Текст книги "Акимуды"

– Нет денег.

Он замялся:

– Вот что! Приходите с Катькой к нам в гости!.. Они же все-таки сестры! Приходите! Мы все обсудим…

– Но Катя за городом…

– Не волнуйся!

Акимуд взялся за голову:

– А помнишь, как мы первый раз встретились у меня в посольстве? И ты сказал: «Церковь должна представлять интересы Бога». А они все не знали, откуда я взялся! Свалился с неба!

Он обнял меня:

– Рассчитываю на твою помощь! – Помолчал. – Учти: война началась у тебя в голове!

007.0

На следующий день меня перевели жить в особняк, в нашем же переулке: чистый от мертвецов дом какого-то дореволюционного художника, которого, кажется, не воскресили. Резные наличники на окнах. Русский стиль. На пороге меня ждала моя молодая жена. Я думал, что она бросится ко мне в объятья, но она скрестила на груди руки и строго спросила:

– Ты что натворил?

– В смысле?

– Ты зачем пошел на службу к мертвецам?

Я оглянулся по сторонам и тихо сказал:

– Только так я смогу с ними бороться и добиться того, чтобы их отправили в могилы.

– Так говорят все коллаборационисты!

– Зяблик! – не выдержал я. – Это что за упреки! Ты была в нашей квартире? – Я кивнул на соседний шестиэтажный дом.

– Я только что оттуда.

– Меня там чуть было не убили.

– Значит, ты еще живой!

– Зяблик!

– Фу! Не смей дотрагиваться до меня!

– Давай войдем в дом…

– Я не хочу жить в особняке!

– А где?

– Я… Я уйду в монастырь!

– Ладно, – сказал я. – Давай пообедаем, а потом иди в монастырь!

– Меня на даче изнасиловали.

Она села на порог и закрыла лицо руками.

– Кто?!

– Трое… Двое мертвяков и один, кажется, живой.

Я сжал кулаки:

– Зяблик!

Она заплакала:

– Ты не смог меня защитить!

– Я отомщу! Я все сделаю…

– Что ты сделаешь с мертвяками? Тебе рассказать, как они меня насиловали?

– Как?

– В этом весь ты! Ты же любишь такие истории употреблять в своих фантазиях!

– Молчи!

Тут вышел мертвяк и сказал, поклонившись:

– Барин, обед подан!

Зяблик повернулась к лакею в белых перчатках:

– А что на обед?

– Дичь, барыня.

Зяблик захохотала:

– Сначала выебли, а теперь я – барыня! Ты слышал, барин? Я – барыня! – Зяблик решительно встала: – Пошли! Есть хочется. Я похудела за эти дни.

Нам накрыли в просторной столовой.

Зяблик недоверчиво понюхала суп в фарфоровой супнице:

– Это что?

– Грибной. Ваш любимый, – сказал дворецкий-мертвяк.

– Обещай, что мы уедем из этой проклятой страны! – сказала Зяблик. – Иначе не буду есть! – Она отложила ложку.

– Из страны никого не выпускают.

– С твоими связями выпустят!

– Обещаю! – сурово сказал я. – Ешь!

– Ем, барин!

– Вот так. Жены всегда подталкивают мужей эмигрировать. Вспомни Аксенова. Уехали в Штаты. И чем все кончалось? Семейной катастрофой!

– Какого еще Аксенова?

– Ладно, ешь, – насупился я.

007.1

После обеда ко мне в дом пришли три человека. Вот мое ведомство. Два чиновника – один живой, по имени Тихон, другой – мертвый, по имени Платон, очень похожие друг на друга, черноволосые, курчавые, и мой новый секретарь, красивая мертвая девушка Стелла. Я стал как бы министром без министерства, или, как говорят, министром без портфеля.

На первом заседании живой Тихон залез на стул и объявил, что люди уже устали бояться и готовы сотрудничать с мертвецами.

Его мертвый коллега тоже залез на стул:

– Общество относится к вторжению неоднозначно.

– Либеральное крыло, – подхватил живой, – традиционно западной ориентации недовольно мертвецами, зато наши почвенники признают пользу вторжения.

Мертвый добавил:

– Мы предлагаем ввести в стране оливковое время.

– Чего?

– Оливковое время! – хором прокричали мои помощники.

– Может, лучше подсолнечное? Это будет понятнее русскому народу!

– Нет, нужно ввести оливковое!

– Сначала нам с вами надо выработать график возвращения мертвецов на кладбища! – спокойно предложил я курчавым болванам.

Мои помощники спрыгнули со стульев и с ужасом посмотрели на меня. В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в него вошла Катя, чтобы познакомиться с моей командой.

– Тихон, – вытянулся перед ней Тихон.

– Платон, – расшаркался Платон. – Коллежский асессор.

– Стелла! – приветливо махнула ей рукой Стелла.

Зяблик недоверчиво осмотрела всех трех и внезапно побагровела.

– Что с тобой? – кинулся я к ней.

– Это они! – сказала Зяблик, указав на Платона и Тихона.

– Они? – не понял я.

– Мои насильники.

– Насильники?

– Они изнасиловали меня… на даче…

– Как? – Я обернулся к Платону и Тихону.

– Это – не мы! – закричали дружно мои помощники. – Вашу супружницу изнасиловали трое, а нас всего только – два!

– Один был в маске. И этот один был женщиной! Это – вы! – Зяблик указала на Стеллу.

– Я надевала маску только раз в жизни, на выпускном вечере в школе, – гордо ответила Стелла.

– Мы даже не знаем, где у вас точно дача, – признались Платон и Тихон. – Адрес не знаем. Клянемся! Ваша уважаемая супружница опозналась.

– Зяблик! – взмолился я. – В стране снова окаянные дни. Нам всем везде мерещится ужас.

– Дурдом! – подхватил Тихон.

– Мне плохо… Сердце выпрыгивает из груди… Пойду вызову «скорую». – С этими словами Зяблик двинулась к выходу.

– Я с тобой! – метнулся я.

– Я – сама. – Она неожиданно улыбнулась. – Женщины всегда немножко театральны…

– Затмение, – подытожил я, когда Катя ушла.

– Ваш отец передавал вам привет, – наклонился ко мне мертвый помощник.

– Спасибо… Я недавно видел его во сне. Папа обернулся и коротко посмотрел на меня… Он как? С ним все в порядке? Он вернется?

– Вы его кремировали? – спросил живой Тихон.

– Да. А что?

– Сначала нужно ввести оливковое время, – мягко сказал мой мертвый помощник.

– Я подумаю, – сказал я.

– Вам подать кофэ? – подошла ко мне Стелла.

– Стелла, я не пью кофэ! Скажите: кофе!

– А это что такое?

– Как что? Стелла, вы житель каких времен?

– Я? Я – барышня. Je suis d’une famille noble, mais pauvre…

Акимуд хорош! Он прислал мне мертвую красавицу, которая склоняла меня своими взорами к некрофилии.

Война началась у меня в голове?

Часть вторая
Новый завет

008.0

Небо. Огненная точка. Царица с крыльями. Ход королем. Зеленый оглушительный взрыв. Свист и треск раздираемого пространства. Оранжевый зигзаг… Аппарат неизвестной конструкции, ослепляя встречающих потоками света, нависает над аэродромом. С летного поля, как по щелчку, исчезают, испаряясь в испуганном воздухе, все самолеты и наземная техника. Аппарат совершает посадку во Внуково. Поднимая ураганные вихри, глубоко волнуя дальние леса, он подруливает к зданию аэропорта. Как только он замирает, воздушная и прочая техника вновь образуется на своих местах.

Треск в наушниках.

– Товарищ генерал! Грачи прилетели!

– Вижу, не слепой. Встречайте грачей по ВИП-схеме.

Принять строжайшие меры предосторожности!

– Красную дорожку подать?

– Ну, подай…

Подают красную дорожку. Подают трап. По трапу спускается группа людей, несколько мужчин и одна женщина, одетые в русские национальные одежды.

Монитор. Стоп-кадр.

– Ряженые! – раздался низкий голос генерала в штатском костюме, Константина Павловича Рыжова. – Иностранные дипломаты, а одеты, как ансамбль народной песни и пляски!.. Смазные сапоги! А эта мелкая дура, как крестьянка, с венком васильков на голове и косой за плечами! Тоже мне, самодеятельность! Да черт с ними! – продолжал генерал. – А вот то, что все самолеты вмиг пропали, – заявка на похищение нашей техники!

– А ведь в самолетах были сотни людей! – прибавил кто-то из присутствующих.

Генерал ошалело посмотрел вокруг.

– Прокрутите еще раз!

Рыжов хищно всмотрелся в экран:

– В момент уничтожения техники люди – вы видите? – превращаются в тараканов… и разбегаются в разные стороны… Рыжие и черные тараканы… Смотрите! Они разбегаются… Или я что-то не понимаю?

– Еще раз прокрутить?

– Тараканы… Нет, хватит! Может, я тоже таракан?

– Я не хочу жить в массовом бреду! – разволновался Куроедов. – Я не хочу участвовать в дурном романе. Засранцы писатели перекормили нас зелеными человечками. Хочу домой!

Генерал Рыжов ущипнул себя за левое ухо, поморщился и прикрыл на минуту глаза. Его кабинет наполнился невообразимым шумом голосов. Видеозапись прилета «грачей» просматривали моложавый, из нового, сообразительного поколения, министр иностранных дел Виноградов, старший следователь по особо важным делам Суровцев, другие высокопоставленные дипломаты и офицеры, а также Игнат Куроедов. Было видно, что присутствующие мужчины, несмотря на разницу в чинах, находятся между собой в добрых товарищеских отношениях, как это принято на первый взгляд в элитных подразделениях власти. Разница была лишь в отношении к смеху. Старшие, как Виноградов, любили удобрять свои мысли хохотом. Среднее звено жизнерадостно смеялось. Молодые много и понимающе улыбались. Но теперь они все подтянулись.

– А мне кажется, что они идут в смокингах, – сказал министр Виноградов.

– Смотрите, они совсем голые! – всполошился молодой офицер.

– Где голые? Какие смокинги! Они – ряженые! – нетерпеливо пожал плечами генерал. – А ты как думаешь? – спросил он Куроедова.

– Я вижу, как они меняют свой рост. Они то растут, то становятся маленькими. Как будто адаптируются к ситуации. Но куда делся их оранжевый агрегат?

– Улетел, – хмыкнул Суровцев.

Опять зашумели.

– Тихо, мужики! – возвестил генерал Рыжов. – Отечество в опасности!

Все, собранные в кабинете, присмирели. Но не Куроедов.

– Не похоже, – покачал головой Игнат.

– А тараканы? – грозно спросил его генерал.

– А тараканы нам только снятся, – сказал Куроедов и для убедительности стал мелко кивать головой.

Когда Сталину на Потсдамской конференции в 1945 году президент Трумэн конфиденциально сообщил, что в Соединенных Штатах создано новое оружие невероятной разрушительной силы, Сталин даже бровью не повел. Таким же характером обладал Игнат Васильевич Куроедов. Сорок два года. Крупный разведчик, он вышел в отставку из-за своих независимых суждений. Женат. Имеет двух дочерей. Любимый суп: лапша с фрикадельками. Дважды был на Тибете. Интересуется конным спортом.

Куроедов с раннего детства ничему не удивлялся и ни во что не верил. Это помогало ему жить и работать. Высшее образование Куроедова заключалось в том, чтобы кардинально изменить его отношение к людям. Его учитель, Лев Борисович Волков, вкладывал в молодого кадета идею целебного мертвизма.

– Мертвизм полезен не только разведчикам, он полезен всем, но без него разведчика нет, – говорил Волков. – Смотри на человека так, как будто он уже мертв, и ты ему ничем не поможешь. Слова, сказанные людям, не должны иметь никакого значения. Ты никому не служишь, ни конкретному начальству, ни абстрактной родине – ты холодно упиваешься своей победой и делишься ей, исходя из собственных интересов. Тогда ты непобедим.

– А как же любовь? – недоумевал молодой Куроедов.

– Любовь – это недальновидность, – внушал Волков.

Куроедов впитал в себя мысли учителя. Он владел знанием, что Великий Террор – основа империи, что без смертей и посадок 1937 года не было бы Великой Победы, он был уверен, что демократия – это всего лишь маска, умело натянутая на общество, что расизм неизбывен и агрессия – суть зрелой личности. При этом он был влюбчив, обладал чувством юмора, обожал Америку и берег честь смолоду.

Ему везло с женщинами, но не везло в любви.

– Ну, черт! – ударил по столу кулаком Патриарх в своей резиденции.

– Только вожди нации хотят физического бессмертия! – сказал академик Лядов.

– И мегаломаны, – добавил я.

– Мегаломаны вроде тебя, – хмыкнул Лядов.

– Смотрим дальше, – сказал министр Виноградов.

На экране появляется его недоуменное лицо. Со своими МИДовскими помощниками он привычной официальной походкой подходит к иностранной делегации.

Группа иностранных дипломатов хохочет, схватившись за животы, словно они оказались в смешном пространстве.

Переждав их неуместный хохот, тренированный министр Виноградов невозмутимо приветствует делегацию, приглашает в ВИП-зал. В косоворотке, весело размахивая руками, идет моложавый иностранный Посол. В ногу с ним идет Виноградов – за ними вся команда.

– Do you speak… – спрашивает Виноградов с густым нью-йоркским акцентом.

– В России, – дружески перебивает его Посол, – мы будем говорить по-русски. Так будет удобно и вам, и нам.

– Как долетели?

– Спасибо. Я вижу, что мы оделись не по сезону.

Посол делает малозаметный жест. Иностранцы на миг растворяются в воздухе. Перезарядившись, они продолжают шагать в костюмах, которые точь-в-точь копируют костюмы встречающих. Посол фактически идет в одежде Виноградова – даже «гангстерские» ботинки от John Lobb одинаковые.

– Они прилетели без вещей, – сообщил в кабинете генерала Виноградов.

– Как название страны? – оторвался от экрана генерал.

– АКИМУДЫ.

Генерал повернул седеющую голову в сторону карты мира, висящей на стене:

– А-КИ-МУ-ДЫ? Прости, Господи! Где это государство находится?

– Не знаю, – сказал Виноградов.

– Шутите?

– Мне не до шуток.

– Но они – белые, – заметил следователь Суровцев.

– Вижу, что не зеленые! – хмыкнул генерал. – У них где еще посольства? В Париже? В Вашингтоне?

– Только у нас, – ответил Виноградов.

Они продолжали одновременно с разговором смотреть видеозапись, на которой Посол неизвестной страны объяснял Виноградову на чистом русском языке:

– У нас такой обычай. Когда мы путешествуем, нам присваивают имена и фамилии той страны, куда мы едем.

Меня зовут Николай Попов. Николай Иванович.

– У вас русские корни?

– У кого же нет русских корней? – с улыбкой заметил Посол. Он оглянулся по сторонам, посмотрел на чистое небо: – Русская осень! Я рад, что вернулся сюда.

009.0

<РЫБЫ>

ВИП-зал. Стол переговоров. Бутылки с пятигорской водой. Молодые и пожилые официанты стоят у входа в бабочках, с бокалами шампанского на подносах.

– Прошу вас! – слащаво угощает Виноградов.

– А это что?

– Шампанское, – подсказывает Виноградов. – Абрау Дюрсо. Издание люкс! Наше – лучше!

Виноградов несколько приободрился. Наши чиновники научились действовать в самых неожиданных ситуациях. В отличие от советских, они знали мир, прекрасно одевались и занимались сетевой дипломатией, забрасывая невод в любую реку. Их ничто не смущало, кроме бедности их бюджетных заведений.

– Да ну! Как же я давно не пил вина! – Посол выпивает шампанское залпом. Вертит пустой бокал в руках. – Вкусно!

– Добро пожаловать в Россию! – Виноградов поднимает бокал.

Посол снова выпивает шампанское залпом. Они усаживаются за стол. У иностранной женщины мелкого роста – букет красных роз.

– Как называется столица вашего государства? – интересуется Виноградов.

Посол обращается к своим сотрудникам:

– Как она у нас называется?

Сотрудники замялись.

– Посмотрите на эту собаку с рыбьей чешуей, – рассмеялся Посол, – мой советник по науке, господин Дубинин, даже не помнит названия нашей столицы!

– Каждый называет ее по-разному, – сказал советник по науке. – Но приблизительно – Виктория.

– Пусть так! Хотя ее можно назвать и Кукуй. А это наш генеральный консул, – сказал Посол, указывая на единственную женщину. – Точнее, консул смерти.

– Как смерти? – отпрянул Виноградов: он был в молодости советским атташе по прессе, портил кровь западным журналистам, потом прозрел – стал либералом. Теперь он разуверился в общечеловеческих ценностях и ездил в отпуск на Афон.

– Так, – объяснил Посол. – Консул – стильный стройный карлик! Но у нее еще нет имени-отчества. Не успела придумать. А это мой любимый человек. Идеолог.

Иван Поспелов. Верный Иван! Советник по культуре.

– Я всего лишь поддерживаю творчество человеческим сотворчеством, – популярно объяснил встречающим Верный Иван.

– Иди-ка сюда! Знакомьтесь! Мой политический советник Тимофей Межеров. Тимоша подчеркивает неудачность человеческого проекта. Сами понимаете, дьявол – не тот, кто соблазняет, а тот, кто указывает на несовершенство человеческой природы. А вот Ершов. Геннадий Ершов. Существо незаметной внешности. Резидент под маской экономического атташе. Ершов будет шпионить за вами.

Русские дипломаты выдержали паузу.

– А сколько у вас живет народа на Акимудах? – спросил Виноградов.

– Ой, много! – неожиданно нахмурился Посол. – Когда люди умирают, многие из них превращаются в рыб.

В океане всем места хватит. Мы об этом еще поговорим.

010.0

– Рыбы! – хмыкнул генерал.

– Он так уклончиво ответил. Это меня опять насторожило, – сказал Виноградов. – Дальше у нас с Послом произошла ознакомительная беседа. Посол высказал мнение, что он с уверенностью смотрит на будущее России, и вдруг снова оглушительно захохотал. Я сначала подумал, что он подавился маслиной.

– Вы, русские, – шалуны! – покачала головой консул смерти с красными розами.

– Бог с вами, консул! – покосился на нее Посол. – Русские выдумали карту бессмертия! Я надеюсь, – продолжал он хладнокровно, – что скоро Россия вновь станет сверхдержавой, чтобы восстановить баланс сил, утраченный на земле и в космосе.

– Про космос вспомнил, – задумчиво сказал генерал.

«Карта бессмертия», – отметил про себя Куроедов.

– Можно тебя на минуту? – Виноградов отвел генерала в сторону. – Константин Палыч, я долго работал в Америке, поверь мне: это почерк американцев.

– Значит, считай: началась война, – посмотрел министру в глаза Константин Павлович. – Мировая война.

– А что, по вашему мнению, нужно сделать в первую очередь, чтобы Россия вновь стала сверхдержавой? – спросил на мониторе Посол Акимуд. – Ну, если россияне будут иметь по двести тысяч долларов в год, это поможет?

– У нас тут, знаете ли, своя валюта: рубли, – прищурился Виноградов.

– Стоп! А наше посольство когда отправится на эти самые… Акимуды? – громко спросил Рыжов в своем кабинете.

– Еще не решено, – Виноградов сделал загадочное лицо. – Ждем указаний.

– Где они будут жить в Москве? – между прочим спросил Куроедов.

– Сняли особняк в Хамовниках… Все прослушивается и просматривается. – Генерал снова взялся за пульт.

– Непонятно, как они просочились в машину, – сказал следователь Суровцев. – Видите: они садятся в машину сквозь закрытые двери.

Видеозапись. Озабоченное лошадино-обезьянье лицо Виноградова.

– Мы еще не привыкли к вашим условиям, – смущенно высовывается Посол из машины. – Извините, если что не так.

– Ну что, поверил в опасность, Игнат? – спросил генерал.

– Когда непонятно, что делать, надо дружить, – сказал Куроедов. – Миру – мир. Массовый гипноз. Мне пора.

Тут он совершил свою первую ошибку. Недосмотрел видеосюжет. Он встал.

– Игнат, – сказал генерал. – Это большая война.

– Посмотрим, – сказал Куроедов.

Они помолчали.

– Хорошо бы вызвать Зяблика, – тихо сказал Куроедов генералу Рыжову, – она знает толк в этих вещах.

– Вызови, – согласился генерал.

Генерал вынул диск из дисковода:

– Досмотри на досуге. Там есть материал на всех членов посольства.

– Обрати внимание на мадам консул, – добавил Виноградов. – Специальный фрукт. Русские, видите ли, шалуны!

Положив диск в атташе-кейс, Куроедов спустился вниз по лестнице, дружелюбно махнув рукой охраннику. Он подрабатывал теперь частным детективом по внеформатным явлениям. Куроедов сел в машину. И поехал домой. Москва красиво плыла за бортом.

– Отечество в опасности! – Куроедов скривил рот в улыбке.

Куроедов был смущен. Его меньше волновали Акимуды, чем его бывшая любовь, чем возможность работать вместе с Зябликом.

011.0

< ЛЯДОВ>

Три академика в гостях у знаменитого режиссера, за столом с видом на Новый Арбат, утверждали, оглушительно громко, стремительно выпивая рюмку за рюмкой огуречную водку, затем хреновуху, что с Лядовым нельзя иметь дело. Лядов сошел с ума от тщеславия и мучит в ресторанах официантов.

Я знал, что он несчастен, как всякий умный мужчина: полон неистребимых комплексов, таскает повсюду на лацкане французский орден и терзается. Академики пили в присутствии жен, которые, наученные опытом, только чуть-чуть иронизировали над мужьями. Мне было странно, что тщеславный Лядов изобрел бессмертие.

012.0

Ровно в одиннадцать утра по московскому времени, когда я стоял под душем, мой мобильник заерзал, вибрируя по стеклянной полке с зубными щетками разных поколений, а затем, наткнувшись на индийский серебряный стакан, наполнил ванную мерзкой небесно-космической музыкой. Звонил Лядов. Он выпалил свой вопрос холеным голосом:

– Старик, ты боишься смерти?

Ненавижу, когда меня называют «старик». Я с утра – никакой. Лядов – потомственный циник, ученый с мировым именем. Друг Кремля, советник президента. Добрый семьянин, гурман, бабник. В общем, старосветское народное достояние.

– Ну! – сказал я.

– Что, «ну»? – не вытерпел Лядов. – Да или нет?

– Только на базаре пристают с вопросом «да или нет».

– Это Ницше! – радостно отозвался Лядов. – Бог умер. Открывай, я у тебя под дверью.

Раздался мягкий звонок. Дома никого не было. Я вылез из ванны, завернувшись в оранжевое полотенце.

– Хайль Гитлер!

Сын Лядова первым вошел в мою квартиру, вытянул руку в приветствии.

– Привет, нацик, – кивнул я.

– Подонок! – возопил отец.

– Это у них модно, – сказал я.

– Ну да! Он делает вид, что он как бы фашист.

– Я – фашист, – заявил сын.

– Подонок!

– А сестра моя – антифа. Мы дома с ней живем мирно, но на улице деремся! – похвастался мне юный фашист.

– Здравствуйте! – сказала антифашистка.

– Привет, Рот Фронт! – сказал я. – Дети! Идите на кухню. Там есть марокканские сладости.

– Я люблю марокканские сладости, – серьезно сказал сын-фашист.

– Конечно, мы с братом – разные, но нас соединяет зоологическая ненависть к Главному. Иначе мы бы убили друг друга!

– Реальность сложнее, чем вы думаете, – сказал Лядов детям.

Он постепенно успокоился. Я надел черное кимоно с красным подбоем и отвел его в розовую комнату.

– Ты один? Где твои?

– Во Франции, – неопределенно ответил я.

– А моя – в Швейцарии.

– Твоей – лучше, – сказал я.

Лядов обожал быть всегда в самом выгодном положении, несмотря на дружбу. Я не любил, как он бахвалится каждой бутылкой, которую ставит на стол, как вступает в конфронтацию по малейшему поводу с тем, чтобы оказаться сверху, я не понимал, зачем с ним дружу, но – я его любил вообще и дружил. Я вяло оправдывался тем, что с другими скучнее.

– Старик, я совершил грандиозное открытие. Я назвал его картой бессмертия. Следуя этой карте, разомкнув цепь жизни, можно жить не сто двадцать лет, как обычно считают предельный возраст, а практически бесконечно. – Он усмехнулся. – Но ведь это скучно!

– Помнишь, у Свифта…

– Нет. Карта бессмертия – это вечная молодость.

Полный пакет удовольствий.

– Поздравляю!

Я не знал, что еще сказать. Мир так стремительно шел к этому открытию, так беззастенчиво хотел его, что я, сидя в шелковом кимоно, приятно ласкающем тело, даже не испытал сильных чувств.

– Хочешь стать бессмертным? – спросил Лядов.

– Надо подумать, – ответил я.

– Представь, ты напишешь мильоны книг. Ты станешь реально бессмертным писателем.

– Потом воскресим отцов. Толстого с Достоевским.

– Дело времени, – хмыкнул Лядов.

– А ты не врешь про бессмертие? – вдруг не поверил я.

– Старик! Меня вызывают в Кремль. Они отнимут у меня открытие. Я их знаю. Я сам не хочу бессмертия, но у нас будет вечный царь! Диктатор получит способность раздавать куски бессмертия своим чиновникам. Он им назначит жизней в сто, двести или триста лет…

Он выглядел испуганным. Он боялся за свою жизнь.

– У меня больное сердце… Что мне делать?

Кажется, он впервые задал мне человеческий вопрос. Я тоже не хотел иметь в Кремле вечного царя. Я представил его себе – мне стало отвратительно. Бессмертие будет его личной привилегией, которую он распилит со своей бандой. Эти бандитские рожи станут властелинами мира, переживут всех и восторжествуют над всеми. Мы будем помирать, а они будут смеяться: пусть мертвецы хоронят своих мертвецов – летать на МИГах и глумиться над смертными.

– Что тебе делать? – переспросил я. – Будто не знаешь!

– У тебя есть кофе?

– Возьми сделай. – Я показал на кофеварку.

– Я бы, конечно, сбежал. – Академик взялся за кофеварку. – Но боюсь, они меня поймают на границе.

– А ты беги быстро! Не засиживайся, не пей у меня кофе – выбегай и сразу беги.

– Они за мной ходят по пятам.

– Слушай, – сказал я, – не преувеличивай их способностей. Скройся. Беги через Украину. Беги, старик, беги!

Я даже не заметил, как сам назвал его стариком. Я был в панике от возможностей открытия бессмертия в России. Только этого здесь не хватало!

– Ты думаешь? – спросил он с сомнением. – Но ведь я могу поставить им условия. Например, очертить группу не подходящих для бессмертия лиц, потребовать некоторых гарантий!

– Ты бредишь, – сказал я. – Какие гарантии! Они тебя разведут, как речного рака! И выбросят на помойку, как только передашь им свою карту.

– Ты их переоцениваешь.

– Ты их недооцениваешь.

– Ты сам себе противоречишь.

Я вынужден был признать его правоту. Мы сидели у меня в розовой комнате и не знали, как быть. Впрочем, мелькнуло у меня в голове, в Лядове есть половинчатость по отношению к власти. Он шьется там, ходит на приемы, для него власть имеет значение авторитета, на нее он равняется в своих действиях, гордясь ее ласками. Сейчас он испугался, семью вывез в нормальную жизнь, но, поколебавшись, сдастся и перейдет на их сторону. Это он передо мной красуется. Странно, что, сделав открытие, которое люди ждали с тех пор, как их предков выгнали из Эдема, мы должны считаться с местными временщиками.

– Костик, – сказал я, – делай, конечно, что хочешь, но это же мерзавцы…

– Вот так мы и живем: с одной стороны – Родина, с другой – мерзавцы.

Я снова видел, что он красуется. Он уже павлин. С картой бессмертия в клюве.

– А что советует твоя жена?

– Слова женщины ничего не значат, – сказал академик. – Но лучше женщину не доводить до слов.

Он славился своими дурацкими афоризмами.

– А как насчет девочек? – сменил он тему. – Лучшее сочетание: один плюс три. Тогда можно сачковать! – Он хохотнул. – Боже, как мне тут надоело! Я скажу тебе: я переживаю предчувствие романа. А что у тебя?

013.0

<МОДНЫЙ КОЗЕЛ>

I'm fine. Я все просрал. Кем я был до войны? Весь мир считает меня счастливым. Тысячи людей мне завидуют и не могут этого скрыть. Светские журналы называют меня звездой. Стоит появиться на модной тусовке, как вырастает стена из папарацци. Их расстрельный батальон с монализовскими улыбочками решетит мне лицо и загоняет мою изумленную физиономию со строгим взглядом и развратным ртом в гламурные подвалы, вперемежку с курчавыми львицами, портными и олигархами. На этих фотографиях я всплываю распухшим утопленником, полным дебилом, но я привык: я снисходителен и всеяден, как истинный герой нашего времени. Меня переводят враждующие нации – в Нью-Йорке и Тегеране; большие и малые страны – от Македонии до Бразилии. Обо мне пишут дипломы и диссертации, некоторые иностранные критики объявили меня гением. На мне виснут девки на научных конференциях и ночных дискотеках, у меня куча друзей. У меня столько знакомых, что я не узнаю их в лицо, они мычат и «тычат» и душат в объятьях, но я уже давно не волнуюсь по этому поводу, хотя и стесняюсь своей забывчивости.

Москвичи останавливают меня на улицах, в магазинах, чтобы побеседовать о моей еженедельной передаче. В провинции на мои выступления набегает толпа народа, вопросы, вопросы, затем очередь за автографами. Красивым девчонкам я неизменно пишу: «на счастье в любви» (они краснеют, бормоча, что именно это им нужно), пожилым теткам – «на память о нашей встрече». Тетки довольны: надпись двусмысленна. Мужчинам я пишу хрен знает что. Сколько я раздал автографов? – это население целого города.

Но есть другой город, тех, кто не любит меня. Мегаполис – в нем проспекты, бульвары и закоулки, парки и башни, бурная жизнь, там живет множество людей.

Меня не любят коммунисты за то, что я всегда был антисоветчиком.

Меня не любят патриоты, почвенники, евразийцы, славянофилы, русопяты за то, что я порою называю Россию «этой страной». Но и закоренелые русофобы отвергают меня: они считают мою критику «этой страны» непоследовательной и недальновидной.

Ко мне подозрительно относится интеллигенция. Ей, целомудренной, не нравится, что я – скандалист, «певец минета». Она ненавидит меня за то, что я не считаю Булгакова великим писателем.

Меня ненавидят фашисты – они в масках расстреляли мой портрет на видеоролике в интернете из АК-47. Это – серьезно. Я не стал смотреть ролик – я не люблю копаться в помойке.

Меня не любят либералы. Они считают, что я недостаточно либеральный, что у меня не хватает веры в реформы. Западникам не нравится, что я в Европе нахожу недостатки.

Меня недолюбливает внесистемная оппозиция, считая трусом – я не хожу на их митинги, где полиция бьет их палками и зверски тащит в обезьянник. К тому же, я ни разу не побывал на процессе Ходорковского.

Меня не любят гуманисты всех стран, они считают, что я ненавижу людей.

Меня не любят феминистки: они говорят, что я – старомодный мачо.

Меня не любят церковники: они говорят, что я – враг церкви.

Меня не любят московские филологи из моего же университета: они считают, что я – «вредная тварь».

Меня не любят власти, потому что я – непредсказумый, и они не хотят иметь со мной дело. Вместе с властями меня не любят молодежные движения конформистского направления, потому что я что-то непочтительное сказал о Главном.

Так кто же любит меня? Кому я раздаю автографы?

014.0

Что я писал до войны? Песни о терроризме.

У Ахмета день рожденья, он давно уже не мальчик, у него усы и плечи, он красавец хоть куда. У него стальные когти. Он взрывает мостовые, разрывая грудь на части, у него в горах квартира, у него заря Востока вылезает из седла. Приглашает он соседку, полногрудую Алену, в кружевных колготках телку, патриотку и планктон. И Назара приглашает, с красноватыми глазами, тот приносит ящик водки, и, хотя они не братья, это дружная семья. Пригласил Ахмет отведать свое варево мясное Сашу, Вову, Кабана. Те с подружками приходят. Входят также Юрий Дмитрич, умный дядька, барахольщик, здравый мент Максим Перов и еврей повеса Боря.

Славно варево дымится.

Я вхожу с татуировкой и с букетиком цветов. И священник тоже входит. Крики, стоны, суета. Будем пить сегодня водку до победного конца, выпьем столько, что забудем, кто мы, где мы и когда. Победит у нас сегодня тот, кто справится с нагрузкой и, напившись зелья вдоволь, остается на ногах. Будем пить сегодня водку, не простую, не дурную, цвета алого, крутую, цвета праздничного дня. Пей, Ахмет! Бухни, Алена! Парни, пейте из горла!

Пейте, люди, здравствуй, завтра, мы зальемся, не беда, ничего уже не будет, только дружба навсегда. И закуску ешьте, сидя, ешьте, лежа на полу. Это варево мясное – очень странное оно – оно всем полезно будет, оно сильно воскрешает от затменья головы.

Мент считает поголовно, мент считает отстраненно, сколько выпил каждый гость, кто и как лежит, раскинув руки, ноги и башку. Едет крыша, девки пляшут, девки воют и поют. Телки сиськи отрывают, телки рвут колготки в дым. Мы с Ахметом поднимаем тост за девок, командир! Юрий Дмитрич объявляет тост за прожитую жизнь. Будем пить сегодня стоя за тебя и за меня, иностранцев мы зароем, гарью пахнет, дай огня! И чиновники запляшут, вся страна пойдет плясать, мы уедем на вокзалы нашу родину считать.