Текст книги "Акимуды"
Автор книги: Виктор Ерофеев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
И еще:
Прелюбодействуй – ибо нет ничего слаще измены. Прекрасен муж, поощряющий разврат своей жены. Папа, вернемся к сексу, приемлемому для нас. Мы пробовали это когда-то в Индии, но там это было слишком слащаво.
Побольше брутальности.
Создай себе кумира из красоты! Мы же не зря придумали ее!
Давай разрешим любить им жизнь!
Раскрой душу навстречу своим желаниям. Не отказывай себе ни в чем.
Или так:
Запрет – лучший запал удовольствий. Преодолевая запрет, они становятся людьми. Мы им запрещали – жизнь пробивала запруды. Мы им все запретим. Мы их подморозим! Мы им запретим быть аморальными, чтобы они не слишком были похожи на нас.
Смейтесь. Иронизируйте. Танцуйте. Любите футбол! Ненавидьте болельщиков другой команды! Пейте пиво! Жрите шоколад! Ну, что еще? Они и так все это делают без наших подсказок.
124.0
<ОТВЕТ ОТЦА>
Дорогой сын, оставайся в Москве.
125.0
<ГЛОБУС>
– Все очень просто, – сказал начальник Генштаба. – Мы делаем заявление, что Акимуды напали на нас. Для этого мы бомбим самолетами без опознавательных знаков в течение четырех часов какой-нибудь наш приморский город.
– Какой? – спросил Главный.
Генерал на минуту задумался. Он не любил свой Генеральный штаб – ему все нужно было придумывать самому. Генеральный штаб состоял из безголовых людей, любящих крепкие спиртные напитки. Они уважали, из престижных соображений, виски, но любили по-на стояще му только водку. Они жили нескладной жизнью, с хмурыми женами, размещались в дальнем Подмосковье, мучились долгими странствиями на электричках, плохо понимали в военном деле. Начальник Генштаба знал, что война обречена на поражение, что мир быстро разгадает его стратегию, но ему было насрать на мир. Он предчувствовал, как в «Вестях» зловеще-прон ицат ельными голосами заговорят о первых сотнях жертв войны.
– Сочи, – сказал генерал, подумав.
– Сочи? – удивился Главный. – Сочи жалко.
– Жалко? Вот потому и Сочи, что жалко.
– Может быть, лучше Новороссийск? Он больше ассоциируется с Великой Отечественной. Хотя порт… Тоже жалко. Бомбите Тамбов.
Главный вспомнил, как он мальчиком однажды был в Тамбове. У него в автобусе на привокзальной площади сперли кошелек.
– Да, – холодно сказал Главный. – Тамбов.
– Тамбов нельзя, – сказал начальник Генштаба. – Получится, что мы пропустили вражеские самолеты вглубь нашей территории. Нужно что-нибудь прибрежное. Разрешите бомбить Сочи.
– Ты что, не знаешь, что у нас на Сочи есть свои виды! – вдруг накинулся на него Главный. – Ты что газет не читаешь, радио не слушаешь? Бомби Анапу.
– Анапа – мелочь, никого не проймет. Возникнут подозрения. Нужно рвануть по-крупному. Бомбить Сочи – значит бомбить против наших интересов. Значит, поверят в агрессию Акимуд.
– Ну, ладно! – обозлился Главный. – Иди бомби.
«Сегодня в семь утра по московскому времени произошло вероломное нападение государства Акимуды на Российскую Федерацию. В связи с этими собы тями…»
– Верните начальника Генштаба! – вдруг что-то вспомнив, негромко закричал Главный.
Вошел начальник Генштаба.
– Слушайте, – сказал Главный. – А куда мы нанесем ответный удар? Вы об этом подумали?
– Какая разница! – сказал начальник Генштаба. – Будем бомбить океан! До посинения!
– Какой океан? – спросил строго Главный.
– Мировой.
– А точнее?
– Какой хотите.
– Что значит, какой я хочу? Зачем мы будем впустую бомбить воду?
– А что еще прикажете бомбить?
– Акимуды!
Генерал со значением посмотрел на Главного, Главный – на генерала.
– Я вас понял, – сказал генерал. – Будем бомбить Акимуды!
– Они ведь недалеко от Кубы?
– В каком-то смысле, да, – заверил Главного опытный военный человек. – Не очень далеко, хотя и не слишком близко.
Вернувшись в свой кабинет, начальник Генштаба позвонил полковнику Куроедову:
– Быстро сюда!
Через двадцать минут Куроедов, как был – в тренировочном костюме, предстал перед генералом.
– Завтра война, – озабоченно сказал генерал. – Кто знает, где Акимуды?
– Зяблик, – сказал Куроедов. – Она должна знать.
– Это еще что за Зяблик? – поднял жидкие брови генерал.
– А! – небрежно сказал Кудоедов, мучаясь застарелой ревностью. – Любовница Посла Акимуд.
– Ну, так спросите ее!
– Ее спросишь! Она ушла от нас к ним.
– Ну, так арестуйте ее! Допросите! Пытайте! Чтобы к ночи я знал, где находятся Акимуды. – Генерал выпятил губы.
Куроедов поехал арестовывать Зяблика. Он нашел ее в квартире родителей, в Мытищах. Подъезд был исписан грубыми признаниями в любви. Куроедов мрачно читал надписи. Люди в масках ворвались в квартиру и вытащили Зяблика в халате, болтающую голыми ногами. Люди в масках надели на нее наручники и посадили в машину к Куроедову. Машина с мигалкой помчалась с воем во внутреннюю тюрьму.
– Ты что, окончательно охуел? – спросила его Зяблик.
– В тюрьме разберемся, – мрачно ответил Куроедов.
Всю дорогу они молчали.
Приехав в тюрьму, Куроедов отвел Зяблика в следственный кабинет, запер дверь и спросил:
– Где находятся Акимуды?
– Не знаю, – равнодушно ответила Зяблик.
– Что значит: не знаю! – возмутился Куроедов. – Неужели Посол тебе не сказал?
– Сказал.
– Ну и где?
– Не скажу!
– Слушай, не ломай из себя Зойку Космодемьянскую!
Где Акимуды? – Куроедов налился кровью.
– Зачем тебе?
– Надо!
– Зачем?
– Зяблик, я тебя убью, если ты не ответишь!
– Убивай! – сказала Зяблик.
– Ты его любишь? – подозрительно спросил Куроедов.
– Нет, – сыронизировала Зяблик.
– Ну, хорошо! – зловеще произнес Куроедов. Он позвонил по внутреннему телефону: – Пригласите Самсона-Самсона!
Через пять минут в кабинет вошел страшный человек с большим глобусом.
– До свидания, Зяблик, – сказал Куроедов. – Я умываю руки.
Он ушел, хлопнув дверью.
– Здравствуйте, Зяблик, – церемонно сказал Самсон-Самсон, ставя на стол большой глобус. – Покажите мне, пожалуйста, где находятся Акимуды, и езжайте домой.
Зяблик молчала.
– Где находятся Акимуды? – ударил по столу кулаком Самсон-Самсон.
Зяблик вздрогнула от неожиданности, посмотрела Самосону-Самсону в глаза:
– На небе.
– На каком небе? – окинул ее взглядом Самсон-Самсон.
– На седьмом, – сказала Зяблик.
126.0
<ОТСЕБЯТИНА>
Самсон-Самсон родился в моем аквариуме. Он считал себя моим учеником и старался переплюнуть своего учителя. Но он вырвал меня из своего сердца, когда я посмел выступить против целого поколения новых писателей. Когда тиражи его книг достигли трехсот тысяч экземпляров, он мне бросил в лицо, что я просто-напросто завидую ему. Впрочем, внимательный читатель обратит внимание на то, что я выделил Самсона-Самсона из общего списка нового поколения.
…Писатель – не тот, кто пишет, потому что все пишут, а тот, через которого пишется. Писатель похож на старый радиоприемник на лампах (такие валяются до сих пор на пыльных дачных чердаках), с зеленым глазком, на панели которого важно написаны названия больших городов, но никаких городов не слышно, а слышны шумы и хрипы, завывания и глушилки. И нужно сквозь все помехи, припав ухом к репродуктору, услышать странное сплетение голосов, вслушаться в них и записать.
Откуда берутся эти голоса и каков их смысл, непонятно, да в это лучше и не вдумываться, но если тебе дано их услышать, сядь и записывай. Наверное, чем гениальнее писатель, тем меньше хрипов и четче запись, но иногда, устав от хрипов, от слабости слуха, начинаешь приходить в отчаяние, делать вид, что слышишь, а пишешь от себя, без действия радиоволн, и получается отсебятина.
Отсебятина – это и есть свободное письмо от себя, пиши, сколько влезет, рассказывай, повествуй. Но если тебе знаком не понаслышке старый приемник с зеленым глазком, то отсебятина, выдуманный тобою текст, утром тебе самому покажется гадостью, самообманом или, как говорили в XIX веке, пошлостью.
Радиоприемник – одна из метафор. Гоголь называл свои ненаписанные произведения «небесными гостями». Есть много случаев, когда приемник сначала работал, а затем умолкал навсегда, «небесные гости» не спускались, и тогда писатель подделывал свой собственный стиль в надежде: и так сойдет.
Писатель может слышать свой радиоприемник независимо от общественных обстоятельств. Ни коммунизм, ни рынок – ничто не поможет и ничто не помешает. Писатель есть – или его нет.
В нашей литературе всегда было немало «небесных гостей». Мы были сильно избалованы золотом и серебром литературных веков. И в советские времена некоторые писатели слышали свои репродукторы – настоящие писатели.
Произведения из репродуктора имеют особенность: они делают текст автономным. Независимым ни от сюжета, ни от характера персонажей, ни от мастерства. Мастер пишет отсебятину. Писатель – не мастер. Он создает текст, который, прежде всего, независим от него самого, от его моральных качеств, наконец, даже от его ума, – текст, который больше автора, интереснее и смелее и философичнее его. Такие тексты живут своей жизнью и ведут писателя за собой. Андрей Платонов выглядел, даже в среде не слишком аристократических советских писателей в новых шубах как водопроводчик, как серая мышь, но у него был мощный репродуктор.
Этот независимый, автономный текст у нас сегодня встречается реже и реже. На дворе эра отсебятины. Не надо ее обижать. Не каждый – Гоголь или Платонов. В русской, как и в любой другой, литературе всегда была отсебятина, порой злободневная, занимательная, тематически забавная. Читатель далеко не всегда отличает настоящую литературу от отсебятины. Он увлекается отражением современности, умелым отображением действительности. Такая литература доступнее, очевиднее ему.
И такая литература к нам пришла. Она отмахнулась от концептуальных условностей и сказала:
– Я – честная! Я – искренняя! – Более того, она сказала: – Я – своя.
Она не могла заметить, потому что она – из другого теста, что это – отступление, отказ от гамбурского счета. Она стала получать премии и очень гордиться ими. Она разлилась по разным направлениям. Она аукнулась в развеселых стихах Козлова-Радищева на политические темы, она отразилась в книгах о «замечательных людях», которым приписала свои мысли, она превратила прозу в модную беллетристику, и все закричали: «Как здорово! Как интересно! Давай еще!»
Отсебятина – продукт самовыражения. Продукт тех, кто умеет рассказывать байки, пишет бойким стилем, над которым серьезно и тщательно работает, кто время от времени высказывает свои потаенные мысли как плохо прожеванное откровение.
Наконец, появилась книга, которая стала формулой поколения. Их десять, но кажется, что писал один и тот же человек, одно до завтрака, другое после обеда, путешествуя от сюжета к сюжету, натыкаясь на жестокость века, на Чечню и дедовщину, на мнительных самоубийц, женские подолы и тоскливое вытье соплеменников. Всем надоела «чернуха» постмодерна, но они принесли свою собственную, свежую, крепко пахнущую «чернуху» искренних, но не слишком образованных рассказчиков, которые в предисловии своего составителя, Козлова-Радищева, гордятся, что не видят разницы между патриотами и демократами, советским и антисоветским. Да, не видят, потому что это – слепые люди, нашли, чем гордиться! Их – десять, хотя имя им – легион, имена их известны, не стоит перечислять.
В этой книге мне больше всего понравилась обложка, и даже не обложка, а увеличенный фрагмент десятирублевой купюры, которой мы пользуемся каждый день, не замечая, что изображено. А ведь помимо известной ГРЭС здесь в правом углу выросла кудрявая береза с отломившимся нижним сучком, а рядом с ней встала стройная елочка – новогоднее изделие, но без игрушек. Неизвестный мастер отдал свою душу любви к родине, нас призвал к нежности, и через купюру в нас входит благодать, а мы, теребя в руке деньги, даже не подозреваем, откуда мы этот любовный заряд получаем.
Десятка – деньги медные, и тексты, собранные под ней, вполне соответствуют ее номиналу. Откуда такая скромность? Даже если иметь в виду, что десятка равна числу наших модных, вполне еще молодых писателей, собравших свою прозу в книге, то лучше бы они оценили себя в долларах или в фунтах – то же не бог весть что, но для них, обладателей разных премий, так было бы престижнее. Тем не менее в группе участников победила любовь к березам.
Впрочем, не только. Есть и другие победы. «Десятка» – игра сборной команды без вратаря. Мячи забивают самим себе, а думают – бьют в чужие ворота. На общем фоне выделяется один, но не сам Козлов-Радищев, искрометный байкоплет, а Самсон-Самсон, который, кажется, умеет играть, но и тот склоняется к отсебятине, несется напролом со своими скромными размышлениями.
Начиная с середины XVIII века у нас никогда не было столь долгой паузы в литературной традиции. Вот – наступила. В ней никто не повинен. И наши славные игроки в том числе. Пусть бегают по полю, если нет других. Пусть забивают голы в свои ворота. Пусть им за эти голы дают премии. Пусть себе пишут. Читатель с интересом следит за их беготней. Разве это не успех?
127.0
<НА ПОРОГЕ ВОЙНЫ>
Наступил критический момент. Мы на пороге войны. Взлетают истребители, ревут танки – куда лететь, в кого стрелять? Спецназ штурмует посольство Акимуд и находит там одних белых мышей. А где любовная линия? Не до любви.
У самовара я и моя Маша. Чаепитие в Мытищах. Простая семья, родители Зяблика, Марья Васильевна и Валерий Давлатович перед телевизором.
– Маша, смотри, война! – сказал Валерий Давлатович.
– Вижу, не слепая! – огрызнулась Марья Васильевна.
128.0
<МОНЕТКА>
Зяблик проснулась в камере под утро, вся побитая. Подошла к зеркалу. «Ну, и рожа! Сука ты, Самсон-Самсон!» На полу валялась золотая монетка. Зяблик наклонилась, взяла ее в руку. Монетка сверкнула в ладошке. Зяблик поняла, что она все может. Она направила луч монетки на дверь камеры. Дверь распахнулась со скрипом. Зяблик вышла в коридор. Воняло хлоркой. Спустилась вниз. Охранники смотрели на нее, но не останавливали. Она вышла за двери тюрьмы и стала ловить такси на улице.
– Вам куда?
– В Генштаб.
Направляя луч монетки на здание Генштаба, Зяблик вошла в большой дом.
– Где у вас тут начальник Генштаба? – спросила она у солдата.
Солдат вызвался ее проводить до дверей приемной. Она вошла в приемную. За столом сидела молодая красивая девушка с мясистым лицом.
– Девушка, – сказала Зяблик, – мне нужно к начальнику.
– Проходите, пожалуйста, – любезно сказала секретарша.
Зяблик толкнула дверь. Вошла. Генерал смотрел телевизор. Новости дня. Сочи разбомблен. Зяблик остановилась перед телевизором, посмотрела на экран. Она не узнала курортного города… Российские бомбардировщики летели над океаном. Она бомбили какой-то остров. Зяблик возмутилась, повернувшись к генералу:
– Ну, что вы бомбите! Это же не Акимуды!
– Кто вам сказал, что это не Акимуды! – парировал генерал.
– Генерал, – усмехнулась Зяблик, – ну, как вам не стыдно! Остановите войну!
– Что???
– Остановите войну, генерал! – заорала на него Зяб лик.
Она направила на него луч золотой монетки.
– Понял, – сказал генерал.
– Какой вы понятливый! – засмеялась Зяблик.
– Хотите чай или кофе?
– Сначала остановите войну!
Генерал снял трубку:
– Приказываю остановить военные действия!
Зяблик села в кресло:
– Я, пожалуй, кофе со сливками. Сколько погибло народу в Сочи?
– Тысяч двадцать, – сказал генерал.
– Я думала больше. – Зяблик улыбнулась генералу.
– Все хорошо, – сказал генерал, – но боюсь, что наши спецслужбы больше не будут вам доверять.
– Ну и хуй с ними, – зевнула Зяблик. – Вызовите мне машину. Поеду я спать!
В машине она подумала: что-то я все больше погружаюсь в мистицизм, чувствую себя замученным зябликом. Она приоткрыла окно и выбросила золотую монетку на радужную, мокрую от дождя мостовую.
129.0
<ВЕЩИЙ СОН>
В ту же ночь на Студенческой улице Зяблик видела вещий сон. Сергий Радонежский сказал:
– Генерал не смог остановить войну.
– Что же мне делать? – испугалась Зяблик.
Святой Сергий сказал:
– Я советую тебе встретиться с сестрой, но предупреждаю, что Лизавета отобьет у тебя Посла.
– Да ладно!
Сергий Радонежский ничего не сказал.
Зяблик села в калужскую электричку и поехала. У ворот в монастырь она поругалась с молодым служкой из-за его придирок к прозрачности ее юбки.
– У тебя глаза видят то, что не надо!
Она пообещала нажаловаться на него Патриарху всея Руси:
– Я сейчас позвоню ему по мобильному телефону!
Служка испугался и попросил ее не звонить. Она пошла на высоких каблуках по дорожке среди оранжевых ноготков (лат. Caléndula officinális). Она любила дорогую итальянскую обувь. В мастерской храма она встретилась со своей сестрой, которая была старше ее на пятнадцать минут, девственницей Лизаветой, которая реставрирует иконы.
– Катя! – Лизавета бросилась на шею сестры.
От волнения они расплакались.
– Меня так долго не называли по имени, – рыдала Зяблик.
Марья Васильевна родила их в один день. Сначала на свет появилась чернявая Лизавета – и с тех пор она стала старшей сестрой, командиром над Зябликом. Лизавета весила при рождении на двести граммов больше, чем светленькая Катя, но потом Катя перегнала ее по весу, и никто не знал, где кто. Знали только, что второй по очереди появилась Зяблик – во всем она была младшенькой.
Лизавета в студенческие годы увлеклась спиритизмом, но, когда Николай Васильевич Гоголь во время сеанса предложил ей выпить яда, она помчалась в церковь и покаялась батюшке. Она пила чай из алюминиевой кружки. Скромная утварь переплеталась в ее голове со спасением человечества. Она спала практически без матраса. Подушка была жесткой и тяжелой.
– Ну, садись, – сказала Лизавета. – Небось устала с дороги. Будем пить чай.
Она включила старый электрический чайник. Выглянула в окошко, занавешенное дешевой занавеской. За занавеской шли строем монахи. Дисциплина, подумала Зяблик.
– Лиза, – сказала Катя, – ты сильно веришь в Бога?
– Ну да, – задумчиво ответила Лизавета. – Хотя в Бога нельзя сильно верить. Когда веришь – ты вся пронизана им. У вас что там, в Москве, война?
– Война, – сказала Зяблик.
– Много народу поубивало?
– Да так… – ответила Зяблик. – Много!
– А я не боюсь умирать, – сказала Лизавета.
– Да ты что! – удивилась Зяблик. – А я вот боюсь! Лиза, останови войну!
– Да как же я ее остановлю?
– У тебя есть чудотворная икона?
Елизавета с удивлением посмотрела на сестру:
– Катя, для меня каждая икона чудотворна.
Она взяла с полки недоделанную икону, поставила перед собой. Она приподняла подол длиного серого платья и опустилась на колени.
– Господи! – сказала Лизавета, не таясь от сестры, и для убедительности протянула вперед правую руку. – Они с ума сошли, Господи! Пошли воевать против Тебя! Они себя разбомбят до последнего человека. – В глазах Лизаветы появились слезы. – Ну, дураки! Пожалуйста, образумь их и не смейся над их безумием! – Она помолчала, встала с колен. – Ну, все, – сказала она. – Кажется, получилось.
Зяблик недоверчиво посмотрела на нее:
– Я думала, ты будешь молиться целый день. У тебя есть телевизор?
– Нет.
– А радио?
– Тоже нет.
– А интернет?
– У кого же нет интернета? – удивилась Лизавета.
Сестры, склонившись к столу, зашли на новостной сайт. С пометкой breaking news там появилось сообщение:
«Война остановлена!»
Самолеты развернулись и полетели на свои базы.
– Молодец, – сказала Зяблик и погладила Елизавету по голове. – Ты давно не мыла голову. Хочешь, я тебе помою?
Лиза ушла в подсобное помещение и вернулась с помятым темно-зеленым тазом.
– Помой, – сказала она. – Я устала быть святой.
Лиза сбросила серое платье и встала босыми ногами в таз. Зяблик помыла ей голову и сказала:
– У тебя черных волос на лобке, как у дикообраза. Так уже давно не носят.
– Я должна встретиться с твоим Послом, – ответила Лизавета. – Он разрушил мое представление о жизни.
Я его ненавижу.
– Ты ошибаешься, – сказала Зяблик.
– Если правда вне Христа, – сказала Лизавета, – то я хочу остаться… – она посмотрела на образ в углу, освещенный лампадкой, – с Христом, а не с истиной.
– Это все равно что жалеть о распаде Советского Союза, – сказала Зяблик. – У тебя есть бритва?
– У меня есть кухонный нож.
– Кухонный нож? Это будет больно.
– Пусть. Хотя зачем меня брить? Монахи и так меня любят. Они ходят подсматривать в дощатую уборную. Им нравится, как я тужусь и пукаю. Они потом целый день ходят с блаженными лицами.
Зяблик вернулась с кухонным ножом.
– Мы, девушки, – сказала она, – должны следить за своим лобком. Это дело нашей чести.
– Монахи – сволочи, – задумчиво сказала Лизавета.
Зяблик выплеснула волосатую воду во двор и надела простую холщовую ночнушку. Лиза дышала ей в левую щеку.
– Я хочу зажигать, – зашептала она. – Я хочу быть столичной штучкой. Я люблю по ночам копаться в блогах и бормотать матерные слова.
Зяблик нежно погладила срамные губы сестры, возбудилась и не ответила. Лизавета громко чавкнула нижним местом.
– Какая ты красивая! – сказала Зяблик. – Тебе нужно лучше питаться. У тебя худая попа. Вся в прыщах и укусах.
Бедная попа!
– Клопы, – сказала Лизавета. – У нас весь монастырь в клопах.
– А блохи?
– Есть в наших палестинах и блохи, но еще больше мандавошек.
Зяблик лизнула ее в дырку попы:
– Как ты хорошо, натурально пахнешь! Красавица, ты остановила войну! – Она больно шлепнула сестру по правой ягодице.
– Еще, – попросила Лизавета.
– Движения не должны быть нетерпеливы и поспешны – главный недостаток мужчин перед сексом. Мы, девушки, лучше понимаем, как нам друг друга гладить. В женской любви я вижу будущее любви. Мужчин мы отодвинем в сторону и будем пользоваться ими только как фаллоимитаторами.
– Зяблик! – пробормотала Лизавета. – Я хочу кончить.
Я хочу кончить и уехать в Армению. Хочу в Армению!
– Все-таки нет во мне аристократизма, – заметила Зяблик, протяжно пукнув. – Когда я выпускаю газы, всегда пахнет кислыми щами. Как будто в животе у меня они там вечно варятся. Страшно быть интеллигенткой в первом поколении!
130.0
<ЛИЗАВЕТА ПРОТИВ ВСЕХ>
– Я поняла наконец, откуда он взялся, этот Посол, – тихо сказала Лизавета, сидя за ужином при свечах у меня в Красновидово – мы ужинали втроем. – От суммы маловерия. От распада культур и веры. Это – материализация дешевого эзотеризма. Это вы его породили! – упрекнула она меня.
– Это какой-то суперсолипсизм! – воскликнул я. – Акимуд реален, Лизавета, не меньше вас. Или я вас тоже выдумал?
Она презрительно фыркнула:
– У вас кишка тонка меня выдумать! А вот Посол – это ваша болезнь. Ваша полуобразованность. У вас самого папаша подвязался на ниве посла, так и Господа изображаете в этом виде. Отрыжка детства.
– Но он только делает вид, что посол. Христа тоже считали Царем Иудейским!
– Не смейте! Всуе! – зашлась она.
– Посол – не ругательство.
– Но должность посла не годится для проповедника! Он должен быть из простого народа!
– Почему? Будда не был из простого народа. Принц – тоже человек!
– При чем тут Будда!
– Посол отвечает за всех!
– И за Перуна? Это что еще за экуменизм! – взвилась Лизавета. – Вы бы еще принялись утверждать непогрешимость папы Римского!
– Посол – он благой и добрый. Как полагается, – заверил я.
– Я его разоблачу! Дайте только срок! – воскликнула Лизавета. – Вспомните других псевдобогов!
– Да вы кушайте, Лиза! – взмолился я.
Лизавета резко развернулась ко мне:
– Посадили вы Зяблика в золотую клеть и проводите с ней дьявольский эксперимент. Посол у вас в голове! Вам надо лечиться! Вы псих. Я вызову психпомощь, она вас свяжет и уберет из жизни моей сестры! Вы выдумали Посла – признайтесь, что его нет!
В этот момент раздался шум мотора. Перед домом остановилась машина Посла. Он вылез из нее с цветами. Вошел в дом, остановился в дверях столовой. Лизавета дико посмотрела на него.
– Очень рад, – сказал Посол. – Николай Иванович.
– Лизавета, – буркнула она в ответ.
– С приездом! – Он протянул цветы.
Лизавета поджала губы, но взяла:
– Спасибо! Не стоило беспокоиться. Я не люблю нарезанные цветы. Это – трупы. В сущности, языческое жертвоприношение. А я христианка!
– Верю, – сказал Посол, непонятно к чему. То ли он был согласен насчет языческого жертвоприношения, то ли насчет того, что Лизавета – христианка. – Простите, что опоздал, – добавил Посол. – Москва стоит. А у меня нет мигалки.
– Почему это у вас нет мигалки? – с вызовом спросила Лизавета. – Вы, кажется, считаете себя бог весть кем, а ездите, как простой смертный, без мигалки.
Николай Иванович скромно потупился:
– Я против мигалок.
– Почему?
– Ну, такая у меня философия.
– Да вы просто исчадие ада! – крикнула Лизавета. – Ад – это вы, – недипломатично ответил Посол.
– Кто это вы?
– Россия.
– Подонок! – ахнула Лизавета.
– А хочешь чудо?
– У нас самих хватает этого добра, новые иисусы христы плодятся чуть ли не каждый день. Россия под сенью сект.
– Появилась недавно новая секта, – откликнулась Зябл ик. – Розетка ануса!
– Вы не существуете! – сказала Лизавета Послу.
– Лядов тоже так думает, – кивнул Посол.
– Вы – мешок, набитый сравнительным религиоведением! – вдруг закричала она.
– На меня еще никто так не кричал! – обрадовался Посол. – Вы – интересная девушка. Хотите вина?
– Женщине нельзя пить вино, – ответила Лизавета. – Особенно русской женщине.
– Почему?
– Сами догадайтесь!
– Я не знаю.
Лизавета возликовала:
– Если не знаете, то ваши Акимуды – это просто вывеска!
– Ну, скажите!
– У русских женщин и без вина в голове все перевернулось! Посмотрите на мою сестру!
«Ах ты, сука! – подумала Зяблик. – Ну, погоди! Я тебя еще напою!»
– А все-таки я не совсем понимаю, – задумчиво сказала Зяблик, – зачем была эта сцена с разгоном торговцев в храме. Откуда такая гневливость? Ведь ты одним тихим словом мог все перевернуть! А тут – истерика. Показуха. К тому же ты для торговцев – никто. Ты устраиваешь настоящий погром. Ты – террорист!
– Он – молодой, вспыльчивый человек… Революционер!
– Революционер! – закричала Лизавета. – Как вы смеете! Вы все выдумали! Вы просто бес.
– Я не бес, – улыбнулся Посол.
– Нет, бес! Вы все хотите разрушить!
– У нас в посольстве есть свой бес, – зашептал Посол. – Советник по науке. Это – бес. Бесы тоже нужны.
А как без них? Хотите, познакомлю?
– Вы – компьютерная ошибка, – продолжала Лизавета. – У меня нет к вам никакого доверия.
– И все-таки Карл Маркс прав: это – опиум для народа, – вставила Зяблик, – точнее, для дураков. Все эти твои притчи и чудеса… Притчами разговаривают неумные люди.
– А где ты видела умных? Да и что это такое? – поинтересовался Посол. – Давай лучше займемся гардеробом твоей сестры.
– Каким еще гардеробом! – как ужаленная, взвыла Лизавета. – Ничего мне от вас не нужно! А что, я плохо одета? – обратилась она к сестре с испугом.
131.0
<КОНСЕРВАТОРИЯ>
– Вы любите классичекую музыку? – спросил Посол Зяблика и Лизавету.
– Да, – сказали девушки.
– Тогда пойдем на Башмета.
Лизавете понравился Башмет еще больше, чем Паганини. Она надела серое платье, но не монашеское, а вполне светское, итальянское.
Посол сказал ей:
– Музыка – это мое. Все остальное – приложение.
– Но музыка бывает разной, – возразила Лизавета.
Посол посмотрел на нее чистыми глазами.
– Я люблю только божественную музыку, – сказал он.
– А я пела в церковном хоре, – сказала Лизавета.
– Я знаю, – ответил Посол. – Вы хорошо пели.
– Откуда вы знаете?
– Мне ваша сестра рассказывала, – хитро сказал Посол, снова глядя на Лизавету чистыми глазами.
Они пошли ужинать с Башметом в ресторан «Грин», где их ждал Анатолий Ком. На ужин подавали мраморное мясо из сердца Франции.
– Я очень редко ем мясо, – сказала Лизавета.
– Тогда морепродукты? – спросил шеф-повар.
– А мясо вкусное?
– Объедение.
– Ну тогда… – Лизавета потупилась. – Дайте мне гречневой каши!
– С молоком? – бесстрастно спросил официант.
Башмет скромно молчал. Лизавета продолжала выступать против Посла и против меня, но Посол тут же в ресторане, при Башмете, устроил диспут.
– Помнишь, у Кальвина? – спросил Акимуд Лизавету. – Люди делятся на избранных и обреченных: это – промысел, не изменишь. Но они никогда не узнают, кто есть кто. И только вера может помочь, а безверие губит.
– Как помочь, если ничего не изменишь? – вмешался я.
– При чем тут Кальвин! – выкрикнула Лизавета. – Я – русская монахиня. Мне Кальвин до лампочки.
– Но у Кальвина, детка, есть верные мысли.
– Я вам не детка!
– Да все вы мне детки! – примирительно сказал Акимуд. – Ну, что ты споришь со мной? Вот смотри – видишь во дворе машину? Смотри внимательно.
Внедорожник стал таять и превратился в лужу.
– Ну, вот…
– Это фокус! Никакое это не чудо! – заявила встревоженно Лизавета.
– А теперь…
Лужа превратилась в автомобиль, который при этом засигналил изо всех сил.
– Гипноз! – пожала плечами Лизавета.
– Ну, хорошо… Смотри на меня!
Акимуд у нас на глазах превратился в Христа. Христос – в стиле Караваджо – с резким светоделением – сидел на стуле и молча смотрел на нас.
– Я принес вам, друзья, не щит, но меч! – Он вдруг заговорил.
– Врешь! – вырвалось у Лизаветы. – Какой такой щит!
– Это один из возможных вариантов, – согласился Христос.
– Господи! – ахнула Лизавета.
– Я не люблю чудеса, – признался Акимуд, приобретая свои собственные черты. – Это – тяжелая артиллерия. И потом, непонятно, куда она бьет.
Лизавета оглянулась на сестру:
– Ну, что ты скажешь?
Катя ответила с раздражением:
– По-моему, он в тебя влюбляется. Ника, прекрати!
Это она первой назвала Акимуда Никой, хотя потом все считали, что именно Лизавета ввела в обращение это нежное имя. Но Ника не прекращал. Он успел еще превратиться в пузатого Будду, Магомета и каких-то совсем неизвестных нам богов с рогами и яркими перьями.
Наконец он сказал:
– Это был маскарад богов.
И поклонился.
Лизавета была поражена. Сначала ей показалось, что бог – это самый сильный наркотик, она поставила под сомнение все свои ощущения, но потом приняла Посла раз и навсегда.
Богооставленная Зяблик в отчаянии сказала мне:
– На фиг ты мне нужен, если он покинул меня! – А Лизавете она крикнула: – Ну что, дура! Поняла, как боги поступают с людьми! Я хочу уйти в монастырь.
Но тогда из ресторана ушел только Башмет.
– Ну, ребята, у вас тут свои дела, – сказал Башмет и ушел.
Не успел он уйти, как вбежал взволнованный политический советник Акимуд.
– Спаситель! – закричал он в страшном волнении, забыв, очевидно, что Посла зовут Николаем Ивановичем. – Война! Война!
– А мы тут за разговором и забыли о войне, – усмехнулся Посол. – Они обещали не воевать.
– Но это мы… Это мы! Мы бомбим Сочи!
– Какое такое Сочи?
– Ну, Сочи, город на Черном море!
– И что?
– Мы его бомбим.
– Кто – мы?
– Акимуды!
– Странно, – сказал Посол. – Почему Сочи? Ведь ты недавно был в Сочи? – спросил он меня.
– Был, – согласился я.
– Расскажи нам о Сочи, – сказал Посол.
– Я уже рассказал, – возразил я взволнованно. – Помнишь, я рассказал о смерти металлурга в Сочи?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.