Текст книги "Грибники"

Глава 18. Сыворотка правды

– Так и че?

– Вы видели кого-нибудь из представленных здесь лиц? – спросила Зинаида, подойдя вплотную к высокому сетчатому забору и показывая наскоро скомпилированный лист из фотографий.

На лица падали блики солнца, просеянные сквозь листву, из-за чего фото казались живыми.

– Да ты зайди, барышня, – улыбнулся Весло, показав довольно гнилые и неровные зубы, – вон, на скамеечке посидим…

– Спасибо, я лучше пешком постою, – неприветливо отвечала Зинаида. – Так кого вы видели?

– Ну, мужика какого-то, – нехотя проговорил Егерь.

– Не, – живо возразил Весло, воздев палец – это баба была! Точно баба. Ходит, как баба, мелкими шагами. Мужик так не ходит.

– Мне кажется, – нервно потёр руки Сергей Сергеевич, – мы тут ничего не добьемся. Баба, мужик… А лицо-то вы не разглядели.

– Так лицо в капюшоне ныкалось, гражданин начальник, – подал голос третий зек, Леонид, до этого молчавший. – Не видали мы его. Роста среднего, говорю же.

– А по-вашему это была баба или мужик? – спросила Зинаида.

– А кто его знает… некрупное.

– Как некрупное могло оттащить тело почти на километр? – спросил Чекава, ни к кому особо не обращаясь. Украдкой он пытался рассмотреть мускулы Анатолия, по которым так убивалась Кристина. Егерь был одет в старый бушлат свободного покроя, и ничего толком оценить не получалось.

На Весло, понятное дело, можно было не смотреть – тот был тощий, с глубоко алкоголическим лицом.

– Ладно, – сказала Зинаида, – большое спасибо за помощь.

– Спасибо в карман не положишь, – резонно заметил Анатолий.

– Джафар тебе квартальную премию выпишет, – не выдержал Сергей Сергеевич и уже развернулся было уходить.

Зинаида подумала, оценивая, насколько содержателен взгляд Егеря, затем, придя к некоему выводу, сунула через сетку свернутую купюру.

Купюра тут же исчезла.

– Отсюда в километре овраг, – сказал Егерь. – Возле ручья. Там гляньте.

*

В овраге и впрямь оказалась довольно свежая на вид, мокрая, сложённая кольцами длинная веревка с навязанной на ней системой петель.

– Вот этим и волокли, – сказал Артём, рассмотрев петли. На одной из них были темные следы, по-видимому, крови.

– То есть, могла и женщина? – утончила Зинаида.

– Могла, – кивнул Артём. – Но тогда получается, что утопили его в дальней реке, а не в ручье. Бессознательного человека километр тащить никто не станет. А вот если притопить сначала – то да. А потом – сюда, чтобы следы запутать.

– Ценю ваш энтузиазм, – перебил их Сергей Сергеевич, – но у следствия уже есть вывод, и я не вижу здесь ничего, что его опровергало бы.

– И я, – подтвердил Чекава.

– А ты – каждой бочке затычка, – презрительно бросила ему Зинаида. – Может, это ты и был.

– Нет, – возразил Чекава, – это не мог быть я. У меня алиби.

Стало обидно. С Егерем она и то уважительнее разговаривала.

– Ты можешь быть одновременно в нескольких местах, – сказала Зинаида раздраженно. – Я на тебя везде натыкаюсь.

– У меня дома котик! Я у него научился.

– Надеюсь, – пробормотала Зинаида, – что этот котик хотя бы не гадит мимо лотка…

– Ну, это когда как.

Чекава вознамерился было еще кое-что поведать про своего котика, но предупреждающий взгляд холодных глаз Сергея Сергеевича его остановил.

А ведь какие глаза, скорее интуитивно почувствовал, чем подумал Дима. Не вязалось их острое, холодное выражение с вечным ленивым саботажем Сергея Сергеевича. Непростой он человек.

И Дима ощутил беспричинный страх. Со страхом у него всегда было хорошо. Если что-то в жизни могло представлять опасность для Димы, он никогда не принимал его за другое, безопасное.

*

– Давненько мы здесь не были, – сказал Борис Юрьевич, останавливаясь, чтобы отдышаться, и оглядывая заросший плющами дом герцога.

– С третьего марта, если быть точным, – выдохнул рядом с ним педантичный Альберт. – Но до третьего мы ходили сюда почти каждый вторник.

– Пойдёмте, – сказала Регина, которая почему-то почти не устала. – У меня не так много времени.

На втором этаже их ждал длинный стол, уставленный лёгкими закусками и одним графином с красной прозрачной жидкостью, видимо, вином.

Эйзен, сложив на груди руки, стоял у горящих светильников, изображающих Землю в разные периоды ее бытия – спокойный, приветливый и красивый, как небожитель.

Две электрических земли с золотистыми морями подсвечивали его распущенные светло-кремовые волосы, проходили сквозь кружево викторианской рубашки и резкими бликами отражались в двух золотых перстнях, один из которых был на левой руке, другой – на правой.

– Рад приветствовать вас в своём скромном приюте, – учтиво сказал Эйзен.

– Ну, не такой уж он и скромный, – заметил придирчивый Альберт, кивнув в ответ. Его было трудно чём-либо впечатлить. Прочие гости засуетились, рассаживаясь, заговорили; Регина заняла своё место самой последней.

Эйзен собственной рукой налил вина всем, кроме Джафара; тот предпочитал минералку.

– Я собрал вас, – начал хозяин, возвращаясь на своё место, – чтобы обсудить несколько вопросов. Самый первый и самый главный вопрос – наш замечательный коллектив, прошедший со мной весь путь от основания посёлка до сегодняшнего дня. Дата сегодня знаменательная. Много лет назад в этот день, если верить записям, молодой английский исследователь Аллан Сегман, путешествуя по этим землям в составе русской экспедиции, сделал описание странного, висящего на белых нитях гриба, похожего на растрескавшийся дождевик. В экспедиции принимало участие много военных. Юмор у них своеобразный; поэтому более привычным для русского уха стало наименование «чёрный висельник». Есть мнение, что к роду Threaderis относятся два вида грибов, и Сегман описал их оба. Но второй вид ещё никто из наших современников не встречал. Возможно, гриб вымер. Тридерис также ещё называют «триадный гриб», потому что его плодовое тело, созревая, проходит три стадии разного цвета – белую, оранжевую и черную. Как вам всем известно, его последняя, зрелая, стадия, и является основой нашего с вами благосостояния.

Нынешний год был очень урожайным – грибы начались прямо в июне, наша прибыль от продаж вышла в большой плюс. В связи с чем я хочу каждому из нас выписать премию в размере… примерно двух окладов.

Альберт кивнул, приняв к сведению.

– Давайте же, – Эйзен поднял бокал, – выпьем за то, чтобы дело наше продолжало приносить столь же обильные плоды!

Не садясь, герцог выпил.

Регина, Альберт, Борис Юрьевич, Джафар, Саша и новый приемщик грибов – бывший Костя «Батон», ныне Константин Андреевич – тоже выпили. Герцог ревностно следил, чтобы до дна, и только потом опустился на свой стул.

Когда Мария Семеновна добавила на стол жаркое из рыбы и куропатки, беседа стала более оживленной.

– Через две недели, – сказал герцог, – у нас комиссия. Я думаю, вы все уже в курсе. По нынешнему состоянию дел, учитывая мой довольно зыбкий юридический статус относительно этой земли, она может перейти в другие руки.

– Это вообще-то незаконно, – заметил Альберт, разделяя доставшийся ему кусок пареной форели на аккуратные ломтики.

– Может незаконно перейти, – согласился герцог. – И я хочу спросить каждого из присутствующих: готовы ли вы наняться к новым хозяевам, будете ли вы работать на них так, как работали на меня? Отвечайте по одному. Саша, ты готов?

– Нет, Эйзен. Блин, ты чего, с башки съехал? – обиделся Эстерхази и сжал столовый нож так, словно он был боевым штыком. – Какого хера я буду работать на каких-то чужих ублюдков? Они мне ничего хорошего не сделали, только отнимали налоги на своё содержание. А оно ещё неизвестно, нужно ли.

Сидящий рядом с герцогом Джафар сначала слушал Сашу спокойно, а потом, когда речь того стала уж слишком эмоциональной, внимательно присмотрелся и нахмурился.

– А вы, Регина? – обратился герцог к женщине.

– Если бы они угрожали моей жизни, то я, безусловно, не стала бы с ними конфликтовать, – сказала рассудительная Регина. – Но желания такого никогда не испытывала. И работать с ними не собираюсь.

– И никогда не работали на них? – спросил Эйзен.

– Никогда.

– Альберт?

– Взвесив все доводы, я давно пришел к выводу, что на военных, особенно на частных, работать невыгодно – слишком большие риски. Сегодня они тебе много платят, а завтра придут с винтовкой, и реквизируют твой капитал в пользу защиты от инопланетного вторжения или еще какой надуманной беды. Так что спасибо, не буду.

Герцог повернулся к тому, кто сидел с ним рядом.

– Джафар?

– Нет.

– Борис Юрьевич?

– Да что вы…

– Константин?

– Да вы что, ваша светлость, – хихикнул Костя, – чтоб я, да против вас… Да я б без вас кем был бы? Кроме того, батя мой говорил – не связывайся с милитаристами. Это все равно как с дьяволом связываться…

Дослушав речь Костика, все открыли новую бутылку и снова выпили.

– Вы верите, – спросила Регина, – что диверсии устраивал Артур? Я лично не верю. Это был странный человек; иногда он докучал мне, но в целом со своими обязанностями справлялся хорошо.

– Если в это не верить, то диверсант остался в посёлке, – сказал Саша. – Но Артура надо помянуть.

Артура помянули, Азамата тоже. Герцог снова наполнил графин, уже из другой бутылки, и ощутимо расслабился.

– Кстати, Саш, – сказала Регина, – твой кролик вчера проник в мой сад. Он жрет все, что не приколочено, а что приколочено, съедает вместе с гвоздями. Я мечтаю отдать его в столовую Шурочке…

– Не трогать моего кролика! – возмутился Саша. – Это мой единственный друг на этой земле! Себя в столовую отдайте!

Беседа стала еще более оживленной – люди, как и все выпившие, перешли на откровенные речи. Градус откровенности настолько поднялся, что даже Мария Семеновна, пришедшая сменить блюда, не особенно торопилась – слушала свежие сплетни.

Молчал только Джафар.

Дискуссия, переходящая в конфликты, продолжалась ещё минут десять, а потом быстро сошла на нет, и за столом снова воцарилась чинная, вежливая тишина.

– Теперь, – сказал герцог, – я расскажу каждому из вас, как подготовиться к грядущему мероприятию. Даже раздам письменные инструкции. Их вы не должны показывать никому из тех, кто находится за дверями этой комнаты; их надлежит прочитать, выучить, а потом уничтожить. Альберт за этим проследит.

…Совещание закончилось уже в темноте; вся администрация поселка вышла и начала гуськом спускаться с горы.

Джафар, однако, не проявлял желания так быстро покидать гостеприимный дом.

– Ты не проводишь их? – спросил у него Эйзен. Смотрел он в другую сторону.

– Я думаю, они найдут дорогу, – ответил Джафар, внимательно за ним наблюдая.

Эйзен вздохнул и повернулся к нему.

– Что ты хочешь? – спросил он устало.

– Я не стану спрашивать, – кивнул Джафар, проходя мимо Эйзена со сцепленными за спиной руками, словно был следователем, посетившим заключённого, – кто дал тебе моральное право использовать на своих людях психотропные вещества и… говорить при этом о солидарности и прочих высоких чувствах. Я допускаю, что ситуация может оправдать некоторую… неэтичность и даже мерзость такого поступка. – Джафар резко повернулся к резко побледневшему герцогу. – Но я знаю тебя, Эйзен! Ты сам потом начнешь себя изводить.

– Тебе я ничего не добавлял, – тихо сказал Эйзен.

– Я знаю. А другим что?

– Смесь безвредных растительных алкалоидов. Сам нашел. Действует примерно десять минут, потом проходит без следа. Ну, ты и сам видел. Человек не всегда помнит, на какие вопросы отвечал, но врать в этот момент ему трудно и не хочется.

– Сыворотка правды? – усмехнулся Джафар.

– Не очень сильная. Если человек настроен на сопротивление, она вряд ли сработает. Но они были настроены на солидарность. Правда, потом начали высказывать друг другу претензии… но говорят, отношения иногда полезно обновлять. Зато теперь я уверен, что никто из них не воткнет мне нож в спину.

– Интересно. А почему ты не подлил ее мне? – Джафар улыбнулся. – Так во мне уверен? Или тебе нужен был кто-то, кто осудил бы тебя, избавив от твоего собственного чувства вины?

Эйзен кивнул.

– Видишь ли, – начал он, – некоторые люди корректируют свои принципы под влиянием обстоятельств. У некоторых людей вообще нет принципов. Есть люди, которые пусты, как жестяной жбан. Но есть люди, которые могут распасться на атомы, а их принципы останутся нерушимыми. Ни страх ни корысть не смогут их поколебать. Такие, как ты, Джафар. Я удивился бы, если б ты не догадался; и разочаровался бы в тебе, если бы ты не осудил меня. Я сам себя осуждаю. Но… я не хочу, чтобы убили это место. И если один мой неэтичный поступок может способствовать его спасению, то я лучше обреку себя на вечное раскаяние, чем упущу возможность его спасти. Раньше я никогда так не делал, и впредь, надеюсь, не буду… Поэтому я тебе не налил. А ещё потому, что дозу алкалоидов для воды без алкоголя рассчитать трудно. Усваивается плохо.

Эйзен сел на диван, откинул голову на спинку и закрыл глаза.

*

Джафар хотел было задать ещё один вопрос, но, посмотрев на состояние начальства, передумал. Эйзен был бледен; лицо его покрылось испариной, а руки, сцепленные у груди в замок, дрожали.

Он сегодня ночью долго не сможет заснуть, подумал Джафар. Попытается согреться, но вокруг будет только холод.

Поддавшись порыву, Джафар опустился рядом, взял судорожно сжатые, холодные руки Эйзена и расцепил их, проложив между своими ладонями.

– Давай, – тихо сказал он, – успокаивайся. Исповедь закончена, я отпускаю тебе все прегрешения, вольные или невольные. – Немного помолчав, он добавил: – Ступай и греши дальше, интеллигент.

Не открытая глаз, герцог помотал головой по дивану.

– Не буду, – сказал он не очень внятно. – Разве что только помыслами.

– Жаль, – многозначительно сказал Джафар. Взгляд его перемещался с одного предмета на другой, а потом упёрся в лицо Эйзена, и было непонятно, имеет он в виду слишком безгрешное место герцога в картине мироздания или что-то другое.

– Прибор почти закончил считать, – с явной болью проговорил герцог. – Некоторые кластеры даже если и отличались, то были гриба… считай, совпадение сто процентов. Это была она, она убила Артура… а ты…

– А я убил ее, – глухо сказал Джафар.

– Не её. Сторна.

Эйзен выдернул свои руки и ладоней Джафара, закрыл лицо, согнулся и застонал.

Некоторое время, пока он не мог справиться с эмоциями, Джафар молчал.

– Учитывая обстоятельства, ты хорошо держал лицо на совещании, – сказал он наконец. – А некоторые детали твоего плана натолкнули меня на мысль о том, что результаты секвенирования тебе уже известны. Что ж, по крайней мере теперь ты сможешь пережить это горе, и оно не будет тлеть у тебя в душе, отравляя каждый твой день.

– Угу, – подтвердил Эйзен, медленно распрямляясь и вытирая глаза извлеченным из кармана белым платком. Голос у него все ещё был слабый, но мысль работала как обычно. – Завтра я буду… звонить Аарону. Если все пройдёт хорошо, через пару дней мне нужен будет Рэнни… и ты.

– Понял.

– У меня в буфете коньяк. Ты не мог бы…

– Да.

…Когда после двух стопок коньяка Эйзен так и уснул, не встав из-за стола, Джафар осторожно переложил его вдоль дивана, накрыл пледом и позвал Марию Семеновну. Вместе, стараясь не шуметь, они убрали посуду.

– Ты уж останься сегодня, – попросила Мария Семёновна. – Их светлость с утра сам не свой. Я тебе в светелке постелю.

Джафар кивнул.

– Буду на крыше, – сказал он. – Вернусь через пару часов.

*

На крыше белого дома располагалась обсерватория. Неутомимый интеллект Эйзена постоянно требовал новой информации о мире, а с появлением средств он начал предпочитать добывать эту информацию самостоятельно. Последнее время его все чаще посещала идея перенести обсерваторию за ворота; хотелось увидеть звездное небо того мира и понять, где тот расположен в нормальных, трехмерных координатах. Проблемы с социумом и согражданами тормозили возможное открытие; однако Эйзен мечты не оставлял.

Среди трёх дневных и двух ночных телескопов, направленных исключительно на небесные светила, располагалась и обычная подзорная труба, сквозь которую хорошо просматривался посёлок. К этой-то трубе Джафар и обратился.

Наведя резкость на подножие горы, он увидел, как администрация, покинув горную тропку, уже пересекает пустошь; как тетя Шура закрывает столовую, как доярки на ферме, поставив ведра, полные после вечерней дойки, беседуют о жизни, Вселенной и прочих – как бы хотелось думать Джафару – возвышенных вещах, как Единоверыч закрывает дом три (значит, девчонки уже забрали Трину себе на ночь), и как рядом с ним грустный кобель Аллель растерянно виляет хвостом, не понимая, куда делась его подруга со всем, что к ней ныне прилагалось, но верит, что с ней ничего плохого не произошло.

Переведя трубу на ближайшие к горам домики посёлка, Джафар увидел золотистые окна, пустые садики с обесцвеченными темнотой розами, безлюдную грунтовку и чёрную листву деревьев ведущей к его дому аллеи.

На спортивной площадке складские только закончили играть в волейбол и выключили софит; продолжали зажигаться окна в домиках.

Эйзен прав, думал Джафар. Посёлок нужно сохранить любой ценой. Ради памяти Августины, ради людей, ради его, Джафара, единственного дома.

За приступом сентиментальности механик упустил момент, когда на крайней улице появился темный силуэт в капюшоне. Человек уверенно шёл вверх по улице и дошёл до домика Андрея, как вдруг, видимо, услышал из-за деревьев шаги и голоса администрации, направляющейся домой с совещания. Чёрный человек отступил в тень и затаился.

Когда люди прошли, он появился снова, легко перепрыгнул металлический забор и оказался в соседнем саду, где жили Елена, Схен и Алевтина. Перепрыгнув оттуда в сад Кристины, человек подошёл, но так и не добрался до окна: услышав что-то, он бросился обратно и исчез в тенях.

Собака работает, подумал Джафар, отлепляя глаз от окуляра. Хоть эту ночь можно будет спать спокойно.

…Перед сном он некоторое время смотрел на заводной домик с картонными фигурами, что танцевали польку, если домик завести. Там действительно были личности, похожие на известных ему людей. Правда, себя самого он не нашёл. Видимо, его приукрасила фантазия Кристины.

Это было почти как с той тетрадкой, которую Эйзен и Ася нашли в мире за воротами – если увезти ее далеко от «Солнечного», буквы, прежде понятные, превращались в нечитаемые символы.

У нас здесь у всех немного искажённое восприятие, подумал Джафар, вешая одежду на стул и залезая под одеяло. Может быть мы обслуживаем совсем уж сказочный мир и сами превратились в сказочных персонажей.

Потому что иначе мир нас просто не видит.

Глава 19. Представление

– Лично я собираюсь идти на спектакль, – Марина долго причесывалась и аккуратно заплетала косу, – с Юркой. А ты с кем пойдёшь?

– Я – с Гариком, – чинно сказала Данка. – А ты, Крис?

– Ну, если Чекава не придёт… тогда, наверно, с Рэйнольдом. Или с Андреем. Все зависит от того, кого нынче зацепит Алевтина.

– Нет, ты посмотри на неё, а? У нас выбора нет, а у неё – целая толпа мужиков, – сказала Данка, набивая рот заколками.

– Но они ей ничего не обещали, – серьезно заметила Марина. – А наши – они уже как бы наши, и не пойдут ни с кем другим. Так что важно не количество, а качество.

Это правда, подумала Кристина с грустью. Мне никто ничего не обещал. Да и то качество, которое мне нравится, видимо, не про меня.

*

Приближался вечер. Закончив работу, Кристина решила, раз уж она идёт ни с кем, перед этим немного погулять – вместо того, чтобы краситься, делать прическу и подбирать себе образ. Пойду, решила она, в джинсах и футболке с котёнком. Или не с котёнком? А вдруг…

Поразмышляв, Кристина всё-таки выбрала изрядно декольтированную футболку с кружевом, темно-бордового цвета. Под платиновые волосы – самое то.

Но к этой футболке можно было бы и юбку, подумала она. Короткую, тоже с кружевом, но уже с белым. Туфли, правда, были так себе, но кто их там в темноте разглядит.

Потрепав Трину по холке, насыпала ей полную миску и велела оставаться дома. Постелила щенкам свежую пелёнку.

Солнце ещё не тронуло край западных гор, птицы кормились, а кошки сидели статуэтками на столбах заборов и щурились. Хороший день, жаль, что беспокойный, думала Кристина, пробираясь задворками домов. Ей хотелось просто читать или смотреть на траву, а не задаваться вечным вопросом о том, кто и что думает о ее персоне, зачем ночью кто-то влезал в ее окно и почему следующей ночью на кого-то за окном лаяла Трина.

Самолёт, на котором с утра отправилась домой следственная группа, ещё не вернулся. Кристине представилось, как они, трое и лётчик, отмечают удачное завершение дела где-нибудь в ресторане. Хотя Джафар почти не пьёт… Но никто не мешал ей представить, как он выпил, решив вернуться только завтра, и как остался в отеле с Зинаидой. Ну а почему нет, он же никому ничего не обещал.

Миновав аэродром, Кристина долго стояла у ворот, прислушиваясь к тому, что могло бы за ними происходить, но ничего не услышала. Если и присутствовал за ними другой мир, то он не давал о себе знать.

Пройдя чуть дальше, девушка села на край обрыва и свесила ноги вниз, к заросшему подлеском склону и невидимому ручью.

По коряге на противоположной стороне ходила белая цапля; презрительно посмотрев на Кристину, она поджала под себя ноги, уселась поудобнее и вскорости задремала, не убирая, однако, голову под крыло. Можно было бесконечно смотреть, как ветер каньона играет ее белыми перьями, разбавляя ими темный фон листвы у противоположного берега.

Цапля мудра, решила девушка, отползла от края и тоже прилегла, закинув руки за голову и глядя в небо.

*

Проснулась она от холода. Вечер в предгорьях наступал скоротечно – как только солнце исчезало за западным хребтом, пропадали не только свет, но и тепло.

– Ну вот, – Кристина села, с досадой обхватив себя руками, и задрожала. – Надо ж было так позорно задрыхнуть. Хорошо, что меня никто не нашёл.

Заставив окоченевшее тело собрать себя с травы и отряхнуться, она глянула на аэродром и увидела, что самолёт уже стоит на месте, неизвестно как вернувшись и не разбудив ее во время посадки. Значит, она опять себе напридумывала всякой чуши. Нет, определенно стоит от всего отрешиться и уйти во внутреннюю эмиграцию. Все равно мир вовне – не для нее. Хорошо получается разве что животных лечить.

Медленно переступая окоченевшими ногами, Кристина двинулась к дому. Надо было забрать из прихожей теплую куртку и посетить всё-таки этот дурацкий спектакль, до которого оставалось полчаса.

*

Умудрившись ни с кем не встретиться по дороге, Кристина оказалась в клубе, где уже примерно половина зала была заполнена поселянами.

В углу все еще монтировали осветитель; на краю сцены, свесив ноги, сидел свежепричёсанный Рэнни и наигрывал на гитаре что-то сложное и красивое.

– Вот бы так и оставалось, – сказала обосновавшаяся недалеко от Кристины продавщица Елена.

Кристина энергично кивнула и подняла большой палец вверх. Вот бы действительно. Рэнни можно было слушать бесконечно.

Скоро подошли причесанные и накрашенные подруги со своими кавалерами. Поскольку рядом с Кристиной не было четырёх мест подряд свободных, нашли таковые одним рядом дальше и устроились как раз у неё за спиной.

– А мы тебя потеряли, – пожаловалась Марина. – За тобой ещё раз Дима заходил, но мы сказали, что не знаем где ты.

– А… это хорошо.

– А ты где была-то?

– Гуляла.

В зал заходили все новые и новые люди; становилось шумно, и музыку Рэнни уже почти не было слышно.

На сцену несколько раз выходил озабоченный Чекава – с куда более деловым видом, чем того требовали обстоятельства – настраивал микрофон. Появлялись ещё какие-то полузнакомые люди, а один раз даже старенький доктор из больницы, Феликс Андреевич, который, как помнила Кристина, иногда бывал у складских концертмейстером, сценографом или конферансье. Сам он относился к этим своим ролям с большой иронией, однако они ему явно нравились. Возможно, в юности Феликс мечтал стать актером, но приняли его только во врачи. Так бывает с людьми, думала Кристина, в этой унылой реальности.

Перед самым началом в зал тенью проскользнул Джафар и, как обычно, встал у стенки, из-под челки оглядывая зал.

Под этим взглядом Кристина почувствовала себя неуютно. Во-первых она сидела одна, даже без подруг. Во-вторых, рядом с ней так и осталось пустое место – Рэнни исчез куда-то в зал, и она не заметила, как именно, и в какой момент. Она так и не успела к нему подойти и утащить в кавалеры.

– Добрый вечер всем, кто сегодня нашёл в себе силы насладиться искусством, – хорошо поставленным голосом обратился к залу седой конферансье. – Арт-группа «Хранители грибов» представляет вашему вниманию театральную постановку, которая называется…

Конферансье приложил ладонь к уху, чтобы услышать, что ему подсказывают из-за кулис.

– А? Как? Страшная ночь? Роковое бревно? А, понял! Итак… Лунная ночь! Я надеюсь, все получат большое удовольствие от постановки с этим, несомненно, оригинальным названием… Что? – Феликс Андреевич снова приложил ладонь к уху. – А… кхм… главный сценарист, Дмитрий Чекава, просил передать, что посвящает этот неповторимый шедевр своей даме сердца, Кристине Косенковой. Она сейчас в зале, давайте похлопаем Кристине.

Все засмеялись и захлопали.

*

Кристине будто в лицо кипятком плеснули. Даже на мгновение потемнело в глазах. Если бы она могла провалиться сквозь стул прямо сейчас, куда-нибудь в преисподнюю, она бы, несомненно, провалилась. Хотелось исчезнуть. Боже, зачем Чекава это сделал? И вообще, когда эта тварь от неё отстанет?

Грянули первые аккорды музыкального вступления, и на сцену вынесли картонные домики и кусты с цветами.

Кристина ничего этого не видела. Одержимая только одним желанием – бежать! – она встала и быстро пошла вдоль прохода, чтобы покинуть зал как можно быстрее. Зря она сюда все-таки дошла. Не про нее эта жизнь и этот мир.

Однако, едва она достигла стены и лестницы, как ее сзади схватили за руку.

– Стой, – прошептали ей в ухо. – Ты не должна уходить.

Остановившись, Кристина обернулась – бешенство ее было настолько сильным, что, окажись это Чекава, она бы одарила его оплеухой, способной надолго отправить в больницу – и увидела Джафара, с которым чуть не столкнулась носами.

Кристина резко выдернула руку.

– С какой стати?!! – возмутилась она шепотом, не желая привлекать внимание к скандалу. – Я не хочу, чтобы меня упоминал этот говнюк! Я не хочу, чтобы он посвящал мне свои дурацкие спектакли!

– Крис…

– Ты не понимаешь! Этот ублюдок постоянно меня подставляет, словно хочет, чтобы мне стало как можно хуже! Сначала бросил меня в лугах, затем натравил свою некультурную бабу, теперь спектакль этот…

– Крис, послушай, – Джафар придвинулся совсем и теперь шептал ей в ухо. – Дима, конечно, урод. Но мы ведём расследование. И если мои выкладки верны, мы непременно должны высидеть весь этот театр от начала до конца и увидеть то, что должны увидеть. Мы оба.

– Ну как я могу остаться после такого?! – возмущение Кристины перешло в тихое недовольство. – Как?

Джафар чуть отклонился назад и посмотрел ей в глаза.

– Я тебя прошу. Пожалуйста.

– А потом он ко мне привяжется…

– При мне – не станет.

– Ладно…

Сопровождаемая Джафаром, Кристина вернулась на своё место. Что ж, теперь она, по крайней мере, была не одна. Сильно не одна.

Подруги за спиной шептались так громко, что хотелось придушить и их тоже. Повернувшись назад, Кристина, как могла, объяснилась:

– Я Чекаву урою!

– Давно пора, – отозвалась Дана. – Вон, Джафара попроси, он ему что-нибудь отрежет.

Марина с Юрой хихикнули. Немного успокоившись, Кристина повернулась обратно и стала смотреть на сцену, где к тому времени закончили обустраивать картонную деревню с большой картонной трубой, оклеенной зелеными бумажными листьями (дерево?) и теперь растягивали реку из рулона голубого подкладочного материала. Вдоль реки под легкую музыку запустили гулять девицу в балетной пачке и белом парике. У девицы в руке был большой шприц, тоже скрученный из картона. Видимо, девица изображала даму сердца сценариста – Кристину.

Следом на сцену, топоча, вышли два актера в четвероногой сцепке, воплотившие корову при помощи накинутого на них рыжего пледа с хвостом, морды с рогами из папье-маше и надутой резиновой перчатки, привязанной спереди к поясу того актера, что изображал круп и задние ноги.

Девочка в пачке погналась за «коровой» со шприцом.

– В нашем поселке, – вещал с листа наполовину закадровый Феликс Андреевич, – все шло своим чередом.

Прекрасная дева гоняла корову, размахивая шприцом.

Солнце светило, цвели наперстянки и хмель…

– Хрен там, – бормотала Кристина. – Хмель еще только недели через две зацветет… а меня следовало бы изобразить с эмаскулятором*, но Чекава, видимо, струсил.

Зал, поначалу довольно вялый, теперь постоянно взрывался смехом, и скоро уже некоторые всхлипывали и вытирали слезы. Сзади девицы тоже ржали и пищали. Кристина дала себе слово устроить им дома скандал.

Один только Джафар, верный своей привычке не расслабляться при посторонних, отмечал остроумные решения сценаристов и декораторов разве что легкой улыбкой. За это Кристина ему была очень благодарна. Потому что ей было совсем не смешно.

– …и шишки бросала в ручей корявая старая ель…

Девушки, обеспечивающие реку, пошевелили голубой тряпкой – мол, поток и волны у нас. Откуда-то сверху на тряпку действительно упала золотая бутафорская шишка размером с человеческую голову.

– Б…ь, – сказала одна из девушек-держалок и, передав свой угол тряпки соседке, пошла убирать шишку, потому что та, мотаясь на тряпке, мешала как следует изображать волны.

Откинув шишку в сторону, она попала в корову, а точнее, по заду тому актеру, который, собственно и изображал зад.

– Мууууу! – возмутилась из-под пледа середина коровы. – Осторожней там!

Не дрогнув под натиском ураганного смеха публики, Феликс Андреевич продолжал читать. Теперь размер стиха изменился.

– За речкой чудовища жили, ужасные видом и статью…

Девочки с тряпкой отодвинулись, давая место актеру с костюме из белых бумажных обрезков.

– Желая предел положить безмятежному счастью…

– Безмятежным счастьем, Димочка, видимо, считает себя, – продолжала тихо бесноваться Кристина.

Актер, изображающий сторна, поднял руку и начал медленно передвигаться, почти не шевеля ногами. Так, как это делают сторны и балерины. Музыка из легкой превратилась сначала в напряженную, а потом в откровенно жуткую. Зал притих.

– Они, постоянно ища человеческой крови… – продолжал Феликс Андреевич страшным голосом.

– …мешали пастись и нормально питаться корове, – дополнил откуда-то из зала невидимый Рэнни.

Зал опять грохнул смехом. Пробрало даже Кристину. Она тут же пообещала себе накормить музыканта пирожками.