Текст книги "Путевые записки эстет-энтомолога"

Затем я таки выбрался из палатки, но к раймондцам не пошёл. Сел в шезлонг и, раскачиваясь в нём как в кресле-качалке, принялся прихлёбывать из бутыли раймондскую водку, осоловевшим взглядом окидывая окрестности. Если по-честному, то я и не мог присоединиться к раймондцам – окружающее плыло в глазах, мир тихонько колыхался, звуки становились всё глуше и глуше. Пока я окончательно не выпал из реальности.

Очнулся я поздним вечером от сильного, чистого, бередящего душу звука, который разбудил не только моё сознание, но и отозвался резонансом в каждой клеточке тела.

– За-анзу-уры-ы! – восторженно взорвалась толпа раймондцев на берегу.

Сознание наконец соединилось с телом, но зрение было по-прежнему расфокусированным. Мне казалось, что на берегу непонятно откуда собралась громадная толпа, она кишела единой массой и была больше похожа не на сборище раймондцев, а на дикий шабаш пересмешниц. При этом пересмешницы продолжали выбираться из озера и бестелесными тенями вливаться в общую бурлящую массу.

За первым кличем занзуры последовал второй, и, наконец, зазвучал их хор. Это действительно было нечто возвышенное и неземное, как хор ангелов в раю. Рассудком я прекрасно понимал, что в пении занзур очень много от психокинетического воздействия и резонансного отклика клеточной структуры организма, но противиться обвораживающей музыке высших сфер не мог. И не хотел.

То ли от чрезмерного количества формальдегида в крови, то ли от выпитой водки, то ли от галюциногенного действия мескатолина, то ли от пения занзур в голове у меня всё смешалось. Я ощущал себя то Улиссом, привязанным к мачте и соблазняемым дивным пением сирены с лицом сивиллянки по имени Нэфр’ди-эт, которая лежала навзничь на западном берегу озера Чако, а то сыном Улисса – Телемахом, узревшем творческим взором средневекового поэта-славянина «облое чудище» с выпученными глазами жабы-пересмешницы, рассыпающими искры «неощутимой пыли».

Полярное сияние трепетало по всему небосклону громадным покрывалом Пенелопы, воздух дрожал и струился, звеня райскими голосами сирен, грудь великанши, лежащей на том берегу, колыхалась, ходила ходуном в ожидании любовника, а я сидел в шезлонге, отхлёбывал водку из горлышка и бормотал великанше одно и то же, как заведённый:

– Прости, женщина, я не твой поклонник…

11

На следующее утро, договорившись с егерем, я отбыл в i-Эрмитаж на два часа раньше запланированного времени. Очень не хотелось встречаться с Броуди, так сказать, с корабля на бал. Видеть его слащавую физиономию при моём полном моральном и физическом истощении было выше всяких сил. К тому же палец воспалился, подёргивал, и раньше времени началось отторжение жабр. А учитывая вчерашние приключения, разбалансировку клеточной структуры организма под воздействием психокинетического пения занзур и жестокое похмелье, настроение у меня было упадочное. Впрочем, туристы-раймондцы и егерь в том числе с утра выглядели не лучше. Но если я хоть немного поправил здоровье тонизаторами да и биочип в какой-то степени коррелировал подавленность, то на раймондцев было жалко смотреть. Остатки шампанского, которыми они пытались взбодриться, никак не помогали.

Когда я ступил на брусчатую площадь перед i-Эрмитажем, там царила суматоха. Многие из гостей, сопровождаемые эскортом охранников, отбывали кабинами межпространственного лифта на космостанцию «Раймонда-II» для посадки в лайнер, и затеряться среди них не составляло труда. Я вызвал кибертележку, доставил экспедиционное снаряжение к себе в номер и занялся обратной процедурой замены своего спецснаряжения, использованного на озере Чако, на раймондское. Справился с этим быстро, а затем принялся не спеша упаковывать личные вещи. И когда ровно через два часа в номер вбежал излишне возбуждённый Броуди, я застёгивал последний баул.

– Господин Бугой! – возмущённо закричал Броуди с порога. – Ну как так можно! Мы приготовились к торжественной встрече, а вы, оказывается, уже два часа как здесь! Неужели нельзя было предупредить?!

– Добрый день, господин Броуди, – распрямляясь, сказал я.

– А?.. – запнулся Броуди и покраснел. – Извините, здравствуйте. Но всё-таки, как так можно? – пожурил он. – Мы вам сюрприз подготовили, а вы…

– Как прошла церемония закрытия? – будто не слыша его причитаний, спросил я.

– Церемония закрытия? О, великолепно! – Тут Броуди понял, что сморозил глупость. – Ну… В общем, неплохо. Почти так же, как открытие. Думаю, вы ничего не потеряли, зато увидели на Раймонде нечто такое, что позволено лишь особо почётным гостям планеты. Надеюсь, понравилось?

Я внутренне содрогнулся. Глаза бы мои больше не видели раймондских праздников, когда аборигены в диком экстазе возвращают себе истинное обличье.

– Понравилось, – коротко сказал я. – Особенно это, – продемонстрировал Броуди коробочку с двумерной морской звездой.

– О! – театрально закатил глаза Броуди. – Какой прекрасный сувенир! Думаю, вы надолго запомните своё путешествие по Раймонде.

Я остро глянул в глаза распорядителя выставки. В них плясали хитрые искорки, чем-то похожие на серо-белую «неощутимую пыль» озера Чако.

«Да уж, господин Броуди, запомню надолго. Навсегда», – подумал я, но вслух не сказал.

– Кстати, разрешите вам всё-таки показать наш сюрприз. Идёмте, – предложил он.

Я поморщился. Только сюрпризов мне и не хватало. По-моему, вчера их было предостаточно. Или этот сюрприз именно из вчерашнего дня – типа видеоплёнки, где я заснят в момент пребывания на родовище занзур?

– Господин Броуди, – попытался воспротивиться, – нам надо завершить некоторые формальности. Упаковать скульптуру и отправить её на таможню. Многие гости уже отбывают.

– Да-да, непременно, – затараторил Броуди, увлекая меня за рукав к выходу из номера. – Мы сейчас же этим займёмся. – Заметив, что я оглянулся, он добавил: – А за багаж не беспокойтесь, пока мы будем оформлять документы на скульптуру царицы Нэфр’ди-эт, его доставят на таможню.

Броуди повёл меня каким-то странным маршрутом, которым я раньше не ходил. За месяц пребывания в i-Эрмитаже я достаточно хорошо изучил планировку дворца, но те лестничные марши, переходы, залы, анфилады комнат, которыми мы проходили, к моему удивлению были мне не знакомы. Подозрения, что меня ведут смотреть «кино», всё более укреплялись. Эх, недооценил я егеря, видимо, он действительно наблюдал за моими действиями с восточного берега. Что ж, спасибо ему хотя бы за выстрел из парализатора…

– Куда мы идём? – наконец, не выдержав, спросил я.

– В зал с экспозицией скульптуры Нэфр’ди-эт.

По-моему, мы двигались совершенно в ином направлении, но я не стал спорить и предложил с максимальной корректностью:

– Я знаю более короткий путь.

Броуди снисходительно захихикал и, как мне показалось, не без доли сарказма.

– Вашим путём мы сейчас не пройдём. В связи с закрытием выставки во многих залах начат ремонт, к тому же по генеральному проекту мы проводим перепланировку дворца.

Я промолчал, но голове вновь раздался предупреждающий щелчок. В перепланировку дворца я никак поверить не мог. Ни при каких обстоятельствах. Сама суть раймондской цивилизации базировалась на наиболее точной имитации чего бы то ни было, начиная хотя бы с этого дворца и заканчивая обликом Homo sapiens. А тут – перепланировка i-Эрмитажа!

Мы шли ещё минут пять, и я готов был уже вспылить, как неожиданно оказался возле знакомой двустворчатой двери.

– Прошу вас! – с торжественным апломбом пригласил Броуди, распахивая створки и пропуская меня вперёд.

Чувствуя себя сбитым с толку, я ступил на порог и вошёл в зал. Однако доля предубеждённости, что за двусмысленным обещанием Броуди показать мне некий сюрприз и за путём, которым мы сюда шли, скрывается какой-то подвох, не исчезла. Зал был вроде бы тот же: те же стены, увешанные гобеленами, те же мраморные колонны, тот же расписной потолок, те же окна, тот же постамент в центре зала, на котором стоял песчаниковый бюст царицы Нэфр’ди-эт. И всё же чего-то не хватало. Но чего именно не достаёт мешало определить угнетённое состояние.

Я попытался сосредоточиться, однако ничего не получилось. И тогда я призвал на помощь биочип, легко восстановивший в памяти картинку зала, которую я на протяжении месяца ежедневно наблюдал по утрам и вечерам. Разница оказалась настолько неправдоподобной, что я обомлел. Из зала исчезли хейриты, а защитное поле вокруг экспоната было отключено.

– Где охрана? – металлическим голосом спросил я.

Броуди расхохотался.

– Сюр-приз! – протянул он.

– Где охрана?! – повысил я голос. Угнетённое состояние не располагало к шуткам и розыгрышам. Я был готов убить Броуди. Промелькнувшая было мысль, что Броуди попытается обменять видеоплёнку с моими вчерашними «подвигами» на скульптуру Нэфр’ди-эт, испарилась без следа. Это совсем глупо – владелец-то не я… Похоже, всё, что сейчас происходило, не имело никакого отношения к моим похождениям на озере Чако. Что-то я стал чересчур мнительным…

– А вы подойдите ближе и попытайтесь взять скульптуру! – по-прежнему веселясь, предложил раймондец. Рот у него был растянут до ушей, в глазах нагло перемигивались хитрые искорки.

С трудом удержавшись, чтобы не броситься на привидевшееся в Броуди «облое чудище», я сглотнул тугой ком, перекрывший горло, шагнул к постаменту и протянул руку. Рука прошла сквозь песчаниковый бюст египетской царицы как сквозь «неощутимую пыль».

– Сюр-приз! – повторился Броуди и снова заливисто расхохотался. – Мы создали голограмму скульптуры, и теперь она будет экспонироваться вместо оригинала!

– Вы не имели права… – выдохнул я.

– Почему? – хитро улыбаясь, Броуди сделал удивлённое лицо. – В пункте 6.3 нашего договора нам предоставлено право фотографировать экспонат. Мы им и воспользовались.

Взяв себя в руки, я вновь обратился к биочипу, и он восстановил в памяти текст договора. Действительно, имелся такой пункт, но он не указывал способа съёмки и был составлен настолько расплывчато, что позволял владельцу экспоната в любой момент отказать в фотографировании, и в то же время разрешал провести съёмку без согласия владельца. Естественно, что ни один владелец экспонатов, узнай, какую именно съёмку собираются провести устроители выставки, не дал бы своего согласия. Вот почему всех столь навязчиво агитировали в экскурсии по экзотическим уголкам Раймонды…

– У нас теперь есть голограммы всех экспонатов выставки! – патетично провозгласил Броуди. – Выставка закрывается, но выставка и продолжается! И будет длиться всегда!

Я внимательно посмотрел на Броуди. Почему-то казалось, что не только в голограмме дело. За одну только голограмму песчаникового бюста царицы Нэфр’ди-эт не преподносят столь дорогой подарок, как двумерный артефакт. Предупреждающие щелчки в голове превратились в сплошной треск, но на них накладывался шум крови в ушах от начавшегося отторжения жабр, и я был уже не способен здраво оценить ситуацию из-за воцарившегося в сознании бедлама.

– Ну, а теперь, когда вы знаете всё, пойдёмте оформлять документы на отправку подлинника хозяину, – сказал Броуди.

– Пойдёмте, – кивнул я. На меня вдруг навалилась усталость. Какое мне, собственно, дело до голограммы бюста Нэфр’ди-эт и того, что за этим скрывается? Я обыкновенный сопровождающий, ответственность за раритет несут охранная и страховая фирмы. Мне же сейчас предстоит работа. Небольшая, но очень тонкая. Я бы даже сказал: ювелирная.

В зале с настоящим бюстом Нэфр’ди-эт нас уже поджидали ионокцы. Процедура оформления документов на отправку экспоната владельцу ничем не отличалась от той, которую мы проделали на вилле Мальконенна, а затем при установке скульптуры в демонстрационном зале. Броуди отключил защитное поле, снял скульптуру с пьедестала и передал её ионокцам, которые тут же приступили к своим обязанностям. Параметры чуть-чуть не совпали с зафиксированными месяц назад – вместо возраста в пять тысяч триста плюс-минус тридцать четыре года, сканер ионокцев показал пять тысяч триста плюс-минус двадцать два года, – но они являлись вполне допустимыми. Эти расхождения вписывались в пределы отклонений, объясняемых иной окружающей средой, в которой находился экспонат. Ионокцы запротоколировали данные и передали скульптуру мне.

И вот тут случилось неожиданное – мой анализатор показал те же плюс-минус двадцать два года! И это при всём при том, что точность карманного хронографа ниже точности анализатора ионокцев! Нет, ничего выходящего за рамки достоверности в этом не было, однако такое совпадение показаний приборов разной степени точности вызывало удивление. В голове опять предупреждающе щёлкнуло, но на сей раз мне было не до того.

– Занесите показания в протокол, – сказал я и повернулся к Броуди, который держал подставку для скульптуры на вытянутых руках. И в момент, когда моя спина загораживала песчаниковый бюст царицы от глаз хейритов, я провёл левой рукой по её основанию. Контейнер с яйцами занзуры скользнул в углубление скульптуры и закрепился там на распорках. Ионокцы и Броуди ничего во время моей манипуляции заметить не могли, а вот глаз хейритов, фиксирующих всё происходящее с фотографической точностью, я опасался.

– Прошу вас, – галантно улыбнулся я Броуди, вставляя скульптуру в углубление поставки.

Броуди ответил не менее благожелательной улыбкой, накрыл скульптуру прозрачным колпаком и, поместив в переносной сейф, закрыл его.

– Подписываем протокол и можем отправляться на таможню, – сказал он.

12

Кажется, таможенник был тем же самым, который просвечивал сейф при моём прибытии на космостанцию «Раймонда-II». Но полной уверенности у меня не было – во-первых, как я уже говорил, все раймондцы на одно лицо, а во-вторых, любое обмундирование, и таможенная форма в том числе, идеально нивелирует индивидуальные черты.

На сей раз мой багаж проверили самым тщательным образом: одно дело – приезд на Раймонду, и совсем другое – отъезд. Туризм и торговля экзотическими животными основная составляющая часть государственного бюджета планеты, поэтому всех выезжающих досматривали без исключения. И наказание за контрабанду экзотических животных здесь весьма суровое – от двадцати лет до пожизненной каторги без права помилования.

Таможенник скрупулёзно пересмотрел все мои вещи и долго изучал сертификат, выданный на провоз раймондского артефакта, с завистью поглядывая то на меня, то на коробочку с двумерной морской звездой. Мне же было скучно – таможенный досмотр тянулся уже более получаса. Наконец личные вещи были досмотрены, и таможенник приступил к сканированию сейфа.

Ожидая услышать от него те же ахи и охи, что и месяц назад, я неожиданно увидел, как лицо таможенника, глядевшего на экран, изумлённо вытянулось. Я перевёл взгляд на экран и обмер. Сквозь полупрозрачную скульптуру Нэфр’ди-эт хорошо просматривался контейнер с тремя яйцами занзуры.

Окружающее поплыло перед глазами. Это был конец, конец всему. Сейчас меня вежливо возьмут под руки, наденут наручники… Почувствовав, что меня теребят за рукав, я обернулся лицом к таможеннику, протягивая руки для наручников.

– Ваши документы, билет, – лучезарно улыбаясь, проговорил таможенник, вкладывая бумаги мне в руки. – Счастливого пути!

– Что? – не понимая, выдавил я пересохшим горлом.

– Счастливого пути! – повторился раймондец, расплываясь в совсем уж приторной улыбке. – Надеемся, вам у нас понравилось, и вы непременно посетите Раймонду ещё!

– Да-да… Обязательно…

Я попытался изобразить на лице хотя бы подобие благодарственной улыбки и, развернувшись, механическим шагом направился по пандусу к шестому шлюзу, где был пристыкован мой отсек. При этом казалось, что спину мне сверлит взгляд таможенника, и в глазах у него пляшут всё те же хитрые искорки «облого чудища». В чём заключалась хитрость раймондцев, я никак не мог постичь.

Внезапно кто-то взял меня под локоть, я вздрогнул и остановился. Похоже, началась игра в «кошки-мышки»…

– Добрый день, господин Бугой! – услышал я радостный возглас. Передо мной стоял цветущий улыбкой, излишне возбуждённый господин Тарандовски. Искусствовед-промоутер, а на самом деле, скорее всего, агент службы безопасности. Или галактической Лиги защиты животных.

– Здравствуйте, – натянуто ответил я.

– Послушайте, Алексан, – наклонившись к моему уху, доверительно начал Тарандовски, – мне по секрету сообщили, что экскурсией в Великие пещеры и дополнительной – на Заповедные луга я обязан лично вам. Вы замолвили за меня словечко… – Он выпрямился и предложил уже нормальным голосом: – Приглашаю вас на обед в ресторан. За мой, разумеется, счёт.

«За счёт владельца экспоната, который ты сопровождаешь», – механически поправил я про себя, а вслух постарался уклониться от приглашения: – Не знаю, право… Я так плохо переношу космические путешествия… Вряд ли…

От сердца чуть отлегло, и я выдавил вымученную улыбку, которую следовало принимать за извинение.

– Господин Бугой, я вас очень прошу.

– Постараюсь, – кивнул я на прощанье и зашагал к шестому шлюзу. Даже если меня не арестуют на корабле, обедать с Тарандовски я не стану. И дело даже не в том, что в моём положении не до званых обедов. На меня производили равное негативное впечатление как люди, жадно жующие всё подряд и не соблюдающие при этом норм этикета, так и гурманы, осведомлённые во всех тонкостях застолья. И те, и другие процесс принятия пищи ставили превыше всего, и в их присутствии я чувствовал себя за столом неуютно, теряя аппетит.

Весь день до старта лайнера в Солнечную систему я не находил себе места. Неприкаянно бродил по отсеку, анализируя случившееся и пытаясь спрогнозировать ход дальнейших событий.

Версий было две. Первая, наиболее вероятная и логически обоснованная, если в деле задействованы Лига защиты животных и галактическая служба безопасности. По этой версии служба безопасности хотела взять с поличным не только исполнителя, но и заказчика. Поэтому арест должен произойти на вилле Мальконенна во время передачи контрабанды. Вторая версия была настолько абсурдной, что верилось в неё с трудом. В основу её была положена та самая хитрость «облого чудища», наличие которой накрепко въелось в моё подсознание за месяц общения с раймондцами. Хитрость, которую я так и не смог разгадать, а намётки на её смысл выходили за рамки человеческого понимания, ибо предполагаемая по второй версии афёра, затеянная раймондцами, была настолько грандиозной, что контрабанда яиц занзуры по сравнению с ней выглядела детской шалостью. Однако я не сбрасывал эту версию со счетов из-за подаренного артефакта. Если меня с самого начала подозревали в контрабанде яиц занзуры, то зачем понадобилось дарить безмерно дорогое украшение? Заполучив артефакт, я мог не пойти на контрабанду. К тому же удивительное избавление от смерти в пасти пересмешницы на озере Чако никак не вплеталось в первую версию, зато во вторую…

Чтобы как-то снять напряжение и немного привести нервную систему в порядок, я искупался в бассейне. Марсианский хирург предупреждал, что купание в чистой воде приведёт к интенсивному отторжению жабр, но именно этого я сейчас и добивался. Клин клином вышибают. Хотя избранный способ весьма дурацкий: почти аналогичным образом можно избавиться от зубной боли, вставив палец в дверной проём и сильно хлопнув дверью.

Как ни странно, но водные процедуры оказали на нервную систему благотворное действие. Однако через полчаса я почувствовал сильнейшее недомогание, и пришлось горстями глотать лекарства, прописанные марсианским хирургом на этот случай. Во что бы то ни стало ближайшие сутки я обязан провести на ногах.

Сигнал о получасовой готовности перед входом лайнера в гиперствор застал меня в тот момент, когда я стоял перед зеркалом и внимательно разглядывал своё отражение. Не знаю, то ли сказывалось нервное напряжение, то ли общее недомогание, то ли непомерная доза лекарств повлияла на психику, искажая действительность, но мне казалось, что в зрачках моих глаз пляшут те же искорки, которые я видел у раймондцев и пересмешниц. И чем дольше я вглядывался в отражение, тем больше эти искорки напоминали крупицы «неощутимой пыли».

Тяжело вздохнув, я отвернулся от зеркала, прошёл в кабинет, сел в кресло и включил обзорный экран. Уж и не помню, когда в последний раз смотрел на гиперпереход со стороны – чересчур однообразное зрелище, чтобы при каждом космическом перелёте его рассматривать. Но сейчас гиперпереход слишком многое для меня означал – он как бы отрезал меня от Раймонды навсегда. Если меня арестуют на вилле Мальконенна, то каторгу я буду отбывать не здесь.

Слева по экрану надвигалась плоскость гиперствора, справа неподвижно висел среди звёзд зелёно-бурый полумесяц Раймонды. Когда плоскость гиперствора надвинулась на пол-экрана, и начался посекундный отсчёт, я, наконец, поверил, что больше никогда в жизни не увижу Раймонды.

«Прощай, мир слащавых улыбок и неискренних аборигенов», – сказал я про себя зелёно-бурому полумесяцу, но ожидаемого облегчения не наступило.