Текст книги "От революционной целесообразности к революционной законности. Сущность и специфика эволюции советского права в 1920-е годы"

Судебная повседневность

В условиях созидательной фазы революции, когда революционный произвол деструктивной фазы революции менялся на революционный правопорядок и когда все спорные вопросы должны были разрешаться только на основе правовых норм и исключительно на основе судебного решения, объективно повышалась роль суда. Суд должен был стать одним из важнейших органов государства, осуществляющим правосудие в форме разрешения уголовных, гражданских, арбитражных и административных дел. Главными целями реформы, как известно, объявлялись «укрепление принципа социалистической законности в регулировании личных и имущественных отношений граждан, ограждение завоеваний пролетарской революции, рабоче-крестьянской власти и правопорядка, ею установленного; защита интересов и прав трудящихся; укрепление общественно-трудовой дисциплины и солидарности трудящихся и их правовое воспитание»[264]264
  Положение о Судоустройстве РСФСР от 11 ноября 1922 г. // СУ РСФСР. 1922. № 69. Ст. 902.


[Закрыть]. Но в реальной жизни декларируемые идеалы зачастую искажались до неузнаваемости, о чем свидетельствует суровая судебная повседневность.

Постоянно значимой величиной в судебной повседневности оставался властный диктат властей всех уровней, проводивших в отношении судов политику прямого давления и игнорирования их законных прав. Судьи целиком зависели от местных властей, начиная от материального фактора и вплоть до личной неприкосновенности. В целом отношения между местными советами и судами никак не вписывались в концепцию «революционной законности». Советы, ложно (буквально) понимая лозунг «Вся власть принадлежит советам», постоянно вмешивались в деятельность судов. Никто не мог гарантировать неприкосновенность судей. В широких масштабах продолжалась практика замены судей местными властями, что свидетельствовало об их своеобразном понимании роли и значения суда. Увольняли как по надуманным причинам, так и по профессиональным. Например, Тамбовский окружной суд в апреле 1929 г. уволил судью Швецова за женитьбу на дочери священника. Судья в Борисоглебском уезде был снят с должности за полное незнание законов. Обыденным делом было вмешательство властей в деятельность судов путем прямого давления с целью принятия нужного судебного решения. Часто приезжал представитель Укома и заявлял, что если суд отпустит человека, то его снова арестуют. Судебные работники арестовывались без всяких причин и оснований. Был случай вызова всего состава судебного присутствия Нарсуда 2-го района г. Тамбова в ЧК для дачи объяснений по вынесенному приговору, что являлось открытым вмешательством в отправление правосудия[265]265
  ГАТО. Ф. Р-648. Оп. 1. Д. 53. Л. 17–18.


[Закрыть]. В Борисоглебском уезде практиковали пересмотр судебных приговоров на партийных заседаниях, самовольно назначали ревизии[266]266
  ГАТО. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 35. Л. 184.


[Закрыть]. В ноябре 1924 года Прокуратура РСФСР направила всем губпрокурорам циркуляр, в котором говорилось о частых случаях арестов органами ГПУ судебных работников без предварительного на то разрешения или даже извещения, вопреки порядку, установленному постановлением ВЦИК от 16 января 1922 года. Прокуроры обязывались в целях недопущения подобных фактов строго следить за точным соблюдением законодательных норм в отношении судейского корпуса[267]267
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 20. Л. 121.


[Закрыть].

На почве вмешательства в деятельность судов часто возникали конфликты между судами и местными органами власти, сопровождавшиеся усилением взаимного недоверия, ростом напряженности в коллективах, сильным психологическим дискомфортом. Партийные и исполнительные органы были буквально поражены правовым нигилизмом, что усиливало напряженность и противоречие между судебным формальным правом и советскими властными институтами. Очевиден был конфликт между правовым порядком управления и советским порядком управления. Характерна в этом аспекте реакция секретаря Воронежского губкома РКП(б) на требование НКЮ соблюдать законность в связи с конфликтом губкома и прокурора губернии в марте 1923 г., заявившего: «Я самоедством и укреплением авторитета суда и права из-за желания, эксцентричности некоторых товарищей, заниматься не намерен, и если будет нажим со стороны Наркоматов, то я предложу посадить на мое место одного из тех, кто будет нажимать советским порядком. У нас есть губком и ЦК, и никаких кляуз и заявлений работников Наркоматов не должны приниматься и на них реагировать»[268]268
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 459. Л. 10–11.


[Закрыть]. Прокурор обвинил губком в «уводе» коммунистов от суда, а губком обвинил прокурора в преследовании ответственных работников. Типичен в этом плане и конфликт между областным судом ЦЧО и областной прокуратурой, с одной стороны, и Льговским окружкомом ВКП(б) – с другой, разразившийся весной 1929 г. Льговский окружком обвинил воронежских юристов в «сознательном вредительстве, непонимании сложностей классовой борьбы в нынешней обстановке, в недооценке своих задач по наступлению на капиталистические элементы»[269]269
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 459. Л. 15.


[Закрыть]. Суть конфликта заключалась в том, что Льговский окружной суд под давлением партийного начальства придал политическую окраску в общем-то незначительному делу бывшего члена партии, исключенному во время чистки. Областной суд отменил приговор окружного суда о расстреле Травкина, «бывшего монаха, бывшего члена партии, бывшего чекиста, бывшего судьи, исключенного из партии и вновь ставшего попом»[270]270
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 459. Л. 15.


[Закрыть]. Обвинялся он в антисоветской агитации. Расстрел был заменен 10 годами заключения. Отмена смертного приговора и вызвали резкую реакцию окружкома. Только вмешательство вышестоящих инстанций погасило конфликт в пользу областного суда. Эти конфликты отчетливо свидетельствовали о серьезном и широком распространении нигилистического отношения к закону, усугубленного партийными и местническими амбициями, расширении практики политических фальсификаций и прямом вмешательстве партийных органов в компетенцию судов.

Будучи органической частью партийно-государственного механизма, практическая деятельность судов тесно увязывались с политическими, хозяйственными кампаниями. В отчете наркома юстиции Н. М. Янсона[271]271
  Янсон Николай Михайлович(1882 г.), эстонец, с 1905 г. член РСДРП(б). 19181921 гг. на хозяйственной и профсоюзной работе в Самаре. С 1921 г. на различных должностях в Москве. В 1928–1930 годы – народный комиссар юстиции РСФСР. В 1930–1931 гг. заместитель председателя СНК в РСФСР. С 30 января 1931 года – народный комиссар водного транспорта СССР, заместитель наркома по морской части. Арестован 6 декабря 1937 года по обвинению к причастности к антисоветской эстонской шпионско-диверсионной организации. 20 июня 1938 года приговорен к расстрелу. Реабилитирован в 1955 году.


[Закрыть] УТ съезду прокурорских, судейских и следственных работников РСФСР в 1928 г. задачи юстиции формулировались следующим образом: «Задачи, возложенные на НКЮ, тесно увязаны с хозяйственным строительством и общественно-политическими задачами партии. Общая политика – строительство социализма. Планомерное вытеснение частного капитала в городе, в деревне наступление на кулачество, неуклонно привлекать всеми мерами, вплоть до привлечения к суду всех служащих госаппарата, виновных в бюрократизме и волоките. Задача органов прокуратуры и суда – решительно бороться, строжайшим образом карать всякую попытку срыва индустриализации. Раскрывать приемы и ухищрения частного капитала, который часто прикрывается флагом кооперации, создавая лжекооперативы»[272]272
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 367.


[Закрыть]. Коллегия НКЮ в декабре 1929 г. задачи судов определила как активное участие органов юстиции в решении основных хозяйственных и политических проблем. Повседневная линия поведения судов строилась на нескольких основных положениях. Во-первых, работу судов нельзя отрывать от работы партийных и советских органов, поскольку суды являются частью аппарата пролетарской диктатуры, и работу судов надо рассматривать и строить исходя из задач, поставленных перед госаппаратом. Во-вторых, главная задача – способствовать укреплению социалистического сектора путем уголовных репрессий и регулирования гражданских отношений. Поэтому работу судов надо рассматривать, прежде всего, с точки зрения борьбы с теми, кто мешает выполнению этой задачи. В-третьих, проведение четкой классовой линии в повседневной работе, оказывая деятельное содействие судебными мероприятиями кампаниям, проводимым местными властями. На этой базовой основе и определялись задачи местных судебных органов. Тамбовский окружной суд на 1929 г. ставил перед собой в качестве главной задачи – содействовать работе правительственных и других органов в хлебозаготовках, контрактации посевов и скота, посевной кампании и поднятию урожайности, коллективизации, борьбе с кулачеством, сбору налогов. То есть главное занятие судов – участие в важнейших хозяйственно-политических кампаниях[273]273
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 174. Л. 37.


[Закрыть]. И суды активно участвовали во всех кампаниях в ущерб правосудию. В 1929 г. из-за отвлечения судебных работников на проведение различных кампаний было потеряно 625 рабочих дней. «Волокита» в рассмотрении дел возрастала при этом многократно.

Эта практика получила емкое определение как «бумажный бандитизм», «самоуправление бюрократии»[274]274
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 174. Л. 37.


[Закрыть].

Профессиональная слабость судей, их зависимость от власти, отвлечение от прямых обязанностей вели к многочисленным ошибкам материального и процессуального характера. Судьи путались в понятиях (например, «присвоение – растрата»), что вело к серьезным ошибкам в приговорах. Иски рассматривались без искового заявления, на основе только словесного заявления. Классификация преступлений страдала неточностью, порой доходившей до абсурда, а судебные приговоры и решения представляли собой примеры отсутствия не только правовой, но и элементарной грамотности. Например, 31 января 1922 г. нарсуд Тамбовского уезда 5-го района рассмотрел дело о контрреволюционной агитации. Был вынесен приговор – два года принудительных работ, причем на основании одного свидетельского показания. Обвиняемому не дали высказаться, объясниться. Суть же дела заключалась в том, что обвиняемый критиковал председателя сельсовета, растратившего общественные деньги, что квалифицировали как дискредитацию советской власти[275]275
  ГАТО. Ф. Р-648. Оп. 2. Д. 544. Л. 21.


[Закрыть]. Дело по обвинению Андрейчука, преступление которого выразилось в том, что для покрытия недостачи в сумме 70 рублей, пользуясь своим служебным положением, взял эти деньги у частных торговцев, угрожая им штрафом, и полученными деньгами покрыл недостачу. Квалифицировано дело было по статье «дискредитация советской власти» (ст. 113 УК). Вышестоящий суд переквалифицировал дело по статье 109 (растрата). Нередко приговоры излагались путано и слишком кратко, содержа в себе только указание времени, места и способа совершения преступления. Вся описательная часть приговора состояла из нескольких строк, не раскрывая сути преступления.

Главным показателем качества работы судов в 1920-е годы было количество обжалованных и опротестованных обвинительных заключений и приговоров в судах высшей инстанции. И здесь статистика была не в пользу сложившейся судейской практики. Огромное количество приговоров окружных и народных судов отменялись вышестоящими судами. Тамбовским губсудом, например, в первой половине 1928 г. утверждалось 20,9 % из внесенных кассаций по гражданским делам, отменялось – 79,1 %. По уголовному отделению утверждалось приговоров 5,9 %, отменялось – 90,1 %[276]276
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 330.


[Закрыть]. В 1929 г. по ЦЧО было отменено полностью с прекращением производства в среднем 22 % решений нарсудов, 30 % окружных судов. По 34 % приговорам, поступивших в суды, выносились оправдательные приговоры. Средний процент дел, отмененных облсудом по округам, составил 31,4 %[277]277
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 9. Л. 20.


[Закрыть]. Столь низкий процент утвержденных облсудом приговоров окружных судов был результатом слабого предварительного и судебного следствия. В немалом количестве отменялись и приговоры губернских судов. Так, в первой половине 1924 года Верховным судом было отменено 5,7 % приговоров губернских судов, отменены с прекращением дела из-за отсутствия состава преступления – 2,7 %[278]278
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 51.


[Закрыть]. По гражданским делам картина выглядела совсем удручающее. Гражданская Кассационная Коллегия Верховного суда в 1924 г. отменила 28,9 % всех решений губернских и областных судов по гражданским делам, 23,5 % в полном объеме, 10,5 % в части[279]279
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 55.


[Закрыть]. Что же касается гражданских дел, рассмотренных народными судами, то здесь отмена их решений носила массовый характер, что порождало многочисленные жалобы. В 1924 году губсудами было отменено 38,6 % решений нарсудов[280]280
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 57.


[Закрыть].

Временные рамки, определенные УПК, повсеместно нарушались. Для следствия были характерны повторные допросы, необоснованное предъявление обвинения, производство ненужных обысков, несоответствие обвинительного заключения материалам дела. В итоге 43,3 % всех дознаний и 56,2 % следственных производств имели дефекты. Число подследственных, заключенных по ЦЧО на 1 января 1929 г., составляло 4130 человек и только под давлением НКЮ их число к апрелю 1929 г. сократилось до 2588 человек, оставаясь все же высоким[281]281
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 148. Л. 31.


[Закрыть]. Эти проблемы носили не временный характер, а были системными, переходили из года в год и отражали определенную тенденцию в развитии судебно-следственной системы. В 1929 г. отменили подразделение терминов «предварительное следствие» и «дознание» (стало общее название: материал расследования – дело), но это мало что изменило. В апреле 1930 г. судебная коллегия ЦЧО вновь отмечала неудовлетворительное состояние следствия и дознания как в смысле состава следователей (по социальному и партийному критерию), так и в смысле профессиональной подготовки. В первую очередь не удовлетворило коллегию расследование уголовных дел по контрреволюционным и должностным преступлениям. Особенно некачественным было предварительное следствие. Прокуратурой возвращалось 6,7 % всех дел, бывших в производстве на доследовании, окружными судами – 5,7 %, поступивших в суды дел. Из общего количества отмененных приговоров в УКК облсуда возвращено на доследование 29,7 % дел. На прекращение направлено в первом полугодии 1928 г. 29,7 % дел. Во втором – 26,8 %[282]282
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 242.


[Закрыть]. То есть люди привлекались к ответственности без достаточных оснований, следственный аппарат работал впустую. Работа следователей была бесплановой и бессистемной, следователи с легкостью заключали подследственных под стражу, неправильно квалифицировали преступления, качество обвинительных заключений было чрезвычайно слабым. По РСФСР в 1924 г. на доследование направлялось примерно 10 % всех дел. НКЮ признавал, что низкий профессиональный уровень следователей был головной болью для всех судов[283]283
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 49.


[Закрыть].

Все эти проблемы усугублялись на стадии судебного следствия по причине слабого знаниями судьями материального права, что вело к неправильной квалификации преступлений. Полная неразбериха царила с должностными преступлениями. Нередко должностные преступления квалифицировались завхозам, кассирам, кладовщикам, хотя возложить ответственность за должностное преступление можно было только на должностное лицо. На прочих лиц можно было возложить ответственность только за выполнение технических работ. Суды же не вникали, что не всякий служащий признается должностным лицом, а только те служащие, которые облечены широкими правами и полномочиями распорядительного, ответственного характера. Для судов было неясным также применение статьи 30 УК (совокупность) и статья 37 УК (сложение). 30 статья УК применялась при совершении двух или более преступлений одним лицом до вынесения приговора. В этом случае суд, избрав отдельное наказание за каждое из совершенных преступлений, в конечном итоге должен был приговорить осужденного к наиболее тяжкому из избранных наказаний. Но данные нормы повсеместно игнорировались.

Данные о движении уголовных и гражданских дел за 1925 год по 47 губерниям РСФСР показывают интенсивность работы судов. За год в суды поступило 2 784 062 дела (1250 371 уголовных, 1 533 691 гражданских). Окончено за год было 2 857 403 дела (1 345 981 уголовных, гражданских 1 511422). По сравнению с 1924 годом количество не оконченных производством дел уменьшилось на 73341 (14 %). Число же гражданских дел, не оконченных производством, увеличилось на 22269 (9,1 %)[284]284
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 79.


[Закрыть]. Связано это было и с возрастанием на 44 % поступления гражданских дел. В 1924 г. уголовные дела занимали 64,9 %, гражданские – 35,1 % в общем количестве поступивших дел, в 1925 г. число уголовных дел составило 44,9 %, гражданских – 55,1 %. Соответственно увеличилась нагрузка на суды. Среднее ежемесячное поступление по РСФСР составило 91 дело на участок. В среднем по РСФСР в участке нарсуда разрешалось 94 дела ежемесячно[285]285
  Сводный отчет губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1925 год. С. 80.


[Закрыть]. Попытки исправить положение многочисленными постановлениями и директивами были малоэффективными. В отчете НКЮ VI съезду судебных работников говорилось, что изжить волокиту судебно-следственного производства и недостаточную обоснованность возбужденных уголовных дел, упростить процесс судопроизводства так и не удалась.

Совокупность правовой неграмотности и возможности судей широкого толкования статей УК создавали объективную базу для судебных ошибок. Уголовный кодекс 1922 г. определял, что назначение наказания производится судебными органами по их социалистическому правосознанию с соблюдением руководящих начал и статей кодекса[286]286
  УК РСФСР 1922 г. Ст. 9.


[Закрыть]. УПК РСФСР в статье 323 также давал известную свободу в принятии судебного решения, прямо указывая на необходимость производить оценку имеющихся доказательств судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности. Верховный суд неоднократно в своих разъяснениях подтверждал, что самое лучшее толкование статей может дать сам суд, поэтому толкование суда признавалось законным. Верховный суд требовал при толковании в каждом деле проявления классовой линии, в частности, если речь шла о защите материальных интересов рабочих и крестьян, то удовлетворить иск можно было даже при отсутствии полноты данных. Ничего предосудительного в предоставлении известной свободы выбора в принятии решения судом нет. Известно, что юридическая мысль, в том числе и российская, считала необходимым предоставление судьям известной самостоятельности, которая есть необходимый элемент индивидуализации наказания. П. И. Люблинский, известный российский правовед начала XX в., отмечал: «Судья – это орган правосудия, обладающий подобно всякому органу известной самостоятельностью приспособления, известной эластичностью, а не слепое орудие его, приводимое в действие законодателем»[287]287
  'Люблинский П.И. Основания судейского усмотрения в уголовных делах // Журнал министерства юстиции. 1904. № 10. С. 145.


[Закрыть]. Однако в советских условиях сочетание правовой неграмотности и права толкования давали в основном отрицательный результат. Классическая школа правоведов исходила при анализе степени самостоятельности судей, из категорий нравственности и морали, разумности, которые должны лежать в основе судейского решения в рамках его самостоятельности. Советская правовая мысль исходила из категории классовости, революционного правосознания и политической целесообразности, что ограничивало и суживало судейскую самостоятельность до утилитарных политических «размеров». При таком подходе самостоятельность не приносила главного – индивидуализации наказания вне классовых, религиозных, социальных или других факторов и не носило, следовательно, справедливого характера. Прямым следствием чрезмерной самостоятельности судей являлось существенное расхождение судебной практики советских судов. Расхождения по однотипным делам были порой диаметрально противоположными, что вынудило Верховный суд республики запретить публиковать решения судов, дабы не вводить в заблуждение судей, которые руководствовались при разборе дел публикуемыми решениями нарсудов. В конечном итоге, при весьма низком профессиональном уровне тогдашнего судейского корпуса свободное толкование судом норм превращалось в бесконечный ряд ошибок и недоразумений, порождавших многочисленные проблемы. Так, зачастую обвинение формировалось по факту предыдущих проступков: был дезертиром, помогал бандитам. Свидетелей не вызывали, отсутствовали вещественные доказательства, нередко решения судов выносились под давлением со стороны местных властей. Сам процесс отягощался обязательным требованием к судам проведением классовой линии. В отношении безработных требовались сведения о сроках отсутствия работы, и состоит ли на учете на бирже труда, чем занимался в период после революции, до утраты работы. В отношении крестьян – ведет ли хозяйство, и какого типа (кулак, середняк, бедняк), с детальным указанием всех элементов крестьянского хозяйства с приобщением к делу соответствующих документов или опросов свидетелей[288]288
  ГАТО. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 181. Л. 25–26.


[Закрыть]. Судам было впору заводить специальную службу по сбору информации по каждому обвиняемому.

Жесткое требование соблюдения классовой линии в карательной политике вынуждало суды постоянно «оглядываться» на вышестоящие органы, которые могли обвинить их, например, «в недостаточном отражении классово-социального положения сторон, что препятствует проведению классовой линии»[289]289
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 196.


[Закрыть]. В результате стороны в судебном процессе запрограммированно находились в неравных условиях. Преимущество было на стороне «своих классов» при любых обстоятельствах рассматриваемого дела. В стремлении выдержать классовую линию суды выносили классово обоснованные приговоры и решения, абсурдные по своей юридической сути.

Со вступлением в силу процессуального кодекса суды стали сталкиваться с многочисленными проблемами и процессуального характера. Соблюдение всех требований процесса существенно замедлило рассмотрение дел судами, что стало предметом постоянной головной боли всех судебных инстанций. В июне 1923 г. НКЮ обращает внимание губернских судов на значительное число нерассмотренных дел и на необходимость принятия самых решительных мер к ликвидации этого явления. Кампанию по ликвидации нерассмотренных дел предлагалось провести в ударном порядке. Началось прекращение «бесперспективных» дел. Например, в числе нерассмотренных дел в производстве Тамбовского губсуда имелось около 200 бандитских дел, которые по времени возникновения относились к концу 1921 г. Под амнистию они не подходили, поэтому их просто закрыли. Но прекращение бесперспективных дел не спасало положения. В судах без всякого движения лежало огромное количество уголовных дел, что само по себе было незаконно. Согласно ст. 107 и 119 УПК производство дознания не должно было продолжаться свыше месяца, а предварительное следствие должно было закончиться в течение двух месяцев. Содержание под стражей в качестве меры пресечения в стадии предварительного следствия согласно статье 162 УПК не могло продолжаться свыше двух месяцев со дня объявления подозреваемому лицу о привлечении его в качестве обвиняемого. Свыше этого срока содержать могли только по постановлению суда, при наличии серьезного опасения, что обвиняемый может скрыться от следствия и суда. Но нарушение сроков дознания и предварительного следствия было повсеместным: в органах дознания до 1 месяца – 45,4 %; до 2 месяцев – 23,9 %; свыше 6 месяцев – 9,7 %. В органах следствия: до 3 месяцев – 84 %; свыше 6 месяцев – 2,9 %[290]290
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 5. Л. 80.


[Закрыть]. Долгое пребывание под стражей приводило к протестам заключенных. В 1924 г. по тюрьмам страны прокатилась волна голодовок подследственных. Реакция властей напоминала испуг. Во многих случаях объявившие голодовку немедленно освобождались из-под стражи. Это подтверждало тот факт, что заключение под стражу проводилось без достаточных оснований, вопреки статьям УПК и циркулярному распоряжению НКЮ от 1923 г., ограничивающих случаи безусловного избрания указанной меры пресечения. Невыполнение требований и вытекающие отсюда последствия многочисленных случаев объявления голодовок и поспешного освобождения голодающих из-под стражи создавали атмосферу полной дезорганизации следственной работы и «расшатывали основы твердой классовой карательной политики». Поэтому в январе 1924 г. НКЮ потребовал соблюдать требования закона о сроках ведения дознания и предварительного следствия, изжить факты заключения под стражу без оснований. Что касается голодающих с их требованиями освобождения, то рекомендовалось в случаях, если есть основания, освобождение проводить после окончания голодовки, так как немедленное освобождение подрывает авторитет судебно-следственной власти и побуждает других заключенных к голодовке как к средству их освобождения[291]291
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 19. Л. 5.


[Закрыть].

Суды часто, бессистемно и без всяких оснований применяли высылки и ссылки. Например, при первой судимости или к судимым за малозначительные проступки, к середнякам и беднякам, за бескорыстные должностные преступления. В явное нарушение закона при назначении высылки суды в качестве меры пресечения избирали содержание под стражей. Особенно частыми были нарушения в отношении бескорыстных должностных преступлений (ст. 111 УК) и по делам о мелочных растратах, когда содержание под стражей применялось независимо от суммы растраты и обстоятельств ее совершения[292]292
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 282. Л. 5–6.


[Закрыть]. Все это вело к переполненности тюрем. НКЮ постоянно требовал безусловного выполнения ст. 100 и 158 УПК (ограничение применения лишения свободы до суда как меры пресечения). Рекомендовалось также применять более мягкие меры, предусмотренные ст. 144 УПК. В случае, когда возможно в качестве меры пресечения избрать не лишение свободы, необходимо считаться с классовыми признаками: рабочего, не имеющего никакого имущества, рекомендовалось отпускать под поручительство профсоюза или под групповое или коллективное поручительство; крестьянина предпочтительнее отпускать под залог или имущественное поручительство отдельных лиц или сельских сходов. Лиц же, принадлежавших к буржуазии, освобождать под денежный залог. Разрешалось применять досрочное освобождение в случаях примерного поведения и т. п[293]293
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 7. Л. 3.


[Закрыть]. Все эти проблемы были проявлениями кризисных явлений и в своей совокупности неизбежно вели к кризису концепции революционной законности и классовой теории наказания.

Очевидно, что в ходе реформирования судебной системы решали две взаимосвязанные задачи. С одной стороны, для реализации концепции «революционной законности» необходим был профессиональный суд, способный материализовать идею организации общественной жизни на основе права и посредством права, с другой, создание судов, лояльных к власти и включенных в политическую систему, причем вторая задача в политико-мировоззренческом аспекте превалировала. Один из способов решения данной задачи – номенклатурный способ формирования кадрового состава советских судов. Выборы судей населением или соответствующими советами был лишь камуфляжем фактического сложившегося порядка назначения судей партийными органами.