Текст книги "Путевые записки эстет-энтомолога"

6

Наивность восприятия искусства у раймондцев сродни восприятию людьми сверхъестественных явлений. Зная это, я надеялся, что психологически подготовлен к эмоциональному всплеску, который вызовет на Раймонде выставка древнего искусства Земли, но всё же столь грандиозного ажиотажа не ожидал. Брусчатая площадь перед i-Эрмитажем была запружена толпой до отказа и не вмещала всех желающих, о чём красноречиво свидетельствовали качающиеся кроны деревьев окружающего леса. Казалось, всё население планеты собралось на открытие выставки. Это было настолько абсурдно, что не укладывалось в сознании. С точки зрения науки индивидуумы одного социума не могут иметь одинаковый психотип – такое сообщество обречено на вымирание. Но вот поди же ты сколько во Вселенной вариантов… Искусство не воздух, без которого нельзя прожить, к тому же потребность в воздухе относится к физиологическим, а не эстетическим потребностям. С другой стороны, если психотип раймондцев «вылеплен по образу и подобию человека», то это может иметь далеко идущие последствия. Как верующий человек все необъяснимые явления приписывает божьему провидению, безоглядно веря в это и не подвергая анализу, поскольку «вылеплен по образу и подобию божьему», так, вполне вероятно, и раймондцы относятся к творениям человека. Тогда не удивительно, что восприятие земного искусства находится у них на почти физиологическом уровне.

Прекрасно понимая шаткость своих умозаключений, я не стал углубляться в анализ ситуации. Да и к чему? Я не социолог, цель у меня гораздо прозаичнее. Поэтому ограничился лишь созерцанием происходящего, но надолго меня не хватило.

Ровно в полдень президент планеты произнёс патетическую речь, то и дело прерываемую восторженными криками, затем разрезал ленточку перед дверьми i-Эрмитажа, и во дворец хлынула толпа жаждущих приобщиться к возвышенному. Больше всего поразило, что в плотно сбитой массе никого не задавило – при аналогичных условиях в людской толпе без эксцессов бы не обошлось. Толпа подхватила меня и медленно понесла по залам. Зрелище, надо сказать, было впечатляющим и… и, в общем-то, страшным. Единообразие восторженных лиц, одновременный выдох «ахов» и «охов» в каждом зале вызывали жуткое ощущение, что это не разношерстная толпа, а единый организм, с единым лицом, изображение которого раздробилось по поверхности существа как в фасеточном глазу насекомого.

Уже через полчаса своего вынужденного «дрейфа» с толпой меня начало мутить, и я попытался пробраться в северное крыло. К удивлению, у меня получилось. Как ни плотно был зажат между раймондцами, при первых же попытках протиснуться я ощутил, что встречаю сопротивление не человеческих мускулов, а некого подобия густого киселя. Тела раймондцев при моём продвижении продавливались как вязкая масса, тут же смыкавшаяся за моей спиной. Я не из брезгливых, но честно признаюсь, что последние метры перед дверью в коридор к северному крылу проделал с закрытыми глазами, опасаясь, что стошнит.

Не люблю крепкое спиртное, но иногда оно крайне необходимо. Выпив в баре две рюмки водки, я почувствовал, как тошнота отступила. Не ожидал от себя подобной реакции – в экспедициях приходилось потреблять столь экзотические местные блюда, что нормальный человек лишь от их вида надолго бы потерял аппетит.

Просидел я в баре до позднего вечера, по трансляции наблюдая за действом, разворачивавшимся в залах i-Эрмитажа. Бойкие экскурсоводы со знанием дела расписывали многовековую историю земных реликвий, толпа единоутробно ахала, колыхалась в такт, и при одной только мысли, что я могу снова оказаться среди раймондцев, в податливой протоплазме их тел, начинало мутить. Почти в аналогичной ситуации я оказался на Пирене, когда с потолка на голову рухнула масса копошащихся насекомых. Но, честное слово, тогда себя чувствовал значительно лучше. Водку я больше не пил, а, как заведённый, потреблял ледяной тоник – горьковатый напиток хорошо прочищал сознание. Никогда не считал себя расистом, но внезапно зародившееся омерзение к толпе раймондцев перебороть не мог. Прямо-таки идиосинкразия какая-то.

Бар пустовал. Изредка в него заглядывал кто-нибудь из землян, на скорую руку проглатывал пару бутербродов и вновь убегал в залы дворца. В отличие от меня остальным землянам ажиотаж вокруг их экспонатов чрезвычайно нравился. Я же продолжал сидеть и ждать. Ждать, поскольку знал, кто и зачем будет меня разыскивать. И дождался.

Поздним вечером, когда в тёмном небе над i-Эрмитажем с грохотом и треском расцвёл праздничный фейерверк, а на площади монотонным воем восхищения завыла толпа, в баре появился Броуди.

– О! Вы здесь! – воскликнул он, подходя. – На полчасика вырвался – пока будет продолжаться салют, могу передохнуть от своих обязанностей. Кстати, а вы почему не на площади? Это ведь не простой фейерверк, а китайский, по древнейшим рецептам!

– Не люблю шумных мероприятий, – кисло поморщился я. – Утомляют.

– Да-а? – с сомнением в голосе протянул раймондец. – Тяжёлый случай… Два шампанского! – заказал он бармену.

– Спасибо, но шампанское не буду, – отказался я.

– Почему?

– Водку недавно пил, – соврал я. На самом деле пил водку как минимум часов пять назад.

– Тогда – две водки!

– И водку больше не буду. Тоник.

Броуди внимательно посмотрел на меня.

– Трудно с вами, – вздохнул он. – Ничем не угодишь… Шампанское и тоник! – снова изменил он заказ.

Мы сдвинули бокалы и выпили за открытие выставки древнего земного искусства.

– Мне ведь поручено ублажать всех землян, показывая достопримечательности Раймонды, – признался Броуди. – Наше правительство чрезвычайно заинтересовано в дружеских и добрососедских отношениях с Землёй.

Я покивал головой.

– Практически любое ваше желание мы готовы исполнить. Где вы хотите побывать, что посмотреть?

«Как же, так я тебе сразу и сказал! – подумал я. – Держи карман шире!» Однако про себя порадовался. Это я должен был изыскивать возможные пути, как попасть на озеро Чако, но при нынешнем положении вещей всё могло получиться значительно проще. Разработанный заранее многоходовой план терял актуальность, следовало лишь дождаться нужного предложения от самих раймондцев.

– Даже так? – сделал удивлённое лицо. – Право, не знаю… Это столь неожиданное предложение… Я подумаю.

– Думайте, – согласился Броуди, и мы выпили за «добрососедские» отношения Земли и Раймонды, находящихся в разных спиральных рукавах Галактики.

– Не желаете ли посетить наш оперный театр? – предложил Броуди. – i-Ла Скала один к одному. Завтра там дают «Тоску′», как всегда в изначальном варианте на языке подлинника. У нас иначе не ставят, всё только в первозданном виде.

– Не «Тоску′», а «То′ску», – машинально поправил я, сделав правильное ударение на первом слоге.

– Это ещё почему? – возразил Броуди. – Там все так заунывно поют, такая скорбь на лицах… Мы все плачем, когда слушаем…

Я ошарашено посмотрел на него. Раймондец не шутил, не ёрничал, говорил абсолютно искренне.

– Да, действительно, грустная история… – двусмысленно констатировал я. Упаси бог человечество от таких ценителей земного искусства! Интересно, а с каких тогда позиций они оценивают скульптуру Нэфр’ди-эт?! Очень хотелось бы знать.

– Так как, придёте? Вам забронировать место в ложе? – с надеждой в голосе спросил Броуди.

– Нет. Я не знаю староитальянского.

– Причём здесь староитальянский? – возмутился Броуди, будто я произнёс нечто кощунственное. – Речь идёт об искусстве, а оно – вне языков!

Я тяжело вздохнул.

– У нас несколько разные подходы к искусству, – осторожно сказал и сделал весьма прозрачный намёк: – Вам нравится земное, я же им пресыщен. Мне бы чего-нибудь местного, экзотического, сугубо раймондского…

– Да? – Броуди растерялся. С минуту он сверлил меня непонимающим взглядом, затем надолго задумался. – Конечно, вы же эстет-энтомолог… – пробормотал он. – Хорошо, попытаемся что-нибудь придумать…

Мы снова выпили теперь уже просто так, и Броуди заторопился.

– Через десять минут фейерверк заканчивается, и мне пора приступать к своим обязанностям, – сообщил он. – Значит, что-нибудь экзотическое? Организуем. Непременно организуем! – заверил Броуди на прощанье и ушёл.

Я повернулся к экрану вещания. На нём разноцветными кометами расцветал фейерверк, а за окном не стихал восторженный разноголосый вой, не имеющий ничего общего с человеческим. Будто тысячи тысяч мартовских котов собрались вместе и драли глотки каждый на свой лад.

Поднявшись с табурета у стойки, я подошёл к окну, выглянул. И отшатнулся. Снизу, тускло высвечиваемое сполохами фейерверка, на меня тысячами распахнутых глоток зарилось несусветное чудовище. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…» – кажется так описывал некое хтоническое чудовище один из славян. И сейчас это чудище ожило, но было оно не стозевно, а многоглоточно. И глоток сих было не счесть. Пожалуй, только один эпитет – «озорно» как в нынешнем прочтении, так и в первоначальном, когда озоровать означало разбойничать, не подходил к характеристике слившейся воедино толпы раймондцев. Хотя, возможно, мне не всё известно о раймондцах – не случайно же звучали предостерегающие щелчки в моей голове…

«Не схожу ли я с ума?» – подумал я, отворачиваясь. Любой яд, и формальдегид не исключение, действует на психику, обостряя восприятие и трансформируя увиденное в апокалиптические картины. Но всё же почему-то думалось, что в увиденном за окном есть крупица истины. Grano veritas.

7

Со следующего дня потянулась череда единообразных будней. Рано поутру, до открытия выставочных залов, я, согласно регламенту, посещал зал со скульптурой Нэфр’ди-эт, проверяя, всё ли в порядке. То же самое проделывал поздним вечером, когда выставку закрывали на ночь. Весь день, пока залы были до отказа заполнены аморфной массой глазеющих раймондцев, я проводил либо в баре, выбирая время, когда там почти не было посетителей, либо в своём номере, изучая регулярно поставляемые Броуди проспекты очередных местных достопримечательностей. Поневоле приходилось разыгрывать роль чванливого, привередливого сноба, которого не устраивают ни Великие пещеры, ни Заповедные луга, ни резервация кудахтающих квохчей, ни наблюдение за жизнью драконспшов на воле, ни океаническая рыбалка, ни охота на большого проглота, ни дендрарий скачущих папоротников… Вечером я встречался в баре с Броуди, вежливо возвращал ему проспекты и получал другие. С каждым отказом Броуди мрачнел всё больше, да и я чем дальше, тем сильнее чувствовал себя не в своей тарелке. Время шло, а нужного предложения я так и не получал.

С землянами я старался не общаться и, тем более, не заводить знакомств. На озеро Чако я должен отправиться один – было бы совсем некстати, чтобы новоприобретённый приятель начал набиваться в попутчики. Лучше прослыть нелюдимым бирюком, чем поставить под удар выполнение договора с Мальконенном. Поэтому, когда как-то среди дня в ресторане я столкнулся с Тарандовски, то постарался отделаться от него холодным кивком. Но ничего не получилось. Тарандовски нахально уселся за столик и принялся живописать свои приключения на Раймонде.

Искусствовед-промоутер активно осуществлял свой modus vivendi – удовлетворение собственного любопытства за чужой счёт, – три дня проведя в i-Ватикане, а теперь собираясь в пятидневную экскурсию по Рио-Негро в заповедник мигрирующих дубов. Описывая своё предыдущее путешествие в восторженных тонах (оказывается, i-Рим и i-Ватикан, архитектурно тождественные земным, на Раймонде были разными городами, расположенными на противоположных полушариях), Тарандовски не преминул сообщить, что практически все земляне побывали кто в трёхдневном, кто в недельном путешествиях по экзотическим уголкам Раймонды, и все остались весьма довольны. Тарандовски ещё лелеял надежду посетить Великие пещеры, а сейчас приглашал составить ему компанию в экскурсии по Рио-Негро. Естественно, я вежливо отказался, и Тарандовски очень расстроился. Оказалось, что посещение им Великих пещер целиком и полностью зависело от того, сможет ли он уговорить меня на экскурсию по Рио-Негро. Как мог, я утешил его, пообещав похлопотать перед организаторами выставки, и вечером устроил натуральный разнос Броуди за то, что он занимается шантажом. Броуди побледнел, начал заикаться, оправдываться и клятвенно уверять, что не имеет к этому никакого отношения, что он обязательно во всём разберётся, и Тарандовски непременно посетит не только Великие пещеры, но и ещё какой-либо иной экзотический уголок Раймонды.

Насчёт будущих экскурсий для Тарандовски я поверил (лишь бы только искусствоведа не навязали мне в попутчики к озеру Чако), а вот в то, что Броуди не имеет к шантажу никакого отношения – нет. В голове прозвучал очередной предупреждающий щелчок – что-то здесь не так. И хотя это обычная практика устроителей выставок – организовывать экскурсии для владельцев экспонатов, – нигде ещё развлекательные путешествия не навязывали столь настойчиво, причём на довольно продолжительный срок. Было, было в «облом чудище» что-то озорное, хотя пока никак не проявлялось.

На следующее утро я проснулся раньше обычного, побродил по пустующим выставочным залам, но ничего подозрительного не обнаружил. Возле каждого экспоната стояло по два хейрита, фиксирующих малейшее движение, несмотря на свою полную неподвижность. Случись что, они бы уже действовали. Зайдя в зал, где экспонировался песчаниковый бюст Нэфр’ди-эт, я самым тщательным образом осмотрел все уголки, а затем долго стоял напротив скульптуры, вглядываясь в черты лица древнеегипетской царицы, чрезвычайно похожей на сивиллянку. Подспудное чувство неясной тревоги, что что-то обязательно случится, не покидало меня, и чем дольше вглядывался в лицо песчаникового изваяния, тем тревога становилась сильнее. Покинул я зал во время звонка об открытии выставки и чуть было не угодил в хлынувшую в зал толпу раймондцев. Спасло от контакта с «облым чудищем» лишь то, что я уже прекрасно ориентировался в лабиринте залов дворца и раньше толпы успел попасть в коридор, ведущий в северное крыло.

Прошло две недели со дня открытия выставки – половина срока пребывания на Раймонде, – а я в своём предприятии не продвинулся ни на шаг. Пора было менять тактику, и пришлось посетить пару раутов, устраиваемых местным бомондом в честь выставки на Раймонде древних экспонатов земного искусства из частных коллекций. Побывал в пригороде i-Парижа, а также в i-Афинах. Впрочем, городов не видел, поскольку в первом случае меня доставили межпространственным лифтом прямо в i-Версаль, а во втором – в i-Парфенон, воспроизведенный в первозданном виде. Не знаю, возможно, формальдегид действительно серьёзно нарушил функции моего сознания, но рауты произвели на меня тягостное впечатление. Столько откровенного, ничем не прикрытого лизоблюдства никогда не доводилось наблюдать: со всех сторон на меня смотрели как на икону, внимали каждому слову и даже чих воспринимали как божье откровение. Такое ощущение, что это я был экспонатом, а не привезённая мною на выставку скульптура Нэфр’ди-эт. Все мужчины щеголяли во фраках с длинными фалдами, узких полосатых брючках, высоких цилиндрах; многие были с рыжими накладными бакенбардами, многие с тросточками. Бытовавшую некогда у славян поговорку, что «все китайцы на одно лицо», можно было смело адресовать раймондцам. Маленькие, пухленькие, со слащавыми улыбками они напоминали собой этаких растиражированных до неприличия гудвинов из «страны Оз» (уж не оттуда ли был позаимствован человеческий облик, если верить в псевдонаучную теорию происхождения раймондцев?). Женщины, такие же пухленькие, розовощёкие, со вздёрнутыми носиками были одеты по соответствующей моде: в пышных платьях с кринолинами, напудренных париках с буклями. Разговоры велись исключительно на темы земного искусства, каждый считал себя в этой области непревзойдённым знатоком, но высокопарный слог, охи, ахи, чрезмерное жеманство выглядело столь фальшиво, что рауты показались мне дешёвыми водевилями с третьеразрядными актёрами. Больше часа я ни на одном, ни на втором рауте не задержался, как Броуди не уговаривал остаться на ночь, чтобы с утра насладиться достопримечательностями i-Версаля и i-Парфенона (с величайшей гордостью и пафосом в голосе он сообщил, что некоторые картины i-Версаля являются подлинниками, равно как и одна из колонн i-Парфенона). Больше всего после раутов хотелось помыться, словно я был с головы до ног перепачкан клейкой протоплазмой, хотя плотных контактов с раймондцами, как во время открытия выставки, не было. Но принять душ по известным причинам я не мог, что очень удручало.

Попытки на первом рауте самому изыскать возможность поездки на озеро Чако ни к чему не привели, и я согласился на второй раут только из-за того, что на первом увидел на отвороте платья одной из раймондок оригинальную брошку – двумерного паучка на короткой золотой цепочке. Паучок шевелил лапками, дёргался, подпрыгивал, то и дело то исчезая в складках платья, то появляясь. В трёхмерном мире двумерный паучок абсолютно проницаем – удерживала его на платье лишь заколка с золотой цепочкой, звенья которой где-то посередине переходили из двухмерности в трёхмерность. Это была безумно дорогая вещь, так как её физическая сущность до сих пор не имела научного объяснения, и производились подобные брошки исключительно на Раймонде, если так можно сказать о побочном эффекте жизнедеятельности Великого Ухтары озера Чако. Почерпнул я эти сведения из каталога «Артефакты Вселенной», а более подробно об озере Чако и Великом Ухтары узнал из мемуаров землянина Алишера Кроуфера, возглавлявшего восемьдесят лет назад департамент истории и археологии Земли, которому посчастливилось побывать в экскурсии на озеро Чако и самолично лицезреть преобразование трёхмерного червя в двумерного. Именно его мемуары легли в основу разработки моей акции, и теперь, когда у самого порога заветной цели всё застопорилось, я решил разыграть несложную трёхходовую интригу, чтобы направить помыслы Броуди, желающего во что бы то ни стало вытащить меня из i-Эрмитажа на несколько дней, в нужное русло.

Первым ходом было моё согласие на раут в i-Парфеноне, что с моей стороны, в общем-то, являлось мужественным решением – раутом в i-Версале я был сыт по горло. До тошноты. Более получаса на рауте в i-Парфеноне я изображал этакого улыбающегося, чрезвычайно довольного оказываемым вниманием болвана, одновременно исподтишка обшаривая глазами платья раймондок в поисках брошки-артефакта. Совсем уж было отчаявшись увидеть редкостное даже на Раймонде украшение, я неожиданно обнаружил его на лацкане фрака одного из особо напыщенных раймондцев. Кажется, какого-то высокопоставленного чиновника из департамента искусств. На этот раз это была двумерная серебристая рыбка, трепещущая на маленьком рыболовном крючочке.

И тогда я сделал второй ход. Стёр с лица опостылевшую улыбку, наклонился к Броуди и шёпотом спросил:

– Что это?

– Где?

– На фраке у одного из гостей… Безделушка.

Броуди поискал глазами в толпе, увидел то, что привлекло моё внимание, и вскинул брови.

– О-о! – протянул он. – Тут вы, господин Бугой, ошибаетесь. Это отнюдь не безделушка. Чрезвычайно ценная и необычная вещь. Исключительно наша, раймондская. За одну такую «безделушку» мы приобрели подлинную колонну Парфенона. Вон ту, кстати.

Броуди указал на одну из колонн, но я лишь вскользь глянул на неё и продолжал развивать тему:

– Ваша? Раймондская? И где же у вас водятся такие рыбки?

– Водятся? – чрезвычайно удивился Броуди. – Помилуйте, господин Бугой, такие рыбки нигде не водятся. – Он понизил голос до шёпота: – Это творение Великого Ухтары…

– А кто это такой? Ваш выдающийся дизайнер-модельер?

Глаза Броуди округлились, он внимательно посмотрел на меня. Я же постарался придать своему лицу максимум заинтересованности. Далось это легко, поскольку соответствовало моим устремлениям, и единственной фальшью было то, что я знал, кто такой Великий Ухтары.

– Простите, господин Бугой, – зашептал Броуди, – но у нас о таинстве Великого Ухтары открыто говорить не принято. Это святое. Это истоки нашей цивилизации. Реликтовые истоки.

Затем Броуди резко сменил тему, и я не стал настаивать на своём, надеясь, что свою заинтересованность тайной двумерной рыбки показал достаточно откровенно. Следующий ход должен был сделать Броуди, предложив экскурсию на озеро Чако.

Однако третья неделя подходила к концу, до закрытия выставки оставалось всего ничего, а нужного предложения я так и не получал. Броуди продолжал снабжать меня проспектами абсолютно неприемлемых вариантов экскурсий и путешествий, которые я теперь даже не просматривал. Необходимо было ускорить события, а это означало, что третий ход в затеянной интриге надлежало сделать мне. Если гора не идёт к Магомету… Кажется, я это уже формулировал, только в ином контексте.

Разговор начался, как всегда, поздним вечером за стойкой бара.

– Тяжёлый вы всё-таки, человек, господин Бугой, – вздохнул Броуди. – Ни одно предложение вас не устраивает. Как только с вами жена уживается.

– Я не женат.

– Да? Тогда понятно… Поверьте, мы, раймондцы, очень гостеприимный народ, и не было ещё ни одного случая, когда бы гость Раймонды не посетил ни одного экзотического уголка планеты. Для нас это сродни оскорблению.

Я пожал плечами. Ждал продолжения. Для третьего хода в интриге повода было недостаточно.

– Конечно, я понимаю, водись у нас чешуекрылые, вы бы в охоте на них провели весь месяц и, может быть, даже задержались после закрытия выставки. Но чего в нашей фауне нет, того нет.

«Какие там чешуекрылые в вашей фауне, – раздражённо подумал я, – когда нет ни одного стабильного вида живых существ, а вы сами под действием собственных эмоций расплываетесь в нечто аморфное и пугающе безликое?»

Броуди сделал знак бармену, чтобы тот повторил, взял бокал, но пить почему-то не стал. Вздохнул, поставил бокал на стойку, отодвинул и посмотрел на меня внимательным, изучающим взглядом. Обычной слащавой улыбки на его лице не было.

– Господин Бугой, – тихим голосом произнёс он, – вас по-прежнему интересуют творения Великого Ухтары?

Я ответил ему прямым взглядом. Стоило Броуди ещё чуть-чуть потянуть время, и я бы сам начал этот разговор. Юлить, продолжая изображать из себя пресыщенного сноба, не следовало. Отвечать нужно было откровенно и честно. Я так и хотел сделать, но в последний момент всё же придал ответу обтекаемую форму.

– Пожалуй, это самое любопытное, что я увидел на Раймонде.

– Хорошо, – кивнул Броуди. – В таком случае имею честь предложить вам экскурсию на озеро Чако, где обитает Великий Ухтары.

Я удивлённо вскинул брови, выпрямился на табурете, чтобы поблагодарить, но Броуди властным движением руки остановил меня. Властный жест настолько не вязался с его обычной угодливостью и подобострастием, что невольно озадачивал. Выходит, не так уж и никчемны раймондцы, как могло показаться с первого взгляда. Четыре века назад экспедиция землян убедилась в этом на собственном опыте, теперь, кажется, пришёл мой черёд. Оставалось надеяться, что исход будет не столь радикальным.

– Учтите, что после моего предложения отрицательный ответ будет принят как оскорбление, – очень серьёзно сказал Броуди. – Великий Ухтары – наша святыня, за всё время пребывания Раймонды в Галактическом Союзе лишь шестеро гостей планеты побывало на озере Чако. Это громадная честь, и только после длительных согласований в департаменте культуры вам разрешено быть седьмым.

«Вот это да! – ошарашено пронеслось в голове. – В мемуарах Алишера Кроуфора и намёка на подобное не было!» Какую же услугу восемьдесят лет назад оказал раймондцам глава департамента истории и археологии Земли, если даже не знал о той величайшей чести, которую ему предоставляют? Или он и есть тот самый человек, который продал раймондцам колонну Парфенона, взамен получив двумерный артефакт? Но и я хорош! Угораздило же меня безоглядно довериться мемуарам какого-то взяточника и на их основании строить план акции, в то время как озеро Чако – табу для всех пришельцев!

– Будь по-вашему, – сказал я ровным голосом. – Если так ставите вопрос, я согласен.

– Вот и отлично! – Броуди расплылся в дежурной слащавой улыбке и вновь превратился в угодливого чиновника. – Завтра утром к вам зайдёт экипировщик и снимет мерку.

– А это зачем? – Верный роли спесивого сноба, я чуть не добавил язвительное: «Для гроба?» – но сдержался.

– Снаряжение надо подогнать по вашей комплекции. Местность в районе озера Чако реликтовая, практически первозданная, с холмов часто спускаются формальдегидные туманы, и без специального снаряжения вам там долго не продержаться. К тому же экскурсия сопряжена с некоторым риском. Нет-нет, не волнуйтесь, если будете в точности следовать инструкциям, ничего не случится.

– Я – эстет-энтомолог, – презрительно скривил я губы, дав-таки выход наигранному снобизму. Реноме выбранной роли следовало поддерживать в любой ситуации. – Вы, господин Броуди, даже не представляете, в какие переделки мне приходилось попадать на иных планетах во время охоты за экзопарусниками. Когда мы выступаем?

– Через четыре дня. Раньше никак нельзя, воды в озере мало.

– Но… – Я прикинул в уме. – Это как раз приходится на закрытие выставки…

– Не беспокойтесь, господин Бугой, экскурсия продлится только три дня, и мы вернёмся в i-Эрмитаж в день закрытия.

Броуди расплылся в такой обворожительной улыбке, что я невольно её поддержал. А почему бы и нет? Застопорившаяся было акция сдвинулась с мёртвой точки и теперь стремительно приближалась к своей кульминации.

– Предлагаю тост за ваше приятное времяпрепровождение на озере Чако! – поднял бокал Броуди. Затаённая хитрость «облого чудища» смеялась в его глазах мелкими искрами.