Текст книги "Воля вольная"

– Нет, – ответил Жебровский.

– Ну-у, совсем плохо, про́токол составлять будем! Беда с этими браконьерами!

– Так, ладно, в машину, – приказал Мирон бойцам.

– Мне тоже идти? – спросил Шумак.

– Иди!

– Эй, куда? А шкуру? – окликнул Хапа бойцов.

– Ладно, может, пригодишься, – обратился Мирон к Жебровскому совсем спокойно. Почти дружески. – Ты Кобякова Степана знаешь?

Бойцы скатывали шкуру, снег под ней был розоватый. Фортепьянный концерт шел к финалу.

– Я прошу прощения, – перебил Жебровский подполковника. – Этот медведь – шатун, я его в упор стрелял, какая тут лицензия? С двух метров стрелял – вы же понимаете в этом!

Бойцы взялись было за шкуру, но остановились, глядя на подполковника. Хапа с вареным рябчиком в руках и за щекой вышел из зимовья:

– Я что сказал? Вперед! – заорал на омоновцев, обжигаясь мясом и стараясь не капать на себя. – Ты вообще-то понимаешь, сколько у тебя, Илья Сергеевич, проблем? Сейчас летим в Рыбачий, составляем протокол, изымаем оружие, браконьерскую шкуру, сажаем в «обезьянник» до выяснения личности. И как долго мы ее будем выяснять, зависит от нас! Мы там еще побудем, нас послали порядок навести!

– Хапа, терпи пока. Помоги найти Кобякова! – Мирон повернулся к Жебровскому.

– Как? Я его даже не знаю. Я второй год здесь… – Жебровский напрягся, понимая, что они все это спокойно могут сделать.

– Не слышал, случаем, где он? Может, следы видел? Или он у тебя в гостях был?

– Я третий день как заехал…

– А ближайшее его зимовье можешь показать на карте?

– Могу, оно недалеко… километров десять… я, правда, не был. Говорили…

– Кто говорил?

– Сосед по участку, Геннадий Милютин, он вчера здесь ночевал.

– Вчера? А до этого он где был?

– Не знаю, охотился… Это у нас общее зимовье.

– Понятно. А кто вообще мог бы помочь, или, может, помогает Кобякову. Жратва, то-се… откуда у него? Если он пешком за двести километров ушел? А такого Звягина не знаешь, кличка Студент? Он у тебя не был?

– Нет.

– Ты думай! Думай! – Хапа еще раз облазил все вокруг зимовья. Отряхивался от снега. – Или садись, поехали! У тебя перспектив немного! Ты же понимаешь, мы тебя просто так не отпустим! Не имеем права! Кстати, чего-то я соболей не вижу?

– Чего вы от меня хотите?

– Помогай! По рации, может, что слышал. Сосед больше ничего не рассказывал? Родной, если ты чего-то знаешь и молчишь, мы тебя раскрутим по полной. И бабки твои тебе не помогут! – Мирон почти дружески с ним разговаривал, но вопросы задавал профессионально быстро, не давая задуматься.

Жебровский такие ситуации всегда решал деньгами, и деньги у него как раз были… надо было переключить их с этого допроса. В голове вертелись дядь Саша с Поваренком. Можно было про них что-нибудь сказать для отвода глаз, они уже наверняка в Рыбачьем.

– Не знаю… меня двое завозили сюда на «Урале», они тоже вроде к икре отношение имеют… теоретически они могли, но как, я не знаю… я же не местный… Давайте мои вопросы решим?

– Это ты погоди… На «Урале», говоришь… как вы ехали? Хапа, давай карту!

– Мирон, не тяни! – Хапа расстегнулся, обнажив тельняшку, и достал карту из-за пазухи. Развернул.

Илья показал.

– Да, это далековато, а другой дороги нет? Через его участок? Как мужиков зовут? – Подполковник достал блокнот и карандаш.

Жебровский вспомнил их имена, Мирон записал. Подумал о чем-то и, отойдя в сторону, так, чтобы стало видно кабину вертолета, махнул рукой.

– Из Москвы? – спросил вполне добродушно.

– Ну…

– Где живешь?

– На Гоголевском…

Вертолет начал набирать обороты.

– Роскошно. Так какие будут предложения?

– Какие предложения! Есть такса – дело не заводим… – вмешался Хапа.

– Хапа, терпи… человек московский, с понятиями… можно недорого купить хорошее оружие, дивную медвежью шкуру и свободу. – Мирон явно издевался.

– На фиг! Только оружие и свободу! Все, если что, вот наручники, я ушел. – И Хапа, нагнувшись и придерживая слегка выцветший краповый берет, направился к вертолету. Мирон взвесил в руке наручники, будто никогда их не держал.

– Пятерки хватит? У меня случайно здесь деньги…

Мирон смотрел на него, не мигая и ничего не говоря.

– Ну вот, – Жебровский достал пачку долларов, – семь тысяч, больше нет. В Москве если – не проблема.

– О’кей, – подполковник взял деньги и небрежно сунул в карман. – За информацию спасибо, вы не против, если мы присовокупим ваши ценные показания к делу? Ну, ни пуха ни пера!

И он пошел в вертолет.

Дверь захлопнулась. Машина набрала обороты, покачалась и, нехотя оторвавшись, поднялась в воздух.

Жебровский сидел на уголке нар, уставившись в одну точку. Рука, на которую наступил омоновец, опухла, пальцы не гнулись. Встал, закрыл дверь, из головы не шли дядь Саша с Поваренком. Получалось – сдал мужиков. Он перебирал в памяти произошедшее и не мог понять, как это вообще получилось. Омоновцы были здесь пятнадцать минут… Увидел дыру в потолке на месте печной трубы. Труба валялась за избушкой. Поставил лестницу, полез наверх, с трудом насадил одной рукой.

Опять сел на нары. Голова не соображала. Мысли ползали друг по другу, как опарыш на гнилом мясе, извивались, падали… Такого косматого в упор кончил, а подполковника испугался. За пятнадцать минут в дерьмо превратили! Мог мужикам навредить? Если они уже дома, то все нормально, отговорятся. А если еще не доехали, стоят сломанные где-нибудь в тайге? Жебровский представил, как омоновцы садятся к ним… валят их на снег… Он потрогал свою опухшую руку… Господи, что за перевернутый мир. Гондоном сделали! На раз!

Он стоял среди зимовья, тряс головой, в которой, как заведенная пластинка, жестким фоном крутилось: «В Лондон! На Аляску! Хоть в Австралию! Валить! Сегодня же!» Представлял, как в поселке встречает Поваренка: как же так, Москвич? Продал? Икрой мы занимаемся? А говоришь, в Москве не все козлы?

Мысли о Москве трезвили. Он, заставляя себя успокоиться, затопил печку, наносил дров. Достал виски. Правда заключалась в том, что этот его сегодняшний выбор не был случайным, он и был его жизнью. Он всегда так поступал – удобства жизни, собственные затеи и желания всегда были важнее всего. Как человек умный, он давно понял это про себя и жил спокойно, не заморачиваясь лишними вопросами. Горевать не имело никакого смысла. Он, лично он, никому не делал плохо.

Динамик на столе светился ярко-красным диодом, другой валялся под нарами. Илья достал, подключил, полистал файлы, ткнул в фортепьянный концерт Баха, зазвучала музыка. Он прислушался, соотнося со своим состоянием, и остановил, не дослушав вступления. Слишком красиво и слишком жестко было. Попробовал Бранденбургский концерт… Бах над ним улыбался снисходительно и неприятно или даже издевался. То, что там, в музыке, происходило, было красиво и полноценно. Илья выключил все. Посидел, думая о чем-то. Вышел на улицу, там постоял, пока не замерз.

Достал упаковку лучших сигар, вынул одну из стеклянной колбочки, неторопливо обрезал, протер вискарем. Хотел глотнуть из бутылки, но передумал и налил в хрустальный стаканчик. Понюхал, как тонко и вкусно пахнет сигара за пятьсот баксов, и даже как будто улыбнулся внутренне, прислушиваясь к тишине за стенами избушки. Он был здесь один, оружие на месте, все было как и час назад, и можно было продолжить свою охоту. Денег не жаль, жаль было только медвежьей шкуры.

Это был не просто медведь, это был медведь, которому одного метра не хватило до жизни Ильи Жебровского. Это была проверка его кондиций – руки, психика, оружие – все сработало безупречно – и это было важно! Наглые омоновцы были просто неприятным эпизодом. Раскурил, тянул носом богатый аромат и почти спокойно уже думал, поглаживая опухшую руку.

Есть мужики, которые тут живут, у них есть их жизнь, их желания, и они хотят жить по их воле. А есть я, я хочу жить по своей! У меня другие желания и совсем другая жизнь, которую я построил честно, и почему я должен от нее отказываться?! Я сюда не за мужиков воевать приехал! Они вообще никогда не поймут, даже не задумаются, кто я и почему здесь? Почему же я должен помогать им? Кто заставляет меня?

К вечеру он окончательно успокоился и решил остаться.

Вертушка поднялась, второй пилот высунулся из кабины, подзывая Шумакова. Тот указал направление, и через семь минут они зависли над верхней кобяковской зимовейкой, в которой Гена Милютин оставлял записку. Сразу видно было, что она нежилая. Никаких следов, все засыпано снегом. Вертолетной площадки рядом не было. «Давай!» – махнул рукой Мирон, прикрываясь от ветра через открытую дверь. Бобович выпустил пару очередей, в окно и по чердаку. Задымилось сразу. Машина стала набирать высоту.

Шумаков опять показал что-то на карте второму пилоту, вертолет начал опускать нос и заваливаться набок вниз в долину Эльгына, одновременно набирая скорость. И тут слева возникли три человеческие фигурки. Они были маленькие, но на чистом снежном склоне их трудно было не увидеть. Вертолет пошел к ним.

– Первый с автоматом! – показал командир, снижаясь и закладывая вираж.

– Кто такие? – спросил Мирон Шумакова, щурящегося вниз.

Тот удивленно пожал плечами. Машина, сбросив скорость, делала осторожный круг. Мужики внизу стояли, глядя на вертушку. Двое махали руками. Шумаков никого не угадывал. Мирон вышел в салон:

– Так, сейчас садимся выше них, Лукашов – старший, Бобович и Дима Остолоп, зайдете сверху аккуратно. Мы здесь повисим! Если что – море огня! Мы поддержим!

Вертолет завис, коснувшись одним колесом склона, бойцы выпрыгнули, и, когда уже набирали высоту, Шумаков узнал:

– Это Семихватский… капитан Семихватский. Он в гражданском! – Он тыкал пальцем в иллюминатор. – Первый стоит с автоматом.

– Так! Понял! Нашелся, а с ним кто? Вот эти, что руками машут?

– Не знаю…

Мирон повернулся в кабину:

– Это свои, кажется. Подсядь к ним! – Мирон показывал командиру. – Смотрите, если что…

Сели, вертолет чуть только сбавил обороты. Семихватский стоял, нагнув голову от ветра. Студенты отвернулись, обхватив руками рюкзаки. Бойцы как раз подтянулись, сняли с Семихватского автомат, обстучали у всех карманы. Дверь открылась, вышли Мирон и Хапа. Хапа сразу пошел в сторону, из-под винтов, настраивая спутниковый телефон.

– Капитан Семихватский? Отойдем! – кивнул Мирон в сторону.

Они отошли и о чем-то говорили. Мирон время от времени вальяжно раскидывал руки, как будто не понимал что-то… казалось, он отчитывает неумного парнишку. Семихватский, однако, стоял спокойно, отвечал что-то односложно и смотрел на Мирона прямо. Это Мирона злило, он явно лишнего махал руками. Вернулись. Лица жесткие.

– Кто такие? Документы? – Мирон, расставив ноги, встал напротив студентов.

– Они со мной, я же сказал, – повернулся к нему Семихватский.

– Сейчас я задаю вопросы, капитан, обделался, стой тихо! Документы!

Андрей с Семеном достали паспорта. Мирон, не заглянув в них, передал бойцу.

– Да, брат, дела… – обратился снова к Семихватскому. – Отдайте капитану оружие! – повернулся к Бобовичу.

– А я, прошу прощения… – начал Семен почти уверенным голосом и тут же, жестко получив в сплетение, свалился задыхаясь.

Над ним стоял прапорщик Лукашов. По его напряженному лицу плавала улыбка.

– Ты чего делаешь?! – Рванул его за плечо и ворот капитан Семихватский.

Ткань, липучки на бронежилете затрещали, но Семихватский с выломленной наверх рукой уже лежал на снегу. Сработали как часы. Два ствола упирались в бок и в грудь капитана Семихватского. Дима Остолоп целился глуповатыми мохнатыми бровями через прицел, Бобович громко щелкнул предохранителем. Прапор Лукашов, наступив коленом на могучую спину Семихватского, держал руку капитана на изломе. Кровь прапора неровно растеклась в скулы и в виски. Глаза помутнели от вскипевшей ярости.

– Вставай, капитан! – Взял на себя дело Мирон. – Лукан, отпусти!

Семихватский поднялся. Лицо бледное, ссадина на щеке, сплюнул кровью. Глаза прищурил…

– Извиняй ребят, капитан, привычка у них! Все время ж в работе! Давайте в машину! – Мирон повернулся к студентам. – В самый зад грузитесь!

Бойцы заходили в вертолет. Андрей цапнул в охапку свой рюкзак, потянулся за рюкзаком Семена.

– Ничего, не суетись, подполковник… – сказал Семихватский хрипло, надел автомат на плечо и не двигался с места.

– Не понял?!

– Сами доберемся, – сказал Семихватский твердо.

Андрей посмотрел на него удивленно, а Семен, отвернувшись, сел на свой рюкзак. Мирон качнул головой и, крикнув Хапу, который, размахивая руками, орал что-то по телефону, пошел в вертушку. Андрей обреченно глядел на закрывающуюся дверь и винты, набирающие обороты. Присел к Семену, тот с бледным несчастным лицом все не мог хорошо вздохнуть. Семихватский стоял, глядя себе на ноги. Потом поднял спокойный, чуть прищуренный взгляд вслед удаляющейся вертушке. Прикушенная нижняя губа посинела и раздувалась на глазах.

– Машина! – заорал Хапа, врываясь через голову Мирона в кабину летчиков. – Разворачивайся, справа осталась!

Он вернулся в салон, схватил свой бронежилет, лежащий на лавке, нацепил и застегнул:

– Приготовились! Воевать будем! Бобович, Остолоп, отставить жрать…

Бойцы, вскрывшие было банку тушенки, застегнулись и приникли к иллюминаторам. Автоматы стояли между ног. Вертолет заложил крутой вираж и зашел сзади «Урала», тот, гребя перед собой снег, полз в гору на пониженной, черный выхлоп за ним тянулся.

– Что у него в кузове? – спросил Мирон Шумакова.

– Не знаю, «Буран», что ли…

– Белый?!

Шумаков пожал плечами. Летчик завис сзади и сбоку, повернулся к Мирону:

– Тут нигде близко не сядем, лес высокий…

Мирон обернулся к Шумаку:

– Чья машина? Кобяков там может быть?

– Это они завозили Москвича. Не знаю, может, и он!

– Игорек, – положил Мирон руку на плечо командира, – засади-ка килограммчик помидоров у них перед мордой, посмотрим, кто тут катается. Да аккуратно! Если ответят, накрываем. Все готовы? – повернулся в салон.

– Вперед!

Загрохотал крупнокалиберный пулемет, и дорога перед «Уралом» «ожила». Машина остановилась. С одной стороны выпрыгнул в снег и отбежал в сторону Поваренок, с другой дядь Саша встал на подножку и задрал голову. Студент слез с карабином в руках и глядел вверх.

– Он есть? – быстро спросил Мирон.

– Нет, – качал головой Шумак, – это все мужики…

– Я вижу, что мужики, кто такие?

– Ну эти и Студент… Звягин Шура, я рассказывал, который людей подговаривал….

– Понятно, они от Кобяка могут ехать, метнемся быстро, если что, за полчаса эти никуда не денутся! Так, Хапа?

– Поперли! – Хапа уверенно качнул головой.

Вертолет развернулся и пошел по следу «Урала».

Сели на другой стороне реки и стали широко окружать избушку, где накануне выпивали мужики. Балабан, услышав шум вертолета, вышел на свой пенек, закурил и спокойно наблюдал, как между деревьями мелькали бойцы и сжималось кольцо. Машина снова поднялась в воздух и висела чуть в стороне. Все было знакомо.

– Всем выйти из помещения, руки поднять! – Раздалось в матюгальник. Мирон стоял на берегу и оттуда командовал.

Балабан не двигался, продолжал курить и смотреть за происходящим.

– Руки в гору! – снова загремело по тайге.

Несколько очередей пронеслись над головой Балабана, защелкали по избушке. Балабан встал во весь свой немаленький рост и задрал руки над головой. Мотивчик какой-то негромко напевал. Лыжная шапочка сползла и упала на снег, и длинные светлые волосы привычно закрыли челкой пол-лица. Он тряхнул головой назад, открываясь. Бойцы приближались с трех сторон.

Мирон с пистолетом в руках подходил все с той же наглой и пренебрежительной, чуть, однако, настороженной улыбочкой. По мере приближения, лицо его напрягалось. Он узнавал одного давнего знакомого. Глазам не верил. Встал метрах в пяти напротив:

– Музыкант! – произнес совсем не приблатненным, но тихим, злым голосом и нахмурился.

– Здорово, Мирон… – Валентин опустил руки. – И Хапа, и Остолоп с тобой… Здорово, черти!

Бойцы подходили и смотрели на него, как на привидение. Дима Остолоп поплыл в улыбке и даже посунулся с объятьями, но остановился, глядя на всех, только руку протянул.

– Ты что же, беглый? – спросил Мирон, обретая почти прежнюю уверенность.

– Зачем беглый – вольный!

– И документы есть?

– Есть.

– Здесь что делаешь? – вмешался Хапа, тоже не без удивления рассматривающий бывшего сослуживца.

– Гуляю! Я гуляю, где хочу, Хапа, ты ж знаешь… – Валентин, пряча в прищур улыбку, развел большие руки. Как будто и всех пригласил погулять.

– Это точно… – Ощерился Хапа и весело дернул головой.

– Все, хорош! – Решительно прервал разговор Мирон. – Старые песни, только время тратить, с собой его заберем. Обыщите тут все!

Вскоре зимовье и приваленная к нему лодка горели. Запыхавшийся, с потными красными щеками и шеей Шумаков, осмотревший следы вокруг зимовья, ничего внятного не нашел. Подтвердил только балабановские слова, что мужики с «Урала» ночевали здесь, что есть пешие следы самого Балабана, и что Студент приехал снизу. И что вообще разных следов так густо, что не разобраться, был тут Кобяк или нет.

Трофеев взяли немного. За поясом у Хапы висел знаменитый поваренковский топорик с оранжевой ручкой, да Шумаков вытащил из зимовья Колькин рюкзак с бутором.

– Ну что, как живешь, Музыкант? – Хапа сдвинул топорик за спину и присел рядом. – Все поешь? Помнишь, на Мухторском перевале… на нас духи лезут, а ты на гитаре… А? Я на всю жизнь запомнил, если бы не ты тогда, черт знает… Ты смелый был, я тебя всегда уважал… – Хапа нервно тряс ногой. – Сейчас бы точно краповым был! А я тебя узнал тогда в кафе, только глазам не поверил. По книжке узнал, ты, когда книжку читаешь, всегда кулак вот так вот ко лбу делаешь! Где Кобяков-то, не знаешь?

– Не знаком, – качнул головой Валентин.

– Так это же его зимовье!

– А я помню, Хапа, как ты двух старух-чеченок из подвала вытащил. Там все рвется, а ты их таскаешь… Я тогда, честно сказать, сдрейфил.

Хапа на секунду задумался, потом довольно тряхнул головой:

– За гитаркой все-таки сбегал!

– Да… она уже осколком пробита была… А ты что же, все воюешь?

– А что делать, Валя, я больше ничего не умею!

Они сидели на берегу, сзади, метрах в тридцати, горящая избушка громко трещала. Хапа время от времени оборачивался и глядел, как рядом с зимовьем один за другим занимаются кусты стланика. Вертолет на другом берегу засвистел ритмично, раскручивая винты. Подошел Мирон, отозвал Хапу и стал ему что-то говорить. Он говорил громко, пересиливая вертолет, и Балабан почти все слышал.

– Садимся к «Уралу»… кончаем всех… у меня на этого Студента… он по поселку ходил. На других Москвич показал – все в порядке… Шумака этого… из их оружия… – Вертолет набирал обороты, и Мирон говорил все громче. – Их трое… вооружены… дырок в вертушке наделаем… договоримся с ребятами…

Потом Мирон кивнул в сторону Балабана и, сказав что-то, заржал. Хапа тоже повернулся и пристально глянул на Валентина. Они двинулись к вертолету. Мирон остановился, повернулся к Балабану:

– Эй, организованная преступная группа! Давай на борт! – прокричал.

Балабана забрали и поднялись в воздух. Он сидел ближе к хвосту без движений, глядел задумчиво перед собой, потом спокойно достал гитару из рюкзака, расчехлил. Попробовал ее, приложился почти ухом, чуть тронул колки. Хапа увидел, как он настраивает… присел, обнял: давай, сунул фляжку, давай, Валька, споем нашу! Мы тебя часто вспоминали. На Мирона не обращай внимания, ты же ему тогда… До сих пор подполковник… От Хапы крепко несло спиртом. Валентин хлебнул из фляжки, улыбался, согласно кивал головой. Глаза небольшие спокойно глядели из-под челки:

– Не трогайте ребят! – попросил.

– Каких? – спросил Хапа и внимательно глянул на Валентина.

– Тех, что на «Урале»…

Хапа отстранился, лицо стало жесткое, чужое и равнодушное:

– Производственная необходимость! Сам знаешь!

– Там у одного – четверо детей… – начал было, но Хапа отодвинулся.

Валентин кивнул головой, понимая. Посидел, прямо глядя перед собой в рифленый металлический пол и поглаживая гитару. Людей в вертолете оглядел, на Шумакова посмотрел внимательно, сидевшего в обнимку с поваренковским мешком, лицо того дергалось, он отвернулся от взгляда Валетина. Балабанов нагнулся к сидевшему наискосок напротив Мирону. Сказал жестко:

– Ну что? Прощальную?! Последняя песенка, называется…

– Какую еще прощальную… – Мирон зло отвернулся в иллюминатор.

– Как какую? Хватит уже… – выдохнул Валентин. – По ноздри в крови! Дальше, ребята, у нас дороги нет!

Он заиграл любимую поваренковскую блатную… Волю вольную. Хапа рядом заулыбался, допил из фляжки и стал подпевать и кивать в такт головой… Вертолетчик высунулся из кабины, показывая что-то Мирону. Слышно было плохо, Валентин оборвал игру, нахмурился и, пристально глянув на Хапу, убрал гитару за спину. Он был бледен и сосредоточен. Хапа тоже – затягивал липучки на бронежилете.

Вертолет начал снижаться. Выше «Урала» была ровная площадка. Мирон повернулся к бойцам:

– Всем приготовиться! По первому варианту! – Он передернул пистолет.

Все защелкали затворами. Вертолет коснулся земли, его качнуло.

Балабан сидел согнувшись, глядя себе в колени, и шептал молитву, потом перекрестился широко:

– Погодите, ребята! – сказал громко.

Все обернулись. Балабан оторвал руки от груди и разжал большие ладони. На каждой лежало по гранате. Щелкнув, сработали запалы.

Прости, Господи, нас грешных!

…Вертолет разваливался и горел, один бак еще не взорвался, вертолетчики пытались выбраться через лобовой фонарь. Трое мужиков спешили на помощь. Студент в одном свитере и без шапки бежал первый, за ним, отставая, буровил снег Колька, последним с лопатой на плече тяжело шел дядь Саша.

* * *

На годовщину прилетали родственники погибших омоновцев. Памятную доску из черного лабрадора[24]24
  Черный лабрадор – минерал, он же черный лунный камень.


[Закрыть] поставили выше места гибели. На вершинке, вид просторный. Крепкий красивый парень в берете, тельняшке и с автоматом улыбается.

Степана Кобякова так и не взяли. В то утро мужики были последними, кто его видел. Весной, в конце марта, семья Степана исчезла из поселка. Дом, хозяйство – ничего не продавали.

Тихого нашли мертвым в гостинице в Хабаровске. Спортивная сумка с пачками долларов валялась под кроватью. На месте Александра Михалыча теперь молодой, улыбчивый и оплывший жирком майор. Такса прежняя – двадцать процентов.

Жебровский через неделю выехал из тайги и навсегда уехал из России.

Дядь Саня утонул. В крепкий шторм вез соль на понтоне… Трос буксировочный лопнул, груз сместился, понтон встал на попа и всех выгрузил в море. Полины с ним не было. Она, беременная, осталась дома. Саша родился недоношенный, но очень похож.

Поваренок с женой ждут пятого…

О Валентине Балабанове никто не вспоминает. Никто так и не знает, куда он исчез…