Текст книги "Маятник бизнеса. Между орденом и тюрьмой"

Мой имидж выдержит глумление в Интернете, которое обязательно последует как реакция на плакат и на рекламную реплику в выступлении. Без выборов волна издевательств, пожалуй, будет не штормовой, а значит, не очень опасной для нервов. В рекламной листовке я непременно скажу о том, что даже от умеренного потребления только лучших напитков, снижающих холестерин и улучшающих в целом обмен веществ, здоровье всё равно резко не прибавится, если не нагуливать ежедневно километров пять-десять либо походным шагом, либо лёгким бегом, как это имеет место в Европе, где мужчины живут дольше лет на десять – пятнадцать. Кстати, ярчайшим примером сочетания физкультуры и умеренной выпивки является мой родной дядя, тоже почётный гражданин, но города Ангарска. В свои 88 лет он ещё работает, водит автомобиль, летает по всему миру, а самое главное, что женщины видят в нём не старика, а обаятельного, к тому же неплохо танцующего мужчину. Так что стихотворение Ф. Тютчева «Как птичка, раннею зарей…» пока не для него:

 
Обломки старых поколений,
Вы, пережившие свой век!
Как ваших жалоб, ваших пеней
Неправый праведен упрёк!..
 
 
Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!..
 

Может быть, в Ангарске поддержать «Винограды» с помощью плакатов согласится и он.

Ярким подтверждением моей неожиданной популярности уже лет семь-восемь назад явилась платиновая карточка, которую вручили мне в одном из иркутских казино. Эта карточка давала возможность бесплатно заказывать еду и выпивку в их баре, лишь бы только присутствием своим повышать имидж заведения, как это делают и в ресторанах, и даже в магазинах некоторые постаревшие актёры. Карточкой в казино, правда, я не воспользовался ни разу. Да и кроме как на открытии, куда попал за компанию с нужными чиновниками и журналистами, больше ни разу не был.

Все эти мысли и воспоминания проносились в голове под монотонные поздравительные выступления на торжественном заседании – вначале заместителя председателя областного Законодательного собрания, затем бывшего губернатора, а ныне председателя Совета почётных граждан, владыки и других высокопоставленных гостей. Зал при этом понуро молчал, не выказывая эмоций.

Кстати, перед началом заседания один из «аксакалов» когорты почётных граждан, будучи весьма серьёзным и консервативным мужчиной, тем не менее невольно поднял мне настроение и даже слегка развеселил. Во время рукопожатия, которого я ждал, как положено младшему по возрасту и по чину, около минуты, пока заканчивался разговор уважаемого начальника с кем-то из высоких гостей, неожиданно услышал от него замечание по поводу своего внешнего вида. Оказывается, не следует так неформально одеваться на серьёзное мероприятие. Вроде я был в пиджаке и брюках, а не в трико и даже не в джинсах, но, правда, без галстука, и пиджак хоть и английский, но с ныне модными заплатами на локтях, но ведь не рваный, не ветхий. Пришлось, улыбаясь, напомнить, что народный губернатор Севастополя подписывал соглашение с президентом России вообще в свитере. Да и он сам вспомнил, что встреча Джи-8 проходит без галстуков и отменена в этом году отнюдь не из-за внешнего вида нашей делегации.

После этого случайного замечания осталась весёлость на душе и нахлынули воспоминания. После военной кафедры института уже лет сорок никто и никогда не делал мне замечаний по поводу одежды. Хотя один случай, связанный с внешним видом, всё-таки был, но тоже давно – лет тридцать назад. Возвратился я тогда из отпуска с бородой, а работал в ту пору на заводе начальником цеха. В первые же дни, когда мне необходимо было попасть на приём к главному инженеру Рэму Михайловичу Манну, я получил от него хоть и в полушутливой форме, но настоятельную рекомендацию вначале сбрить бороду, а уже потом приходить. Что ж, предприятие действительно было оборонное, а в армии бороды запрещены уставом. Да и главного инженера я искренне уважал, чтобы с ним спорить. И, конечно, побрился.

Здесь же, под монотонное журчание стандартных выступлений, мне вспомнились примечательные факты из рассказов невольного «брадобрея» о прошлом…

В биографии самого Рэма Михайловича интересно то, что за всю жизнь у него было единственное место работы, но по трудовой книжке как бы три разных завода: авторемонтный, где он начинал свой трудовой путь автослесарем и водителем, автосборочный и завод радиоприёмников. А по сути это одно предприятие, которое перестраивалось и полностью перепрофилировалось. В годы войны и в первые послевоенные годы он ездил на автомобиле с газогенераторной установкой, топливом для которой служили обычные дрова. Причём «газгены» не были советской экзотикой, к 1941 году только в Германии их число достигало трёхсот тысяч, а в Европе в целом около полумиллиона.

А ещё любопытнее то, что «дровяные» автомобили стали появляться и на современных европейских автодорогах.

Вспоминал Рэм Михайлович и о том, как возил директора автосборочного завода, будущего легендарного по стажу высокой работы министра сельскохозяйственного и тракторного машиностроения А. А. Ежевского. Это был человек с огромным запасом жизненных сил и культуры. Его любимым занятием для отдыха были не перекуры, а борьба с грузчиками, причём он практически всегда побеждал здоровенных детин, несмотря на самое среднее телосложение. Но особенно интересно – как заметили молодого директора из Сибири аж в Белокаменной и «двинули» на крупнейшее предприятие Советского Союза – директором Ростовского завода сельскохозяйственного машиностроения «Ростсельмаш».

Как-то он три дня подряд не мог попасть на приём к заместителю министра. Наконец секретарь пожалела молодого, обаятельного директора и настояла, чтобы его пригласили в автомобиль и дорогой он изложил свои беды. Замминистра направлялся как раз на корпоративный, как теперь говорят, праздник. Во время поездки Ежевский произвёл сильное впечатление и был приглашён на гулянку в качестве экзотического гостя, демонстрирующего, что в сибирской глубинке не только тайга и медведи, но есть ещё и молодые, толковые, симпатичные директора. Но высокий начальник не знал, что наш земляк к тому же прекрасно поёт, играет на баяне и выступит организатором веселья министерского бомонда и их вначале чопорных, а позже восторженных жён.

В общем, разудалого сибиряка крепко запомнили, и вскоре он стал директором Ростсельмаша, а позже и заместителем министра автомобильного, тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР. Позже, в ранге, равном министру, руководил отделом того же профиля в Госплане, Всесоюзным объединением «Союзсельхозтехника», Государственным комитетом по производственно-техническому обеспечению сельского хозяйства и, наконец, восемь лет до ухода на пенсию был министром сельскохозяйственного и тракторного машиностроения. В общей сложности его стаж работы в правительстве составил около четверти века. Ныне ему за девяносто, но он бодрый и желанный гость в Иркутском землячестве в Москве…

Под долгие выступления мысли вновь вернулись к собственной бороде, которую когда-то заставил сбрить главный инженер, а в прошлом простой водитель будущего министра.

Когда я ушёл с должности начальника цеха, поступив в заочную аспирантуру, бороду с полным на то основанием отпустил раз и навсегда.

Но один раз я всё же предпринял попытку «обезбородиться», как-то на отдыхе уступив просьбе жены. Тем более что седина в бороде и в прилагающихся к ней бакенбардах явно не молодила. После бритья, о ужас, я почувствовал себя так, как будто мне предстоит голым выходить на люди. В то время мы, слава Богу, были не в родном городе, а отдыхали в Таиланде, где знакомых практически не было. Тем не менее состояние души было близким к депрессии. Немалая и ещё непривычная седина на лице при подходе к пятидесятилетию мне становилась в тягость, но и без бороды жить, как выяснилось, невмоготу. Всё же лет двадцать носки её и днём и ночью – стаж немалый. Что же делать: и с ней негоже, и без неё нельзя. Совершенно неожиданно для себя я вдруг остро почувствовал какой-то жизненный тупик. Думаю, что не один слабонервный в такой ситуации приблизился к опасной суицидальной черте!

«Скорой помощью» выступило время. Дня через три-четыре стала заметна щетина, и я спрятался за неё с таким чувством облегчения, как застигнутый врасплох любовник в собственные штаны. А ещё через несколько дней я придал нарождающейся растительности новую классическую форму чеховской бородки. Без бакенбардной нагрузки объём седины на лице резко уменьшился, я помолодел, успокоился и решил никогда больше не носить физиономию «голышом». Про бороду «аксакал» не намекнул, иначе повеселил бы ещё больше.

Но запущенная неожиданным образом цепочка воспоминаний вдруг резко обрывается, из уст ведущего, кстати, не простого, а заслуженного артиста России, доносятся знакомые слова: член Союза художников и писателей… Многие в зале ещё помнили моё неформальное выступление на инаугурации мэра, когда с весёлыми комментариями я дарил небольшую картину и читал, как всегда ёмкое и остроумное, стихотворение Николая Зиновьева:

 
Давно по миру слух ползёт,
В умах родившись не в убогих:
Россия скоро упадёт.
Не веселитесь наперёд!
Коль упадёт – придавит многих.
А может статься, что и всех.
Что, кроме мокрого следа,
Тогда останется от мира?
Молитесь лучше, господа,
За нашу Русь, а то – беда.
Так мне пророчествует лира.
 

И в этот раз, когда ещё только шёл к трибуне, слышал уже лёгкий одобрительный шум и чувствовал какую-то добрую ауру, рождённую ожиданием если не шоу, то всё-таки того, что я развею придавившую зал смертельную скуку, которая с каждым выступлением становилась всё тягостней. Необычность моего выхода была уже в том, что следом за мной, как за булгаковским Воландом, на сцену взошли два ассистента: Дриц и сын – с весьма немаленькими картинами, которые установили на сцене для всеобщего обозрения. Поскольку, кроме цветов и очень маленькой копии какой-то картины, подарков не наблюдалось, то интрига была создана.

Сидящий в первом ряду главный врач, он же бывший министр здравоохранения, с нескрываемым любопытством провожал глазами уходящего на своё место Стаса. Поэтому я и начал с представления, сказав, что это мой сын, приехавший специально из Москвы на юбилей думы. Но поскольку он трудится в американской фирме, то городское событие приобретает международный размах, и даже американские санкции за Крым не отразились на думской годовщине.

Затем я решил исправить извечную российскую черту мгновенно забывать, а то и чернить бывших правителей любых рангов – от Сталина, Хрущёва и Горбачёва до предшествующего председателя нашей думы – Андрея Николаевича Лабыгина.

Я-то уж точно никогда не забуду его председательство. Именно он приложил немало усилий, чтобы убедить думских «бояр»-завистников присвоить мне звание почётного гражданина. И хотя он, как и большинство чиновного люда, не очень близок к культуре, но всё же получилось, что именно при нём и с его участием бедных художников освободили от арендной платы за мастерские. Удалось мне вытащить его и на встречу с нашей небольшой писательской организацией и даже убедить стать лицом изданного, как и ряд номеров журналов «Иркутский кремль» и «Сибирь», на мои средства первого выпуска журнала «Иркутский писатель», где было размещено его пространное и откровенное интервью. Правда, впоследствии, уже после выборов, он высказал упрёк за то, что слишком откровенное интервью могло сработать на выборах и в минус, если бы его серьёзно заметили во время выборного марафона. Но, к его счастью и к беде страны, в последние годы воздвигнута «Берлинская стена» между литературой и журналистами, состоящими сплошь из пиарщиков и информационщиков. Писатели оберегают себя от СМИ, напрочь отключая телевизоры, а журналисты «спасаются» от литературы. Вот «злые» пиарщики и не заметили нашу публикацию в литературном журнале «Иркутский писатель». Видимо, поэтому на недавних выборах не привлекал «мой благодетель» ни меня и никого из писателей к выступлениям.

Невольно, кажется, подставил я его и ещё в одном очень деликатном вопросе. Моим знакомым рассматривалось судебное дело по поводу снятия его с выборов, и я имел возможность если не влиять, то хотя бы успокаивать «подсудимого» информацией о благоприятном для него исходе. И не ошибся. Но вскоре он обратился ко мне с аналогичной просьбой по другому кандидату у того же судьи. В выборной горячке Дриц, не согласовав со мной, интересовался, а может быть, и просил за другого, нежели я, кандидата. Поскольку интерес Дрица был, как всегда, весьма настойчивый, то его просьбу и приняли за совместную. В результате информация о том, что у нашего с Дрицем «протеже» преимущественные шансы, оказалась неверной. Хорош помощник, который играет свои партии вразрез со мной и вносит путаницу. Представляю, в какое положение перед серьёзными людьми с неверным до последней минуты прогнозом попал мой «подшефный». Может быть, эта информация не позволила им предпринять какие-либо серьёзные меры в выборной стратегии. В общем, «благодарность» с моей стороны получилась серьёзно смазанной.

Зато сегодня у меня появилась реальная возможность хоть немного поработать на имидж симпатичного и на редкость остроумного нечиновного чиновника. Кстати, если бы я вновь пошёл на последние выборы, то мы встретились бы с ним, скорей всего, по разные стороны баррикад общего округа и могли стать врагами, как это нередко бывает. Но «местечковая политика», без настоящей политики, не для меня. Оно и к лучшему. Он стал депутатом, не внакладе и я.

Все эти соображения текли параллельно где-то в изгибах сознания, когда я искренне благодарил бывшего председателя за оказание конкретной помощи иркутской культуре, отметив, что это особенно важно в русле политики президента, объявившего 2014 год Годом культуры в России.

В зале, где шло заседание, было холодновато, и я решил связать и культуру и температуру в тёплом, как русская печь, стихотворении опять же Николая Зиновьева:

 
Мы спали на русской печи,
Счастливые русские дети.
В печи мать пекла калачи,
Вкусней не встречал я на свете.
Ты, память, давай не молчи!
Как вены, вскрывай свои дали
Про то, как на этой печи
Мы русские сказки читали.
Где нынче та русская печь?..
А там, где и русская речь.
 

Тема тепла была кстати ещё и потому, что до выхода на сцену я шутливо предложил в записке пиджак явно зябнувшей своей очень непростой соседке по бизнесу, обаятельной покупательнице «приграничного» бизнес-объекта.

Никто из выступающих, кроме меня, ни разу не вспомнил про предшествующего председателя думы, хотя возглавлял он её без малого восемь лет. Ни один букет не ушёл в его адрес… Это, к слову сказать, тоже вопрос нашей российской культуры.

Действующему председателю я пожелал, чтобы он так же, как и предшественник, систематически приходил на выставки, встречался с писателями, помогал художникам и всем, кто служит возрождению культуры родного города.

Интрига по картинам всё ещё сохранялась, и только стихотворение я уже подарил в безраздельную собственность всем слушателям.

После стихотворения я слегка ошарашил присутствующих заявлением, что эти две картины из моего музейно-галерейного фонда, а значит – бесценны, и подарить их я никак не могу, но не уносить же картины назад. Правда, бывают выставки и одной картины, а у нас представлены аж две, да ещё с главными иркутскими храмами.

Многие от меня ждут подарков в виде картины или скульптуры. Даже специально приглашают на мероприятия, но дешёвые поделки у меня отсутствуют, а хорошие картины – и слишком дорогие, и слишком дороги мне. Тем более что площадь моей галереи возрастает аж до тысячи метров, и она преобразуется в музей современной живописи. Без этих картин музею будет сиротливо. Поэтому в Год культуры, «приуроченный» к году двадцатилетия нашей городской думы, я решил начать новую традицию. Поскольку мало кто из присутствующих посещает выставки, то я беру на себя обязанность в наиболее значимых приёмных города вывешивать картины из своего огромного фонда и систематически, примерно раз в месяц, производить замену картин. Таким образом, не трудно посчитать, что лет за сто каждый осчастливленный мной обладатель приёмной и его гости познакомятся со всей моей коллекцией, превышающей тысячу полотен.

Ради этого, как говорил Маяковский, «стоило жить и работать стоило!»

Как исключение, картина может быть и подарена, если обладатель приёмной пойдёт на интересное для нас повышение.

Итак, одна из картин сегодня занимает достойное место у председателя городской думы, а вторая – у его предшественника, а ныне председателя комитета Законодательного собрания Иркутской области.

Громкие аплодисменты проснувшейся от живого слова публики явились наградой!

Но не успели они стихнуть, как с резвостью, не очень ожидаемой при его комплекции, бывший председатель соскочил с места, попросил микрофон и, балагуря под улыбки зала, сказал, что картина по оглашённым условиям должна стать прямо сейчас его собственностью, так как он совсем недавно ушёл из городской думы в областное Законодательное собрание. А Законодательное собрание всё-таки областной орган и явно выше городских организаций… Я чуть не опешил от его убыточного для меня остроумия и, ничего не говоря, под смех зала поднял его руку как победителя на ринге.

Когда зал успокоился, я, чувствуя, что ещё момент – и моя галерея безвозвратно потеряет замечательное произведение, всё же объявил, что сертификат на абонементное обслуживание завтра пришлю, иначе придётся ему сто лет смотреть только на одну картину. А это неправильно.

В ответ претендент на собственность огорчённо сказал: «Значит, вы не считаете мой переход повышением».

При этих словах зал вновь весьма оживился. Многие знали, что так оно и есть. Пост председателя городской думы равен, по меньшей мере, должности заместителя председателя Законодательного собрания, но никак не председателя комитета.

В пылу вроде бы шутливого диалога вырвалась боль, которую принародно выразить мог человек, не лишённый ещё детской искренности, и эта боль от слегка пошатнувшейся карьеры была неожиданно выставлена на обозрение рядом с картинами. Что сказано, то сказано, назад не вернёшь.

Моё выступление и наше препирательство относительно дарения картины вывело людей из оцепенения, развеселило, и многие говорили мне спасибо во время лёгкого фуршета. Особенно приятно было то, что я достучался до спрятанных под жутким грузом масштабнейшего бизнеса простых человеческих чувств своей соседки, с которой намечена крупнейшая для меня сделка. В пылу любезности я познакомил её с единственным в Иркутске академиком и народным художником – Виталием Георгиевичем Смагиным.

Выяснилось, что они знакомились лет пятнадцать назад, и не просто знакомились, а он писал портрет её юной в ту пору дочери, которая теперь, в тридцать лет, превратилась во взрослую, цветущую леди и мать двоих детей. Но жаль, что портрет уже кем-то приобретён. А кем, пожалуй, и не вспомнить. Но всё же остался предварительный карандашный рисунок. Интересно было бы найти старый портрет юной леди и выкупить для «презента» или хотя бы оформить и подарить рисунок. Если одним весьма состоятельным ценителем искусства станет больше, а «приграничным» противником меньше, то это уже отличный результат празднования двадцатилетия думы города Иркутска в новом статусе почётного гражданина.

Глава 4
В окружении пятой колонны

Первое знакомство

Как и во всяком деле, увы, удача не была моей неразлучной спутницей. Нередко она, ветреная и своенравная, сбегала от меня к кому-то другому, и, что уже никуда не годится, иногда изменяла мне, одаривая страданиями и бессонными ночами. Но, главное, что, где-то нагулявшись, она всегда возвращалась ко мне и как ни в чём не бывало распахивала свои непостоянные объятия.

Интересно, что у Александра Блока хватало душевных сил иногда и к женщине относиться, как к большой удаче, не ревнуя и принимая назад:

 
Зимний ветер играет терновником,
Задувает в окне свечу.
Ты ушла на свиданье с любовником.
Я один. Я прощу. Я молчу.
Ты не знаешь, кому ты молишься —
Он играет и шутит с тобой.
О терновник холодный уколешься,
Возвращаясь ночью домой.
Но, давно прислушавшись к счастию,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаёшься со страстию.
Всё равно. Я тайну блюду.
Всё, что в сердце твоём туманится,
Станет ясно в моей тишине.
И, когда он с тобой расстанется,
Ты признаешься только мне.
 

Удачу уж тем более никто и никогда не прогоняет, хотя нередко ревнуют и ужасно завидуют кому-то, даже другу, обласканному её нежным дыханием. А от зависти, как известно, один шаг до алчности, подлости или предательства.

Несмотря на то что корабль фирмы в основном шёл под флагом победы, не избежал он и пробоин как от обстрела из пушек конкурентов, так и от подводных мин, причём чаще поставленных друзьями, помощниками и коллегами. Слишком много обманов было на пути моего бизнеса и, как следствие, немало потерянных соратников.

 
Одиночество – русский удел,
Но не следует этим гордиться.
Я врага возлюбить не сумел,
Мне бы с братом родным примириться.
 
 
Помоги нам, Пречистая Мать,
Устоять между тьмою и светом.
Враг убьёт, но не сможет предать.
Брат предаст. Но довольно об этом.
 

Василий Козлов

Если лабиринты бандитских и милицейско-чиновничьих минных полей удавалось миновать сравнительно легко, то к ловушкам, подстроенным своими, я, очевидно, был готов в меньшей мере. Не все из них выявлялись сразу, некоторые спустя годы. Но начну, пожалуй, с самого невинного обмана.

Первое крупное приобретение на средства фирмы – квартиру в Москве – я, не имея ещё штата, сделал сам, бегая по столице, где-то в 1992 году. Риелтором была ещё не очень опытная в таких делах дама преклонных лет, до недавнего времени преподаватель МГУ. Окончательный разговор с продавцами, уезжающими в Израиль, мы провели вместе у них в квартире. Я неожиданно для риелтора в ходе встречи начал торговаться и сбил пару тысяч долларов.

Позже я понял, что это был её дополнительный интерес кроме официальных пяти процентов. Предпринимательская, а может быть, чисто женская обида за проигрыш двух тысяч долларов победила её интеллигентность, и она не удержалась, позвонила мне в Иркутск, очевидно, чтобы поиграть на нервах. Суть разговора была в том, что вместо торга лучше бы я сходил с ней в домоуправление и поинтересовался судьбой дома. Оказалось, что шестиэтажный кирпичный дом построен ещё до революции, в 1914 году, и до оплаты нужно было обязательно узнать, не планируется ли снос здания или длительный капитальный ремонт с отселением жильцов. Перспектива сноса, на которую она намекнула, была не радужной. По действующим на тот момент правилам, квартиру я мог получить, скорей всего, на окраине Москвы и потерял бы не две, а двадцать две тысячи долларов. Жильё там было дешевле раза в два.

Месяца три-четыре до следующей поездки в Москву я прожил с чувством обмана и обиды и на риелтора, и на уезжающих в Израиль непатриотичных евреев, и на себя.

Спустя время приятнейшим сюрпризом для меня явился поход в организацию с названием, нагоняющим страшную скуку: московское домоуправление. Дом оказался в отличном состоянии, ни о ремонте, ни тем более о сносе речь не шла. Умели наши предки, оказывается, строить не на один век.

Жаль, что в домоуправлении только сухие схемы и цифры. Как бы хотелось знать фамилию и историю жизни, например, производителя работ или хозяина кирпичного завода, обеспечивших столь высокое качество возводимых домов, не помешала бы и фотография бригады столетней давности. Всё это, как и сам дом, спустя век имело бы уже теперь антикварную ценность, а для жильцов и душевную. Весьма интересно узнать истории семей, проживавших в приобретённой мной квартире. Кто-то из неё, возможно, уходил ещё на Первую мировую войну, а может быть, играл в недалеко расположенном театре «Современник».

А может быть, мои московские предки сто лет назад жили как раз в этом доме? Ведь помню: в рассказах рано ушедшего из жизни деда – неиссякаемого сказочника – всплывало завораживающее своей таинственностью словосочетание – Чистые пруды. Как знать.

Нет, к сожалению, и по сей день традиции одухотворять дома. Ведь и мы сами построили грандиозное пятнадцатиэтажное здание, шедевр современной архитектуры, в Иркутске, в районе старого Ангарского моста, и надеюсь, что так же – на века. Но и мы ничего не сделали, чтобы через сто лет жильцы смогли сказать спасибо нам, грешным, в дальние дали. Всё же удивительно, почему на дома не распространяются законы антиквариата. Вещь, которой лет сто, многократно возрастает в цене. Считается, что она несёт тепло, намоленность и любовь многих поколений, причём, как правило, более мудрых, чем наши суетные современники.

Но особенно дороги мне стены иркутского особняка на пешеходной улице, в котором мы открыли в 1997 году первый художественный «Вернисаж», перед этим, с благословением владыки, полностью отреставрировали его. Возможно, этот архитектурный шедевр конца XIX – начала XX века магически оживил моё задремавшее после школьных лет правое полушарие.

Но вернёмся от невинных обманов и добрых воспоминаний к предательствам и потерям.

Примерно через год-два после рождения фирмы, под влиянием нахлынувшей моды на иномарки, друзья склонили меня расстаться с «Волгой» и пересесть на джип.

Переплачивать за новую машину на заре бизнеса было не принято, и я дал деньги другу Валентину и его племяннику, собравшимся в Москву за иномарками, чтобы приобрели и мне.

Каково же было моё удивление, когда, впервые сев за руль привезённого джипа, я почувствовал, что ходовые качества моего «Мицубиси Паджеро» заметно уступают «Волге» ГАЗ-24! Кроме того, машина оказалась и слегка битая. «Друзья» объяснили, что уже после покупки в неё въехал старичок, чуть ли не на «Запорожце», и взять с него было нечего. Себе же мой друг привёз за те же деньги джип «Ниссан Патрол» безо всяких дефектов и с лёгким ходом. День и ночь занятый делами фирмы, я не особенно придал значение неудачной покупке, хотя стоила машина в ту пору тридцать тысяч долларов, а это процентов семьдесят от цены московской квартиры. Собственно, о том, что машина очень старая, сказала, как это ни странно, только моя мама. «Но что она может понимать в технике», – высокомерно подумал я и на её слова не обратил никакого внимания.

О том, что мама оказалась провидицей, я узнал года через два, когда удалось продать тихоходный джип, но в три раза дешевле, нежели была цена покупки. Вспомнилась пословица деда: «Учит не купля, учит продажа». Но и тогда я ещё думал, что мне просто не повезло с покупкой. О том, что друг и его племянник Толик, выросший при моём непосредственном участии из шофёра до серьёзного руководителя, могли нагло обмануть, не было даже и мысли.

Но время и дальнейшие события, увы, расставили всё на свои места.