Текст книги "Путевые записки эстет-энтомолога"

Тхэн подошёл к костру и замер в неестественной угловатой позе, уставившись на огонь. Затем медленно-медленно повернул ко мне голову.

– Здравствуйте, эстет-энтомолог Алексан Бугой, – проговорил он бесцветным голосом. – Узнали?

– Узнал, – ответил я, и по спине пробежали мурашки. На ногах у Тхэна были бригомейские кроссовки. Точно такие же, как стоявшие у борта перевёрнутой лодки. А точнее, не такие, а те же, только из другого среза времени.

– На вас нет сетки психозащиты мозга. Боитесь?

– Нет. Уже нет. Чего тебя бояться? Ты лишь фантом моей памяти, хоть сейчас и облачён в плоть и кровь.

Мозг работал быстро и чётко. Ничего со мной на Сивилле произойти не могло, это я уяснил давно. Но методика постановки эксперимента надо мной мне не нравилась.

– Напрасно… – протянул млечник. – Напрасно не боитесь. – Не отходя от реалий десятилетней давности, он по-прежнему величал меня на «вы». Млечник помолчал, покачиваясь, затем сказал: – Я сяду.

Его колени начали медленно сгибаться, но вдруг подкосились, и тело рухнуло на землю. С минуту млечник тяжело барахтался в пыли, затем всё-таки сел, потянув под себя колени и охватив их руками. Кожа на левой голени лопнула, из-под обрывков выглядывала белая кость. Насчёт «плоти и крови» я оказался прав только частично. Крови в этом теле уже давно не было. Свернулась.

Внезапно лицо мертвеца задёргалось, губы раздвинулись, и послышались странные кашляющие звуки. Млечник смеялся. Вот уж никогда бы не подумал, что он умеет это делать! Страх, ярость – это мне довелось наблюдать в его поведении воочию, но вот смех…

– И что смешного ты увидел? – индифферентно спросил я.

Кашляющие звуки оборвались.

– Положение, в котором вы сейчас находитесь, – сказал он, и в его тоне проскользнули нотки торжества. Ещё одно ранее не замеченное мною проявление чувств млечника. Хотя в реальной ситуации на Пирене, когда млечник ощущал себя загнанным в клетку, трудно было ожидать от него смеха и, тем более, торжества.

– Думаешь, если на моей голове нет сетки психозащиты, то ты легко можешь овладеть моим сознанием?

Я старался говорить спокойно, однако по спине бегали мурашки. Хотелось верить, что сивиллянки в своём овеществлённом эксперименте не допустят абсолютного натурализма, но опасения всё же имелись.

– Что вы! – снисходительно пожурил меня млечник. – Здесь находится только калька моего сознания, неспособная на энергетическую атаку и захват вашей нервной системы. Поговорить с вами могу, а вот скушать – увы…

Словно камень отлёг с сердца. «Скушанным» быть не хотелось.

– В таком случае смеяться над ситуацией надо мне, а не тебе! – съязвил я.

Млечник снова растянул губы.

– Вы в этом так уверены?

На этот раз я промолчал. Пусть говорит, послушаю и сделаю свои выводы. Если сивиллянки предполагали, что из-за трагической судьбы консула меня должны мучить угрызения совести, тогда что, по их мнению, я должен испытывать к судьбе млечника, ставшего экспонатом моей коллекции?

– А смеюсь я потому, – не дождавшись ответа, начал млечник, – что сейчас вы находитесь в том же положении, в котором был я десять лет назад на Пирене.

Я упорно молчал.

– Для моей поимки вы использовали одно из основных качеств моей натуры – чувство самосохранения. Вы оказались совершенно правы, я охотился в первую очередь на тех, кто в какой-то степени приближался к разгадке тайны моего существования. Туманно намекнув, что вам кое-что известно обо мне, вы заманили меня на Пирену. – Млечник сделал паузу, а затем медленно, с расстановкой, явно подражая моей интонации во время реального разговора на Пирене, произнёс: – А как по – вашему, на какую наживку можно поймать эстет-энтомолога?

«На уникальный эстет-вид Papilionidae», – ответил я про себя, и вселенский холод начал обволакивать сознание.

– Ты хочешь сказать, – одними губами сказал я, – что ты и сивиллянки – одна цивиллизация?

– Зачем же так… – закашлял смехом млечник. – Вселенная многообразна, и ничего общего между мной и сивиллянками нет. Гораздо больше общего у сивиллянок с вами. И вы, и они – коллекционеры. Только они коллекционируют уникальные с их точки зрения личности гуманоидов, и поэтому известный всей Галактике эстет-энтомолог Алексан Бугой уже сутки как помещён в их коллекцию и пришпилен булавкой к чёрному бархату. А лично вы… Вы всего лишь его копия, которая вернётся в свой мир и будет влачить там жалкое существование вместо настоящего Алексана Бугоя.

– Почему – жалкое?

– Потому, что уникальным качеством личности для сивиллянок является целеустремлённость индивидуума. Именно на неё они охотятся, и именно её не могут воссоздать в копии, поскольку их цивилизация давно утратила это качество.

На такие заявления не отвечают. Их обдумывают. Что я и стал делать. Действительно, моё желание поймать Moirai reqia потускнело и отодвинулось на второй план из-за отсутствия ловчих снастей. Но оно отнюдь не исчезло, я по-прежнему хотел иметь в своей коллекции уникального экзопарусника. Явно лукавил млечник, пытаясь доказать, что я, как копия, напрочь потерял целеустремлённость. Ну а что касается дилеммы – копия я или оригинал Алексана Бугоя… Сообщение, что я всего лишь копия, вначале шокировало. Косвенным подтверждением моей искусственной аутентичности биологическому оригиналу вроде являлось исчезновение из организма биочипов, экранирующей сетки с введёнными в мозг электродами, восстановление костного сустава стопы, снятие блокады с участка памяти… Однако при здравом рассуждении я пришёл к выводу, что для меня, вот такого вот, нет никакой разницы, копия я, или нет. Если всё это не мстительная выдумка млечника или психологический тест сивиллянок, и мой оригинал, по образному выражению млечника, действительно «пришпилен булавкой к чёрному бархату», то это его проблемы, а не мои. Я не миелосенсорик, поэтому к своим фотографиям, даже если они представлены в виде идеальных материальных копий в единстве тела и сознания, отношусь прагматически. Пусть себе существуют, лишь бы не пытались конфликтовать со мной и не стремились занять моё место. Ибо я и только я есть настоящий оригинал эстет-энтомолога Алексана Бугоя, и никогда, ни при каких обстоятельствах не соглашусь занять место копии, даже если в действительности ею и являюсь.

Костёр догорал. Млечник в теле Тхэна сидел неподвижно, но из-за неверных бликов угасающего огня казалось, что мёртвое лицо хакусина гримасничает. Я встал, подошёл к костру, подбросил сухих веток. Огонь присел, затрещали, задымили ветки, затем вспыхнули ярким пламенем.

И только тогда я повернулся лицом к млечнику и заглянул в чёрные, не отражающие бликов света, глаза. От их гипнотической пустоты и неподвижности мысли смешались, и тёмная масса разблокированного воспоминания содрогнулась на дне сознания, пытаясь выплеснуться. Огромного усилия воли стоило противостоять гипнозу пустых глаз и утихомирить память, но взгляда я не отвёл.

– У тебя ко мне всё? – ровным голосом спросил я.

– А вам этого мало?

В голосе млечника мне почудилось удивление. Я отвернулся и возвратился к перевёрнутой лодке.

– В таком случае я буду спать, – сказал я, укладываясь на землю вдоль борта. – Не мешай мне больше пустопорожней болтовнёй.

Под голову я подложил кроссовки, мимоходом отметив, что после манипуляций Тхэна они действительно стали мягкими. Затем повернулся спиной к огню и смежил веки. Не боялся я подставлять спину млечнику, и мне было всё равно, исчез он, как Мбуле Ниобе, или продолжает сидеть, сверля меня взглядом. Я хотел спать, и ещё я страстно хотел, чтобы среди ночи меня не вздумал будить Колдун хакусинов. Только с ним я ещё не общался на виртуально-овеществлённом участке Пирены. Много вопросов имел когда-то ко мне Колдун хакусинов, но мне-то о чём с ним разговаривать?

9

Проснулся я от сырости и первых лучей солнца. Спросонья попытался протереть глаза и неожиданно почувствовал, что тру веки мокрыми и липкими костяшками. Сон сняло как рукой, я широко распахнул глаза и увидел, что кисти рук в крови.

Порывисто сев, я обнаружил, что опять нахожусь на Сивилле, и на руках у меня вовсе не кровь, а сок багряной травы. Ворочаясь во сне и давя хрупкие стебли, я основательно вывозился в соке. Даже волосы на голове слиплись.

Над равниной тонким покрывалом слался низкий густой туман, серебрившийся в лучах только что взошедшего солнца, и от этого казалось, что я сижу не на земле, а как боженька парю над облаками в горних вершинах. Со стороны посмотреть – добрый такой боженька с руками чуть не по локоть в крови.

Единственным напоминанием, что Пирена мне ночью не приснилась, были банка пива и сваренная большая многоножка, лежащие передо мной на траве. Завтрак. Впрочем, кроме завтрака, было и ещё одно напоминание. Не очень приятное на вид. Глина, которой Тхэн обмазал мне стопы, пропиталась багряным соком, и теперь на ноги нельзя было смотреть без содрогания. Любой хирург по их виду сразу бы определил газовую гангрену и назначил экстренную ампутацию.

Завтрак мне предоставили, зато о том, чтобы я смог умыться, сивиллянки не позаботились. Возможно, общение между собой у них проходит на одорантно-тактильном уровне, как у общественных насекомых и некоторых цивилизаций, входящих в Галактический Союз. Мне не приходилось встречаться с представителями этих цивилизаций, но, по слухам, умывание для них равносильно отрезанию языка – смывая с себя одорантный слой, они полностью лишались речи. Хотя, наверное, такое заключение весьма далеко от истины – наиболее вероятно, что сивиллянки устраивали мне очередной тест. Только на ЧТО в этот раз?

Даже руки вытереть было нечем – мёртвый биотратт комбинезона и материал куртки обладали абсолютным несмачиванием. Сколько ни вози по ним мокрыми руками, ни молекулы воды не впитают. Дожидаться же, пока солнце рассеет туман, и руки обсохнут, было глупо. Пришлось завтракать «руками в крови».

В этот раз я не стал очищать многоножку от панциря, а, стараясь не запачкать мясо, надеюсь нетоксичным, соком багряной травы, аккуратно разломил сваренное членистоногое по сегментам, чтобы потом, не мудрствуя, высасывать из сегментов содержимое. Затем открыл банку пива. Пиво оказалось светлым, что меня немножко развеселило. Исправляют потихоньку сивиллянки свои ошибки, может быть, дождусь и того, что в будущем буду просыпаться рядом с криницей.

Покончив с завтраком, я занялся ногами – нарвал травы и обтёр со ступней глину. Как и ожидалось, лечение Тхэна дало поразительные результаты – ни следа волдырей и потёртостей я не обнаружил. И всё же ставшие удивительно мягкими кроссовки натянул на мокрые от сока ноги с некоторым опасением. Заверениям Тхэна, что теперь в кроссовках невозможно натереть ноги, я верил, однако не знал, как на них подействует липкий сок. Может, он содержит дубильные вещества, и кроссовки вновь превратятся в жёсткие кандалы? Гадай, не гадай, всё проверится на практике.

Наконец я встал и огляделся. Туман, укрывавший равнину плотной пеленой, не достигал колен, и я почувствовал себя этаким вольтерьянским Микромегасом, голова которого находилась в стратосфере, а ноги утопали в густой облачности тропосферы. К своему удивлению я не обнаружил в небе ни одного хоровода Moirai reqia. Странно. Если на западе находится их родовище или гнездовье, то, по аналогии с птицами, утром они должны разлетаться из гнёзд, – однако ничего подобного не наблюдалось. Разве что, уверовав в иллюзию своего безмерного гигантизма, представить, что хороводы сивиллянских экзопарусников проплывают над равниной ниже кромки облачности. То есть на уровне моих щиколоток.

Шутка часто выручает в сложных ситуациях. Вот и сейчас я иронизировал, подшучивая над собой, но на душе было неспокойно. Впервые я попал с ситуацию, когда надо мной проводили эксперимент. Причём неизвестно какой и зачем. К тому же сам дал на него согласие, не представляя, чем рискую, но надеясь, что получу взамен желаемое. Как бы мне, в соответствие с притчей элиотрейцев, не оказаться на месте мальчика с открученной гаечкой, потому что эксперимент сивиллянок очень похож на поиски клапана, перекрывающего доступ к моей психике. Вчера ночью они зондировали мой мозг, тестируя сознание, и пока, надеюсь, не добились ожидаемого результата. Однако это была только пристрелка, и я предчувствовал, что следующий «выстрел» будет «в яблочко». Предчувствия меня никогда не подводили, но если во время охоты, зачастую, – к счастью, то теперь, однозначно, – к сожалению.

И, к сожалению, иного пути, как идти на запад, у меня не было. Как нет его у крысы в лабиринте – либо она бежит туда, куда хочет экспериментатор, либо сдыхает с голоду. Я ещё раз посмотрел на чистое-чистое зелёное небо, повернулся спиной к солнцу и пошёл размеренным шагом по хрустящей траве.

Когда солнце поднялось выше и туман рассеялся, я увидел, что местность начала меняться. Равнина стала более холмистой, и хотя склоны холмов всё ещё сохраняли пологость, перепады высот уже достигали метров двадцати. В низинах остались клочки не растаявшего тумана, вполне возможно, скрывавшего открытую воду, но я ни разу не позволил себе спуститься и проверить. Путь мой стал извилист, так как я старался идти склонами холмов, чтобы для обзора открывалась как можно более широкая панорама. Не знаю почему, но мне казалось, что новый эксперимент над моей психикой будет поставлен в уединённом месте, а более уединённого, чем в низинах между холмами, здесь не было. И хотя я понимал, что очередного эксперимента не избежать, как мог оттягивал его начало.

Наконец-то появились деревья, а то я уж было подумал, что в данной «климатической зоне» Сивиллы ничего, кроме травы, не растёт. Такие же багряные, как и трава, невысокие, не более трёх метров, с гладкими полупрозрачными стволами и широкими листьями, они вначале встречались по одному, затем всё чаще и гуще, хотя никогда не росли рядом друг с другом, и между аккуратными, будто остриженными под конус, кронами всегда оставался широкий просвет. Их рощи очень напоминали искусственные лесонасаждения, что и не удивительно при столь однообразно унылой благоустроенности планеты. Будь по-прежнему в моём теле биочипы, я бы постарался с их помощью определить таксономическую группу, к которой относилась растительность Сивиллы, что позволило бы обосновать вероятностные рамки биогеоценоза планеты и на его основе построить несколько гипотез о возможных местах расселения и гнездовья экзопарусника. Но в данной ситуации я был лишён такой возможности, и оставалось только одно – шагать на запад без особой уверенности, что направление, «предложенное» сивиллянками, приведёт меня к гнездовью Moirai reqia.

Как ни были разрежены рощи деревьев, всё же они сильно сузили обзор, поэтому появившихся в небе экзопарусников я заметил только к полудню. К тому же летели они не с запада, как ожидалось, а медленно надвигались с востока у меня за спиной. Как и вчера. Идеальные круги стаек из пяти особей противоречили основам эволюции жизни во Вселенной – любые стаи любых животных передвигаются гуськом, клином, иногда бесформенной массой, однако всегда впереди находится вожак – сильнейшая и умнейшая особь, своим наличием удостоверяющая, что естественный отбор, как основа эволюции биологических видов, продолжается. Равнозначность же положения особей Moirai reqia в стайках говорило о том, что эволюция этого вида в лучшем случае остановилась. Может быть, и не только этого вида, а всей биосферы Сивиллы. Похоже, ощущение осени, царящей на планете, вызывали не только багряный цвет растительности и запах прели, но и сама биоэнергетика экосферы. От полного безветрия, статичности пейзажа, пропитанного запахом увядания, веяло безразличием всего живого к продолжению существования и тихим умиранием. Древняя природа планеты как бы замерла в ожидании конца, покорившись своей судьбе.

Мне не было никакого дела до старческой немощи Сивиллы и её обитателей. Смерть – сугубо индивидуальное явление, и посторонним в него лучше не вмешиваться. Когда приходит пора, можно только сопереживать, если нет своих забот. У меня такая забота появилась. Сегодняшнее направление полёта экзопарусников Сивиллы подвергало сильному сомнению вероятность, что где-то на западе находится их гнездовье. Как вчера, так и сегодня, экзопарусники летели строго с востока на запад, словно сопровождали солнце и никогда не опускались на землю, всё время находясь на дневной стороне планеты. Правда, для того чтобы за сутки обогнуть Сивиллу, они должны быть гигантских размеров и лететь со скоростью звука в верхних слоях стратосферы, но, поскольку я не знал их истинных параметров, это предположение имело право на существование.

И без того не радужное настроение совсем упало, и я невольно замедлил шаг. Как Тхэн и обещал, умягчённые кроссовки не тёрли ноги, зато потеряли водоотталкивающие свойства, насквозь пропитались соком травы, и теперь внутри при каждом шаге хлюпало и чавкало. Я так расстроился своим выводам, что не сразу заметил необычное поведение одной из стаек экзопарусников. И только когда рядом с этой стайкой проплыла другая, понял в чём дело и остановился, внимательно вглядываясь в небо. Эта стайка, в отличие от остальных, не плыла на запад, а крутила медленную карусель на одном месте, и точка, над которой она висела, находилась за ближайшим холмом точно по моему курсу. И ещё одна особенность была у стайки – вместо пяти особей в ней было четыре, но они не образовывали квадрат, а по-прежнему сохраняли вид равнобедренной пентаграммы с пустующей вершиной одного угла.

Вот, обмерло сердце, вот оно то, ради чего я сюда шёл. Вряд ли за холмом было гнездо экзопарусников, да это для меня и не имело никакого значения. Я был уверен почти на сто процентов, что на земле за холмом находился один из Moirai reqia.

Холм оказался самым высоким из ранее встреченных и с более крутым склоном, так что взбираться по нему пришлось почти на четвереньках из-за скользкой травы. Уже возле вершины я услышал за холмом равномерный гул. Первые звуки на Сивилле, исключая хруст багряной травы под ногами.

Взобравшись на вершину, я поднялся с четверенек и распрямил спину. Передо мной, зажатая со всех сторон холмами, предстала узкая долина со змеящейся по ней неширокой речушкой. Вытекала речушка из озерца у подножья холма, а равномерный гул исходил от водопада, срывавшегося в озерцо под моими ногами.

От вида воды у меня пересохло в горле, а тело, как по команде, начало зудеть от пота и липкого сока. Но радость от одного тут же сменилась глухим разочарованием от другого – нигде я не увидел особи Moirai reqia. Зато на противоположном берегу озерца стояла сивиллянка и смотрела на меня снизу вверх.

Тоскливо заныло сердце. Обманулся я в своих ожиданиях. Не встреча с экзопарусником ожидала меня в долине, а новый психологический тест сивиллянок. Я глянул в небо – четыре экзопарусника крутили разорванный круг точно над озером, и мне стало не по себе от вида пустого места в хороводе, где должен находиться пятый экзопарусник. Отдельные фрагменты воспоминаний о млечнике и заклятия монаха Барабека переплелись странным образом и оформились в предположение, дикое по своей сущности для моей атеистической натуры. В средние века млечника, покидавшего тело человека с разрушенной нервной системой, принимали за душу, отлетающую в рай. Наложенное на эту легенду кликушество Барабека отводило моей «бессмертной душе» пустующее место в хороводе экзопарусников Сивиллы – стоит мне спуститься к озеру, окунуться в воду, и душа воспарит в небо особью Moirai reqia…

Тёмное воспоминание в глубине сознания колыхнулось, мистически притягиваемое неполным кругом экзопарусников Сивиллы, как роса Луной, и мне стоило громадных усилий совладать с собой, чтобы вернуть душевное равновесие и трезвость мыслей. Не дождётесь от меня психического срыва!

С этой стороны склон холма был ещё круче, и я не спустился, а скатился к водопаду по траве как со снежной горки. Здесь я помыл руки, умылся, затем напился ледяной воды, всё время ощущая на себе взгляд сивиллянки, но и не думая обращать на неё внимание. Мне нужен был экзопарусник, а от сивиллянок – ничего. Они же хотели что-то от меня, значит, пусть и обращаются ко мне, а не я к ним.

Искупаться в переохлаждённой воде водопада я не рискнул и отошёл по берегу озерца туда, откуда брала своё начало речушка. Сивиллянка стояла на противоположном берегу как раз напротив, но я на неё по-прежнему не глядел. Будто её не было. Неторопливо раздевшись, потрогал ногой воду. Нагретая солнцем, здесь она была значительно теплее, но в то же время сохраняла кристальную прозрачность – несмотря на рябь на поверхности от водопада, каменистое дно у берега хорошо просматривалось. Глубокое озерцо, в которое хотелось нырнуть без оглядки.

Всё же я не выдержал и посмотрел на сивиллянку, как бы спрашивая, что они собираются со мной делать в этот раз? Но сивиллянка молчала. Смотрела на меня добрым, всепонимающим взглядом и улыбалась. Как с иконы. С таким выражением грустного умиротворения на лице смотрят на проказничающих детей и с таким же точно выражением провожают в последний путь до могилы. Всепрощение мадонны было написано на лице сивиллянки, но я его не просил. Не нуждался в прощении грехов, потому что никогда не отождествлял свои даже самые жёсткие поступки с грехом. Это удел слабых. Не способен на поступок – не совершай его, чтобы потом не каяться.

Закутанная в жёлто-солнечный хитон сивиллянка стояла неподвижно, а её отражение играло на мелких волнах разноцветными бликами, будто зеркальное эго раскинуло руки и хитон полоскался на неощутимом ветру.

Я скользнул взглядом по её отражению, и сердце у меня остановилось. Под водой, скрываемый от взгляда отражением сивиллянки и рябью озера, трепетал великолепный экземпляр экзопарусника Сивиллы с трёхметровым размахом крыльев!

Кажется, я удивился – более простой охоты в моей жизни ещё не было, – но эта мысль промелькнула где-то на задворках сознания и тут же исчезла. Предстояла отнюдь не лёгкая ловля экзопарусника голыми руками и под водой, а сивиллянки, естественно, ничем не помогут.

– Ты уверен, что не хочешь узнать свою судьбу? – внезапно спросила сивиллянка с того берега.

Вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что я, занёсший уже ногу, чтобы тихо ступить в воду, вздрогнул и неуклюже замахал руками, балансируя на берегу и стараясь не свалиться в озеро с шумом и плеском. Прощай тогда охота…

– Слушай, не мешай, – сквозь зубы прошипел я, чтобы не спугнуть плещущегося под водой экзопарусника. – Сколько тебе можно повторять, что свою судьбу я творю сам? Собственными руками. Как прошлую, так и будущую. И так будет всегда.

Я аккуратно вошёл в воду и, раскинув для равновесия руки, сделал шаг, второй. Глубина у берега была большой, и я погрузился по грудь. Экзопарусник тотчас исчез из поля зрения, и я на всякий случай выждал пару минут – вдруг он заметил меня и выпорхнет из-под воды? Подобное поведение экзопарусников, одинаково вольготно чувствующих себя как в воздушной, так и водной средах, встречалось впервые, но тем ценнее будет экспонат. Если, конечно, я его поймаю.

– А ты уверен, что прожил именно свою судьбу? – тихо-тихо спросила сивиллянка. В голосе её было столько горечи, словно она жалела меня. Жалела мою пропащую и неприкаянную душу. Почти как монах Барабек, только с абсолютно противоположными эмоциями.

Но я не принял ни её жалости, ни всепрощения. Какое мне до этого дело, когда под водой ждала мечта последних лет – таинственный экзопарусник Сивиллы Moirai reqia. Он – моя судьба, и я сделаю всё от меня зависящее, чтобы претворить её в жизнь. Сосредоточившись на предстоящей охоте, я мягко оттолкнулся от дна ногами и бесшумно нырнул.

И в тот самый момент, когда голова оказалась под водой, дремавшее на дне памяти забытое воспоминание выплеснулось в сознание тёмным всепоглощающим мраком.