Текст книги "Воля вольная"

18

Семихватский встал по нужде под утро. Накинул суконку и вышел из зимовья. Морозило, за голые коленки и ляжки хватало, под ногами крепко хрустело. Градусов двадцать, подумал. Небо было еще темное. Неуютная серость чуть обозначилась на востоке между деревьями. Капитан замер, прислушиваясь, тайга негромко потрескивала, вернулся в выстывшее зимовье. Присел к печке. Воняло перегаром и кислятиной от сапог и от самого Сенькина. Он вытащил из-под него пару поленьев. На нарах зашевелились. Осипший голос одного из студентов спросил:

– Что, уже встаем?

Солнце как раз начало пробивать мглу над сопкой, когда он завел тягач. Парней решил взять, прикинув, что дорога может быть завалена и тогда одному не управиться. Оба студента сидели уже в холодной кабине и грелись, прижавшись друг к другу.

Семихватский оставил Сенькину три бутылки водки, чтоб тот раньше, чем через три дня, до дому не добрался, сухарей, одну тушенку и полез в тягач, завесивший едким дымом всю поляну. Еще раз спросил бича о развилке на кобяковскую сторону и надавил на газ.

Сенькин ошибся или не знал толком – он показал дорогу, по которой неделей раньше заезжали дядь Саша и Колька Поваренок. Она вела в обход кобяковских угодий, в их верховья, крюк выходил больше ста километров. Семихватский пока этого не знал, дорога была чистая, тягач летел тридцать километров в час, а на прямых и побольше, только шуба заворачивалась. Снежок посыпался с неба, и это добавляло удовольствия. Они похмелились, умяли целую сковороду жареной кеты и теперь весело дымили в три трубы.

Студенты были филологи из питерского университета. Сюда приехали в конце июля – «изучать жизнь» и подзаработать на рыборазделке. Через неделю они улетали на материк. Билеты уже были.

– А еще вы нам по контейнеру икры обещали. Это какие, по двадцать пять килограмм? – спросил Андрей, засовывая в ухо наушник от плеера. Семен уже сидел с такими же.

– Контейнер? – Капитан внимательно смотрел на дорогу. – Двадцать пять, какие же еще? Я сильно пьяный был? А что делать, говорил?

– Ничего. Вас женщина не отпускала одного, и вы сказали, что с нами едете… Втроем. Вы ей еще сказали, что мы милиционеры! Курсанты! – захохотал Андрей.

– Ну-ну… – Капитан помолчал, потом повернулся к парням.

– Как же вы… Лишь бы бабки, а что делать, не спросили? Контейнер икры в области – это штука баксов! Может, я вам убить кого предложу?

Андрей замолчал, смотрел то на водителя, то на друга. Семен вынул наушник и, поморщившись недоверчиво, скосил глаза на капитана.

– Что примолкли? У меня месяц назад вон приехали двое из училища. В ментовку идут работать, а кроме бабла, ничего в башке нет…

– А вы что, идейный… милиционер? – спросил Семен серьезно.

Капитан притормозил. Машина нагнулась под горку и стала выползать на заснеженный лед небольшого озерка. Крепко замерзшие следы, обходили его по кромке. Капитан остановил тягач и вылез. Закурил, прошелся, вглядываясь в четкий, вмерзший в грязь протектор «Урала» и пробуя его твердость ногой. Вернулся в кабину и двинулся тем же следом. Тягач шел, шумно ломая лед, обваливаясь, даже сквозь рев мотора было слышно, как звонко рвутся трещины по озеру.

– Девок-то всех перетерли на рыбзаводе? – спросил капитан, когда лед остался позади и он добавил газу.

Андрей, дымивший в распахнутое окно, закрыл его, заулыбался и, перегнувшись через приятеля, зашептал:

– У меня с этим все нормально, а у Сени – напряг, говорит, не может без любви. – Андрей затянулся сигаретой и продолжил. – Ну, познакомимся… то-се, в гости приходим… их двое, нас – двое, все как положено! А он тут же влюбляется… – Андрей развел руки с «горестным» лицом.

– Во молодец! – загоготал капитан.

– Да чего молодец, влюбляется и говорит, что не может, потому секс – это унижение любви!

– О как!

– Ну!

– Ну, так тоже можно, – благодушно протянул капитан. – Нам с тобой больше достанется. Девки-то нынешние не больно в эти вопросы вникают, у них ноги при виде мужика что двери в лифте…

– Девки разные бывают… – оттолкнул Семен навалившегося на него Андрея. Светлое лицо пошло розовыми пятнами, даже под корнями волос покраснело.

– Ну не так уж, – заступился за девчонок и Андрей. – Я честно скажу, сюда ехал, думал, девчонки здесь… попроще будут…

– Типа дурочки деревенские, – подсказал капитан.

– Ну. Я же никогда не был так далеко, а тут все нормально, все в курсе, в сетях сидят, такую же музыку слушают.

– Всяких хватает, на рыбзаводе народ почище, платят-то неплохо. Новый цех-то запустили?

– Так в августе еще…

– А-а… – протянул капитан задумчиво.

Дорога вышла на открытую марь, тягач мягко пошел по мху и мелким кустарникам, вскоре показалось озеро, капитан подъехал и встал, развернувшись боком к берегу.

– Там листвяшка на крыше, доставайте, костер запалим. – Капитан открыл дверь кунга, нашел пакет с недоеденной рыбой. Водку взял из ящика.

Парни неумело, с наушниками в ушах и широко расставив ноги, мучили топором сухой нетолстый ствол, потом так же зажигали костер. Вымазались и вымокли в снегу – все не загоралось. Капитан разложил жареную рыбу, налил водку в кружки и молча смотрел на их мучения.

Выпили, грелись у огня, закусывали, Семихватский налил еще. Глядели, как на открытую марь падает снег. Дорога огибала озеро левым берегом, дальше лезла в хребет и вместе с ним исчезала в снежном небе.

– Товарищ капитан, а мы кого-то выслеживаем? – Семен сидел на корточках, видно было, что он захмелел. – Вы не обижайтесь, товарищ капитан, ну… нам интересно! – Его качнуло, и он сунулся в огонь. – Оп-па! – пьяненько отскочил, тряся рукой.

– Да тут товарищ один … – Семихватский задумался, подбирая слова, – пошалил, в общем, слегка и убег к себе на участок соболей ловить. Надо бы его призвать к порядку.

– В смысле? Задержать?

– Посмотрим на его поведение…

– А что он сделал?

– Икру вез браконьерскую, несколько тонн… – Семихватский говорил негромко, покуривая в огонь. – Останавливали его для проверки, он не подчинился, сбил «уазик», пострелял… Годиков на восемь-десять наделал, думаю. – Капитан бросил бычок в костер и поднялся.

– Так вы его в одиночку собирались… я не знаю, что… арестовывать, связывать… что? – Андрей был явно под впечатлением. – А если он не захочет сдаваться?

– Выбора у него нет. Вчера московский ОМОН прибыл, они не будут церемониться. Поэтому… лучше по-свойски порешать. А нет… так нет. – Василий встал. – Жратву соберите.

Он подошел к капоту, попробовал его открыть, но тот был герметично, для плаванья, закручен, и нужны были ключи, рукой потрогал – не слишком ли горяч двигатель – непонятно было. Полез в кабину. Ребята сзади складывали все в кунг.

– Я тебе говорю, мужик абсолютно крутой. Я про него слышал. Он тут основной! – шептал Андрей Семену, засовывая полбутылки водки в карман.

– Да что, я не вижу… ты на руки его посмотри! – сказал Семен в восхищении и ухватился за тягач, чтобы не упасть.

– Ну как две моих! Ты что сквасился?

– Не, нормально, дай я у окошка сяду…

Залезли в кабину. Поехали. В головах от водки было весело, на душе легко, снег временами валил крупными хлопьями, но дорогу было видно хорошо. Вездеход пер по снежной целине, разбрасывая снега.

– Бразды пушистые взрывая… – Андрей распахнул руки, как крылья, достал водку из кармана, протянул водителю.

Капитан убавил ход, кивнул на кружку, лежащую под стеклом. Выпили. Закурили.

– Как мы его найдем? – опять спросил Семен.

Семихватский помолчал, прежде чем отвечать.

– Все сделаем спокойно – тягач этот его, он по следам узнает, участок тоже его, пару зимовеек спалим – сам явится воевать за свое добро.

– Спалим, вы сказали?

– Ну! – нахмурился Семихватский.

Студенты помолчали, обдумывая.

– А если он не захочет сдаваться? – спросил Семен.

– Надо будет объяснить хорошо.

– А… он здоровый? – Андрей развел руки на ширину плеч.

– Нормальный…

– Одному? Вы же один ехали – вы стали бы бороться с ним? Один? Я не понимаю? У вас оружие, у него оружие… не понятно? – Семен держался за ручку над головой и заглядывал через Андрея.

– Так, – капитан хмыкнул довольно, – меняем пластинку. Обо всем заранее думать мозгов не хватит.

– У нас в Питере милиция толпой наваливается. Им инструкция запрещает по одному ходить, – не унимался Семен.

– О-о! Товарищ капитан, вы попали, Сеня у нас правозащитник, он с ментами постоянно в разборках. Наши права защищает.

– Наши права – это и права ментов тоже… – Семен был серьезен.

Капитан глянул на Семена, помолчал, потом заговорил:

– Есть тут у нас один местный правозащитник. Книжек да Интернета начитался…Сам, по-моему, не знал, чего хочет… А писал кругом! Мы с ним иногда философствовали! – улыбнулся капитан. – Знаешь, как я с ним разобрался? Взял с собой в рейд на неделю в тайгу – он так охренел от этой вот жизни, что уж больше года молчит. Книжку, говорит, пишет о браконьерах. В этом году снова с нами ездил.

– И что? – не понял Семен.

– Ничего… – небрежно бросил капитан, обруливая большой камень, засыпанный снегом и наддавая газу. – Что ты о моей жизни знаешь, Сеня, чтобы мои права защищать?

– Ну как? Есть же общие какие-то моменты…

– Общие? – Семихватский повернул голову в сторону Семена. – А общие штаны одного размера не хотите на всех пошить? А? Неудобно будет? А с правами можно? Что-то я тут не пойму! Может, вы защищаете право толпы быть слабыми? А если я такой вот родился?! Мне и права моего размера определены. И если я могу быть сильным, то мне в падлу быть слабым!

– Ну это известная точка зрения…

– Короче, так скажу тебе, Сеня… ты, наверное, думаешь, что делаешь хорошее дело для других людей? Так же? – Капитан задумался, подбирая слова, потом нахмурился. – Что за конструкцию вы сооружаете, сами-то хоть понимаете? Не знаю… не хотел бы я жить в таком полудохлом мире…

– А бывали у вас по-настоящему опасные случаи? – Андрей сидел неудобно, тягач качало, он все время пытался ухватиться за какие-то рычажки рядом с собой, но опасливо отдергивал руки и хватался за ручку над головой, в крышке люка.

– Бывали, наверное, – ответил капитан вполне правдиво.

– А стреляли в вас?

– Стреляли, – чуть помедлив, снисходительно соврал Семихватский.

Снега добавилось, видно стало хуже, горы вокруг скрылись за метелью. Семихватский подъехал к какой-то речке, остановился, достал карту, включил навигатор и положил его на крышу. Он не первый раз определял координаты, и получалось, что они движутся по верху отрога почти строго на запад. А должны были на юго-юго-запад, и не подниматься, а давно уже спускаться с перевала. От зимовья они проехали километров пятьдесят. Возвращаться и искать другую дорогу? Капитан Семихватский, как бультерьер, обратного хода не знал.

– Что-то не так? – поинтересовался Андрей.

Семихватский не ответил, открыл окно, высунулся по пояс – не видно ничего было. Снег валил крупно, с ветром, было довольно холодно, и казалось, что сумеречно. Достал сигарету, посмотрел на приборы, постучал по стрелке температуры. Начиная с озера, он не давил особо, но двигатель грелся, стрелка все время держалась в начале красной зоны. Запасного антифриза не было, он все обыскал в кунге.

Мужички, привалясь друг к другу, сидели в наушниках и слушали каждый свою музыку. Андрей кемарил, Семен задумчиво глядел в окошко. Василий смотрел на отшлифованные руками Степана Кобякова рулевые рычаги тягача, и в голове опять запершило какими-то мыслями, которые ему совсем не нравились.

Провалившись до грунта, тягач, оскальзываясь и рыча, вырвался на наледь реки и тряско побежал наискосок, капитан надавил газ, в пелене снега показался другой берег, он был обрывистый. Семихватский, не сбавляя скорости, повернул по реке, рассчитывая увидеть выезд, под тягачом осело, капитан сунулся ближе к обрыву, выскочил одной гусеницей на берег. Машина опасно накренилась, вторая гусеница прогрызла лед и провалилась, Андрей упал на капитана.

– Спокойно, – раздался злой голос Семихватского.

Он попытался выползти назад, тягач надсадно ревел и трясся, что-то не пускало. Машина только глубже зарывалась в береговой галечник.

– Может, нам выйти? – спросил Андрей.

– Сидите пока… Да не бойтесь…

Правая гусеница слетела под водой. Собралась вся сзади грудой неподъемного металла, прикрытая ледяной кашей… Семихватский ходил вокруг с погасшей сигаретой во рту, потом, зло бросив ее на лед, открыл дверь кунга. Первые пару минут он не искал инструмент, а стоял и думал, что поменял бы этих двух сопляков на своего водилу Гешку Клыкова. Тот и один бы справился. Потом уверенно залез в будку, поднял сиденье, под которым лежали большие инструменты: лом, фомка, выколотка, крепежные болты.

Было уже полдвенадцатого ночи, когда они натянули гусеницу. С помощью бревна и цепей, искрошив лед и разворотив дно и берег, выползли на твердое. Большой костер горел на берегу. Рядом по пролому бежала быстро очистившаяся, переливающаяся в свете фонариков вода речки. Они устроились у огня, варили в ведре очередную порцию собачьей кеты, мокрые по локоть, а Семихватский и по плечи. Одежда на морозе застывала, они отжимались, сушились, грелись и пили. Вспоминали, как разбирали гусеницу и таскали траки, как гайку запорного болта потеряли и шарили по дну в мутной воде, а она была под рукой, застряла в ледяной трещине. Парни признавались, что не верили, что это можно надеть. Работа сближает, тяжелая или опасная – особенно. Они были почти друзьями. Андрей пару раз по-приятельски хлопнул капитана по плечу.

– Ну и здоровы же вы, Василий Иванович!

Капитан ничего, только ухмыльнулся про себя.

– Вы батю моего не видели. Тот, помоложе был… – Капитан приподнял бровь и качнул головой.

Напились конкретно, как выразился Андрей. Сожрали ведро ухи, капитан завел тягач, и они заползли в кунг. Вскоре там стало тепло от двигателя, а еще раньше раздался густой храп на три голоса. Всегда ведь, когда что-то сделаешь такое… неслабое, а главное, общее, спишь счастливо. Кажется – раз это сделали, то и все остальное получится.

Утром у Семена побаливала голова и все тело, Андрей ничего, выполз на волю. Двигатель молотил на малых оборотах, костер горел, над ним висели чайник и ведро с остатками ухи. Капитан ходил вокруг тягача, доливал воды в охлаждение, слушал, как работает. Потом забрался в моторный отсек за кабиной, стучал чем-то и негромко, зло матерился.

Снег притих, сыпался мелочью, было пасмурно, но видно далеко. Андрей вспомнил ночное натягивание гусеницы и в некоторой тревоге обернулся. На месте была. Дым выползал из выхлопа и, белея на морозе, тянулся к костру. Андрей, застегиваясь на ходу, побежал к огню, сел поеживаясь и соображая, как тут таежники обходятся. Неужели постоянно в такой вот каторге?

– Доброе утро, – крикнул капитану, – все в порядке?

– Давай буди кореша! Поехали.

Студенты по-быстрому набивались сухарями, размоченными в остатках юшки, Семен сбегал за сгущенкой, и они с Андреем, дурачась и отнимая банку друг у друга, стали пить ее с несладким чаем. Капитан выбрался из мотора, громко захлопнул решетки вентилятора, подогнал их каблуком и спрыгнул на землю.

– Товарищ капитан, сгущеночки, – предложил Семен, заливаясь от анекдота, рассказанного дружком. Колени подгибались от хохота, а рука сама собой хлопала по ноге.

– Какой еще сгущеночки, поехали, мать вашу! Собирайтесь! – рявкнул, не сдерживаясь, Семихватский.

Он забрался на водительское место, парни тоже залезли. Капитан, стараясь быть спокойным, заговорил:

– Сейчас будем спускаться вниз по ключу, получится – не получится – не знаю… – Он замолчал, глядя через лобовое стекло вперед в небо над перевалом. Про уходящий антифриз и что запаса топлива почти нет, не стал говорить.

Поехали, через полчаса плутания между стланиками выбрались на открытый каменистый склон. Впереди расщелина ключа неторопливо стекала вниз, в долину Эльгына. Вылезли из тягача.

Широко и далеко было видно. Ветер валил с ног. Тучи так и тянули из Якутии, создавая над огромной, со множеством боковых отрогов горной страной ровный беленый потолок. Далеко внизу у реки, куда им и нужно было, темнел густой и даже страшноватый лес.

– Туда поедем? – удивленно спросил Семен. – Без дороги?

– Туда! – Семихватский глядел вперед и вниз.

Ни один таежник, зная коварство стланиковых склонов, так не рисковал бы. Но другого пути у Васьки не было – вся его выходка иначе становилась бессмысленной и сильно позорной.

Вихляя по крутякам – у парней дух захватывало, как они не переворачивались, – сползли до стлаников, которые росли по ключу, и двинулись вдоль. Иногда Васька останавливался, ходил в одном свитере и без шапки, искал, где полегче. Местами приходилось прорубаться, студенты растаскивали кривые цепкие стволы. Так продрались до ручья и поползли, переваливаясь по отшлифованным водой, обледенелым камням русла. После небольшого озерца с моховыми берегами ручей почти отвесно заскакал по огромным камням. Васька сходил в обе стороны от водопада – везде было круто. С трудом развернулись в больших камнях и целый час пропиливали, прорубались метров двадцать-тридцать сквозь вековой стланик. Наконец выдрались на боковой отрог с молодым редким лесом. Нещадно его ломая, дуром спустились до более-менее ровного. Выехав на ручей, капитан остановился. Вылезли на крышу кабины. Закурили, разглядывая водопад, висящий теперь у них над головой. У всех руки тряслись, даже на радость не было сил.

– Во-он откуда сползли, – показал Семен, задирая голову наверх, на такую вроде и недалекую отсюда черную каменистую гривку на снежном хребте.

Небо темнело. Вокруг рос старый тополевый лес, и оттого казалось, что тут внизу почти ночь.

– Вы что, все время так ездите? – Андрей от усталости даже улыбаться не мог.

Семихватский повернулся к нему. Потом осмотрел задумчиво свои ладони с содранными мозолями и ничего не ответил.

– Это что? – показал Семен серую затеску на тополе.

Васька полез из кабины. Довольно широкий путик тянулся подножьем сопки. Васька прошелся по нему и возвращался уже бегом, благодаря Бога, свою везуху и предков, давших ему такое чутье. Васька считал, что в тайге он, сибиряк бог знает в каком поколении, не пропадет никогда. Влез в кабину.

– Молодца! – зыркнул на Семена и, довольный, посунул рычаги вперед, добавляя газу и выбираясь из ручья на заснеженный берег.

– Куда теперь? – спросил Андрей.

– Сегодня в зимовье выспимся как люди. – Настроение у Семихватского стояло столбком.

За окнами уже едва видно было. Семихватский включил фары. Тягач с трудом вписывался, давил углы буранной просеки, подминая под себя подрост и валя небольшие деревья. Тайга, таинственная и страшноватая в несильном желтоватом свете, расступалась под напором мощного железа.

– А я, дурак, из-за какой-то икры поехал! – Андрей зачарованно смотрел вперед. – Не, ей-богу, я ничего такого никогда не видел.

Тягач, в очередной раз перевалив ручей, ревя, взобрался на бугорок и, клюнув носом, остановился. Впереди чернело сгоревшее зимовье. Капитан спрыгнул на грязный закопченный снег, достал из-за сиденья «калашникова» и надел на плечо. Неприятно пахло свежими головешками, будто там кто сгорел. Принюхиваясь, обошел поляну, луч сильного фонаря искал что-то, полз по обугленным бревнам, остановился на кругляке сковородки, черном смятом ведре, в другом месте, придавленная недогоревшим бревном, блеснула белым почему-то боком кастрюля. Семихватский тронул ее ногой – с гвоздями… Лабаз, устроенный меж двух деревьев, был целый. Приставил лестницу.

– Сгоняй кто-нибудь…

Андрей бесстрашно полетел наверх. Лестница под ним шаталась и скрипела.

– Нет ничего, – крикнул, глядя на них и не спускаясь.

Семихватский стоял, наморщив лоб.

– А здесь больше нет зимовья? – спросил Семен.

Капитан покачал головой и пошел вперед по тропе, светя фонарем под ноги.

– Что-то тут не так! Он не знает, что делает! – заговорил Семен, понижая голос.

– Ну, похоже, на пределе живет… он не все нам говорит! – согласился Андрей. – Черт знает, куда уже заперлись…

Растерянно глядели друг на друга. Из темноты, с другой стороны сгоревшего зимовья показался фонарь капитана.

– Сожгли или само сгорело? – спросил Андрей.

Капитан ничего не ответил, еще потоптался перед входом, разглядывая снег под фонарем. Следов не было нигде, никто не подходил и не подъезжал к избушке.

– Ладно, сюда не ходите, не топчите ничего.

Переехали на небольшую поляну на другом берегу. Там лежало несколько бревен, часть были попилены и сложены в высокую поленницу. Костер запалили, съели банку тушенки, полбулки хлеба и два мятых плавленых сырка, которые нашлись в вещмешке Семихватского. Голода только прибавилось.

Капитан с фонарем сходил вдоль ручья, поискал золотой корень, но не нашел. Кустики, что принес для заварки, повертел в руках и, сомневаясь, выбросил. Кипятку попили. Капитан водку пить не стал, даже не вспомнил о ней, видно было, что напряжен. Прислушивался к тайге, иногда поднимал голову и глядел внимательно. Автомат рядом держал.

Потом снова ушел в ночь. Костер освещал поляну, подмытый обрывчик противоположного бережка, со свисающими светлыми корнями, стволы старого тополевого леса, распахнутую дверь их будки. Семен, склонившись к корешу, сказал негромко:

– Сомневаюсь я, что он его возьмет… Ни еды, ни солярки… Едем куда-то… А что, если он какую поганку затевает?

– Да ладно… – Андрей посмотрел в темноту, в ту сторону, куда ушел капитан. – Не парься!

Семихватского не было минут двадцать. Парни слегка закисли, молча сидели, думая каждый о своем и прислушиваясь к ночной тайге. Ветер налетал порывами, Андрею все казалось, что сзади кто-то ходит, и он оборачивался напряженно. Капитан появился из-за тягача, откуда его не ждали, подошел, сел устало на бревно. Полез за куревом.

– А что за человек, этот охотник? – спросил Семен почти строго.

– Человек и человек… Вот зимовье свое спалил…

– Вы думаете, это он? – Андрей тревожно посмотрел на капитана.

– Тут нет больше никого. Он да мы… Чтобы нам спать негде было…

– А вы, когда собирались жечь его зимовья? Почему вам можно, а ему нельзя? Это же его зимовье, в конце концов… – Семен смотрел прямо в глаза капитану.

– Я собирался? – нахмурился Семихватский и отвернулся в костер.

– Ну да, чтобы он пришел сдаваться. Теперь не придет? – Семен говорил почти задиристо.

Андрей пихнул его коленом. Капитан не ответил. Глянул только тяжело и потянулся за угольком, прикурить.

Молчали. Огонь взвихривался, рассыпая искры в черноту. Ветер метался в корявых тополевых вершинах. Ручей, развороченный тягачом, зализывал раны, всхлипывал, жаловался на одинокую жизнь. Ночь была черна.

– Если со мной что-то случится, спутниковый телефон в вещмешке найдете. Пин-код – четыре семерки.

– А что может случиться? – спросил Андрей, быстро глянув на капитана.

– Кирпич на голову упадет…

В остывающем моторе тягача что-то металлически клацнуло, парни испуганно обернулись в темноту.

– Нас же сейчас видно, а его нет… – тихо заговорил Андрей, поворачиваясь обратно. – Он может выстрелить?

– Не может. – Капитан мотнул головой.

– Почему?

– Он не идиот.

– Но зимовье-то спалил!

– Зимовье сжечь – не человека убить.

– А вы убивали?

– Нет.

– Почему все-таки вы вот так его ищете? Один! – вмешался Семен.

– Я вам все сказал…

Они посидели еще недолго и ушли в кунг. Повозились, устраиваясь, слышно было, как разговаривают вполголоса. Когда затихли и из кунга послышалось глухое похрапывание, достал телефон. Включил, положил рядом на бревно, дожидаясь устойчивого сигнала. Ветер гудел и гудел вверху. Погоду отпускало, воздух мокрел. Дров подбросил, до каких дотянулся. «Почему вам можно, а ему нельзя?» – не шли из головы слова Семена.

Тихого набрал и, не дождавшись гудка, сбросил. Задумался. Набрал своего шофера Гешку Клыкова.

Всегда невозмутимый балагур Геша… прямо слышно было, как он удивился, узнав голос Семихватского.

– Василий, ты где… тут полный шухер. Ни тебя, ни Тихого…

– А он где?

– Не знает никто, как его отстранили…

– Кого отстранили?

– Да Тихого, Гнидюк сейчас вместо. С охраной ездит… его же отделали будь здоров!

– Пф-ф-ф, погоди, что там такое?

– Да ты сам-то где?

– В тайге…

– По делам, что ли?

– Нет, я… ладно, потом. Расскажи спокойно. Что там делается? ОМОН прилетел?

– Прилетел! Они тут икры набрали – в порту маленькая комнатка… за курилкой которая, холодная – полная контейнеров! Часть уже отправили или в самолет загрузили, не знаю. У них тут Ан-12 и вертак свой из области. Народ не доволен, омоновцам прямо говорят, уже, мол, оплачено… понимаешь, а тем по барабану – у людей же ни документов, ничего! Ты-то когда? С ними ж говорить надо! Ни тебя, ни Тихого!

– Они за Кобяком летали?

– Вчера к нему летали – двух эвенов приперли, и сколько увидели зимовеек, все сожгли. Одно, говорят, Генки Милютина спалили или еще чье-то. Прямо сверху стреляли зажигательными и ждали – выйдет не выйдет, даже не садились. Только эвенов, больше никого не видели, я с летчиком разговаривал. Похоже, они куда-то в сторону забурились…

– Та-ак…

– Про тебя говорят, что ты пьяный угнал тягач кобяковский… – осторожно добавил Геша.

Телефон пикнул и погас.

Васька еще несколько раз пытался выйти на связь, батарейку грел у огня, но она села безвозвратно. Запасная батарейка была мертвая, он забрался в кабину, обшарил вещмешок, зарядного не было. Он искал руками, а на самом деле все обмозговывал ситуацию в поселке.

Вернулся к костру. Все так же машинально сходил за дровами. Налил себе водки, но пить не стал, поставил в снег у костра… Закурил. Ясно было, что надо рвать в поселок, но как? Вертолет не вызвать. На тягаче обратно не подняться, значит – круг километров сто до Эльчана. Антифриз уходит – за день не управиться. Это была засада!

В голову лезло назойливо, как хвастался с небрежной ухмылкой, что приволочет Кобяка, как соболя на пялке! Бессильная опустошающая ярость на самого себя рвала изнутри. И еще эти омоновцы, они, значит, были здесь и спалили зимовье. Эти лихие московские ребята, действуя так же, как собирался он сам, злили его больше Кобяка. Как будто кто-то зашел в его двор и ходит, распоряжается. Ногами пихает все. Но особенно поразили обгоревшие бревна зимовья. Одно дело сказать «Сожгу!», другое – сжечь! Он схватил кружку с водкой и плеснул в огонь. Тот метнулся в небо и в стороны, опалив лицо.

Ветер расходился, валил по ущелью. У костра за деревьями не так дуло, но с вершин тополей летели немаленькие уже ветки. За общим гамом непогоды их не слышно было, только когда рядом с гулким стуком падало, Васька поднимал голову и глядел наверх. Звезд не было. Небо было седым и недобрым.

Васька глотнул из горлышка, сморщился от холода во рту. Подкурил погасший бычок. Что вообще там делается, непонятно? Что с «батяней»? Куда исчез? Московские народ трясут… Мысли сыпались и сыпались, как ветки с тополя, одна другой толще.

Васька курил и курил. Ему было так погано, что даже пить не хотелось. Жизнь выпихивала его на обочину. И получалось, по всем раскладам выходило, что он выдохся. Что нет никакого смысла вообще что-то делать! Он растерянно и придурковато улыбался, чесал под шапкой давно немытый затылок и, склонив голову набок, замирал надолго. Ни за ним, ни впереди ничего не было. Ни надежд, ни товарищей, никаких дел и вообще никакого смысла, кроме дури быть первым. Глупость кругом одна! Сама жизнь пустая и глупая! Никому не нужен!

Так Васька сидел и думал, думал. Он добрался до собственной гордости, до того места, где она зарождается, – страшное место, мутное, тупик непролазный…