Текст книги "От революционной целесообразности к революционной законности. Сущность и специфика эволюции советского права в 1920-е годы"

Попытки выработать системный подход к борьбе с должностными преступлениями не привел к позитивному результату. Подход в конечном итоге сводился к стереотипным директивам об ужесточении карательной политики в отношении должностных лиц, «смыкающихся» с кулаками, нэпманами, проведению разного рода кампаний, которые, как известно, обладают одним свойством: от них быстро устают, и они в конечном итоге сходят на нет. В качестве специфического метода борьбы можно, пожалуй, назвать усиление персонального контроля над чиновниками в форме негласного наблюдения с целью выяснения образа жизни и дачи чиновниками обязательств личного характера. Например, служащие советских учреждений обязывались давать подписку следующего содержания: не получаю из подотчетных учреждений вне общего порядка, установленного для всех граждан РСФСР, вещей, предметов, продовольствия и т. п., а равно не пользуюсь квартирой и перевозочными средствами; не участвую в торгово-промышленной деятельности в качестве посредника, контрагента между госорганами и частными лицами по покупке, продаже и сбыту товаров, материалов, а равно путем сообщения цен, местонахождения товаров и условий их приобретения; не использую своего служебного положения для сообщения о выгодах заинтересованным лицам и учреждениям сведений о кредитоспособности отдельных предприятий и граждан, о выездах за границу и т. д.; не получаю от подотчетных учреждений или от контрагентов особого вознаграждения за консультации, составление смет, планов, проектов и т. д.; не вхожу в кооперативы или другие заготовительные организации подотчетных учреждений; не получаю процентов вознаграждения при заключении с госорганами договоров. Давая настоящую подписку, обязуюсь впредь не делать чего-либо в нарушение данных пунктов, прилагать все старания к проявлению безукоризненной честности, высоких моральных качеств[210]210
  ГАТО. Ф. Р-655. Оп. 1. Д. 20. Л. 55.


[Закрыть].

Все эти кампанейские и непродуктивные меры мало что меняли в положении дел. Должностная преступность в 1920-е годы была постоянной величиной, несмотря на регулярные кампании борьбы с растратами и хищениями, и в итоге растраты и хищения оказались непобежденным явлением советской действительности. Как и в 1921 году, на пленуме Тамбовского окружного суда в апреле 1930 г. фигурирует одна и та же повестка дня – массовые хищения в кооперативах. По одной лишь системе Тамбовского потребительского союза за январь – март 1930 г. недостача и растраты составили 42 тысячи рублей. И выводы были те же самые: должной борьбы с растратами не ведется. И причины назывались те же самые: слабая деятельность ревизионных комиссий, их безответственность; слабый контроль со стороны вышестоящих организаций за хранением и движением денежных масс; плохой подбор работников; длительные сроки рассмотрения в суде; применение в массовом порядке условного осуждения, неприменение права запрета на занятие ответственных должностей; невзыскание растрат[211]211
  ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 286. Л. 36–37.


[Закрыть].

Очевидно, что преступность стала одной из самых острых социальных проблем в 1920-е годы и решить ее в полной мере не удалось по причине комплекса причин. Одна из причин – искаженное понимание реальных криминологических тенденций в стране. Исходя из иллюзионных представлений о не свойственности преступности для социалистического общества, оценка остававшейся преступности как «пережиточной» преступности, доставшаяся в наследство от капитализма, его «злой памятью», как нравственно-психологические дефекты социально неустойчивых лиц и сущностной способности нового общественного порядка «одним махом и за короткий срок» покончить с преступным поведением, вели в конечном итоге к упрощенному пониманию сложнейшей социальной проблемы, не объясняло действительные причины преступности, реальные причины ее возникновения игнорировались, и как следствие – отсутствие идентичной складывающейся обстановки и четко оформленной концепции борьбы с преступностью. Профессиональная слабость правоохранительных органов также существенно влияла на эффективность борьбы с преступностью. Явления и процессы, лежавшие в основе преступности в 1920-е годы, являлись отражением не теоретических конструкций «социалистической законности», а совокупностью множества социальных факторов, присущих всем общественным системам, независимо от их общественного устройства и социальной структуры, не исключая специфики советских реалий.

Реалии состояния преступности позволяют обобщить некоторые специфические особенности и определенные закономерности, количественные и качественные характеристики преступности в 1920-е годы как социально-правового явления. В первой половине периода преобладали насильственные действия в виде уголовного бандитизма, преступления против личности (грабежи, кражи), должностные преступления продовольственных работников, связанные с прямым хищением продовольственных ресурсов. Подобная специфичность была прямым наследием разрушения экономики и тяжелейшего материального положения населения, когда шла борьба за выживание. С середины 1920-х годов доминирующими становятся должностные, хозяйственные преступления, преступления против личности и имущественные, которые по мере развития рыночных отношений в экономике становились все изощреннее, многочисленнее и крупнее по размерам хищений. Эта тенденция была устойчивой вплоть до 1930 года. Из поступивших в 1924 г. в губернские суды РСФСР 70589 дел контрреволюционные и бандитизм составляли 2,1 %; против порядка управления – 9 %; должностные – 30 %; по отделению церкви от государства – 0,06 %; хозяйственные – 2,5 %; против жизни, здоровья и достоинства личности – 26,9 %; имущественные – 29 %[212]212
  Сводный отчет о деятельности губернских, областных, краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1924 год. М.: Изд-во НКЮ, 1925. С. 51.


[Закрыть]. В 1928 году картина существенно не меняется, за исключением преступлений против порядка управления, что было связано с нарастанием административного нажима на крестьян: контрреволюционные и бандитизм – 2 %; против порядка управления – 46 %; должностные – 26 %; хозяйственные – 7 %; против личности – 68 %; имущественные – 26 %[213]213
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 5. Л. 15–16.


[Закрыть]. В целом более 50 % всех преступлений составляли должностные, против жизни и имущественные. Такое соотношение было стабильным на протяжении 1920-х годов. Необходимо отметить увеличение в разы привлеченных к уголовной ответственности за должностные преступления на всех уровнях управленческой структуры. Так, в Тамбовской губернии с 1924 по 1928 г. количество человек, привлеченных за присвоение, растраты, подлог возросло с 220 до 3634, за взяточничество с 364 до 4407. Основными мерами наказания (1928 г.) по губернскому суду были: исключительная мера (расстрел) – 1,8 % (10 человек, с заменой 10 годами лишения свободы – 9 человек). Лишение свободы на разные сроки – 81 % (434) человек[214]214
  ГАТО. Ф. Р-527. Оп. 1. Д. 5. Л. 15–16.


[Закрыть]. Как определенную закономерность следует рассматривать рост экономической преступности, связанной с деятельностью частного капитала. Частник понимал недолговечность нэпа, что порождало особую психологию частника, которая сводилась к тезису «сейчас урвать, а там трава не расти». И только с окончательным сломом нэпа этот вид преступлений пошел на спад, поскольку существенно сузилась сфера экономической деятельности и, как следствие, снизилась экономические условия возникновения экономической преступности.

В общеисторическом плане рост преступности в 1920-е годы был продолжением общей тенденции роста преступности в России, возникшей в 1914 г. и связанной с началом длительного периода политической и экономической нестабильности. В Москве за 1914–1918 гг. преступность выросла в 3,3 раза и продолжала расти и в советский период. Если принять всю преступность в Москве в 1918 г. за 100 %, то в 1919 г. она составила 124 %, в 1920 г. – 147 %, в 1921 г. – 153 %[215]215
  Московская общеуголовная преступность в период военного коммунизма // Преступник и преступность. М., 1928. С. 365–373.


[Закрыть]. С началом мирного периода преступность не только не потеряла динамики роста, но, изменив свой характер и черты, приобрела черты интенсивности и агрессивности. Рост преступности отмечался во всех сферах общественной жизни и обусловливался он, прежде всего, реальными социально-экономическими условиями социального бытия, и ее динамика напрямую зависела от меняющихся условий. Например, резкие всплески преступности в 1924 и 1925 гг. были связаны с неурожаем и ухудшением продовольственного положения населения, что вело к увеличению осужденных. По 50 губерниям и областям РСФСР в 1924 г. подсудимых насчитывалось 1 884 509. Из них были осуждены 1529710 человек (81,2 %), т. е. в течение 1924 г. было осуждено 2,2 % от общей численности населения страны. Это в два раза превышало показатели 1923 года[216]216
  Сводный отчет о деятельности губернских, областных, краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1924 год. М.: Изд-во НКЮ, 1925. С. 58.


[Закрыть]. С расширением системы экономической деятельности в рамках нэпа существенно возросло количество должностных преступлений, особенно взяточничества. С января 1924 года по сентябрь 1925 года в РСФСР количество должностных преступлений выросло на 193 %, среди них количество растрат возросло в пять раз, взяточничество – на 88 %, злоупотребление властью – на 198 %. С 1925 по 1928 гг. были осуждены 3739196 человек. Всего же за первые 10 лет советской власти число осужденных приблизилось к 10 млн. человек, т. е. был осужден каждый 15-й житель страны[217]217
  Орлов И.Б. Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления. М.: ГУВШЭ, 2010. С. 63.


[Закрыть]. Количество лиц, ежегодно осуждавшихся за уголовные преступления в РСФСР, с 1927 года не опускалось ниже 1 млн. человек и составило в 1928 году 1,04 млн., в 1929 году – 1,3 млн., в 1930 году – 1,2 млн., в 1931 году – 1,35 млн. чел[218]218
  Камалова ГТ, Зорина РФ. Советская милиция в борьбе с преступностью в годы нэпа // Вестник Южно-Уральского государственного университета. 2012. № 43. С. 11–12.


[Закрыть]. Напомним, что численность заключенных в тюрьмах России в 1913 г. составляла 194 418, в 1916 г. – 142 430, в 1917 г. – 152 052 человек[219]219
  Детков М.Г.Тюрьмы, лагеря и колонии в России. М.: Вердикт-lM, 1999. С. 33.


[Закрыть].

В целом необходимо констатировать, что на протяжении всех 1920-х годов властям так и не удалось реализовать в полной мере выстроенную на основе концепции «социалистической законности» эффективную уголовно-правовую политику, способную полноценно противостоять уголовной преступности. В итоге не удалось справиться ни с одной из возникших или существовавших до революции криминогенных проблем: грабежи, кражи, хищения, взяточничество, растраты и т. п. Преступность не исчезла из жизни советских городов и сел, приобретая и неожиданные для властей специфические советские черты, в частности «пролетаризацию» преступности, ставшую, как справедливо отмечается в ряде исследований, в 1920-е годы устойчивой тенденцией [220]220
  Богданов С.В., Ельчанинов П.М. Преступность и борьба с ней на территории Центрального Черноземья в 1920-е годы (на материалах Курской и Воронежской губерний): монография. М.: РУСАЙНС, 2017. С. 9.


[Закрыть]. В то же время преступность не оставалась статичной, она была изменчива в плане изменения ее структуры и постоянна одновременно, имея в виду ее наличие.

Глава 4
Модель правосудия. Доктрина, специфика и практика реализации

Концепция судебной системы

Революционные изменения, системные по своему характеру, в качестве обязательного компонента, наряду с созданием новой системы публичного управления, включают в себя и создание новой модели правосудия. Концептуальные представления большевиков о роли и значении судов в новой системе общественных отношений исходили из марксистской концепции права, исходным тезисом которой, как известно, является констатация классовой природы права. Принципиальное значение для определения специфики советской модели правосудия имел тезис об отрицании принципа независимости суда и судей. Независимость была невозможна в принципе в предельно жесткой советской политико-государственной системе. Суды и судьи могли быть только органической частью советской политической структуры, то есть иметь политически-обслуживающий характер, призванные «бороться против эксплуататоров и обеспечить строжайшее проведение дисциплины и самодисциплины трудящихся»[221]221
  Ленин В.И. Очередные задачи советской власти / ПСС. Т. 36. 1969. С. 197.


[Закрыть]. Именно поэтому «наш закон отвергает принцип несменяемости и независимости судей от Советского государства. Зависимость суда от государства – это зависимость от общих целей и задач Советского государства, а не от чиновников местной власти»[222]222
  Лаговнер Н. Народный суд. Лекции заочных курсов советского строительства. М., 1930. С. 9.


[Закрыть]. Эта ключевая идея последовательно развивалась в послереволюционный период советскими правоведами, задача которых заключалась в конверсии теоретических выкладок в практическую модель судебной системы. В основе рассуждений о роли судов в советской системе лежала идея о том, что право – лишь средство достижения конкретных целей революции, то есть объективное содержание права совпадало с революционной целесообразностью. Поэтому большевики никогда не забывали, что любой закон ограничен потребностями революции.

Ленин писал в октябре 1921 года: «повышение законности… научить бороться культурно за законность. Ничуть не забывая границ законности в революции.»[223]223
  Ленин В.И. План доклада на II Всероссийском съезде Политпросветов // ПСС. Т. 44. С. 465.


[Закрыть] Исходя из тождественности содержания права и революционной целесообразности, правосудие трактовалось как форма реализации революционной необходимости. Логическим в этой концепции звучал вывод о том, что революционная целесообразность есть принцип и источник непосредственного правотворчества суда. Следовательно, суды, опираясь на социалистическое правосознание, должны при отправлении правосудия действовать, исходя из интересов пролетарской диктатуры и классовой борьбы. Например, А. В. Луначарский утверждал, что «революционный класс приносит с собой новое правосознание, предчувствие новых юридических отношений и форм, находящихся в соответствии с новыми условиями жизни, несет новую судейскую совесть, новые представления о добре и зле»[224]224
  Луначарский А.В. Революция и суд // Материалы НКЮ. Вып. 2. М., 1918. С. 12.


[Закрыть]. Основное предназначение судов заключалось в том, чтобы быть «реальным оружием в руках государственной власти, исполнительным органом диктатуры пролетариата» [225]225
  Крыленко Н.В. Судоустройство РСФСР (лекции по теории и истории судоустройства). М.: Юридическое изд-во НКЮ, 1924. С. 150–151.


[Закрыть]. В тезисах о задачах судов (1922 г.), которые имелись в каждом суде, говорилось: «Всякий суд – орудие охраны интересов господствующего класса (защита интересов рабочих и крестьян). Успешное выполнение этой задачи – главная задача судов» [226]226
  Задачи судов. М.: НКЮ, 1922. С. 2.


[Закрыть]. В целом советская концепция правосудия строилась на целостном умозрительном построении: правосудие есть форма закрепления нового состояния общественного устройства и власти.

В созидательной фазе революции подход к трактовке правосудия, в частности в вопросе его нормативного обеспечения, менялся в сторону большей реалистичности и прагматичности в рамках «революционной законности», тем не менее базовые представления

о роли и значении судов в социалистическом обществе, сложившиеся в двух предшествующих фазах, не менялись. При всей решительности деклараций о переходе в новых условиях на рельсы законности суд оставался, прежде всего, судом классовым, соответственно и правосудие было классовым. Можно констатировать, что догматически замкнутая политическая доктрина и концепция права породили организационные и правоприменительные основы советской судебной системы. Реализация этой концепции привела к долговременным негативным последствиям по двум основным направлениям: организационно судебная система стала органической частью государственно-политической структуры и правосудие приобрело жесткий политико-классовый характер. Политически детерминированная концепция правосудия неизбежно порождала специфическую советскую судебную систему, значительным образом отличавшуюся от классических формально-юридических представлений о сущности и принципах правосудия.

Общие институциональные и сущностные контуры советской судебной системы обозначились еще в двух первых фазах революции тремя декретами о суде. В результате революционных новаций институциональное поле и параметры судебной системы радикальным образом изменились. Законодательно закреплялось создание местных судов (общегражданских) и революционных трибуналов для рассмотрения уголовных дел о контрреволюционных посягательствах. Основным звеном советской судебной системы становились местные суды городов и районов, в компетенцию которых входило рассмотрение абсолютного большинства гражданских и уголовных дел, выполнявшие функции судов общей юрисдикции. Местные суды должны были избираться на основе прямых демократических выборов населением, а до их назначения – местными Советами. Кассационными инстанциями для местных судов являлись уездные и столичные съезды местных судей. К началу 1918 года процесс слома старой судебной системы был в основном завершен. Однако созданная на волне революционного энтузиазма новая организационная структура была мало приспособлена к решению практических задач правосудия. Поэтому в 1918–1920 гг. судебная система неоднократно подвергалась организационным изменениям, так и не преодолев своей институциональной раздробленности. Начинать реформирование судебной системы в третьей фазе революции пришлось именно с преодоления институциональной раздробленности. Судебная система советской России к 1921 году представляла собой децентрализованную систему, состоявшую из судов различных уровней с нечетко разграниченной компетенцией и включавшую в себя народные суды городов и районов, а также систему революционных трибуналов: общие, военные и железнодорожные. Фактически же в стране функционировали три системы судов: система общих судов, система революционных трибуналов и ВЧК, наделенная судебными функциями, не будучи, по сути, судом так таковым. Все они представляли собой самостоятельные структуры, не зависящие друг от друга, что порождало огромную неразбериху и противоречия в правоприменительной практике. Децентрализованная судебная система, созданная наспех в первых фазах революции, находилась на периферии государственного внимания, что привело к тому, что «из рук государственной власти выпал руль по управлению судебной политикой»[227]227
  Крыленко Н.В. Судоустройство РСФСР (лекции по теории и истории судоустройства). М.: Юридическое изд-во НКЮ, 1924. С. 204.


[Закрыть], и в таком организационном и практическом состоянии совершенно не годилась для решения задач созидательной фазы революции и реализации концепции «революционной законности». Необходима была иная конструкция судебной системы, основу которой составили бы единые, устойчивые суды с четкой компетенцией. Первоначальные проекты судебной реформы, предложенные наркоматом юстиции, сводились к постепенной ликвидации системы трибуналов и сохранению народного суда в качестве единственного судебного органа. Однако такой подход в какой-то степени был аполитичен и не отвечал интересам жестко централизованной власти, и проект судебной реформы НКЮ был отвергнут. Была реализована концепция судебной реформы Н. В. Крыленко, который предложил предельно простую, но жестко централизованную судебную систему, не признававшую «несменяемости судей, независимости судей и надклассового содержания их решений»[228]228
  Крыленко Н.В. Реформа судоустройства // Еженедельник советской юстиции (ЕСЮ). 1922. № 27–28. С. 4.


[Закрыть].

Первыми мероприятиями стали объединение всех трибуналов в один – Верховный Трибунал при ВЦИК, ликвидация в феврале 1922 года ВЧК (вместо ее образовано ГПУ) и передача судам для судебного разбирательства и вынесения соответствующих решений всех дел, находившихся в стадии предварительного следствия, а также дела решенные, находившиеся в производстве ВЧК и Революционных трибуналов. Однако реорганизация не избавила советскую судебную систему от главного ее порока – децентрализованность (трибуналы – народные суды). Единственным связующим звеном между ними оставались губернские отделы юстиции, на которые возлагалась обязанность обжалования оправдательных и неправосудных приговоров, как народных судов, так и трибуналов. Необходима была иная структура судебной системы, которая была создана в ходе судебной реформы 1922 года. Реформа в институциональном плане должна была обеспечить реализацию концепции революционной законности, переход от революционного правосознания к нормативно-правовой системе с юридическими гарантиями и точным материальным и процессуальным правом. В политическом плане – обеспечить правовыми средствами реализацию политической доктрины. Положение о судоустройстве РСФСР от 11 ноября 1922 года устанавливало трехзвенную систему судов: народные суды; губернские суды и Верховный суд РСФСР. Основным звеном судебной системы являлся районный народный суд. Областной (губернский) суд стал первой инстанцией по наиболее важным уголовным и гражданским делам и второй (кассационной) инстанцией – для народных судов. Верховный суд РСФСР стал первой инстанцией для дел особой государственной важности, кассационной инстанцией – для областных (губернских) судов. Это была внешняя сторона реформы, определяемая институциональной моделью судебных учреждений. Главное же, на что необходимо обратить внимание, это внутреннее содержание реформы, определявшее роль и место суда в государственной системе. Идеология реформы строилась на четком проведении классового принципа, определявший главную задачу судов как «осуществление воли пролетариата, применяя его декреты»[229]229
  Положение о судоустройстве РСФСР от 11 ноября 1922 г. // СУ РСФСР. № 69. Ст. 902.


[Закрыть]. В институциональном аспекте, безусловно, достигалась цель централизации системы судов с одновременным усилением партийно-государственного контроля над ними.

К 1924 году основные мероприятия реформы были завершены. В новой судебной модели губернский суд стал основным рычагом, при помощи которого центральные органы в сфере судебной власти – НКЮ и Верховный суд наиболее полно могли проводить и осуществлять необходимые директивы и руководство в сфере судебной политики. С этой целью была пересмотрена структура и функции губернского суда. В нем был выделен Пленум, как основной руководящий орган, с возложением на него ответственности за «надлежащее проведение и осуществление судебной политики»[230]230
  Основные итоги работы губернских (областных) судов и Народных судов РСФСР в 1924 г. М.: Издательство НКЮ РСФСР, 1925. С. 17.


[Закрыть]. В завершенном виде новая система получила оформление в 1928 году после завершения административного деления (область (край), округ, район).

Создание новой организационной судебной структуры не исчерпывало содержание реформирования. Составной частью реформы была перестройка работы судов на основе принципов социалистической законности и принятых кодексов. Принятие кодексов никак не устранило многочисленных организационных и процессуальных трудностей правосудия, более того, порождало новые проблемы. Одна из самых очевидных проблем заключалась в невозможности полноценного и планомерного внедрения в судебную практику материальных и процессуальных норм нового законодательства вследствие многих причин, первостепенными из которой были политический консерватизм и профессиональная несостоятельность большинства судей. На первом этапе реформирования ситуация складывалась настолько удручающе, что разработчикам кодексов приходилось проводить не только утомительную разъяснительную работу среди судей, пытаясь объяснить им существо кодексов, но и убеждать вообще в их необходимости. Судьи в силу своей профессиональной слабости в большинстве своем не могли самостоятельно разобраться в кодексах, тем более правильно применять законы в судопроизводстве. Более того, многие из них рассматривали кодексы как возвращение к буржуазному праву. Поэтому судьям постоянно напоминалось, что, несмотря на нэп, классовый принцип в отправлении правосудия остается определяющим в деятельности судов, а революционная целесообразность – важнейшей категорией в законе и судебной практике.

Немало проблем возникало и в применении метода аналогии закона и права: приема, заключающегося в распространении на ситуацию нормы, регулирующей аналогичные отношения либо сущностные положения права (отрасли). Они задействуются правоприменителем при отсутствии регламентации конкретных отношений нормативными актами. Широкое использование аналогии изначально обусловливалось краткостью уголовного кодекса 1922 г., кодекс не охватывал всех конфликтных проявлений жизни, учесть все нюансы конкретного юридического конфликта должны были суды. Но применять это нормативное средство большинству судей было просто не под силу. Поэтому судьям подробно разъяснялась последовательность их действий в этих случаях. Судья должен был, прежде всего, попытаться найти прямой ответ в действующем законе. Если это не удавалось, он обращался к анализу «общих начал», определявших существо советского законодательства. Не найдя достаточно определенного ответа и там, судья был вправе искать решения в последней инстанции – в «общих принципах классовой политики». Как правило, ответ находился именно в последней инстанции. Проблемы создавала и практика использования так называемого «текучего законодательства». С точки зрения революционной целесообразности это была, безусловно, рациональная идея, позволявшая продуктивно реализовывать политические и экономические потребности власти. Для практики же отправления правосудия текучесть законодательства порождала, по крайней мере, два серьезных негативных последствия. Во-первых, частые изменения и дополнения в законах, что создавало постоянные проблемы их усвоения судьями. Во-вторых, неумелое толкование судьями законов вело к частым судейским ошибкам.

В целом внедрение в судебную практику нового законодательства и процессуальных правил в первой половине 1920-х годов проходило с большими сложностями, судьи по-прежнему руководствовались в практической деятельности привычными для них методами, сложившимися в деструктивный период. Особенно трудным процесс был в провинции, где долгое время не только не применяли новое законодательство, но даже не знали о нем. На уровне уезда, например, УК 1922 г. стал применяться не ранее чем через полгода после его принятия, да и то не везде. Дело дошло до того, что циркуляром НКЮ в начале 1922 г. в качестве обязательного условия занятия должности судьи устанавливалось знание законов[231]231
  ГАТО. Ф. Р-648. Оп. 1. Д. 54. Л. 4.


[Закрыть]. Продолжала оставаться судейской нормой вплоть до 1923 г. и практика, характерная для военного периода, – устрашение в форме необоснованных заключений под стражу, создания искусственных приговоров, усиление репрессий, изменение без оснований меры пресечения, коллективное наказание целых сел и деревень. В результате – переполненность мест лишения свободы, превышение сроков арестов до суда, доходившее до 17 месяцев. НКЮ и НКВД в октябре 1922 года издали циркуляр, в котором напоминалось, что по законодательству РСФСР возможно только индивидуальное наказание, законодательство не признает круговой поруки, наказание должно быть наложено строго в соответствии с индивидуальной виной. Поэтому местные власти и суды не имеют права издавать постановления, грозящие наказание целым селам, хуторам и деревням, независимо от вины отдельных ее членов. Они являются незаконными и подлежат отмене[232]232
  ГАТО. Ф. Р-414. Оп. 1. Д. 118. Л. 78.


[Закрыть].

В стране полным ходом развивались и вступали в законную силу гражданско-правовые отношения, связанные с введением нэпа, а в глубинке России все еще судили по законодательству времен гражданской войны. Так, несмотря на то что декрет СНК от 29 марта 1921 г. о свободном товарообмене коренным образом изменил юридическое понятие спекуляции, вплоть до 1923 года суды осуждали за спекуляцию, за хранение продуктов, за сделки с недвижимостью, выносили приговоры за торговлю кустарным мылом от 6 месяцев до 3 лет лишения свободы[233]233
  ГАТО. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 100. Л. 7.


[Закрыть]. Продолжавшееся применение в массовом масштабе старого законодательства судами вынудило Верховный суд в феврале 1923 г. директивно потребовать от всех судов не применять иных мер наказания или социальной защиты, кроме указанных в кодексах[234]234
  ГАТО. Ф. Р-414. Оп. 1. Д. 100. Л. 7.


[Закрыть]. Но никакие указания не могли устранить объективную данность – неспособность большинства судейского корпуса профессионально применять новое законодательство.