Текст книги "От революционной целесообразности к революционной законности. Сущность и специфика эволюции советского права в 1920-е годы"

Кризис классовой системы наказания

Концепция «революционной законности», проанонсированная в 1921 г. как политика, ориентированная на формирование в стране устойчивого правового режима и функционирования государственных структур на основе закона, и основанная на ней система наказания и правосудия во второй половине 1920 годов демонстрировала все признаки острейшего кризиса. Хотя в формально-юридическом аспекте правовая конструкция страны приобрела системную форму, и практически все сферы общественной жизни регулировались юридическими нормами, правовая реальность была далека от заявленной цели. Одна из существенных причин кризиса состояла в полной несостоятельности социологической модели наказания, основанной на утопической идее неизбежности ликвидации преступности в новой системе общественных отношений. Концепция классовой правовой привилегии показала свою несостоятельность прежде всего в практическом плане. Вопреки ожиданиям социальных реформаторов, рабочие и крестьяне не хотели перевоспитываться и по-прежнему составляли основной контингент заключенных. Многочисленные амнистии и досрочное освобождение не решали проблемы переполненности тюрем и снижения уровня преступности среди трудящихся, тюрьмы через некоторое время вновь пополнялись рабочими и крестьянами. Этот процесс был перманентным. на протяжении всех 1920-х годов. При обследовании тюрем в 1924 году обнаружилось, что абсолютное большинство осужденных составляли рабочие и крестьяне. Из общего числа осужденных в РСФСР 430 671 человек, они составили 376045 человек (87,3 %). Из них крестьяне – 332111 человек (77,1 %)[294]294
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 26. Л. 17; Д. 37. Л. 11.


[Закрыть]. Этот факт властями расценивался как неумение судов применять «классовую точку зрения». Хотя подавляющее число осужденных из числа крестьян и рабочих объяснимо, учитывая их количество, особенно крестьян, в общей численности населения. В стремлении во что бы то ни стало доказать верность классовой теории власти пошли на беспрецедентный шаг, понизив в октябре 1924 г. минимальный срок заключения с 1 месяца до 7 дней[295]295
  О дополнениях и изменениях Уголовного Кодекса РСФСР: Постановление 2-й сессии ВЦИК XI созыва от 16 октября 1924 г. // История законодательства СССР и РСФСР по уголовному процессу и организации суда и прокуратуры. Сборник документов. М.: Госюриздат, 1955. С. 57.


[Закрыть]. Аргументировался этот шаг опять же тем, что якобы пролетарий (в отличие от классовых врагов), наделенный революционным сознанием, способен в короткие сроки осознать содеянное и стать на путь перевоспитания. Поэтому длительное наказание никакой пользы государству не дает, а лишь усугубляет положение осужденного. Результатом снижения минимального срока стало уменьшение применения лишения свободы в РСФСР как в целом (25 % в 1923 г., 16,2 % в 1924 г.), так и на срок свыше 1 года (11 % в 1923 г. и 5,5 % в 1924 г.)[296]296
  Сводный отчет о деятельности губернских, областных и краевых судов и подведомственных судебно-следственных учреждений (за 1924 г.). С. 59.


[Закрыть].

Классовость наказания постоянно стимулировалась и подпитывалась директивами высших судебных инстанций, определяющей идеей которых было требование неуклонного соблюдения при определении наказания социальных критериев: социальное положение обвиняемого в момент преступления; социальное положение обвиняемого до революции одновременно с попытками разъяснить судам, что же такое классовый принцип в карательной политике. Судьи воспринимали классовую линию буквально, определяя трудящимся условное наказание там, где должно было быть лишение свободы, или амнистируя их. Тенденция массового «увода» трудящихся от наказания, смягчения наказания даже по тяжким преступлениям явно начала переступать разумные границы, приобретая все более нелепый, искаженный и даже гротескный характер. Когда преступник только на основании социального статуса «трудящийся» получал фактическое прощение вины, это нельзя расценить как наказание или даже как меру социальной защиты. При таком подходе стороны в судебном процессе запрограммированно находились в неравных условиях. В стремлении выдержать классовую линию суды выносили абсурдные приговоры и решения. Например, бывший кадровый офицер (нетрудовой элемент) был приговорен по статьям 114 и 116 УК (растрата) к 8 годам лишения свободы со строгой изоляцией и поражением в правах. Проходивший по тому же делу второй обвиняемый (рабочий) благополучно попал под амнистию в честь очередной годовщины революции. Начальник отряда Лебедянской уездной комиссии (Тамбовская губерния) по борьбе с бандитизмом за убийство женщины приговорен к 3 месяцам заключения с заменой на принудительные работы, а позже был амнистирован. Погост-Розит, из рабочих, обвинялся в злостном дезертирстве, фабрикации подложных документов, двойном побеге из-под стражи, незаконном хранении оружия, укрывательстве злостных дезертиров, взяточничестве, шантаже и т. п. Был приговорен к высшей мере наказания, но по амнистии 1921 г. наказание снизили до 2 лет 6 месяцев, а в июле 1922 г. он был досрочно освобожден из-под стражи, как принадлежавший к пролетарскому классу[297]297
  ГАТО. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 9. Л. 76.


[Закрыть]. Петр Масленников за участие в самовольном расстреле 13 бандитов в с. Мучкап Тамбовской губернии заочно был приговорен к высшей мере наказания и объявлен вне закона. Но ему удалось скрыться, он благополучно добрался до Москвы, обратился во ВЦИК, и добился приостановления приговора. В итоге Президиум ВЦИК заменил расстрел пятью годами общественно-принудительных работ с лишением свободы. Когда за массовое убийство приговаривают к общественным работам, нужна убедительная мотивировка. Она нашлась – убийство совершено по политическим соображениям[298]298
  ГАТО. Ф. Р-648. Оп. 2. Д. 4. Л. 5.


[Закрыть]. Вынесению подобных приговоров способствовала статья 28 УК 1922 г., позволявшая суду при исключительных обстоятельствах определять меру наказания ниже низшего предела наказания по данной статье, или перейти к другому, менее тяжкому роду наказания. А УК 1926 года, как известно, и вовсе освобождал от наказания лиц, чьи действия были признаны судом «совершенными ими в состоянии необходимой обороны против посягательств на советскую власть и революционный порядок»[299]299
  УК РСФСР 1926 г. (ред.05.03.1926). М., 1926. Ст. 13.


[Закрыть].

Причем подобная практика наблюдалась и в деятельности высших судебных инстанций, в частности, уголовно-кассационного отделения Верховного Суда, на что обратил внимание в 1925 году НКЮ, отметивший, что в его деятельности наблюдается практика резкого снижения наказания, что нарушает борьбу с преступностью. Так, по делу руководства Липецкого сельхозкооператива, где убытки составили 108 000 рублей, Верховный суд переквалифицировал их деяния, заменив ст. 105 (злоупотребление властью) и 108 УК (халатное отношение к службе), предусматривавшими наказание соответственно не ниже 1 года со строгой изоляцией и не ниже 5 лет, а в исключительных случаях и расстрел, статьей 128 УК (бесхозяйственное ведение дела), предусматривавшей наказание в виде лишения свободы или принудительных работ не ниже 1 года[300]300
  ГАТО. Ф. Р-530. Оп. 1. Д. 5. Л. 7.


[Закрыть]. А поскольку 128 статья УК не содержала корыстного интереса, преступники отделались условными сроками.

Практика осуждения на короткие сроки лишения свободы широко применялась даже по некоторым опасным видам преступлений: 60 % по статье 116 (растрата), по статьям 117–118 (взятка) – 51,8 %; по другим должностным преступлениям – 48 %; по статье 74 (хулиганство) – 60,1 %; по статье 175 ч. 2 (поджоги) – 27,3 %[301]301
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 9. Л. 266.


[Закрыть]. Хаотичное применение классового принципа при определении наказания, порождавшее социальную несправедливость, неизбежно начало проявлять свою общественную несостоятельность и даже опасность. Приговоры, лишенные базовых социальных ценностей – законности, обоснованности и справедливости, смягчение наказания по социальному критерию даже по тяжким преступлениям, ставшие повсеместными и поражавшие своей откровенной «классовой несправедливостью», вызывали непонимание и недовольство населения. Люди теряли в результате хищений значительные суммы денег и при этом не получали возмещения. Крестьян раздражала безнаказанность конокрадства и краж сельхозпродукции, наносивших серьезный урон их хозяйствам. На этой почве в деревне участились самосуды над конокрадами и грабителями, ставшие своеобразной альтернативой классовому суду. Они достигли в конце концов такого уровня, что в 1933 г. Пленум Верховного суда СССР ввел определение самосуда. Под ним понимались «самочинные действия, направленные против действительных или мнимых участников правонарушения и совершаемые лицами, не уполномоченными непосредственно применять те или иные меры воздействия»[302]302
  Мигущенко О.Н. Применение меры социальной защиты «принудительные работы» в 1928–1934 гг. // История государства и права. 2009. № 22. С. 40, 37–41.


[Закрыть]. Участившие самосуды свидетельствовали о том, что система наказания не обладала необходимым качеством наказания – равноценной общественной оценкой действия, признанного преступным.

Недовольство классовыми приговорами населения, практика самосудов, наконец, всплеск преступности в результате безнаказанности вынудили вновь вернуться к вопросу о классовом принципе. Предпринимается попытка исправить ситуацию. 29 июня 1925 г. появляется инструктивное письмо Верховного суда РСФСР с новым разъяснением сути классового подхода в карательной политике. Судам напоминали, что проведение классового принципа заключается не в автоматическом обвинении «нэпмана» и «кулака» и не в оправдании трудящихся, а в отчетливом и ясном понимании социальной опасности действий привлеченного к суду гражданина, расцениваемой с точки зрения интересов пролетариата в целом. Прежде всего, требовалось установление твердой границы между уголовно-наказуемыми деяниями и действиями, с точки зрения уголовной наказуемости, вне зависимости от того, кто именно их совершил. «Совершенно недопустимо, чтобы один гражданин при одинаковых условиях был привлечен к уголовной ответственности, а другой нет. Если в его действиях усматривается социальная опасность – он отвечает в уголовном порядке». И тут же требование: «при назначении меры социальной защиты суд должен учитывать, кого он имеет перед собой, и назначить меру социальной защиты, исходя из признаков, изложенных в ст. 24 и 25 УК»[303]303
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 11. Л. 17.


[Закрыть].

Это была весьма противоречивая директива. С одной стороны, видна попытка сориентировать суды на то, чтобы приговоры соответствовали содеянному, с другой – сохранить классовый подход в карательной политике, на что указывала ссылка на статьи 24 и 25. Для судей самым сложным было понять, в чем социальная опасность действий того или иного индивида с точки зрения интереса пролетариата в целом. Ведь их постоянно инструктировали не избирать слишком суровых наказаний для «трудящихся», помнить о принципе предельной «полезности» наказания – перевоспитании. С другой стороны, их призывали избирать меру наказания без учета личности преступника, его имущественного положения. В этой ситуации судьи действовали предсказуемо – предпочитали «перегнуть палку» (хуже не будет) и шли по самому простому пути – определяли наказание, исходя из социальной принадлежности обвиняемого по принципу «минимум – максимум».

К концу 1920-х гг. все больше становилось понятным, что система наказания и основанное на них классовое судопроизводство оказались несостоятельными как с точки зрения реализации концепции «революционной законности», так и с точки зрения решения основной задачи уголовной политики – перевоспитание преступников и снижение преступности. Эта ситуация не устраивала и руководство страны, и правоприменителей, система не привела к ощутимым классовым результатам карательной политики. Массовой оставалась практика осуждения к лишению свободы «трудящихся» и осуждения на короткие сроки. В начале 1927 г. Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции СССР (Рабкрин) осуществил проверку работы органов юстиции, которая дала обширный материал для анализа деятельности судов и прокуратуры, которые положили началу дискуссии о судебной реформе, проходившей в 1927 и 1928 годах. Самый значительный вывод состоял в том, что большая часть уголовных дел, открытых милицией, не приводила к осуждению подозреваемых. В 1926 г. из всех дел, дознание по которым проводилось непосредственно милицией, 64 % были приостановлены следователями прокуратуры по ходатайству самих правоохранительных органов. В 1927 г. эта цифра составляла уже 74 %. Это говорило о низком качестве работы милиции, которые не затрудняли себя поиском доказательств при возбуждении уголовных дел. В отчете Рабкрина отмечались вопиющая некомпетентность судей, слабая работа милиции и следственных органов. Главный вывод – правосудию необходимо уделить первостепенное значение, необходимо повысить эффективность работы судов, работа которых во многом проходила вхолостую[304]304
  Соломон П. Указ. соч. 2008. С. 50–53.


[Закрыть].

Одним из самых негативных факторов расценивалось значительное число осужденных на кратковременные сроки и содержащихся длительное время под следствием. Из общего числа 111 805 человек, содержавшихся на 1 марта 1928 г. в местах лишения свободы, 24 582 человек (34,8 %) составляли осужденные до 1 года, 36 024 (52 %) подследственные заключенные, то есть 86,8 % составляли осужденные на кратковременные сроки и подследственные, причем большую их часть составляли рабочие, а главным образом, крестьяне. Это расценивалось как прямое нарушение принципа классовости карательной политики[305]305
  ГАТО. Ф. Р-524. Оп. 2. Д. 30. Л. 365.


[Закрыть]. Именно на этот изъян, как самый существенный, указывалось в постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 26 марта 1928. «О карательной политике и состоянии мест заключения», в котором уголовная политика в целом и система наказания в частности были подвергнуты жесткой критике. Но изъян виделся пока не в самой системе, а лишь в ненадлежащем выполнении судами принципов классовости наказания, поэтому постановление вновь требовало от судов применять суровые меры репрессии лишь в отношении классовых врагов и рецидивистов, то есть контингента, не поддающегося исправлению. В отношении их постановление разрешало даже продлевать, если нужно, сроки заключения или принимать новые меры социальной защиты [306]306
  О карательной политике и состоянии мест заключения: Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 26 марта 1928 г. // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 14.


[Закрыть]. Постановление жестко поставило перед НКЮ вопрос о пересмотре карательной политики, а от судов всех уровней потребовало неукоснительного выполнения постановления в части снижения строгости принимаемых приговоров в отношении трудящихся. Таким образом, главным первостепенным вопросом для судов становился вопрос радикального уменьшения количества приговоров, связанных с лишением свободы, приобретая характер стержневого во всей судебной практике. Основная проблема виделась в большом числе осужденных, в особенности на короткие сроки, лишение свободы социально неустойчивых элементов и случайных преступников, применение судами условного осуждения вместо оправдательных приговоров, недостаточное обоснование привлечения к уголовной ответственности, медленность судебного производства и отсутствие достаточного контроля за исполнением приговоров. Это не был отказ от классовой теории наказания, а лишь попытка найти новую практическую форму ее реализации. Но одновременно это было и косвенным признанием того, что система, сконструированная на принципах социологической теории предупреждения преступления и исправления преступников, находилась в кризисе и явно не функционировала в заданном политическом режиме. Очевидным становилось, что главный дефект системы состоял в классово однобоком подходе к наказанию, отрицавшем принцип равноценности наказания. И хотя публично это мнение высказывалось довольно редко, тем не менее здравые рассуждения звучали. Так, в 1923 г. на пленуме Тамбовского губсуда один из выступавших отметил порочность для правопорядка такого подхода: «Под классовую правовую привилегию попадали и люмпенизированные элементы. А кто такой люмпен-пролетариат? Да, он беден, но больше данных у него для построения коммунизма нет. У него программа из двух пунктов. Первый – ничего не делать. Второй – никому не поручать выполнение первого пункта. К таким элементам необходимо относиться жестко и применять максимальное наказание»[307]307
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 18. Л. 27.


[Закрыть]. В целом очевиден был во всех отношениях кризис классовой системы наказания, и объективно назревала ее реформа.

Основные принципы пересмотра Уголовного кодекса были озвучены Н. В. Крыленко в докладе «Принципы переработки Уголовного кодекса РСФСР» на VI съезде прокурорских, судебных и следственных работников РСФСР (февраль 1929 г.). Крыленко признал неэффективность существующей системы наказания, не решавшей задачи максимального изжития практики применения лишения свободы на короткие сроки, что подтверждалось статистическими данными. Несмотря на то что в ноябре 1927 года по амнистии из мест заключения было освобождено до 60 тысяч человек, осужденных на короткие сроки, а суды в августе 1928 года получили категорическое предложение присуждать к коротким срокам лишения свободы только классовых врагов либо деклассированных элементов, тем не менее на 1 сентября 1928 г. количество заключенных вновь выросло до уровня ноября 1927 года (125 тыс. человек), среди которых основную долю составляли осужденные на короткие сроки[308]308
  Основные принципы пересмотра Уголовного кодекса РСФСР (Тезисы к докладу тов. Н. В. Крыленко на VI съезде прокурорских, судебных и следственных работников РСФСР) // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 46/47. C. 1176–1177.


[Закрыть]. Крыленко объяснял это рядом объективных причин: невозможностью для судов по целому ряду преступлений отступить от буквы УК, обязательно предписывающего применение лишения свободы за те или иные преступления; неорганизованностью на местах принудительных работ. Свою роль сыграли и проводившиеся регулярно различные ударные кампании – по борьбе с самогоноварением, хулиганством и т. п., прибавлявшие количество обитателей мест заключения. Н. В. Крыленко выдвинул целый ряд принципиальных положений, касавшихся, по его мнению, наиболее целесообразного порядка построения Уголовного кодекса и усиливавших применение классовых принципов наказания. По его мнению, следовало очистить общую часть УК от остатков буржуазного влияния, под которыми подразумевалось деление преступлений на две категории, по отношению к которым устанавливались принципиально два различных метода применения уголовного наказания по принципу – «не ниже» и «до» (теория эквивалентности). Принцип эквивалентности наказания тяжести преступления рассматривался как остаточное явление буржуазных понятий «возмездие» и «справедливое возмездие» и не решал главной задачи советской юстиции – перевоспитания преступника. Общая позиция заключалась в пересмотре УК на принципах, более отвечающих практическим потребностям социалистического строительства и основным принципам марксистского мировоззрения[309]309
  Основные принципы пересмотра Уголовного кодекса РСФСР (Тезисы к докладу тов. Н. В. Крыленко на VI съезде прокурорских, судебных и следственных работников РСФСР) // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 46/47. C. 1176–1177.


[Закрыть]. Принципы эквивалентности, возмездия и дозировки наказания окончательно подлежали сдаче в архив. Практические предложения Н. В. Крыленко по пересмотру особенной части Уголовного кодекса сводились к следующим основным тезисам. Во-первых, принцип дозирования репрессий, когда каждая статья указывает размер допустимого наказания, отвергался как система построения Кодекса. Вместо этого и в соответствии с основной идеей самозащиты пролетарского общества от опасных для него преступных элементов должны быть установлены три основных метода такой самообороны, в соответствии с тремя основными категориями преступников, различающихся по степени их социальной опасности. Первая категория – наиболее опасные преступления, по отношению к которым может быть допущена в качестве меры самозащиты мера физического уничтожения (расстрел). Эта мера подлежала применению лишь в отношении наиболее опасных классовых врагов и систематических дезорганизаторов трудового общества. Доказанность их безусловной опасности должна быть признана в этом отношении основным критерием для применения этой меры. Ее применение должно быть обставлено особыми ограниченными гарантиями. Вторая категория определялась как социально-опасные действия, то есть те, совершение которых существенным образом или многократно (рецидив) нарушают общественный быт и государственный порядок. Для этой категории основная форма наказания – лишение свободы. В отношении лишения свободы Н. В. Крыленко попытался реализовать идею отказа от указания в приговоре суда фиксированного срока лишения свободы и перейти к принципу относительно неопределенных приговоров, о чем он неоднократно заявлял ранее: «По сути дела, мы уже пришли к необходимости установления института неопределенных приговоров…»[310]310
  Крыленко Н.В. Принципы переработки Уголовного кодекса РСФСР // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 23. С. 643.


[Закрыть] «Лишение свободы с различного рода вариациями, но без определения срока, а впредь до исправления, и даже без срока, должно быть поставлено как определенный руководящий принцип при решении вопроса о мере репрессии.»[311]311
  Крыленко Н.В. Принципы переработки Уголовного кодекса РСФСР // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 23. С. 663.


[Закрыть] Практическая сторона идеи состояла в том, чтобы по всем этим преступлениям (не ниже года и свыше двух лет лишения свободы) приговоры к изоляции, как правило, не должны были влечь за собой изоляции на заранее определенный срок. В законе должен быть установлен обязательный минимальный срок, в течение которого осужденный должен изолироваться с предоставлением суду права продления этого срока, в зависимости от поведения осужденного, до допустимого возможного (10 лет). Минимальный срок – 2 года. Но всем преступникам данной категории после освобождения судом установить обязательное поселение в особые местности на единый 5-летний срок, где они должны быть использованы для общественно-необходимого труда. Причем дополнительно и после отбывания этого срока им может быть запрещено в течение 5 лет возвращение в тот коллектив (город, село, район), из которого они изъяты. По сути, эта была бы система перевоспитания преступников, реализованная впоследствии в целом ряде жестких тоталитарных систем.

Одновременно суду должно быть предоставлено право освобождать осужденных от обязательного поселения и ограничения срока возвращения в свой коллектив. В целях наибольшей гибкости судебной практики должно быть гарантировано право суда, в зависимости от конкретных условий совершения преступления и индивидуальных особенностей преступника, отступать от указанных в законе обязательных минимумов в сторону их повышения или понижения (минимальный срок уменьшен быть не может). Уменьшение возможно в исключительных случаях, с веским обоснованием. Только режим неопределенности приговора, по его мнению, создает реальную меру репрессии, которая в качестве устрашающего стимула нейтрализует социально-опасное лицо. Третья категория – «социально вредные действия» – это все остальные правонарушители, не представлявшие особой опасности, злостности, которые не колеблют основ общежития, не угрожают государственному порядку и не сопряжены с сознательным нарушением основных линий государственной политики, но дезорганизуют общественный быт. Все эти действия, с более или менее исчерпывающим перечнем социально-вредных действий, Н. В. Крыленко предлагал объединить в одну главу – «Социально– вредные действия». В отношении них предназначался широкий круг средств исключительно общественно-воспитательного характера с учетом характера совершенного правонарушения, которые мог принять суд в отношении правонарушителя. Мера наказания в данном случае варьировалась от конфискации имущества до ссылки на принудительные работы в отдаленные местности, которая являлась максимальным наказанием. Лишение свободы к этой категории не применялось. Во избежание субъективизма в принятии решения судьям необходимо было указать ориентировочный перечень социально-вредных действий с указанием применяемых мер (ссылка, штраф). Таким образом, система наказаний в отношении социально-вредных действий сочетала в себе как меры административного воздействия, так и меры ограничительного, подчас даже сурового характера, например, ссылка. Возможность сурового наказания подразумевала психологическое воздействие на правонарушителя с целью предупреждения возможности вторичного преступления. Этот метод воздействия на правонарушителя рассматривался как третий метод уголовно-судебной политики пролетарского государства и должен был заменить собой полностью краткосрочное лишение свободы, применяемое как «наказание» путем заключения в места лишения свободы. Если суммировать реформаторские устремления Н. В. Крыленко, то они сводились к следующим положениям. Во-первых, подтверждался отказ от классического принципа наказания – «возмездие». «Исходя из основных положений марксизма на преступность, как результат социального неустройства, господствующего во всяком классовом (в том числе и СССР) обществе, при наличии экономического неравенства, должна быть отвергнута, как метод построения практической политики «теория возмездия» (мести и наказания) отдельному лицу со стороны государства за совершенное преступление, так и построение системы уголовной политики на принципе эквивалентности «вины» и «наказания», с вытекающей отсюда обязанностью судей по совести определять «сколько нужно дать» конкретному преступнику за конкретное преступление, – утверждал Крыленко. – Теория моральной вины, «злой воли» и соответствующего «возмездия» не может лежать в основе пролетарской практической политики»[312]312
  Еженедельник советской юстиции. 1928. № 46–47. С. 1176–1180.


[Закрыть]. «Разоблачая лицемерную ложь буржуазии о внеклассовых задачах уголовной политики, в основу своей уголовной политики пролетарский УК в период диктатуры пролетариата может положить лишь одну идею – идею самозащиты государства и общества от преступлений, понимая под этим классовую самозащиту пролетарского общества от его классовых врагов и неустойчивых элементов, вплоть до физического уничтожения наиболее вредных из них и приспособление к условиям трудового общежития способных из них, должны оставаться основными методами борьбы с преступностью»[313]313
  Еженедельник советской юстиции. 1928. № 46–47. С. 1176–1180.


[Закрыть]. Задача исправления преступника определялась лишь как подсобная и вспомогательная, и реализуемая лишь в отношении правонарушителей из среды пролетариата и социально близких ему слоев. Только уничтожение классовых различий ликвидирует преступность полностью и целиком. Во-вторых, не менее поправку существенную предполагалось ввести в теорию «общего предупреждения», придававшую большое значение устрашающему и общественно-воспитательному влиянию судебных приговоров. Эта теория, как известно, лежала в основе системы пропорциональности наказания «содеянному». По мнению Н. В. Крыленко, устрашение не может быть положено в основу уголовной практики. Оказывая определенное, ограниченное по времени воздействие, само по себе устрашение при отсутствии других сдерживающих факторов не является универсальным, эффективным способом борьбы с преступностью. Всякая переоценка «устрашения», «предупреждения» и «исправления» должна быть признана ненаучной и практически ошибочной[314]314
  Еженедельник советской юстиции. 1928. № 46–47. С. 1176–1180.


[Закрыть]. В-третьих, необходимо было максимально снизить применение лишения свободы на короткие сроки, особенно в отношении трудящихся. Лишение свободы допустимо лишь в отношении классово-чуждых элементов. В-четвертых, отказ от лестницы наказаний с ее принципом эквивалентности «вины» и «наказания» и замена ее системой относительно неопределенных приговоров с дальнейшей индивидуализацией наказания с одновременным усилением реализации принципа выполнимости наказания, а также широкое применение мер общественно-воспитательного характера в отношении своих классов.

VI съезд прокурорских, судебных и следственных работников РСФСР (февраль 1929 г.) одобрил основные положения, изложенные в докладе Н. В. Крыленко, записав в резолюции: «Опыт повседневной практики неуклонно убеждает каждого работника суда и прокуратуры в необходимости крутого поворота карательной политики в сторону максимального сокращения количества осужденных к краткосрочному лишению свободы вплоть до полного изжития осуждения на краткие сроки, полную своевременность коренной реформы исправительно-трудовой политики в сторону реального воплощения классового принципа, немедленной организации принудительных работ, как меры реальной репрессии, правильной организации ссылки»[315]315
  Еженедельник советской юстиции. 1929. № 9-10. С. 231–232.


[Закрыть].

Идеи Н. В. Крыленко носили леворадикальный характер, они развивали идеи, заложенные в УК 1926 г., были попыткой вдохнуть новую жизнь в социологическую теорию наказания, попыткой найти практические стороны классовой теории наказания и показать ее реальность и объективность в условиях социалистического общества. В политическом плане они были юридическим ответом на политику «наступления на капиталистические элементы в стране», требовавшую усиления репрессий, прежде всего против этой части граждан страны. Однако необходимо отметить и присутствие в идеях Крыленко определенных гуманистических начал, которые в случае реализации привели бы к снижению в целом репрессивности системы наказания и ее гуманизации. Но они могли быть реализованы только в условиях стабильного социально-политического развития страны, а такой стабильности не было. В конце 1920-х годов идеи Крыленко утрачивали свою актуальность и уже не имели никакого практического значения, поскольку тотальность и экстренность решаемых экономических и политических задач одновариантно вели к радикализации системы наказания в соответствии с требованиями консолидированной государственной политики «большого скачка». Было уже не до идеи ликвидации как вида наказания лишения свободы для трудящихся. Соответственно менялись и взгляды на систему наказания. Один из идеологов концепции «мер социальной защиты» А. Я. Эстрин в 1935 году писал: «… Обозначением «меры социальной защиты»… обнимались и меры, применяемые за преступления к совершившему его преступнику, и меры, применяемые к опасным элементам, даже не уличенным в каком-либо конкретном преступлении. Ленин, однако, никогда не пользовался этим обозначением. В повседневном обиходе слово «наказание» остается у нас общеупотребительным, в то время как обозначение «меры социальной защиты» массам непонятно»[316]316
  Эстрин А.Я. Советское уголовное право. Общая часть. Вып. 1. М., 1935. С. 12.


[Закрыть]. С конца 1920-х годов вновь усилилась тенденция усиления политизации юриспруденции, проявившаяся в акцентировании внимания на ленинском толковании государства как диктатуры пролетариата, не ограниченной никакими законами[317]317
  Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства: учебник для юридических вузов и факультетов. М.: НОРМА-ИНФРА, 1999. С. 172.


[Закрыть]. В 1930-е годы даже невинные с точки зрения марксистского понимания права толкования права стали квалифицироваться как антимарксистские определения права. На I съезде марксистов-государственников и правоведов (январь 1931 г.), социологическая концепция наказания П.И. Стучки, хотя и не была полностью отвергнута[318]318
  Меры социальной защиты присутствовали в советском законодательстве до 1958 г. В Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года законодатель отказался от мер социальной защиты, что означало возвращение к классическому понятию уголовного наказания как кары за совершенное преступление.


[Закрыть], но подверглась серьезной критике за неправильное понимание права переходного периода, когда решающее значение приобретает диктатура пролетариата. В резолюции съезда отмечалась необходимость перенести центр тяжести из области чисто правовой, чисто юридической на вопросы государства, диктатуры пролетариата, классовой борьбы[319]319
  Резолюция I Всесоюзного съезда марксистов-государственников и правоведов по докладам Е. Пашуканиса и Я. Бермана. // Советское государство и революция права 1931. № 1. С. 147.


[Закрыть].

Окончательно всякие дискуссии в советской юридической науке между различными концепциями прекратились в конце 1938 года, когда на I совещании по вопросам науки советского государства и права (16–19 июля 1938 г.) были отвергнуты все прежние подходы и концепции советских юристов как «враждебные» и «антисоветские» и было утверждено единое понимание права как «совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу»[320]320
  Основные задачи науки советского социалистического права. Материалы 1-го совещания научных работников права, 16–19 июля 1938 г. М.: Юрид. изд-во НКЮ СССР, 1938. С. 183.


[Закрыть]. Таким образом закончился процесс редуцирования права до уровня государственного атрибута и механизма реализации властных повелений.