Текст книги "От революционной целесообразности к революционной законности. Сущность и специфика эволюции советского права в 1920-е годы"

Заключение

Реальные правовые реформации и создание советской модели правовой системы в практической ее форме связаны с окончанием деструктивной фазы революции и переходом к третьей, созидательной фазе революции, в ходе которой создается устойчивая государственно-правовая система, обеспеченная стабильным и системным законодательством и рассчитанная на длительный срок применения. Именно в этот период система окончательно приобретает законченную форму, обретает свою специфику и типичные черты, характерные для всего периода существования. Важнейшая сторона развития права в этот период связана с новой экономической политикой, оказавшей значительное влияние на содержание и специфику развития правовой системы, в частности на систему гражданского права.

Объективная политическая и экономическая реальность, государственные потребности объективно поставили вопрос перехода от правового хаоса деструктивной фазы к устройству жизни на основе закона. В ходе этого перехода необходимо было решить ряд неотложных правовых задач, в первую очередь сформировать устойчивый правовой режим функционирования общества и всех государственных структур на основе стабильного законодательства. Абсолютно необходимым было реформирование судебной системы и структурирование системы юридических органов, регулирующих правовую организацию общества.

Наступление новой фазы революции, мирной и созидательной по своей сути, обусловило потребность в строгой правовой доктрине, материализовавшейся в концепции «революционной законности», ставшей основополагающей правовой категорией на 1920-е и последующие годы. Однако она не представляла собой целостной правовой конструкции, позволявшей реально выстроить общественную жизнь на основе закона. Причиной тому была ее ограниченность, обусловленная жесткими идеологическими идеологемами советской правовой мысли. Она не получила завершенного в теоретическом и практическом плане оформления, что создавало немалые проблемы для правоприменительной практики.

Политико-идеологическая ограниченность концепции сказалась на содержании основных кодексов, принятых в 1920-е годы, в которые органически вписали основные идеи «революционной законности»: первичность государственных интересов по сравнению с интересами личности, революционная целесообразность; классовость как принцип правовой политики. В силу крайней политизации всей государственной жизни кодексы не стали единственными источниками права и основными регуляторами общественной жизни. В реальной правоприменительной практике реальными побудителями правовых действий становились неправовые источники: революционная целесообразность, указания партийно-государственных органов, идеологические концепции, теоретические представления большевиков о праве и государстве, конкретные политические и экономические потребности. В то же время необходимо подчеркнуть, что проведенная в 1922–1923 гг. кодификация основных отраслей законодательства имела довольно значительный правовой эффект, обеспечив создание единого правового поля страны и тем самым став важнейшим этапом в конструировании и формировании правовой системы советского государства.

Специфическая концептуальная основа советского права породила и специфический институт наказания, являвшийся попыткой приспособить систему наказания к марксистской классовой теории. Система наказания была подвергнута реконструкции в виде замены категории «наказание» категорией «меры социальной защиты». В сочетании с классовым подходом к определению наказания они оказали в целом негативное влияние на развитие советского уголовного законодательства, нивелируя предупредительные и воспитательные факторы наказания. Революционное «экспериментаторство» в сфере уголовного права привело во второй половине 1920-х годов к кризису системы наказания и уголовной политики, и в совокупности всей концепции «революционной законности». Концепция классовой правовой привилегии, заложенная в систему наказания, показала свою несостоятельность прежде всего в практическом плане, не ведя к снижению преступности как среди рабочих и крестьян, так и преступности в целом. Не решали проблемы роста уголовной преступности среди трудящихся многочисленные амнистии и досрочные освобождения, проводимые по классовому принципу.

Принцип классовой правовой привилегии грубо нарушал принцип личной ответственности и вины, лежавший всегда в основе системы наказания, а получение определенными социальными группами на основе теоретико-политических комбинаций юридических привилегий и льгот вело к искажению принципа равноценности наказания и потери правом во многом своей социальной ценности. Классовая система наказания и основанное на ней судопроизводство оказались несостоятельными, как с точки зрения реализации классовой теории, так и с точки зрения решения основной задачи уголовной политики – перевоспитание преступников и снижение преступности. Она находилась в кризисе и не функционировала в заданном политическом режиме, Главный дефект системы состоял в классово-однобоком подходе к наказанию, отрицавшем принцип равноценности наказания.

В рамках социалистической законности так и не удалось создать полноценную уголовно-правовую политику, способную противостоять уголовной преступности. Преступность оставалась одной из самых острых социальных проблем в третьей фазе революции, и решить ее в полной мере не удалось по причине комплекса причин. Одна из причин – искаженное понимание реальных криминологических тенденций в стране. Исходя из парадигмы о несвойственности преступности для социалистического общества, что в социалистическом обществе вообще нет никаких причин преступности, и сущностной способности нового общественного порядка «одним махом и за короткий срок» покончить с преступным поведением, преступность рассматривалась лишь как «пережиточная» преступность, доставшаяся в наследство от капитализма, его «злой памятью», как нравственно-психологические дефекты социально неустойчивых лиц, реальные же причины ее возникновения игнорировались. Поэтому борьба с уголовными проявлениями, проводимая на основе общей правовой теории, и в рамках, и на условиях концепции «революционной законности» в немалой степени исходила из иллюзионных представлений о социальных корнях преступности. Объяснения в рамках официальной концепции упрощало сложнейшую социальную проблему, не объясняло действительные причины преступности, и как практическое следствие – отсутствие идентичной складывающейся обстановки и четко оформленной концепции борьбы с преступностью. Явления и процессы, лежавшие в основе преступности в 1920-е годы, являлись отражением не теоретических конструкций «социалистической законности», а совокупностью множества социальных факторов, присущих всем общественным системам, независимо от их общественного устройства и социальной структуры, не исключая специфики советских реалий. Специфические особенности и качественные характеристики преступности в 1920-е годы во многом были прямым следствием разрушения экономики и тяжелейшего материального положения населения, которое вело борьбу за выживание. Несомненно, также и то, что особенности и качественные характеристики преступности определялись не в последнюю очередь развитием рыночных отношений в экономике, которые, в частности, влияли на рост должностных, хозяйственных, имущественных преступлений.

Рост общеуголовной преступности в 1920-е годы был продолжением общеисторической тенденции длительного периода роста преступности, связанного с наступлением в России, начиная с 1914 г., периода политической и экономической нестабильности. В советских условиях преступность также обусловливалась реальными социально-экономическими условиями социального бытия, и ее динамика напрямую зависела от меняющихся условий. В советском обществе продолжали здравствовать дореволюционные криминогенные проблемы: грабежи, кражи, хищения, взяточничество, растраты и т. п. Преступность не исчезла из жизни советских городов и сел, приобретая и неожиданные для властей специфические советские черты, в частности «пролетаризацией» преступности, партийной преступности, ставшие реалиями советской действительности. Преступность не оставалась статичной, она была изменчива в плане изменения ее структуры и постоянна одновременно, имея в виду ее наличие.

В рамках марксистского правопонимания развивалась и судебная система. Реформа судебной системы представляла собой пример действительно революционных преобразований всей системы правосудия. В ее результате произошла трансформация институциональных форм взаимодействия политической власти и судов. Суды были организационно включены в однопартийную политическую систему, что привело к подчинению судей административно-партийному аппарату и деформации судопроизводства в сфере уголовного и гражданского судопроизводства. В сложившемся политико-правовом симбиозе суды не обладали даже относительной внутренней автономией, а принцип независимости судей терял всякое практическое значение. Судьи были сведены до положения партийных функционеров, прямо или опосредствованно выступавшие как члены партии, связанные партийной дисциплиной. Партийный статус не позволял судье руководствоваться при принятии решения категориями справедливости, следования закону. Трансформация судебной системы закончилась в конце третьей фазы, когда судопроизводство приобрело откровенно политический характер, а право на судебную защиту стало привилегией государства, а не гражданина. Организационно суды окончательно стали органической частью государственно-политического механизма, представляя собой систему судов, контролируемых из одного центра и решавших задачу реализации революционной целесообразности как категории правосудия.

Можно утверждать, что так и не удалось создать достаточно эффективную модель правосудия, которая бы адекватно отвечала экономическим и общественным потребностям страны. Низкая эффективность правосудия усугублялась низким профессиональным уровнем судейских кадров. И все-таки до 1927 г. можно проследить определенную последовательность в налаживании деятельности судов. Однако привлечение судов в политико-экономические кампании конца 1920-х годов вновь дезорганизовало деятельность судебной системы.

В третьей фазе революции начался и процесс создания политически и идеологически консолидированного общества, то есть процесса объединения отдельных элементов общества в интегральное целое на единой политической и идеологической платформе. Этот процесс, включавший в себя несколько составляющих, представлял собой процесс насильственного приведения общества к политической и идеологической целостности, в котором право выполняло роль юридического механизма отсечения «чужеродных» системе элементов. Юридический механизм консолидации состоял в использовании правосудия для пресечения оппозиционной деятельности и любых форм небольшевизма, подкрепленный политически аранжированными и агрессивными законами. В этом заключается логика слияния права с политической доктриной, когда право приобретает политическую утилитарность, проявлявшуюся в политической составляющей законов, направленных против политических противников и инакомыслия в целом.

В этом же ряду стоит и лишение избирательных прав значительной части населения страны, что следует рассматривать как одну из наиболее массовых политических кампаний, носивших ярко выраженный репрессивный характер, поскольку «лишенцы» утрачивали «советскую легальность» и становились изгоями в собственной стране. Правовое неравенство, проявлявшееся в лишении избирательных прав граждан, было ярким проявлением классового подхода к формированию институтов власти.

В период третьей фазы революции проходил активный процесс формирования советской номенклатуры, которая ассоциировалась с принадлежностью к партии большевиков. Принадлежность к партии гарантировала обретение статуса и значительные правовые и социальные привилегии. Особое положение партии в обществе, изменившийся в значительной степени менталитет партийцев в условиях ее численного роста привел к росту партийной номенклатурной преступности, которая приобрела характер всеобщности и повседневности. Это создало для власти серьезную проблему нравственного и кадрового характера: или следовать объявленным принципам социалистической законности, или в результате привлечения членов партии к ответственности потерять значительную часть партийных кадров и потерять авторитет в обществе. В результате была создана непубличная системы «увода» чиновников из-под действия закона, ключевым звеном которой стали особые, внеправовые правила в отношении коммунистов, привлекаемых к уголовной ответственности. Правила четко определяли «смягчающую» линию поведения судов, прокуратуры в отношении членов партии, совершивших преступление, и были информационно закрыты от общественности. Таким образом формировался особый статус партийной номенклатуры, не опиравшийся ни на какие формально санкционированные нормы. На этой основе у номенклатуры сложились свои нормы практического поведения, существенным образом отличавшиеся от норм поведения рядовых граждан. Сама власть способствовала этому, издавая директивные документы, которые не оставляли судам никакой возможности наказать казнокрада и взяточника. В общеисторическом аспекте произошла закономерная эволюция партийной номенклатуры, которая прошла путь от революционера-бессеребренника до партийной аристократии, воспринимаемая обществом как привилегированная часть общества и вызывающая у кого-то ненависть, у кого-то зависть, что испытывает рано или поздно любая власть. В правовом аспекте – политически мотивированные правовые стандарты, основанные на неофициальном праве, подрывали основы государства, порождали неверие в силу закона, вели к формированию массового и корпоративного негативного правосознания.

В период политико-экономических кампаний конца 1920-х годов правовая дискриминация и нарушение законности в отношении крестьян приобрели беспрецедентный размах. В кампанию активнейшим образом были вовлечены суды, которые подкрепляли репрессивно-силовую аргументацию неправосудными судебными решениями, грубейшим образом пренебрегая материальными и процессуальными нормами. В условиях политического ажиотажа и беззакония «революционная законность» как официальная правовая концепция потеряла свое значение, поскольку закон, объявленный в ее рамках как единственный регулятор общественной жизни, утратил возможность влиять на общественные процессы. Очевидно, что «революционная законность» как правовая концепция, оставаясь формально официальной государственной политикой, в конце 1920-х годов фактически была заменена «революционной целесообразностью». Инструментально-политическое применение закона означало разрушение принципов «революционной законности», силовое, административное давление заменило принципы законности, в результате чего правовая система окончательно сформировалась как элемент советского политического порядка. Судебная практика в отношении крестьян конца 1920-х годов показала, что революционная целесообразность как принцип и правовая категория стала основным критерием правоприменения, по своей значимости приобрела значение, превышающее формальное право, что свидетельствует о негативистском варианте эволюции советской правовой системы, основным результатом чего являлась утрата в значительной степени позитивных изменений в правовой сфере, наблюдавшихся в период ее реформирования.

Вышеизложенные выводы по отдельным сюжетам исследования позволяют систематизировать и сформулировать выводы общего характера. Как известно, каждое общество построено на фундаменте их исходных аксиом. Советская правовая система в теоретическом аспекте складывалась на основе марксистских аксиом. В практическом аспекте концептуальный сюжет сущности и специфики эволюции советского права в 1920-е годы складывался под влиянием двух основных факторов: доминирование марксистского правопонимания и попытки на ее основе создать теоретическую конструкцию советского права и дееспособную правовую систему, а также под влиянием происходивших в советской России социально-экономических и политических явлений, обусловленных, с одной стороны, объективным содержанием третьей фазы революции, то есть потребностью создать экономические, социально-политические условия реализации политической доктрины в форме экономически здорового государства, политически и идеологически консолидированного общества на основе единой мировоззренческой идеи и закрепленного в стабильном и устойчивом законодательстве, с другой стороны, политическими и экономическими ситуационными потребностями. Это определило двойственность процессов, происходивших в правовой сфере советской России в третьей фазе революции. С одной стороны, попытки достижения претензионной цели создания правовой основы функционирования политической системы на основе устойчивого законодательства и соответственно формирование в стране заданного правового порядка, что удалось реализовать с точки зрения формально-юридического его оформления в виде кодексов и законодательства, регулирующих весь комплекс общественных отношений. В то же время ситуационные политические и экономические потребности диктовали постоянное возвращение к методам «революционной целесообразности» и тем самым лишали правовую систему способности функционировать в режиме «социалистической законности». Все это предопределило характер советской правовой системы, основной период формирования которой приходится именно на 1920-е годы. Ее главная особенность состояла в предельной жесткости ее мировоззренческой основы, определявшей узкодогматическую ориентацию права на политическую доктрину и партийный диктат, порождавшие слабость правовых институтов, вписанных в политическую систему на основе строгого их подчинения партийным органам и в силу этого лишенных в значительной степени правовой самостоятельности. Партия выступала структурообразующим элементом советской правовой системы, ее интересам и нуждам подчинялась деятельность всех правовых институтов, она формировала сущность и формы их деятельности. Опираясь на жесткую иерархическую структуру соподчинения, партийные органы могли использовать юридические институты для воздействия на население при проведении крупных политико-экономических кампаний. Это означало, что советская правовая система окончательно оформилась доктринально и практически, ее идейная основа была юридически формализирована, отражаясь в системе теоретических юридических постулатов (классовость наказания, текучесть пролетарского права) и ряде других теоретических аксиом.

Особенностью эволюции советской правовой системы следует признать формирование в ней устойчивой тенденции создания норм, ориентирующих граждан на административно-детерминированное поведение, направленных на создание устойчивого социального порядка в рамках ценностей и приоритетов советской политической системы.

На достижение данной цели была направлена и деятельность судебной системы, которая, несмотря на известные модификации, проведенные в 1920-е годы, в своих базовых положениях опиралась на заложенные в первой и второй фазах революции принципы и формы функционирования. Наличие в ней серьезных системных проблем (узкодогматический теоретический базис, порождавший и юридический догматизм, жесткий партийный диктат, институциональная и кадровая слабость) не позволило ей стать достаточно эффективной моделью правосудия, которая бы адекватно отвечала экономическим и общественным потребностям страны. Система была эффективной как политическая юстиция, но не как гражданская. Прямое социальное следствие – дистанционное отношение между властью, правом и законом и основной частью населения. Право, закон, суд народом олицетворяется исключительно с властью, он не видит в них институт защиты своих интересов и прав. Отсюда формирование негативного отношения к закону и суду, в основе которого утрата морального престижа правовых норм, которые в условиях диктата политики деградировали и свелись к статусу средства, формально-юридического оформления социального порядка.

Правовая система носила политико-приспособленческий характер, проявлявшийся при необходимости перейти от принципов законности к методам революционной необходимости, аргументированной потребностями социалистического переустройства. Этот метод правового регулирования общественных процессов стал преобладающим и даже тотальным в отдельных сферах жизни. Особенно отчетливо это проявилось в применяемых методах правового давления на крестьян, когда насилие, облеченное в юридические формы, стало единственным средством достижения необходимого результата. В результате правовое состояние общества окончательно приобрело характер «политической юстиции», определяющей особенностью которой стала окончательная трансформация права из инструмента социального управления в инструмент реализации политической доктрины и решения повседневных тактических задач. В качестве юридического итога антикрестьянских кампаний можно назвать окончательное фиаско концепции «революционной законности» и замену ее политическим правосудием, что означало разрушение положительного правового потенциала, заложенного в систему в первой половине 1920-х годов. События конца 1920-х годов – это классический пример реализации принципа приоритета революционной целесообразности перед формальным правом и использования правового механизма в целях воздействия на отдельные социальные слои, когда правовые нормы заменяются при необходимости организационными и техническими нормами регулирования. В основе данного подхода лежало глубокое убеждение большевиков, что при коренной реконструкции общества нет необходимости жестко следовать закону, что углубляло государственно-революционный правовой нигилизм, наиболее характерными проявлениями, считаем, было игнорирование реальных потребностей человека и их защиты. В целом необходимо констатировать, что сложившаяся в деструктивный период односторонняя ориентация права на политические аспекты продолжала быть определяющей и в третьей фазе революции, что подтверждается постоянной заменой принципа законности принципом «революционной целесообразности».

Для правильности понимания эволюции советского права в 1920-е годы, ситуации и роли права в однопартийной советской политической системе необходимо еще раз обратить внимание и на такой важный аспект проблемы, как соотношение в ней политики и закона. То, что право и политика связаны – это очевидно и общепризнанно. Все согласны в том, что между обоими явлениями существует самая тесная и неразрывная связь, что они неотделимы друг от друга. Но в советской трактовке взаимосвязь государства, права и политики представляла собой новое, особое качественное явление. Право и его основное конкретное выражение – закон рассматривались как неотъемлемое орудие политики и его функцию, то есть абсолютное подчинение права политике. Право при известных обстоятельствах могло стать препоной, ограничителем в достижении революционных целей. Можно утверждать, что в третьей фазе революции эволюционное развитие привело к окончательному оформлению особой правовой системы, приспособленной к политическим и идеологическим задачам советского государства. Ее определяющей отличительной чертой становится разрыв между формальным правом и реальной юридической практикой, формальным предназначением правовых институтов и их фактическим политическим содержанием.

Политическая доктрина стала доминантным регулятором государственной и общественной жизни, юридический механизм играл второстепенную роль, будучи средством формально-юридического оформления политической доктрины и социального контроля. Политическая доктрина при решении социально-экономических проблем неизменно ставилась над позитивным (писаным) законом, что неизбежно вело к государственному принуждению, поскольку политическая доктрина расходилась со стремлениями значительной части населения. В теоретическом аспекте это вело к тому, что право стало рассматриваться не только как совокупность юридических норм (институциональный аспект), но и в качестве юридического выражения политических отношений.

Как показало время, реализация принципа «революционной целесообразности», когда политика абсолютно преобладает над правом, игнорирование закона ведет в исторической перспективе к самым тяжелым последствиям. П. Сорокин дал точный социальный диагноз революции, отметив, что «революции сокращают все базовые свободы, ухудшают экономическое и культурное положение рабочего класса. Чего бы они ни добивались, достигается это чудовищной и непропорционально великой ценой. Революция презирает правовые и конституционные средства решения проблем. Учет реальных условий сплошь и рядом объявляется буржуазным предрассудком, а требование законности – трусостью или гражданским мошенничеством. Призывы к мирным и законным методам – реакцией. Эти революционные методы приводят к провалам в революционных реконструкциях, а появление жертв становится обыденным явлением»[573]573
  Сорокин П. Социология революции // Человек. Цивилизация. Общество. С. 270–272.


[Закрыть].

Исторический опыт показывает, что всякие попытки построения правовой концепции на основе политических критериев ведут к искажению правовых реалий, создают правовую систему, приспособленную не к справедливому регулированию общественных отношений, упорядочению общественных отношений и удовлетворению интересов субъектов права, что является определяющим качественным признаком права, а к реализации политической доктрины и достижения утилитарных политико-экономических целей. Механизм правового регулирования в такой правовой системе – замена юридических средств политическими, что проявлялось в прямом вмешательстве политических институтов в процесс правоприменения. Это в свою очередь вело к трансформации правовых ценностей, порождая коллективный правовой нигилизм.

Понятно, что в период жестких революционных преобразований, когда главная мотивация действий властей обусловливалась ожесточенной борьбой за власть, наивно требовать от большевиков каких-либо правовых решений, тем более искать оптимального соотношения политики и права. Однако большевики даже в условиях мирного времени, когда мотивация борьбы за власть стала не определяющей, придерживались четко выраженной мировоззренческой линии на преобладание политики над правом, о чем свидетельствует правовая практика в 1920-е годы. Хотя большевикам в годы нэпа пришлось отчасти разграничить и расширить рамки связки «политика – право», что выразилось в частичном возврате к традиционным, общепринятым, правовым методам регулирования общественных отношений, это вовсе не означало, что в стране произошел коренной и необратимый поворот к праву и законности. Использование права, принципов правового регулирования социальных отношений по-прежнему рассматривалось как одна из мер сохранения и укрепления политической власти. Категорическим императивом советской правовой системы оставалась доктринально-идейная основа, строго централизованная система власти, формализованная институционально и юридически, определявшая в итоге всю конструкцию советской правовой системы. Ее системная задача – обеспечить выполнение обществом ценностных мировоззренческих установок и гарантировать новый социальный порядок.