Текст книги "Научное наследие Женевской лингвистической школы"

Фрей дает следующее обобщенное определение синтагмы: «То, что называют “непосредственными составляющими” синтагмы (определяемое и определяющее, ядро и спутник, субъект и предикат и др.) являются попросту сегментами, и не они образуют синтагму. Базовыми элементами синтагмы являются, с одной стороны, сегментные знаки, а с другой, – катен, который обусловливает ее комбинацию» [Frei 1962: 139].

Если синтагма – это знак в соссюровском смысле, она должна включать означающее и означаемое. Но это теоретическое следствие наталкивается на трудности, как только мы стремимся установить, чему конкретно соответствуют означаемое и означающее синтагмы. Фрей отвергает идею представления означающего синтагмы как линию, состоящую из означающих монем, образующих синтагму, так же, как и означаемого, поскольку эта идея несовместима с учением Соссюра, в соответствии с которым означающее и, соответственно, означаемое не могут существовать вне их единства. Таким образом, только знаки могут объединиться в синтагмы:

Следовательно, означаемое и означающее синтагмы являются следствием не комбинации означающих и, соответственно, означаемых, а знаков.

Таким образом, А. Фрей показал, каким образом монемы могут комбинироваться в синтагмы. Средством комбинации служат знаки особой природы – абстрактные, несигментные сущности, такие как порядок знаков, просодические средства интонации, акцентуации и др. (катены – по его терминологии). Несмотря на их особую функцию, катены входят в качестве простых знаков в систему нетактического (несинтагматического) характера, в тактическом (синтагматическом) же плане мы имеем дело только с синтагмами. Таким образом, Фрей определял синтагму как объединение, по крайней мере, двух монем в составе более сложной единицы.

Еще в 1929 г. Фрей ставил перед синтагматикой задачи, которые впоследствии стали предметом исследования семантического синтаксиса: «...изучение дискурсивных отношений предполагает исследование хранящихся в памяти классов» [Frei 1929: 33]. Класс одинаковых синтагм образует модель, характеризующуюся функциональным значением. В своих последних работах Фрей разрабатывал структурные методы выделения синтагм [Frei 1966].

Р. Годель также склонялся к тому, что синтагма является комбинацией знаков. «Синтагматическое объединение определяется линейным характером означающего. Синтагма является, таким образом, группой знаков в речевой цепи, точнее, знаком, означающее которого разлагается на значимые сегменты, т. е. на звуковые отрезки, каждый из которых обладает значимостью» [Godel 1969: 116].

В Женевской школе был поставлен сложный вопрос о природе синтагмы в аспекте дихотомии языка и речи. Во 2-ом курсе лекций Соссюр писал, что мы говорим синтагмами и вероятный механизм языка состоит в том, что мы имеем типы этих синтагм (модели построения, говоря современным языком) в голове, и в тот момент, когда мы их употребляем, мы приводим в действие ассоциативную группу. Таким образом, синтагма принадлежит как языку, так и речи. Следует проводить различие между синтагмами как типами и синтагмами in praesentia актуальными, конкретными реализациями более абстрактной модели на уровне сложных знаков – продукта языкового процесса, который сам является абстракцией по отношению к бесконечным возможностям конкретных реализаций моделей в речи.

Трудности определения линейности обусловлены сложным взаимодействием синтагматического и парадигматического планов в процессе функционирования языка. Попытка определить линейность с учетом того, что конкретная языковая единица является своего рода местом взаимодействия двух основных системных отношений языка, была предпринята Б. Мальмбергом. «В означающем, состоящим из единиц выражения (фонем), господствует обязательный порядок фонем и групп фонем (слогов и др.). Этот порядок, следовательно, не детерминирован никаким свободным выбором со стороны говорящего. В синтагматике структура определяет место каждого фонологического члена, а на знаковом уровне – каждой морфемы, ее место (номер, если можно так выразиться) в цепи, и это место в свою очередь подчиняется фонотактическим и синтаксическим ограничениям системного характера» [Malmberg 1981: 145].

Е. С. Кубрякова справедливо отмечает, что «соотносительное определение синтагматики и парадигматики принадлежит к одному из самых сложных теоретических вопросов лингвистики» [Кубрякова 1990: 448].

Вопрос о соотнесении синтагматического и парадигматического анализа впервые был поставлен Л. Ельмслевым [Ельмслев 1960]. Синтагматика противопоставлялась им прадигматике на основе логических отношений конъюнкции в синтагматике и дизъюнкции в парадигматике. Первым типом отношений он характеризовал речь, процесс, вторым – язык как системно-структурное образование.

Развитием проблемы соотношения парадигматики и синтагматики в коммуникации можно считать понятие выбора, о котором писал Соссюр и которое в дальнейшем было развито А. Мартине. «Наша память, – указывал Соссюр, – хранит все более или менее сложные типы синтагм... когда нужно их использовать, мы прибегаем к ассоциативным группам, чтобы обеспечить выбор нужного сочетания» [Соссюр 1977: 162]. Согласно Мартине [Martinet 1967], релевантные элементы языка, обладающие качеством языковых единиц (монемы или фонемы) соответствуют в речи видам выбора со стороны говорящих субъектов. Понятие выбора служит ему для проведения различия между синтагмами и монемами. Каждый член синтагмы, даже морфологический, является предметом отдельного выбора. Монема требует единственного выбора. Продолжая мысль Мартине, можно сказать, что в процессе коммуникации говорящий субъект делает предварительный выбор на уровне парагдигматики и окончательный – в синтагматике.

Понятие выбора, избранного в качестве критерия, приводит к другому распределению: с одной стороны, конструктивные, синтетические образования, а с другой, – связанные, которые одним из первых исследовал А. Сеше [Sechehaye 1921], другими словами, свободные и устойчивые синтагмы. По мнению Балли [Балли 1955: 118] и, очевидно, Соссюра, судя по его описанию механизма языка [Соссюр 1977: 160 – 166], только свободные сочетания являются собственно синтагмами. Неразложимые сочетания типа tenir tête, au pied levé Р. Годель предлагал объединить в один класс, соответствующий категории монем [Godel 1969: 124]. Мартине предложил термин «синтема» [Martinet 1967]. По его мнению, синтема ведет себя во фразе как монема.

Задача лингвиста состоит в разграничении разных типов синтагм и в их классификации. Поскольку элементы синтагматической группы заданы вместе, они должны прежде всего быть идентифицированы посредством операционного анализа. Принцип синтагматического анализа был разработан Л. Блумфилдом: при анализе синтагмы должны быть выделены ее непосредственные составляющие, или архичлены [Блумфилд 1968]. Если последние также являются синтагмами, анализ каждой синтагмы продолжается до тех пор, пока мы не получим «составляющие синтагмы» (термин А. Фрея [Frei 1963]). Конечные составляющие синтагмы являются простыми единицами – значимыми сегментами. Независимо от Блумфилда Ш. Балли применял тот же принцип анализа [Балли 1955: 116 – 117].

У Соссюра минимальные значимые единицы не имеют собственного названия. Эта лакуна объясняется тем, что Соссюр считал свою теорию синтагмы незавершенной и намеревался продолжить ее разработку. Развивая учение Соссюра о синтагматике, в Женевской школе был создан термин «монема» для обозначения знака, означающее которого далее не делимо (подробнее см. § 4). «Выделение монем, – пишет Р. Годель, – должно, в принципе, совпадать с конечным результатом синтагматического анализа: монемы будут представлять собой конечные составляющие» [Godel 1969: 130].

Американские лингвисты для обозначения простого знака как минимального значимого сегмента используют термин «морфема» или «морф». Они не используют родового обозначения для сложных знаков, таких как синтагма, довольствуются традиционными выражениями compound-word, sentence, phrase.

Э. Бюиссенс, подобно американским лингвистам, не использовал термин «синтагма», но уделял большое внимание разработке понятия монемы. По его определению монема «наименьший сегмент, означающее и означаемое которого могут быть одновременно общими для двух слов, в остальном несхожих, либо могут противопоставлять два слова, в остальном схожих» [Buyssens 1967: 113]. Так, если сравнить coupe-file, с одной стороны, с coupe-papier, а с другой, – с serre-file, можно заметить, что каждая составная часть coupe-file может быть заменена другой, что приводит к изменению общего значения. Между элементами словосочетания coupe-file нельзя вставить дополнительные слова. Напротив, во фразе Avec cette carte on coupe toute file вставка дополнительного слова между coupe и file вполне возможна. Означающие coupe и file в одном случае – две монемы, составляющие одно слово, в другом, – два разных слова. Таким образом, в качестве критерия членения на монемы у Бюиссенса выступает функция. Определение монемы Бюиссенсом не противоречит определению Фрея. Согласно обоим определениям монема – это конкретная сущность, единица в соответствии с критерием Соссюра.

Поскольку синтагма в Женевской школе определяется как знак, она, следовательно, объединяет означаемое и означающее, и если последнее неразложимо, оно может быть таковым только по отношению к означаемому: каждый сегмент способствует формированию значения в целом. Тем самым каждый является носителем отдельного элемен та означаемого, «элемента смысла», по выражению Мартине [Martinet 1968: 296]. Он отмечает, что в такой глагольной форме, как avons couru, элементы смысла мн. ч., 1-е л. и couru могут быть соотнесены с сегментами avons и couru. Напротив, элемент смысла «прошедшее время» семантически не локализован. Можно сказать, уточняет Годель, что локализованные признаки принадлежат означаемым глаголов, а признак «прошедшее время» – означаемому в целом [Godel 1969: 125].

В 1-ом курсе лекций, рассматривая понятие состояния языка, Соссюр говорил: «Можно рассуждать о грамматической проблеме. Так, каждый может судить, соотносится ли avoir chanté с одним понятием» [Godel 1957: 55]. Вопрос Соссюра состоял в том, содержит ли вспомогательный глагол означаемое. Ответ на этот вопрос дал Э. Бюиссенс: «Знак не обязательно должен иметь смысл, но он должен обладать функцией. Рассмотрим, например, два выражения Il a regardé и Il est regardé. Они имеют разный смысл, но невозможно наделить собственным смыслом сегменты a и est. Они лишены смысла, хотя и выполняют важную функцию в сочетании с participe passé» [Buyssens 1960: 30]. То, что Бюиссенс назвал функцией, Соссюр называл значимостью. Значимость avons, например, в avons couru является результатом ассоциативного объединения (глагольная парадигма) и синтагматического объединения (avoir + participe passé). Эта значимость не поддается определению в признаках элементов смысла, но она, тем не менее, является реальной и является составной частью языкового сознания, или, говоря словами Н. Хомского, компетенции говорящих.

Преимущественное внимание Женевской школы принципу линейности означает переориентацию от системно-структурного подхода, характерному для Соссюра, к функциональному. Представители этой школы ограничивали изучение синтагматики главным образом сферой синтаксиса. В современном языкознании наряду с синтаксической синтагматикой изучаются синтагматические отношения и других уровней: фонетическая, фонологическая, морфологическая, лексическая синтагматика.

Среди понятий, введенных в научный оборот Соссюром, учение о синтагме получило наиболее благоприятный отклик со стороны лингвистов. В то же время, в отличие от широкого понимания синтагмы в Женевской школе, большее распространение получило определение синтагмы в более узком смысле. Некоторые лингвисты употребляют термин «синтагма» в значении семантико-синтаксической единицы. Другие, например Н. Руве, пользуются словом «синтагма» для перевода англ. Noun Phrase и Verb Phrase [Ruwet 1967: 384]. Однако, надо заметить, что в генеративной грамматике символы NP, VP означают как синтаксические группы, так и составляющие фразы.

В свое время Ф. де Соссюр сетовал на то, что «в области языка всегда довольствовались операциями над единицами, как следует не определенными» [Соссюр 1977: 143]. В середине 50-х гг. XX в. эти слова Соссюра почти буквально повторил Э. Сольберже: «...наука о языке находится в парадоксальном положении, не зная в точности, какими единицами она собственно оперирует» [Sollberger 1953: 45].

В лингвистике широкое распространение получило представление о слове как основной единице языка. Признавая, что слово «есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму как нечто центральное в механизме языка» [Соссюр 1977: 143], Соссюр тем не менее отказывал ему в этом статусе. Причина в том, что слово не соответствует конкретной единице в определении Соссюра как единству означаемого и означающего. Так, произношение mois в mois de décembre и в mois après различается. Из этого Соссюр делал вывод, что слово дает лишь приблизительное представление о языковой единице.

Изучение рукописных источников «Курса» свидетельствует о том, что решение проблемы слова Соссюр искал в теории синтагматических и ассоциативных отношений. Так, в синтагмах grand garçon и grand enfant произношение grand различается, поэтому речь не может идти об одном слове. Для того, чтобы их назвать одним словом, надо вступить в область ассоциативных отношений.

А. Сеше считал, что бессилие грамматистов дать определение слову, которым они постоянно пользуются, объясняется тем, что это понятие рассматривается только с точки зрения синтагматики [Sechehaye 1930]. Слово выступает в качестве единицы ассоциативного плана, точнее как минимальная единица, поскольку единицы более высокого порядка, чем слово, также входят в качестве членов в ассоциативные группы. Трудности выделения слова в качестве единицы побудили Балли заменить его понятием «синтаксическая молекула».

Точки зрения, сходной с Соссюром и Сеше, придерживался Р. Годель. Понятие слова, считал он, может стать более ясным, когда рассматривают отношения in absentia. В таком случае слово определяется как минимальная единица ассоциативного порядка. Членами ассоциативных отношений являются слова или группы слов, означаемое которых, как правило, объединяет лексическую значимость и одну или две грамматических значимостей. Грамматические значимости являются продуктом двух типов объединений, которые Годель называет классами слов и парадигмами. Они являются произвольными, поскольку не обязательно соответствуют определенным концептам, а определяются их оппозициями. Так, значимость генетива не одна и та же в латинском, греческом и немецком. Оппозиции, в свою очередь, проявляются в различных означающих, и эти различия являются всегда результатом временной эволюции. В латинском языке, например, значимость аблатива представлена слиянием прежде различимых значимостей (аблатив, инструментальный и частично локативный).

Большой вклад в разработку понятия единицы внес Фрей. Он ввел по образцу фонемы термин «монема». «Под монемой я понимаю любой знак, означающее которого далее не делимо, в то время как синтагма – это объединение, по крайней мере, двух монем в единицу высшего порядка» [Frei 1941: 51]. Эта проблематика получила дальнейшее развитие в работах Э. Сольберже [Sollberger 1953]. В лингвистической литературе ошибочно приписывается введение в научный оборот термина «монема» А. Мартине, который ввел это понятие в собственную терминологию и способствовал его распространению [Мартине 1963: 379].

У Соссюра мы не находим четкого определения «значения», а также его соотношения с понятием «значимости», которому он придавал очень большое значение. Рассмотрение этой сложной проблемы, начатое основателями Женевской школы, было продолжено их учениками и последователями. Близок пониманию Балли значимости и значения как виртуального и актуального А. Бюрже. Основываясь на общем явлении полисемии, присущей языку, он считает, что семантические варианты слова (например: mouton в tondre un mouton, manger du mouton) содержатся в значимости и вытекают из нее: в противном случае тождество знака нарушилось бы. В то же время нельзя, чтобы значения совпадали: это привело бы к нарушению коммуникации. Согласно Бюрже значения зависят от значимости и реализуются в речи: «В речи реализуются не значимости, а значения» [Burger 1962: 8].

Хотя система значимостей отличается от языка к языку, перевод возможен: распределение значений между знаками различно, но значения всегда реализуются в определенном контексте. В приведенном примере один и тот же знак имеет два значения, а в таком языке, как английский, значения представлены двумя знаками: sheep и mutton. Язык – это система значимостей (виртуальных единиц) реализующихся в речи в виде смыслов, значение же – это класс конкретных смыслов, обусловленных контекстом и синтагматическим окружением. Речь, по мнению Бюрже, всегда богаче языка: «...сумма реализованных значений не исчерпывает семантический потенциал значимости».

Отмечая близость тезисов Балли и Бюрже, Р. Годель пишет: «Мы видим, что Бюрже, подобно Балли, располагая значение в речи, по-иному понимает отношение последнего к значимости, возможно, он близок к пониманию значения и значимости самим Соссюром...» Суммируя идеи Балли и Бюрже, Годель продолжает: «Таким образом, можно признать, что каждый из элементов, принадлежащих системе языка, в том числе фонемы, ударение и т. д., характеризуется значимостью. Значение, напротив, выступает в высказывании. Оно не вытекает единственным образом из значимостей, используемых для образования сообщения, т. е. означаемого фразы, а зависит также от ситуации, отношений между участниками акта коммуникации, их рода деятельности» [Godel 1966: 54 – 55]. По мнению Т. де Мауро [De Mauro 1972: 465], такая трактовка Годелем соотношения значения и означаемого близка ноологии Л. Прието [Prieto 1964].

Соссюр четко не разграничил «значимость» и «смысл»: «...значимость – элемент смысла, но важно не рассматривать смысл иначе как значимость» [Godel 1957: 236]. Годель ставит вопрос: как обозначить «элемент смысла», который не является значимостью, но который, тем не менее, может приобретать смысл в качестве значимости. Он полагает, что смысл в соссюровском представлении можно обозначить как «лексический признак» означаемого или как «лексическую значимость» члена системы [Godel 1981: 47].

Р. Амакер различает два вида значимостей: грамматические, составляющие ассоциативные ряды закрытого типа, и лексические, ряды которых бесконечны. Лексические значимости в психологическом и семантическом плане более важны. Он сравнивает их с абстрактной сетью, которая покрывает «материю, подлежащую означиванию» [Amacker 1975: 173]. Но каждый раз, когда конкретная лингвистическая единица представляет лексическую значимость, она сопровождается, по крайней мере, одной грамматической значимостью, соответствующей классу или категории, которым принадлежит единица.

Значимость, считает Амакер, может быть определена как «элементарная значимая лингвистическая единица, принадлежащая системе языка» [Amacker 1974: 41]. В таком определении понятие значимости может с успехом покрыть «монему» в понимании Мартине (но не монему Фрея, единицу процесса), а также релевантные признаки означаемого у Прието (подробнее ч. II, гл. III § 2). Наконец, значимость в таком определении примерно соответствует тому, что Де Мауро, вслед за Прието, назвал лексической или морфологической «ноэмой».

Соссюр считал, что не существует существенной разницы между явлением и единицей, что издатели «Курса» правильно интерпретировали как «парадоксальное следствие: то, что обычно называют “грамматическим фактом”, в конечном счете соответствует определению единицы...» [Соссюр 1977: 154].

Фрей и Амакер распространили понятие значимости на синтаксические отношения. Лексические и грамматические значимости Амакер относил к первому типу «абстрактных сущностей», а синтаксические значимости, «служащие для значимых ограничений совместной встречаемости сегментов» – ко второму типу [Amacker 1974: 42]. С точки зрения конкретной реализации в речи синтаксические значимости находятся на втором уровне абстракции, логически отличающемся от первого, являющемся уровнем сложного знака по отношению к его реализации. Но в действительности оба уровня абстракции сливаются в языковом знаке, поскольку синтаксические значимости возникают только под действием того же ассоциативно-синтагматического механизма, что и лексические и грамматические значимости. Рассмотрение синтаксических отношений как значимости представляет научный интерес и имеет право на существование: «В конечном счете правила языка, – писал В. М. Солнцев, – являются проявлением свойств единиц языка, поскольку эти свойства лежат в основе возможных связей и отношений между единицами языка» [Солнцев 1977: 149].

В записях Соссюра имеются замечания о единицах речи: синтагме как свободной комбинации говорящим субъектом, которая проявляет себя в дискурсе и предложении. Как свидетельствуют конспекты студентов, Соссюр колебался относительно статуса предложения как единицы языка или речи, полагая, что имеется целый ряд типов предложений, принадлежащих языку. Колебания Соссюра, замечает Амакер, связаны с его определением речи как области реализации звуков и конкретных смыслов, а также как области проявления воли и выбора со стороны индивида. Наиболее четко статус синтагмы, и предложения в качестве единиц сформулирован Соссюром во 2-м курсе лекций. «Мы говорим исключительно синтагмами, и вероятный механизм состоит в том, что мы имеем типы синтагм в голове, и в момент их использования мы приводим в действие группу ассоциаций». Развивая мысль Соссюра, Амакер считает, что в предложении следует различать то, что принадлежит языку в результате двойной абстракции, а именно общий тип, имеющийся в нашем сознании, и то, что относится к активному, волевому, комбинаторному и, в конечном счете, творческому аспекту реализации в речи сложных знаков, которые также знаки языка, но первого уровня абстракции [Amacker 1975: 145].

Таким образом, в Женевской школе сформулирована двойственная природа лингвистических единиц в рамках свойственной этой школе концепции языка и речи. Следует заметить, что вопрос разграничения и природы единиц языка и речи – один из центральных в теории языка – до настоящего времени продолжает оставаться дискуссионным, и, следовательно, актуальным.

Одним из следствий линейности знака является возможность языкового творчества, без чего, в узком смысле, невозможна «свобода» говорящего субъекта, а в широком – литературное творчество. Рукописные источники «Курса» свидетельствуют о том, что Соссюр четко осознавал это важное следствие линейности знака: «Творческая деятельность может быть только комбинаторной и заключается в создании новых комбинаций».

«Литература – это труд, затрачиваемый на сближение слов», – говорил поэт П. Валери. Интересно замечание Р. Барта по этому поводу: «Мнение Соссюра о языке очень близко высказыванию Валери... хотя они ничего не знали друг о друге» [Barthes 1985: 225].

Вопрос о языковом творчестве, рассматривавшийся в Женевской школе, приобретает новое звучание в связи с интересом к нему современной когнитивной лингвистики. Рассматривая проблему субъективности в когнитивной лингвистике, В. А. Гуреев пишет: «Вопросы о том, насколько человек свободен в языке, в каких областях языка и на каком языковом материале эта свобода проявляется, являются весьма актуальными в современной лингвистике» [Гуреев 2005].