Текст книги "Грибники"

– Так вы не думаете, что стоит показать этим поселенцам… ранее осуждённым, – спросила она уже совсем официальным тоном, – фотографии всех возможных рейдеров нашего посёлка?

Джафар пожал плечами.

– У нас сто пятьдесят человек. Из них человек двадцать рейдеров, и ещё восемьдесят возможных – тех, кто иногда ходит на промысел. Но я попрошу Альберта, чтобы она выдал вам личные дела всех, кто…

Джафар посмотрел вперёд и замолчал.

У калитки, хмурая и озабоченная, стояла Кристина.

– О, тут к вам пришли, – улыбнулась Зинаида. – Да и мне пора. Если вы попросите Альберта выдать личные дела, буду очень признательна.

Джафар кивнул, открывая калитку.

– Здравствуйте, – сказала Кристина, без всякого выражения оглядывая Зинаиду. – Так вы… решили продолжить расследование?

– Лично я – да, – кивнула та. – Хотя Сергей Сергеевич не очень хочет.

– Слендер ваш, мне кажется, вообще умом не отличается, – не удержалась Кристина.

Зинаида понимающе рассмеялась. Потом скользнула взглядом по Кристине, покосилась на Джафара, усмехнулась и помахала рукой.

Провожаясь ее взглядом, Кристина вздохнула.

Джафар молчал, прислонившись к калитке и ощущая в голове отвращение и пустоту.

Кристина повернулась к нему.

– Слушай, у меня к тебе дело, – сказала она. – Помнишь, ты обещал показать, как дойти к герцогу?

– А… к герцогу. Ну да, помню.

– Мне это нужно прямо сейчас. Я вот, – она вынула из кармана маленькую записную книжку и покрутила ею в воздухе, – даже вопросы записала. Но если ты сначала пойдёшь к Альберту, то я подожду.

– Нет, к Альберту я пойду позже, – с усилием выдавил из себя Джафар.

– Хорошо, – Кристина оглядела его и добавила: – У тебя рубашка криво застегнута. И… не только рубашка.

– А. Извини, – отвернувшись, Джафар оглядел себя понял, что да, не только рубашка. Ширинка была не застегнута вообще. – Если ты подождёшь минут десять, я пойду с тобой.

– Хорошо, – сказала Кристина, облокачиваясь на забор. – Я подожду.

*

Через десять минут Джафар вышел полностью переодетый – во все чёрное – и нормально застёгнутый. И даже Зинаидиными духами от него больше не пахло.

– Идём, – сказал он, – это на пустоши.

Некоторое время они шли молча.

– А почему ты сам не хочешь навестить герцога? – светским тоном поинтересовалась Кристина, когда они дошли до пустоши. – Вы ведь, вроде, в хороших отношениях…

– Именно поэтому. Если мы увидимся, это будет надолго, а здесь ситуация меняется каждый час, и я не уверен, что в некий момент она… не изменится необратимо.

– Ясно. То есть, у тебя много дел.

Заподозрив смысловую ловушку, Джафар покосился на Кристину, но ничего по ее лицу прочитать не смог.

– Можно и так сказать.

– Пытаешься завести роман?

– Нет, – ответил механик честно. – Здесь, – продолжил он более уверенно, – нельзя заводить романы. Привязанность делает человека уязвимым, а… в моем случае это опасно… не только для меня, но и для тех, кто от меня зависит.

– А, так мы все от только от тебя и зависим, значит? Ну-ну.

Джафар ощутил, как в нем зарождается гнев и обида – на мир, на идиотскую ситуацию, на Кристину и на себя… в первую очередь на себя.

– Как ты думаешь, – спросил он жестко, – если бы твой дом растворяли не два сторна, а три, мы бы сейчас с тобой разговаривали? Если бы я не вытащил тебя от зеков, где бы ты была? Скажи мне.

Кристина остановилась. Отвернулась.

– Знаешь, лучше бы я действительно была не здесь… Не здесь, не сейчас, не с этими людьми… Я погружаюсь в какой-то бред, и дело даже не в сторнах…

Она отвернулась и вытерла глаза.

Помолчав пару секунд, Джафар вдруг сказал:

– Крис, прости меня.

И он имел в виду явно не свою недавнюю вспышку. А вот что хотелось сказать… для этого, наверно, слов не существовало.

– Да ничего, блин, – прошептала Кристина. – Мы ведь не хотим, чтобы ты стал уязвимым и все просрал.

– Я и так уже достаточно уязвим, – признался Джафар в том, в чем только что убедился. – В момент ослабления воли я перестаю доверять людям… особенно плохо, что я перестаю доверять тебе.

– Чем я могу тебе угрожать, ламия? – усмехнулась Кристина.

Потом обернулась. Вид у неё был отрешенный.

– Обстоятельства сложились так, – медленно, тщательно подбирая слова, отвечал Джафар, – что ты можешь причинить мне боль. Сильнее, чем кто-либо из здешних, – добавил он грустно. – Ты и…

Он кивнул наверх, где едва виднелась сквозь заросли стена белого дома.

– …и герцог.

– Почему именно он?

– Когда поговоришь с ним, поймешь… Смотри, вот тропинка. Ты поднимаешься по ней до развилки. На развилке идёшь влево. Кажется, что нужно идти вправо, но это не так – правый путь выводит к ущелью. Есть место, где дорога становится почти отвесной. Туда ходить не надо. Надо свернуть за большой колючий куст, там проход через скалу. Тоннель. Из него уже будет видно дом. Все.

– Спасибо.

– Будь осторожна.

– Герцог так опасен?

– Для тебя – нет, – улыбнулся Джафар. – Скорее для меня.

– Почему?

– Ты поймёшь.

– И опять у меня все впереди! Гм… ну ладно.

Отвернувшись, Кристина ступила на тропинку.

– Да, – она остановилась, – чуть не забыла… Тут Чекава приходил… они снова какой-то спектакль ставят. Он очень хотел, чтобы не только я пришла, но и ты.

– Больничная выпечка на них явно плохо повлияла. Опять с плохими стихами?

– Ну, либретто у них Костик пишет, который Батон. Поэтому стихи плохие. У Димки они получше выходят, но его никто из складских к либретто не допускает, и он по этому поводу очень обижен. Зато на нем дизайн персонажей и костюмы. Вроде как это пьеса про нас… про посёлок. Наверняка полная хрень, но нужно прийти, потому что Димка – мстительный говнюк. Ну, я пошла.

– Ага, – кивнул Джафар. – Удачи.

*

Минут через двадцать, одолев несколько уступов, Кристина обернулась и посмотрела вниз, на пустошь. Джафар все ещё был там; сидел на земле обхватив руками колени и смотрел на Дальний лес.

Кристина подумала, не вернуться ли. Подождала пока он пошевелится, чтобы убедиться, что жив.

Однако через минуту Джафар не просто пошевелился – он поднялся с земли, залез рукой в карман своей чёрной рубашки и вытащил какой-то тяжелый продолговатый предмет. Затем решительно двинулся к горе и вскоре скрылся из виду.

Он идёт к воротам, догадалась Кристина. С ключом от них.

И действительно, скоро она почувствовала слабое эхо тяжёлого металлического скрежета. А по всей скале под ногами явственно ощущалась вибрация.

Спуститься?

Ладно, решила она. Потом спрошу.

И продолжила путь наверх.

Глава 15. Герцог

Не будучи альпинистом, Кристина за эти полтора часа прокляла всех альпинистов на свете за их сомнительное увлечение.

Когда, измученная и исцарапанная кустами, она вышла из упомянутого Джафаром тоннеля, солнце почти скрылось за горами.

Зато буквально метрах в двухстах виднелся вход в дом – чёрный или парадный, не разберёшь. Возле него дремал толстый дядечка, который действительно был в жилетке. Рядом с ним сидела корпулентная дама преклонного возраста, занятая вязанием – судя по уже готовому куску, свисающему с ее колен – длинного светло-зелёного крокодила.

От входа вверх поднималась трехэтажная стена с большими окнами; правая часть дома выходила в сад, а левая, с балконом – написала над глубоким ущельем.

На этом балконе, наклонившись через витые черные перила, тоже стоял человек. Насколько можно было судить против света, он был в домашнем халате, а его длинные нечесаные волосы свисали почти до середины перил.

На что он смотрел, Кристина видеть не могла.

Подойдя к женщине, она поздоровалась. Та кивнула в ответ, не отрываясь от крокодила.

– Простите, – сказала девушка, – я могу видеть господина герцога… то есть, регента Эйзена?

Дама строго посмотрела на неё поверх очков.

– Сейчас я доложу, – сказала она церемонно, с явной неприязнью посмотрев на спящего мужичка. Видимо, он всё-таки не был герцогом, и докладывать было его работой.

Дама удалилась в дом.

Через некоторое время мужик с балкона исчез, а дама вернулась.

– Он просил подождать полчаса, – сказала она. – Не был готов к вашему визиту. Не хотите пока в картишки перекинуться? А то этот, – она кивнула на дяденьку, – дрыхнет…

– А крокодила вы зачем вяжете? – с любопытством спросила Кристина.

– Это подарок, – церемонно произнесла дама. – Внучке. Она у меня любит крокодилов. По молодости мы все… иногда их, знаете ли, любим… а ей два годика всего.

Кристина понимающе хихикнула.

– Хорошо, давайте сыграем. Только у меня руки грязные. По кустам лазила.

– А вон фонтанчик.

*

Шёл примерно пятый кон «подкидного», когда дверь дома, наконец, отворилась и на пороге появился хозяин.

Теперь он был одет в бежевую рубашку и светлые джинсы, причёсан, чисто выбрит и даже немного бодр.

– Здравствуйте, – произнёс он, с веселым любопытством рассматривая Кристину. На вид ему было лет тридцать пять. Светло-русые волосы в сочетании с темными прямыми бровями придавали его внешности такую яркость, что Кристина ощутила себя неуместной. Этаким гадким утёнком.

– Здравствуйте. Вы – Эйзен?

– Да, – улыбнулся он. – Проходите. Вы, наверное, устали. Там, внутри, есть диван.

*

– Мы исследовали этот странный район на протяжении пяти лет, – говорил Эйзен, когда они сели и принялись за еду.

Подали горячий стейк, отварную спаржу, соусы и кусочки манго.

– Вы? – решила уточнить Кристина.

– Я и моя жена Ася.

– Вы женаты?

– Был. Ася погибла шесть лет назад. Она собрала… сейчас покажу.

Поднявшись из кресла, Эйзен подошёл к одному из больших шкафов, открыл его и начал вытаскивать какие-то большие, плоские коробки.

Штуки четыре он принёс Кристине на диван, включил торшер, и яркая лампа дневного света осветила их содержимое. Коробки были со стеклянным верхом.

Внутри переливались бабочки.

– Ничего себе!

От обилия невероятной красоты Кристина чуть не забыла, как дышать.

– Да тут целая коробка одних морфид! – восклицала она. – А урании!!! А это кто? Я таких вообще первый раз вижу…

– Вы ешьте, а то остынет.

Герцога явно забавляла и радовала ее реакция.

– Да, конечно, – бросив короткий взгляд на забытую еду, Кристина вернулась к бабочкам. Чешуекрылые были ее страстью с четырёх лет. Она помнила каждую бабочку Средней полосы – на русском и по-латыни, и могла нарисовать по памяти даже рисунок на крыльях каждой из нимфалид. А потом в ее жизнь вошли тропические бабочки, и она пропала совершенно. Только вот возможности… их у бедной Кристининой семьи было мало.

Теперь она изо всех сил завидовала этой неведомой Асе, которая умудрилась собрать столько невероятной красоты. Каждая, думала она, каждая бабочка прошла через ее руки! Сколько километров было пройдено? Сколько этих ночей под небом тропиков, сколько всего она видела?

– Ася почти постоянно была в экспедициях, – словно прочитав ее мысли, сказал Эйзен. – Пока ей не достался… этот проклятый кусок земли. Здесь она и погибла.

– Как?

– Возможно, сторн… Вы видели их?

Кристину передернуло. Очень подробно и эмоционально она рассказала о последней ночи, которую она провела в доме «три».

– Джафар убил сторна? – поразился герцог. – Я не знал… я вообще не знал, что их можно убить. Но если кто-то и способен на это, то только он. Он… отчаянный человек. Иногда он казался мне совершенно безумным.

– Он сказал, что вы можете ответить на некоторые мои вопросы. Кто такие вообще сторны?

Герцог посмотрел на неё внимательно, словно оценивая, поймёт ли она. Ну, хоть у него глаза были одинаковые. Зелёные. И очень мягкий, лучистый взгляд.

– Вообще-то, это люди, – сказал герцог.

– Люди? – удивилась Кристина.

– Сознание у них человеческое. Они хитрые и умные. Однако к элементам человечества они уже не относятся. Они – всего лишь субстрат для одной из стадий жизненного цикла гриба Threaderis segmani. Вы знаете, что первым известным нам сторном стал сам Сегман, открывший этот вид?

– Н-нет…

– В начале прошлого века он описал этот гриб. Научная общественность, прочитав описание, восхитилась, но не поверила. Ученые консервативны, и надо было подождать лет десять, пока у нее наступит фаза принятия, но Сегман был молод и нетерпелив. Увидев, что плодовые тела тридерисов прокручивают время назад, он набрал их…

– Что-что делают плодовые тела тридерисов? – обомлела Кристина. Она тоже не особо верила, хоть и восхищалась.

– А на чем, вы думаете, основано их оздоравливающее действие? Вот у человека, к примеру, онкологическое заболевание, манифестации которого примерно три месяца. Что он делает? Он берет пачку тридерисов и отматывает своё здоровье на год назад… а дальше устраняет причину. Но некоторые, к сожалению, продолжают отматывать время на больший срок. И однажды на них вырастает плесень. Плесень обратного времени. В принципе она может быть на каждом из нас – тех, кто контактировал с грибами. Но для нас она не опасна. Для меня, для вас, для Джафара. Но если вы омолодили себя больше, чем на три-четыре года… вы утратили временную защиту и совпали по времени с так называемой Точкой Заражения. У всех она разная.

– Подождите… вы хотите сказать, что грибы тридерисы живут… в другом временном потоке?

– Да. И мы с ними не совпадаем. Но они влияют на нас. И если мы позволяем им влиять долго, споры их плодовых тел, с которыми каждый из нас контактировал, прорастают в нас, когда мы отправляем себя в прошлое. Сначала это незаметно – легкое недомогание, кашель. Везёт тому, кто на этом этапе умирает от инфаркта. А дальше тридерис образует систему тяжей под кожей и заменяет желудочно-кишечный тракт человека на систему подачи питательных веществ из внешней среды. На следующем этапе он отращивает свою ферментную систему и пациент приобретает способность растворять белок.

– Какой ужас… я же их собирала!

– Я тоже, – улыбнулся Эйзен. – Это не опасно. Опасно, если вы подарите им свое время. То самое, идущее назад. Три года обратного отсчета вашего времени, пять лет – общего. Тогда они приобретают сродство к вашему организму.

Кристину передернуло.

– И… через сколько человек превращается в желе?

Вытащив телефон, она показала герцогу фото мертвого сторна.

Эйзен рассматривал фото довольно долго.

– Я думаю, до такого состояния человек доходит лет за пять… уже года через полтора наших клиентов, злоупотребивших «сеточкой», тянет приехать в этот лес и остаться в нем навсегда. Что они, собственно говоря, и делают.

– Сколько живет сторн?

– Этого мы не знаем. Мне кажется, лет восемь-десять. Питается любой органикой.

– Зачем тогда ему люди?

– Тоже не знаю, но предполагаю, что его привлекает психическая аура одного с ним вида. Только на месте смерти человека может вырасти собственно чёрный висельник. Его плодовые тела.

Кристина поежилась, но всё-таки заглянула в блокнотик.

– Почему тридерис сегмани – эндемик этого места? Что в нем такого?

Герцог некоторое время не отвечал. Иногда он кидал на Кристину пытливый взгляд, потом отводил глаза.

Наконец кивнул на коробки.

– Вы всех бабочек тут можете определить?

– Ну… я не всех бабочек Земли знаю…

– Я тоже. Но вот здесь, – он поднялся и принёс небольшую коробку, полную бабочек серовато-синей раскраски с зелёными люминесцентными пятнами, отдаленно напоминающими Луну с картин Куинджи.

– Такое вам доводилось видеть?

Кристина смотрела.

Нет, такое не доводилось. Ей казалось, что, если брать сумму всех отличий, такое вряд ли вообще могло родиться на земле.

– Они… настоящие?

– Когда Ася представила их научному сообществу, их сочли подлогом. Их ДНК выглядит так, как будто вообще не имеет отношения к земной эволюции. Если хотите, у меня в подвале есть лаборатория, в ней секвенатор… я по мере сил продолжаю исследования Аси.

– И не можете их опубликовать, – кивнула Кристина.

– Совершенно верно. Это разрушит представления человечества о его мире.

– И откуда эти бабочки, если они не подлог?

Герцог ещё какое-то время молчал, потом ответил:

– Из того места… за воротами. Я думаю, грибы растут именно здесь, потому что это место сопряжения нашего мира… и какого-то явно другого. Или другой его части. Время из-за ворот влияет на наше, и его грибы – а это его грибы! – попали к нам за ворота и выросли здесь. Ворота, кстати, тоже появились сравнительно недавно… До этого был просто тоннель, про который сочиняли странные легенды местные жители. Они туда предпочитали не ходить.

Прибитая новой информацией, Кристина сидела молча, глядя на Эйзена. Он откинулся в кресле и закрыл глаза.

Внезапно Кристина стала думать о том, что даже не имея достаточного жизненного опыта, способна заметить на лице человека следы потерь и утрат. Например, эти легкие морщины в уголках глаз и тени под скулами. На довольно-таки ухоженном лице герцога они смотрелись как нестираемые следы былого отчаяния. В целом лицо Эйзена было аристократическим, тонким, и только чуть тяжеловатая нижняя челюсть и широкие скулы выдавали силу характера. Безусловно, если прагматично рассуждать, он был одним из самых красивых экземпляров в коллекции Аси.

– А вы не покажете мне… портрет Аси? – попросила Кристина.

Герцог открыл глаза.

– С удовольствием. Я сам люблю смотреть на ее портреты.

Эйзен порылся в тех же шкафах, где лежали коробки с бабочками и вынул зеленый фотоальбом.

Начинался он с фото родственников и друзей, а также Эйзена в счастливом детстве, где его звали просто Леша Доронин.

– Нынешнее имя, – пояснил он, – я принял после смерти Аси, чтобы унаследовать эту землю, согласно требованию завещания… Так что можно просто Леша и на «ты». По поводу того, что я герцог и якобы регент – это Сашка придумал. Он всех наделяет какими-то титулами, и этот ко мне давно приклеился, ещё при жизни Аси… А вот, собственно, и она.

Кристина всмотрелась в фотографию эфемерно красивой девушки. Девушка сильно кого-то напоминала. Очень сильно. Потом Кристина осознала – так выглядел бы Рейнольд Клемански, если б сменил пол.

– Эйзен… то есть, Леша… а Ася – это ведь Августина? – спросила Кристина.

Эйзен кивнул. Он смотрел на картинки своего прошлого и явно пребывал не здесь.

С большим трудом он заставил себя оторваться от них, закрыть альбом и отнести его на полки вместе с коробками. А когда вернулся, спросил:

– Крис, хочешь вина?

– А как я домой пойду?

Эйзен поднял палец, призывая ее прислушаться.

– Дождь начался. Никаких домой. У меня полно свободных комнат, где тебя никто не побеспокоит.

Снаружи действительно в стекло молотили капли.

Эйзен достал бутылку и разлил по бокалам.

Выпив и открыв свой блокнот, Кристина обнаружила, что не задала последний вопрос.

– Леш, а расскажи про Джафара.

Эйзен посмотрел на нее странно, потом налил себе в бокал, выпил весь.

– Знаешь, – сказал он, – я ведь обычно не употребляю. Вообще. И в Эйзенвилле алкоголь не продается. Поэтому меня уже развозит. Уповаю лишь на то, что подействует вода и алкогольдегидрогиназа, и я верну себе человеческий облик.

– А я ни на что не уповаю, – сказала Кристина.

Герцог снова сел в кресло.

– Значит, про Джафара… Когда Сашка привез его сюда, он выглядел, как… автоматическое говорящее устройство. Если к нему не обращались, сидел и смотрел в любую точку реальности. Был очень вежлив, аж до тошноты. У меня по спине ужас пробегал, когда он начинал говорить.

Однажды я застал его за попыткой упасть с балкона. Под балконом у нас каменное ущелье, если нужна гарантия ухода в тонкие миры, то это она. Мне не хотелось лазить по этому ущелью и собирать его мозги, поэтому я утащил его в комнату и начал с ним говорить… вот примерно о том же, о чем сейчас с тобой говорил. Он слушал. Он вообще хорошо умеет слушать. И еще всю следующую неделю я излагал ему философию миров и собственные изыскания на тему добра и зла. В какой-то момент я иссяк. Оставил его. Но прошло два дня, и вот, в один прекрасный момент, зайдя в комнату – он как раз тут жил – я вижу, как эта тварь опять сидит на перилах и медленно отклоняется назад… Меня чуть инфаркт не хватил. Я успел схватить его за руку… как-то втянул обратно… а когда сложил на пол, меня такая злость обуяла, что я ему вломил… а потом подумал, снял со стены хлыст… он у меня там висит… потом он пару дней спал только на животе.

Кристина округлила глаза.

– Ты… смог вломить Джафару?

– Он не сопротивлялся. Нет, я бы, конечно, мог еще раз по морде съездить… но боялся ему нос сломать. Красивый нос, у меня такого нет. А по спине если, то нормально. Правда, одежда приходит в негодность, но у него она и так была не такая, чтобы сильно жалеть.

После этого вдруг выяснилось, что он интересный человек – живой, умный… добрый, кстати. Бабочек смотрел… с такими же глазами, как у тебя были. А потом опять это на него нашло. Ну и вот, после трех сеансов терапии он уже нормальный стал, мы разговаривали. Подружились даже. Только оставаться у человека, видевшего его в моменты помрачения, мне кажется, Джафар, не смог. Это было все равно, что оставаться в больнице. И он ушел в долину. Я, честно говоря, скучаю, но уважаю его выбор.

Кристина просила:

– Но почему тогда врачи ничего не добились? Что, принцип гуманизма не работает? Нельзя бить, надо поговорить и все такое.

– Работает. Я долго думал об этом пришел к выводу, что работает не столько сам принцип гуманизма, сколько понимание. Что у каждого человека есть окно, через которое он понимает. Так уж вышло, что у Джафара это насилие. Точнее, его собственное противостояние этому насилию, его боль, когда его к кому-то применяют. Вот скажи… Ты ведь ему тоже не чужая? Вряд ли человеку, который ему безразличен, он показал бы дорогу к моему дому. А почему? С тобой что-то случилось?

– Он спас меня, – призналась Кристина. – От плохих людей. Все началось с этого.

И она, сильно смущаясь, рассказала историю про кичман.

Герцог, в отличие от Джафара, ее не упрекал, только очень внимательно выслушал.

– Это подтверждает мою теорию, – кивнул он. – А если б не спас, наверняка достучаться до него было бы труднее.

– Что же, выходит, все, кого он спасал, ему становятся одинаково дороги? – продолжила логический ряд Кристина. – Но это не так.

– Конечно, – подтвердил Эйзен. – Это двухэтапный процесс. Все, кого ты впускаешь в свой дом, тебе не одинаково дороги. Но они получают возможность стать таковыми после того, как вошли. Только сохранив твою жизнь, Джафар счел нужным начать тебя рассматривать.

– А почему он таким стал?

– Мне Саша рассказал… Ну, вроде как он обслуживал некую экспедицию на север, из которой половина людей погибла. Их туда привезли, обещали подвезти провизию, но в итоге не привезли. Отказались от проекта, а людей… ну, просто там забыли. Накануне зимы. Какое-то время участники подъедали запасы. Джафар охотился, но добычи на всех не хватало. Два участника от голода рехнулись и… предались каннибализму. Тогда Джафар и еще одна дама отселились от них в другой дом и продолжали промышлять охотой. Месяц… два… в итоге эти двое, которые на них нападали, совсем ополоумели и стучали к ним каждую ночь. Их не пускали. Но все равно днем-то приходилось выходить. Ну вот однажды Яшка вышел… а когда вернулся, дом стоял открытый, и… ну, ты понимаешь. Он бы тебе никогда этого сам не рассказал. Да и мне тоже. Через несколько дней оставшихся забрали спасатели. Его и этих двух убийц. Всех судили. Его оправдали, потому что кости людей нашли у них в доме, да и эти… сами сознались.

Кристина ощутила, что ее снова трясет, несмотря на алкоголь. И тоже опустилась на кровать.

Эйзен вытащил из кармана платочек и вытер вспотевшее лицо.

– И сразу после оправдательного приговора он приехал сюда. Я думаю, это единственный человек, который смог бы убить сторна. Нормальный не стал бы связываться.

– Я понимаю, почему Джафар не хотел мне это рассказывать, – сказала Кристина, обхватывая себя руками. – Теперь это будет очень трудно выкинуть из головы.

– Прости, – Эйзен коснулся ее руки. – Еще налить?

*

– Всевышний создал мир согласно Замыслу и для осуществления Замысла, – говорил Эйзен, наливая себе уже третий бокал и отходя с ним к потемневшему окну, за которым непрерывно падали капли. – И каждый, кто является его частью, естественно, об этом подозревает. Потому что трудно быть частью и не думать о целом. С самого начала бытия человечества многие из людей претендовали на то, что нашли разгадку, видели план всего, и что Замысел внезапно стал им известен. Тысячи и миллионы шли за ними во имя, как им казалось, осуществления чего-то великого. Так возникали религии. Но парадокс в том, что ближе всего к осуществлению Замысла оказались те, кто отрицал существование самого Всевышнего. Они утверждали, что Бога нет. И когда, проповедуя атеизм, они становились частью того, что их верующие предшественники только пытались смутно нащупать – вот тогда где-то в метамирах строился кристалл Замысла, тогда Бог смеялся. Смеялся своим несуществующим смехом от радости, что его, наконец-то, поняли.

Эйзен отвернулся от сумрака за окном и посмотрел на Кристину. Неуверенным жестом кабинетного ученого, вызванного на светский прием – а то и на допрос – он собрал волосы в руку и перекинул за левое плечо.

Правильное, узкое лицо его давно потеряло отпечаток сонной помятости и теперь запросто могло бы принадлежать жертве, годами истязаемой в подземельях искусными палачами – такой ужас, беспомощность и безысходность выражало оно, такое глубокое понимание вещей, представленных в мозгу его гостьи лишь в виде догадок.

– Грибы, – сказал он, – это все, что мы сейчас видим из этого Замысла. Забавно, правда?

Слова его стали блеклыми и разбитыми, словно осколки камней из крепости, рухнувшей под смысловым ударом.

– Но ведь внешне, – говорила Кристина, – сторны… они ничего такие… Белые, пушистые. Можно смотреть.

– Можно, – кивнул Эйзен, на излете жеста поникнув головой. – Из клетки. Когда ты в железе, сторны не признают тебя пищей.

– А почему именно железо?

Регент Эйзен поморщился, вздохнул и звучно поскреб подбородок ногтем указательного пальца.

– Потому что обработка руды – это одно из основных свидетельств человеческого разума. Умеющий обработать руду скорее всего скажет «нет» падению в прошлое… при помощи гриба тридериса. Интеллект против коварства. Олигархи, которые носят наши грибы, начиняют свои яхты металлом, чтобы сдерживать рост мицелия внутри себя. Яхты и самолеты. Хотя, наверно, лучшей защитой был бы железный доспех, – засмеялся Эйзен. Смех у него был приятный и искренний.

Предметы в комнате совсем утонули в темноте, и регент протянув руку к чему-то на стене, включил маленький настенный светильник с абажуром в виде необитаемой планеты. По другую сторону окна висел такой же, за исключением того, что его абажур представлял из себя планету обитаемую – с синими океанами и зелеными материками. Он не горел.

Когда регент забывал про кисть своей правой руки, она выгибалась наружу, а пальцы складывались, словно держали лабораторный дозатор. Видимо, этот жест из профессионального стал нервическим.

– А если отнять у олигархов яхты, они превратятся в сторнов и…

– Убегут в этот самый лес, который растет только здесь, вокруг базы. Каждый лишний гриб тянет носящего его олигарха на родину. К реликтовым деревьям. В свой эволюционный тупик.

– Значит, история про наши грибы как противовес яблокам первородного греха, который вы якобы хотите искупить – это выдумка?

– Вовсе не выдумка, – Эйзен вздернул голову. – Это концепция. И я – ее адепт. Пока я в неё верю, я не являюсь частью замысла Всевышнего. Если сказать точнее, наслаждаюсь иллюзией того, что я ею не являюсь, потому что пути Всевышнего, как известно, неисповедимы. Однако это лучше, чем когда я был биологом и спорил с креационистами – вот тогда я был воистину на острие исторического парадокса. На грузе стремительно падающего маятника, потому что Замысел похож на механические часы.

Кристина задумалась. Теперь ей стало жарко, однако курточку, в которой она пришла, она снимать опасалась. Последняя защищала ее – пусть и иллюзорно – от извращенного разума, в очередной – какой уже? – раз толкующего Замысел (если он есть), да и вообще несколько утешала в незнакомой обстановке.

Выпив, она поняла, что лишения, перенесенные в детстве – брат-аутист, которого в детстве приходилось таскать на плечах и отец-алкоголик, которого иногда тоже, правда по земле – часто оборачиваются хорошей стороной. Ведь никто, кроме нее, так и не смог подняться сюда, чтобы просто что-то спросить. Приложить усилия из любопытства.

– Но, Эйзен, если часы, – начала она тихо, – состоят из колесиков, то вы либо колесико, либо вас… зажало и мелет между колесиками.

– Кто-то сейчас смеется несуществующим смехом, – ответил Эйзен. – Каждый сезон вы, защищенные металлом от грибов, начинаете ненавидеть друг друга. Мало кто остается вне конфликта. В Эйзенвилле, как в аквариуме, отражается жизнь океана. У нас короткий цикл. На большой земле – длинный. Там большое колесо, здесь – маленькое. И я – между ними, – герцог с досадой опустил руки с пустым бокалом.

Они помолчали. Кристина смотрела на светильник в виде обитаемой планеты, очертания материков которого, насколько она могла судить при свете другого светильника, не совпадали с земными, и в то же время напоминали что-то знакомое.

– Пангея? – спросила она, кивнув на негорящий абажур.

– Гондвана… клей был плохой и верх отвалился.

Герцог поднял с подоконника что-то плоское, фигурно вырезанное и приложил к верхней части абажура. Включил. Стало понятно.

Теперь он пристально, с повышенным вниманием разглядывал Кристину – маленькую, решительную, с сильно отросшей стрижкой и курточкой в железных клепках.

– Значит, может и не быть никакого Замысла, – сказала она, размалывая в пальцах вынутый из волос сухой листик. – Просто клей плохой.

– Значит, – кивнул хозяин, – может и не быть.

Улыбнувшись, он добавил: – И как бы нам обоим не стало неуютно зачеркивать в своих сознаниях архетипическую фигуру Всезнающего Отца, дело может быть именно в плохом клее.

– Я поняла! – воскликнула она, воздев исцарапанный палец. – В этом и есть Замысел! Чтобы ощутили себя одинокими и сами, сами изобрели Хороший Клей! Без помощи грибов. Но это, – она поникла, – такая ответственность…

– Тебе уже нужно отдохнуть, – сказал Эйзен. – Поселок Эйзенвилль закаляет, но мы – не железные.

– Как и наши выводы? – с надеждой спросила она.

– Как и наши выводы.

…Он отвел ее в небольшую комнату на втором этаже. Там уже было постелено.

– Здесь душ, – сказал он, – здесь – вода, чтобы пить. И лучше сейчас, чтобы не ждать, когда начнется бодун. Здесь – выход… и звонок, чтобы позвать Марию Семеновну, это домоправительница. Но ночью лучше не звать, а то будет ругаться. Здесь, – он повернулся но сто восемьдесят градусов и чуть не упал, однако быстро выровнялся, – балкон и… я. Там дверь ко мне. Ну, если вдруг я понадоблюсь… Ну, там, одиноко будет… не знаю… иногда я нужен людям.