Текст книги "От революционной целесообразности к революционной законности. Сущность и специфика эволюции советского права в 1920-е годы"

Массовые аресты крестьян привели к значительной перегрузке мест заключения. На 1 июля 1928 г., например, в ЦЧО заключенных было 11146 человек, при наличии 7545 штатных мест. На 1 января 1929 г. уже 12 500 заключенных, из которых 4150 (33,2 %) были подследственными заключенными. Общая перегруженность по РСФСР составляла от 160 % до 230 %[510]510
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 139. Л. 43.


[Закрыть]. В директивном письме о карательной политике от 20 августа 1928 г. НКЮ и Верховный суд требуют избегать краткосрочного наказания (менее одного года), допуская его лишь в случаях крайней необходимости, когда лицо принадлежит к классово-чуждому элементу и ранее судимо. К остальным применять ст. 51 УК (право суда по исключительным обстоятельствам определять меру социальной защиты ниже низшего предела или назначать менее тяжелую меру социальной защиты), переходить на менее жесткие меры социальной защиты – штрафы и т. п[511]511
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 314.


[Закрыть].

Очевидный экономический провал кампании вынудил власть отказаться от чрезвычайных мер, о чем было официально заявлено на октябрьском 1928 г. пленуме ЦК ВКП(б) Вновь разрешалась свободная торговля. В деревне наступило успокоение, появился хлеб в продаже, снизились цены. Дабы предупредить то, что творилось в хлебозаготовительной кампании 1927–1928 гг., НКЮ в своем циркуляре о хлебозаготовках 1928–1929 гг. предложил реализовать ряд превентивных мер. В частности, районные прокуроры должны были тщательно следить за нарушениями и твердо на них реагировать. Привлекать по 107-й статье можно было только скупщиков-спекулянтов и торговцев. Предписывалось привлекать к уголовной ответственности должностных лиц, проявивших халатность, превышение и злоупотребление властью[512]512
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 317.


[Закрыть]. Начались поиски виноватых. Ответственными за ошибки назначались в основном должностные лица низового административного аппарата (председатели сельсоветов, ВИКов, милиционеры, технические работники), которых привлекали к уголовной ответственности за превышение власти, халатность и бездействие (статьи 110, 111 УК). Так, в Тамбовской губернии в период с января по апрель 1928 г. были привлечены к уголовной ответственности почти 200 руководителей низового звена, из которых половину составили председатели и члены сельских советов, другую половину – технические работники[513]513
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 28. Л. 74.


[Закрыть]. Председатели сельсоветов часто привлекались по 111-й статье за то, что кампания по сбору всех видов налога протекала слабо и особых репрессивных мер со стороны сельсовета не применялось, хотя при этом собрали почти все. Правда, в данном случае суды часто применяли 53-ю статью УК (амнистия), «учитывая бедность и сравнительно удовлетворительный сбор налогов».

Пленум областного суда ЦЧО 10 октября 1928 г., рассмотрев вопрос о мероприятиях судебных органов в связи с хлебозаготовками, в качестве главных направлений в работе судов определил: борьба с извращенческой деятельностью хлебозаготовителей; борьба с вмешательством административных органов в работу хлебозаготовителей, когда это вмешательство извращает директивы партии; борьба с частником и перекупщиком-спекулянтом, самогонщиками. В связи с поставленными задачами областной суд разъяснил, что ввиду запрещения чрезвычайных мер в какой-либо форме по отношению к производителям хлеба при применении статьи 107-й УК следовало руководствоваться следующими конкретными положениями: 107-ю статью не применять к крестьянам – производителям хлеба, имеющим запасы хлеба, произведенные в собственных хозяйствах, вне зависимости от размеров этих запасов; статья 107-я должна применяться исключительно к скупщикам и торговцам, которые своими спекулятивными действиями дезорганизуют рынок. Применение меры социальной защиты в отношении обвиняемых из бедняков и середняков должны были применяться с учетом имущественного положения обвиняемых. Изжить практику непомерных штрафов.

Мера социальной защиты должна быть таковой, чтобы, с одной стороны, они не влекли за собой разорение хозяйства обвиняемого, с другой, чтобы она была реальной и чувствительной. В отношении кулаков применять жесткое и суровое наказание[514]514
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 9. Л. 48.


[Закрыть].

Но в условиях отсутствия реальных экономических стимулов для крестьянства выправить экономическую ситуацию оказалось невозможно, и инерцию насилия и разрушения уже было не остановить. Новый рост напряженности на продовольственном рынке, вызванный экономическим бессилием властей по разрешению хлебного кризиса, неизбежно вел к новому витку беззакония. Несмотря на предупреждения о недопустимости прошлых ошибок, в хлебозаготовительную кампанию 1928/29 гг. кризис повторился еще в большем масштабе. По мере ухудшения ситуации с хлебозаготовками вновь зазвучали голоса об усилении классовой борьбы в деревне, необходимости усиления нажима и все реже – о необходимости соблюдения законности, о неприменении насилия в отношении крестьян. Постановлениями ВЦИК и СНК от 28 июля и 5 августа 1929 г. сельским советам разрешалось в административном порядке накладывать на кулаков, отказывающихся продавать излишки хлеба государству, штраф в размере 5-кратной стоимости подлежащих сдаче продуктов. При неуплате штрафа их имущество конфисковывалось, а сами они подлежали выселению. Отменялись законы об аренде и о найме рабочей силы. Немедленно прекращалась регистрация сделок купли-продажи у нотариусов для того, чтобы не позволить продать имущество и уйти от конфискации. Требовалось не допускать никаких колебаний в этом вопросе работников суда[515]515
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 174. Л. 42.


[Закрыть].

Жесткость проведения хлебозаготовительных кампаний стимулировала усиление сопротивления крестьян, как в открытой, так и в скрытой форме, в виде массовых протестов, открытого неповиновения властям, индивидуальных или групповых терактов, направленных против представителей властей. В ЦЧО в 1929 г. было зарегистрировано 1233 акта, квалифицированные как террористические[516]516
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 8. Л. 30.


[Закрыть]. В Тамбовском округе за 1929 г. было возбуждено 127 дел по статье 58—8 (теракты); по статье 58–10 (контрреволюционная пропаганда) – 32 дела; по статье 58—9 (поджоги, разрушение железнодорожных путей и пр.) – 5. Всего было привлечено к уголовной ответственности 470 человек. Понятие «террор», как известно, имело весьма широкое толкование. К террору относились убийства, ранения, избиения, призыв к восстанию, сопротивление представителям власти, грабеж государственного имущества, антисоветская агитация, клевета на представителей власти, поджоги. Так что террористическим актом можно было признать фактически любое более или менее серьезное преступление. Хотя по смыслу статьи 58—8 УК террористическим актом признавались, прежде всего, насильственные действия против представителей советской власти или деятелей революционных рабоче-крестьянских организаций. При рассмотрении контрреволюционных дел, значительную часть которых составляли дела о терактах против работников низового советского аппарата, рабкоров и селькоров (убийства и поджоги), окружные суды, исходя из степени опасности этих преступлений, реализовывали установку на жесткое применение закона, вплоть до применения исключительной меры социальной защиты при максимально быстром процессе (ст. 334 УПК). Исходя из расширительного толкования контрреволюционного преступления, суды нередко произвольно квалифицировали как контрреволюционное преступление действия, не имевшие никакого отношения к террору. Приговоры судов изобиловали неправильной квалификацией преступлений и неоправданно жесткими приговорами, что было связано с чрезмерным «усердием судей в классовой борьбе», а чаще давлением органов власти на суды принимать жесткие решения. В результате суды к террористическим актам относили бытовые убийства на почве ревности, убийства, по другим мотивам. При таком широком толковании и жесткости приговоры были жестокими несоизмеримо совершенному преступлению, что видно на ряде примеров, взятых из наблюдательного производства по делам Тамбовской прокуратуры. Например, группа граждан Сампурского района (религиозные женщины, священники) была обвинена в преступлении, предусмотренном ст. 58—9, 58–10 ч. 2 УК – агитация против Советской власти. Их деятельность заключалась якобы в проведении тайных собраний с целью организации бедняков для противодействия советской власти и для разложения бедноты, в утверждении, что советской властью недовольны не только середняки и бедняки, но и крысы. Дело было направлено в коллегию ОГПУ для внесудебного разбирательства, и обвиняемые были осуждены к заключению в концлагерь сроком на 5 лет с отбытием в Котласе[517]517
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 2. Д. 39. Л. 1–3.


[Закрыть]. Н.Т Гунин обвинялся по статьям 58–10, 2 ч. ст. 95 и 2 ч. ст. 169 УК в антисоветской деятельности, которая заключалась в том, что, будучи грамотным, имевшим авторитет среди крестьян, рассудительным, к нему за советом шли все крестьяне, чем влиял на всю общественную жизнь села. Дело было направлено в ГПУ[518]518
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 8. Л. 30.


[Закрыть]. Кулак Колдин за поджог школы, совершенный в качестве мести за исключение его дочери из школы, Тамбовским окружным судом был приговорен к расстрелу (заменено на 10 лет лагерей)[519]519
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 5. Л. 83.


[Закрыть]. Тринадцать человек жителей Уваровского района за преступления, как совершенные в прошлом (участие в антоновском мятеже), так и за настоящие – терроризирование граждан пожарами и грабежами, обвинялись по статьям 74 ч. 2 и 59 ч. 3. Прямых улик против них не было, тем не менее все они были приговорены к высылке в г. Ишим. Не было достаточных данных для предания суду и С. С. Иванова, тем не менее он был признан неисправимым, социально-опасным элементом и приговорен также к высылке[520]520
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 2. Д. 5. Л. 12.


[Закрыть]. Суды в подобных случаях (отсутствие доказательств) руководствовались постановлением ЦИК СССР от 28.03.1924 г. и приказом ОГПУ от 02.04.1924 г. о применении к таким лицам административной высылки. Все эти дела не содержали состава преступления и были пересмотрены вышестоящим судом.

Как закономерность всяких невразумительных и быстротечных политических кампаний, за активностью вновь последовал поиск причин ошибок и виноватых. В директивном письме УКК Верховного суда РСФСР по делам о терактах (март 1930 г.) в качестве основной ошибки судебных органов называлось осуждение значительного числа крестьян при отсутствии достаточных доказательств. С легкостью приговаривали к высшей мере по делам, по которым было установлено лишь недовольство (без активных действий и тяжелых последствий)[521]521
  О судебной политике по делам о террористических актах и контрреволюционной агитации: Директивное письмо Верховного суда РСФСР от 18 марта 1930 г. // Сборник разъяснений Верховного суда РСФСР. Изд. 2-е. М., 1931. С. 389–392.


[Закрыть]. Немало было нарушений было по статье 58—6 (участие в контрреволюционной организации), когда не выяснялась конкретная роль обвиняемого в составе организации, не детализировались его преступные действия, а осуждали за факт службы в белой армии. Статья 58–13 (антисоветская пропаганда и агитация) часто применялась лишь за критические высказывания в адрес местных руководителей. Особо тяжелая ситуация сложилась с обвинениями крестьян в преступлениях, предусмотренных статьей 58—8 УК (теракт). В начале 1929 г. 30,5 % осужденных по этим делам в ЦЧО приговаривались к расстрелу, 27 % к лишению свободы на 10 лет, 19,4 % – на сроки от 5 до 10 лет[522]522
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 9. Л. 145.


[Закрыть]. В конце 1929 г. по ст. 58—8 УК уже 47,3 % всех осужденных приговаривались к высшей мере, 47,2 % – к лишению свободы на срок от 5 до 10 лет. По статье 59—4 (бандитизм) к высшей мере приговаривались 18 % осужденных, к 5—10 годам – 61,3 % [523]523
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 147. Л. 11.


[Закрыть]. Но необходимо отметить, что в количественном отношении исполненных приговоров о высшей мере наказания было мало. Приговоры, как правило, заменялись длительными сроками лишения свободы. В 1929 г. в ЦЧО только в отношении пяти человек приговоры были приведены в исполнение[524]524
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 9. Л. 179.


[Закрыть]. В целом же по стране в 1921–1929 годы за контрреволюционные преступлении были осуждены 208 863 человека, в том числе приговорены к высшей мере наказания 23 391 человек (11,2 %)[525]525
  ГУЛАГ (Главное управление лагерей). 1917–1960. Сборник документов / сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. М.: МФД, 2000. С. 431–432.


[Закрыть].

Кампании в деревне конца 1920-х годов отличала одна особенность – периодичностью смены жестких решений с признанием так называемых перегибов. Прошел заготовительный сезон, признали перегибы, кое-кого наказали. Следующая кампания – новый подогрев ситуации. Так, директива НКЮ от 13 января 1930 г. ориентировала суды применять жесткие меры наказания исключительно в отношении классовых врагов и деклассированных преступников – профессионалов и рецидивистов (бандиты, поджигатели, конокрады, растратчики, взяточники). Вновь запрещалось применение коротких (до 1 года) сроков лишения свободы «с целью лишь бы посадить». Предлагалось заменять их принудительными работами без содержания под стражей, лишением права занимать ответственные должности, штрафами и т. п[526]526
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 9. Л. 179.


[Закрыть]. Но уже в апреле 1930 г. Верховный суд вновь требует от судов применения жестких репрессивных мер по статье 58–10 (террористические действия, направленные против работников низового советского аппарата, рабкоров и селькоров) и по статье 58—8 (вредительские действия, связанные с уничтожением или повреждением урожая, порчей сельскохозяйственной техники), квалифицируя последние уже как контрреволюционные преступления и требуя соответственно применения по ним жестких судебных репрессий вплоть до исключительной меры наказания[527]527
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 2. Д. 39. Л. 1–3; Ф. Р-530. Оп. 1. Д. 5. Л. 24.


[Закрыть]. В качестве «террористов» фигурировали лица из различных социальных слоев. Например, в Козловском округе за указанный срок было привлечено к ответственности органами ОГПУ 207 человек, из них кулаков – 21, середняков – 38, бедняков – 5 0 [528]528
  ГАСПИТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 287.


[Закрыть]. Факты говорят, что все разговоры о чисто кулацком терроре – большой политический обман, предпринятый властями для оправдания массовых репрессий в отношении крестьян.

В период кампаний в деревне возросла общеуголовная преступность, что привело к увеличению поступления дел на крестьян в суды. В ноябре 1928 года прокурор Тамбовского округа сообщал в окружной комитет ВКП(б) о значительном росте преступности в деревне. Применяемые карательные меры оказывались неэффективными. Срывы собраний, разгром культурно-просветительных учреждений не были расследованы в достаточной мере, виновные остаются безнаказанными. Источники преступлений – винокурение, принявшее огромные размеры. Кулаки и хулиганы наглеют, крестьяне запуганы, теряют доверие к советскому суду и революционной законности. Необходимо использовать немедленно все средства для того, чтобы положить конец преступности. Необходима поддержка местных властей, которая сейчас недостаточна[529]529
  ГАТО. Ф. Р-527. Д. 149. Л. 82.


[Закрыть]. Из общего числа осужденных Тамбовским губсудом в 1927–1929 гг. крестьяне составляли 62 %, нарсудами – 63 %. Для сравнения за этот же период осужденные рабочие составили соответственно 4 % и 8 %, служащие – 21 % и 7 %[530]530
  ГАСПИТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 5. Л. 15.


[Закрыть]. Беспрецедентное увеличение объяснимо, учитывая полную дезорганизацию уклада деревенской жизни и на этом фоне рост негативных явлений. Деревенская преступность имела свою специфику и особенности. В частности, отмечался резкий рост поджогов. Поджоги, начавшие распространяться с осени 1927 года, продолжались во все возрастающих масштабах вплоть до начала 1930 года. Основными объектами поджогов становились риги и избы, надворные постройки, сельхозинвентарь частных лиц. Имели место поджоги кооперативного и государственного имущества, промышленных и торговых предприятий. Наиболее пострадавшими оказались середняцкие хозяйства. В 1929 году в Тамбовском округе убытки от поджогов составили 10 % от бюджета[531]531
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 148. Л. 12.


[Закрыть]. Определенная доля истины в утверждении, что поджоги являлись ответом крестьян на насилие властей, несомненно, есть. Однако большинство поджогов, как об этом свидетельствуют документы, имели все-таки другую подоплеку. По оценке Тамбовской прокуратуры, основные причины поджогов – это социально-бытовые условия деревни, низкий культурный уровень, собственнические устремления, пьянство. Как следствие – месть, хулиганство. По материалам судебной статистики, причинами пожаров были: месть бытовая – 39,2 %; озорство – 42 %; земельные отношения – 2,6 %; месть должностным лицам – 2,6 %; раздел имущества – 2,7 %; месть за свидетельство в суде – 2,6 %; месть служебная – 2,6 %; не выяснено – 5,6 %, 5,2 % – хулиганство в пьяном виде[532]532
  ГАТО. Ф. Р-527 Оп. 1. Д. 5. Л. 49.


[Закрыть]. Главная причина деревенских поджогов состояла вовсе не в «антигосударственной деятельности кулаков», а определялась внутренней жизнью деревни и обусловливалась во многом личными мотивами. Власть сама была вынуждена признать, что поджоги стали средством мести и сведения счетов, и главная их причина – «бытовая мстительность»[533]533
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 2. Д. 30. Л. 288.


[Закрыть]. Мотивировало поджоги снижение в декабре 1929 г. меры наказания по поджогам до принудительных работ, что сразу же привело к новой волне поджогов.

Рост общеуголовной преступности в деревне свидетельствовал о разбалансированности общественно-политической ситуации в деревне и в целом системы «революционной законности». Об этом свидетельствует и усиление доминирования в деятельности следственных и судебных органов обвинительного уклона, рост нарушений процессуальных норм, что вело к постоянному и агрессивному нарушению прав личности в массовом масштабе. Судебной и следственной нормой стали подлог, фальсификация и прямое искажение фактов при судебном разбирательстве и расследовании. В октябре 1929 г. вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР, уравнявшее полномочия органов дознания с полномочиями следователя, что привело к упразднению разницы между дознанием и следствием в предварительном расследовании. Органы дознания (ОГПУ и НКВД) могли самостоятельно прекращать уголовные дела, а также принимать на себя расследование дел, относившихся к подследственности прокуратуры. Прокурор получил право лично производить следственные действия и принимать к своему Производству все уголовные дела[534]534
  Об изменениях уголовно-процессуального кодекса РСФСР: Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20 октября 1929 года «Об изменениях уголовно-процессуального кодекса РСФСР» // URL: http://www.consultant.ru.


[Закрыть]. В результате предварительное расследование в уголовном процессе стало розыскным (следственным), что усилило правовое бесправие граждан. Усугубляло ситуацию и наделение юридическими полномочиями сельского советского аппарата. 20 декабря 1927 г. ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление «О предоставлении сельсоветам права производства обысков и выемок»[535]535
  О предоставлении сельским советам права производства обысков и выемок: Постановление ВЦИК и СНК РСФСР 20 декабря 1927 г. // СУ РСФСР. 1928. № 5. Ст. 43.


[Закрыть]. Председатель и члены сельсовета получили право производить обыски, выемки и другие сугубо следственные и судебные мероприятия самостоятельно, при отсутствии представителей правоохранительных органов. При крайне низком качественном составе тогдашней сельской администрации и при специфичности деревенской жизни это гарантированно вело к произволу, беззаконию и сведению личных счетов, носившие характер откровенной уголовщины.

Правовой хаос усиливала и юридическая нерешенность многих актуальных хозяйственно-экономических вопросов, в частности, крайне расплывчатые и юридически неоформленные критерии «кулацких» и «зажиточных» хозяйств, которые в условиях изменения всего хозяйственно-правового уклада жизни деревни приобретали для значительной части крестьян поистине судьбоносное значение. Произвольные критерии отнесения хозяйств к кулацким приводили к многочисленным крайностям, проявившимся уже в ходе первой хлебозаготовительной кампании. Нередко в эту категорию зачислялись середняки и даже, в отдельных случаях, бедняки, в основном по мотивам личной мести. Достаточно было иметь хороший дом под железной крышей или более чем среднее количество скота, чтобы попасть в юридически уязвимую категорию, подлежащую жесткому судебному преследованию. Между тем количество середняков увеличивалось, в деревне шел активный процесс расслоения крестьянских хозяйств. К весне 1929 г., по сравнению с аналогичным периодом 1928 г., в ЦЧО, например, количество хозяйств с посевом до 2 гектар уменьшилось с 23,1 % до 20,43 %, количество с посевом от 2 до 4 гектар увеличилось с 38 до 39,1 %, с посевом от 4 до 6 гектар с 23 до 24,32 %[536]536
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 162. Л. 187.


[Закрыть]. Рост середняцких хозяйств увеличивал претендентов на раскулачивание. В мае 1929 г. власти попытались законодательно определить более четкие критерии кулацкого хозяйства. Постановление СНК СССР к кулацким относило те хозяйства, которые обладали хотя бы одним из следующих признаков: систематическое применение наемного труда; владение мельницей; маслобойней и т. п.; занятие торговлей, ростовщичеством, коммерческим посредничеством или извлечением нетрудовых доходов[537]537
  О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться кодекс законов о труде: Постановление СНК СССР от 21.05.1929 // СУ РСФСР. 1929. № 34. Ст. 301.


[Закрыть]. В июне 1930 г. к этим признакам было добавлено наличие промышленного предприятия, сдаваемого в аренду, и аренда земли на кабальных для сдатчика условиях. Но данное уточнение не только не упорядочивало критерии, но и открывало возможность еще более расширительного толкования понятия «кулацкое хозяйство», поскольку оно предоставляло республиканским совнархозам, краевым и областным исполкомам право вводить дополнительно признаки отнесения крестьянских хозяйств к кулацким. Хозяйствам, признанным кулацкими, устанавливались повышенные твердые задания по сдаче хлебных излишков. Сельсоветы получали право отдавать крестьян, не выполнивших эти задания, под суд.

Понятно, что одна из главных причин повышенного судейского «внимания» к зажиточным крестьянам состояла в том, что они были главными держателями товарного хлеба, который надо было изъять. Кроме того, они принимали активное участие в частной торговле, составляя существенную конкуренцию госторговле и кооперации. В 1924–1925 гг. на их долю приходилось до 50 % заготовок сельхозпродукции. В 1926 г. деревенское население покупало у кулаков две трети всех промтоваров[538]538
  Есиков С.А. Общественно-политическая обстановка в деревне Черноземья в связи с хлебозаготовками 1928–1929 гг.// Труды кафедры истории и философии Тамбовского гос. тех. ун-та. СПб., 2004. С. 71.


[Закрыть]. Исходя из этого, партийные директивы требовали от судов в отношении «кулацкого контрреволюционного актива» вынесения жестких приговоров, не бояться применения высшей меры. В отношении этой категории применялись, как правило, шесть статей УК: 58—8 (подготовка теракта); 58—9 (разрушение взрывом, поджогом складов и прочих строений); 58–13 (антисоветская пропаганда и агитация); 73 (сопротивление представителям власти); 79—1 (попытка или разбор конфискованного имущества); 79—1 (за подстрекательство или убой скота). Давление властей, нечеткость хозяйственно-экономических критериев, правовая безграмотность активистов приводили к зачислению в кулаки середняков с последующим применением к ним соответствующих статей УК. В ЦЧО в 1929 г. из общего количества 2537 человек, осужденных судами по статьям 61, 107, 131, 73 УК, 623 (24,5 %) составили середняки. Из общей суммы присужденных штрафов в 320 668 рублей 80 % приходилось на кулаков, 7 % – на середняков. Из общего количества конфискованного имущества в 85 536 рублей и 9571 пудов хлеба на кулаков пришлось 78 %. Средняя сумма штрафа с середняка составила 53 рубля, с кулака – 196 рублей. Окружными судами было утверждено 90,7 % приговоров нарсудов, остальные были отменены в основном из-за мягкости приговора[539]539
  Есиков С.А.Указ. соч. Д. 9. Л. 462.


[Закрыть].

В то же время фиксировались случаи вынесения мягких приговоров в отношении кулаков, что квалифицировалось как искривление классовой линии, и судьи отстранялись от работы. Окружными судами было утверждено 90,7 % приговоров нарсудов в отношении кулаков, остальные были отменены в основном из-за мягкости приговора[540]540
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 9. Л. 462.


[Закрыть]. Если хлебозаготовкам сопротивлялся крестьянин, которого никак нельзя было признать кулаком, то для него было найдено обозначение «подкулачник». Его судьба была еще плачевней: если кулака ссылали на Север с семьей, и он все же мог создать свой быт, то подкулачник лишался свободы как минимум на пять лет и отправлялся в лагеря.

В условиях политического ажиотажа и беззакония периода хлебозаготовительных кампаний теряла свое значение как надзорный орган прокуратура, становясь, как и суды, последовательным проводником политических директив, утратив возможность влиять на ситуацию, пресекать массовое беззаконие. Многие работники прокуратуры понимали, что творится беззаконие, но партийная дисциплина обязывала. Характерна в этом плане переписка курского окружного прокурора Бельта со своими подчиненными. В своем директивном письме от 18 мая 1929 г. он писал: «Настоящую кампанию хлебозаготовок в деревне рассматривают не как заготовку, а как продразверстку»[541]541
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 376. Л. 87


[Закрыть]. Участковый инспектор Глазнев в ответном письме ситуацию на селе расценивает как тяжелейшую: «Да, произвол начинается, революционная законность головотяпски топчется, нам приходится смотреть, как наши труды топчутся ногами, не знающими и не понимающими, как нам это трудно достается. Скажу откровенно – я нисколько не склонен быть зрителем всего этого»[542]542
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 376. Л. 87.


[Закрыть]. Но изменить ситуацию было невозможно, поскольку она инициировалась самыми верхними этажами власти. Бельт 24 июня вновь пишет в районы: «Был в Наркомате юстиции, специально по хлебозаготовкам. Мне прямо заявили, что они бессильны бороться с тем, что творится, им категорически запретили создавать какие-либо директивы. Договорились на том, что фактически будем заниматься бюрократизмом, волокитой и в исключительных случаях будем действовать по закону, если в жалобах имеется перегиб и т. д.»[543]543
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 376. Л. 87.


[Закрыть]. И, наконец, в одном из последних писем Бельту участковый прокурор Нестеров пишет: «У меня настроение антисанитарное. Пусть это будет уклон, но от лозунга «союз с середняком» очень мало осталось»[544]544
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 376. Л. 87.


[Закрыть]. Взгляды Бельта и его коллег на процессы, протекавшие в деревне, и роль закона были расценены как явно антипартийные, оппозиционные. Вскоре он и ряд участковых прокуроров были сняты с работы и наказаны по партийной линии. А попытки восстановить законность были квалифицированы как «безобразия», которые не сумела предотвратить окружная парторганизация. Такой подход свидетельствовал, что произошел полный переход в правовой политике от «революционной законности», которая оставалась формально официальной государственной политикой, к «революционной целесообразности», которая заменила формальное право. По своему содержанию «революционная целесообразность» представляла собой бессистемный набор организационных и технических норм регулирования, легко меняющихся при изменении политических или экономических задач. Соответственно, формальный закон утрачивал в той или иной части свое практическое значение. Общий подход к закону определялся установкой: «было бы преступным бюрократизмом, если бы ожидали новых законов. Основной закон для нас – это политика партии»[545]545
  ГАСПИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 376. Л. 87.


[Закрыть]. Закон подменялся юридическим фарисейством и политической трескотней. Робкие попытки спасти остатки «революционной законности» наталкивались на жесткий политический отпор. На ХУ съезде ВКП(б) (декабрь 1927 г.) разгорелся спор между Наркоматом юстиции и Центральной Контрольной Комиссией – РКИ. Суть спора заключалась в определении роли закона. Д. И. Крыленко от имени прокуратуры настаивал на том, что революционная целесообразность не может заменять точные указания советской власти, то есть закон. Член Президиума ЦКК, осуществлявший высший партийный надзор над судебной практикой, известный как «совесть партии» Аарон Сольц и его верные соратники по ЦКК Янсон и Шкирятов, категорически выступили против «отступления от революционных принципов», предложили в ответ на высказывания Крыленко произвести в органах юстиции «небольшую революцию». Законность, по их мнению, должна быть построена в соответствии с требованиями жизни. В органах юстиции должно быть больше людей с практическим смыслом и опытом, людей рабочего происхождения и поменьше юристов. Есть профессиональный юридический уклон, который выражался в бездушном чиновническом подходе. Главное в жизни – революционная целесообразность[546]546
  XV съезд ВКП(б): Стенограф. отчет. С. 321.


[Закрыть]. Впрочем, Крыленко быстро излечился от уклона. В 1930 году он писал уже другое: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либераствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что советская власть поступает правильно»[547]547
  Крыленко И.В. Классовая борьба путем вредительства. М.-Л., 1930. С. 17.


[Закрыть].

Хлебозаготовительные кампании активизировали подготовку общегосударственной кампании по организации колхозов как одного из средств решения продовольственной проблемы в стране, которая и стала заключительным аккордом в прощании с «революционной законностью».