 1962: 36].


[Закрыть]. Даже на уровне речи, считал Анри, принцип линейности является иллюзорным. Дискурсивное высказывание Sa conduite est scandaleuse с экспрессивным ударением двухлинейно, не говоря об игре слов, этимологических фигурах и т. д.

Возражая Наерту, Энглер подчеркивал, что «именно линейность языка позволяет слушающему различать и следить за развертыванием конкретного дискурса в пространстве одновременно с реализацией речи» [Engler 1974: 116]. Что касается замечания Наерта о проекции длительности, имеющей качественную природу на другой, временной план, обладающий количественными свойствами, то это совпадает с пониманием Соссюра языка как системы значимостей. Даже из «Курса» можно заключить, что качественное представление времени не было чуждо Соссюру [Соссюр 1977: 76 – 77]. А неопубликованные заметки Соссюра «О психологизации голосовых знаков» позволяют сделать важное уточнение: она имплицитно содержит представление о внутренней речи, которая по природе характеризуется временным фактором.

Соссюр, как бы предвидя возражения против строгой реализации принципа линейности, приводил случаи, когда линейное развертывание звуковой цепи представляется не столь очевидным. Например, когда делают ударение на определенном слоге, то это может восприниматься как одновременное аккумулирование различных значимых элементов. «Но это иллюзия: слог и его ударение составляют один акт фонации» [Там же: 103].

Имплицитной критикой принципа линейности Соссюра можно считать представление Р. Якобсоном минимальной единицы означающего – фонемы – как одновременно сосуществующих артикуляционных и акустических элементов – дифференциальных признаков, сопоставимых с аккордом в музыке и как будто противоречащих принципу линейности. В то же время, как справедливо отмечал А. Анри, «Соссюр не считал фонему означающим, и, таким образом, вопрос о линейном характере фонемы не ставился» [Henry 1970: 89].

Т. Де Мауро справедливо заметил, что для Соссюра не существовало означающего там, где не было означаемого, а если неразложимые единицы не имеют означаемого, то это не знаки, а составные элементы знака [De Mauro 1972: 448].

Другим примером «нарушения» принципа линейности может служить смыслоразличительная роль утвердительной и вопросительной интонации. В таких случаях можно было бы говорить о «двухлинейности» речи.

Соссюр связывал линейность знака только с означающим, однако можно говорить и о случаях линейности означаемого. Это довольно редкое явление – одновременное, а не последовательное. Другим примером линейности означаемого могут служить слова английского языка she-goat, nanny goat. Явление линейности означаемого может рассматриваться как средство экономии в процессе функционирования языка.