Текст книги "Все и девочка"

Приближался благословенный август после третьего курса, и я ответственно готовилась ко второй своей фольклорной экспедиции. То есть поговорила с руководителем семинара Ниной Ивановной о том, что, я хочу серьезно заниматься наукой, и мне надо написать не просто диплом, а с замахом на поступление в аспирантуру. Диплом «на все сто». А так как экспедиция – это большой период бытовых приготовлений – что и как с собой взять, чтобы особо не думать об этом, я размышляла о герое своего будущего диплома – великане Болване, о котором знают только мезенские бабушки, и чтобы о нем написать диплом, нужно о многом их расспросить. И тут вдруг приехала из Алжира мама. А я и забыла, что она именно в это время должна приехать из своей двухгодичной добровольно-принудительной командировки. Она сразу начала говорить мне свои замечательные, по её мнению, планы нам на август. Как мы возьмем билеты в Крым и поедем туда отдыхать вдвоем, она – после непростой командировки, где на подоконнике в горшках даже растения не всходят, и я – после трудного учебного года.

А у меня вдруг отторжение. Нет, я помню всё-всё, что мы говорили с ней, наш большой заговор по поводу получения квартиры. А этот заговор – я тоже помню – основывался на проблеме получения квартиры отцом. Но я совершенно не могла сейчас ехать в ту сторону, где я буду маленькой девочкой, которую водят за ручку, лечат от угрей и сопровождают на танцы. А я-то, глупенькая, и не догадалась, почему всех приглашают, а меня нет. Да потому что на танцы не ходят с мамой. Это мне ясно сейчас, как Божий день. И вообще. Нельзя провалить мне вторую фольклорную экспедицию. В семинаре всё очень значимо. Не поехал в экспедицию – тебе минус, тебя не будут протежировать в будущую аспирантуру. Да и вообще мне надоело быть маменькиной дочкой, всё получать по ранжиру из рук маменьки. Я хочу без ранжира и всё сразу. Да, я вот такая.

За два года её отсутствия я перестала разделять родительскую точку зрения, что с соседями нужно дружить, какие бы они ни были – хорошие или плохие. Дружить априори, в надежде, что они когда-нибудь изменятся. Не хочу я такой философии. Не хочу ждать, изменятся ли они или нет, у меня пошло время. Время моей молодости. И я ничего не хочу ждать. Вот – пожалуйста – в детстве мама меня уводила от Генки, а теперь я два года без мамы и общаюсь с ним наотмашь. Он мне слово – я ему два. Он меня толкает как бы в шутку – я не боюсь провокаций, толкаю его серьезно и обзываю всякими словами: «Уйди, подонок!»

Подонок он – не подонок, а пусть не пристает. И что было дальше? Его мать висла у него, готового мне врезать, на плечах с воплями: «Ты что? Не видишь? Она посадить тебя хочет!

Не трогай её! А ты после армии – и в тюрьму? Плюнь на нее, иди в свою комнату».

И он уходил, уходил.

– Вечно ты, мать, встреваешь в мои дела.

– Нет, это не твои дела! Я не поеду в тюрьму передачи тебе возить!

Я победоносно запиралась у себя в комнате. Ничего, справилась, жила одна эти два года.

И чем все кончилось? Понятно чем. Разговором мамы с Валей, которая первая узнала, что мама приехала с чемоданами различных тканей. Она быстренько отпросилась из своего магазина «Ткани» и приехала продегустировать мамины.

Валя же демонстративная личность. Она спроста ничего не скажет. Начала, конечно, с причитаний, как ей трудно досталось мое, видите ли, воспитание (ничего себе заявочки!) и мои, видите ли, траты!

А вот это даже и не правда. Велосипед мне пришлось купить, но половину я взяла из своей стипендии. Зачем передергивать?

Ну, мама на всё это помолчала, как вымуштрованный ответработник, привыкший в больших делах молчать, а Валя со сладострастием опустила свои руки в пучину неведомых восточных тканей. Ну, про ткани я долго распространяться не буду. Скажу только, что Валя, при всех её заморочках, – отличная швейная мастерица с блестками таланта модельера-самоучки.

Так что о моей поездке на Север мы с мамой смогли переговорить только вечером. Я попыталась её проинформировать, опустив, разумеется, первые слова о том, что я уже взрослая и два года доказываю это нашей многоаспектной семье из двух теток, престарелой бабушки и мамы в командировке.

Я одна и выучилась быть одна. А теперь мне надо ехать на Север. Далее по тексту Информбюро: третьего числа сбор на Ленинградском вокзале, руководитель – Нина Ивановна, поезд номер, явка строго обязательна.

Ну, мама всё оттолкнула: «Нет, мы обе устали и должны ехать в Крым отдыхать». Как благонравная девочка я не могла ей сказать, что если в прошлой поездке в Крыму от меня, как черт от ладана, убегали молодые люди, потому что я с тобой, мама, лучше уж я поеду на Север со старушками разговаривать по делу своей учебы. Мама сказала: «Давай телефон, я сама узнаю, куда ты едешь». Пришлось дать и испытывать унизительную экзекуцию перепроверки своих планов.

Представляете? Вам звонит сумасшедшая мама и черт знает что спрашивает. Я боялась, что Нина Ивановна сорвется и бросит трубку, а у меня сорвется экспедиция из-за экстравагантной мамашки. Но оказалось, что Нина Ивановна – очень опытный человек, зря я волновалась. Она очень подробно, медленно, как строптивому ребенку, стала говорить маме, что случайных людей в экспедиции быть не может, это всё мальчики и девочки нашего семинара, что она ведет их уже три года и за каждого может поручиться, как за серьезных выдержанных студентов, любящих фольклор и стремящихся заниматься наукой о нем.

После таких аттестаций мама, конечно, положила трубку с благодарностью за информацию и разрешила мне ехать. Это не помешало ей, впрочем, поплестись за мной на Ленинградский вокзал к поезду. И когда только эта материнская опека кончится? Все пришли люди как люди, а ты как белая ворона, на которую еще и пальцем показывают – вот, глядите, маменькина дочка! Невыносимо! Всегда испортит мои начинания.

Единственным оттягом было то, что я, оказывается, не одна такая. Еще к поезду пришел маменькин сынок. Но о нем почему-то наши мировецкие девчонки из семинара судили щадяще. А это несправедливо! Ситуация-то – одна и та же. Для меня. А для них – нет. Они уклончиво говорили: «Ну уступи матери в её чувствах!»

Я увидела его с двумя мамашками – своей и чужой. Мамашки провожали его как маленького и сговаривались, если произойдет заминка с письмом, на всякий случай обменяться телефонами. Хоть так узнать о любимом чаде. Это уже было невыносимо в квадрате. Слава Богу, поезд пошел. На Север! На Север! – кричала душа.

К сожалению, больше молодых людей не было. Значит, упрямо подумала я, надо брать, что есть. Но не сейчас, а утром, когда мамашки от него отцепятся. Они друг друга нашли – теперь нам надо найти друг друга.

Ночью, когда мы приехали, нас поселили в холодную баню, не знаю, как кому, а мне было холодно и у меня испортилось настроение. А плохое настроение – не лучший помощник для амурных дел. А тут еще утром Туполева взяла себе права хозяйки.

– Чего это вы, девоньки, так заездили мужичка? – говорила она властно, – что-то он смурной и недовольный. Его беречь надо. Он и для других сгодится, а вы его так заездили. Сами бы мисочками для своих трусиков воду бы таскали.

– А ты, молодка, куда поперед других? – одернула она меня, хотя сама была едва ли старше. – Тебя еще не спросили. В очередь, в очередь, кого уж сам выберет, – сказала она, немного подражая северной речи, хохотнула и пошла прочь.

Да, как вступили на экспедиционную землю – хочется говорить их языком. Тут с ней не справишься. Надо искать другое поле сражения. У меня это время – самой посвататься – единственное. И он один на всё хозяйство наше женское, а числится фотографом.

Надо искать свое Бородино. И оно было найдено после того, как мы с пишпарой неделю отработали на записях: ходили по домам, записывали песни: «Ах как утушка да по морю гуляла, ах как селезень да в небо-то взлетел».

Объявлен был конкурс – специально, для передыху и для дружбы между городскими и деревенскими. А в коллективе всегда какая-то звезда обнаружится, какую в прямом сражении ещё и не одолеешь. Потому как её папа не то что выше моего папы, но знаменитей – точно. На тридцать девушек – один кандидат на роль партнера, значит он должен быть взят с умом, ситуация разыграна хорошо.

Про сельского влюбленного мальчика я уж не говорю. Влюбился в городскую, ходил хвостиком, перекинула его вежливо на свою пишпару – разберись сама, я сейчас занята, у меня единственный кандидат в предмете.

Понятно, что пришлось самой разбираться, но пишпара на первое время его оттянула на себя, и то ладно. Главная битва – был вечер-конкурс университетских и деревенских – кто лучше споет их фольклорную деревенскую песню?

Конечно, они спели задушевней и непритязательней и естественней. Спели, как умели, почти самодеятельно, можно сказать, если бы за ними не стояла такая непрерывная традиция.

А мы взяли их энергией открытия, научным подходом – как всё надо выдавать: университетским напором представить произведение художественным продуктом, а не как «мама что-то передала». А где мои силы вложены в триумф коллектива – там мне удержу нет.

После победы были обычные танцы, и я приняла стратегическое решение форсировать молодого человека в тот же вечер. Перебить высокомерную Туполеву, зачеркнуть в его сердце её начинания и предложить всё свое. Может быть, вы удивитесь, но надо охранять занятую территорию от посягательств разного толка. Например, комсорг пеняла мне:

– Зачем ты выдернула лампочку на общем мероприятии?

– Милая, для куражу! Что ты так цепляешься? Ведь мужикам кураж нужен в любви. Лирика до них не сразу доходит. А он у нас единственный, голубчик. Хорошо тебе, замужней, не беспокоиться об этом. А мне надо форсировать. Мужской народ робкий пошел. Сам идет, да оглядывается – не далеко ли он зашел? Сам хочет, да боится. Кроме меня его некому подтолкнуть коленкой под зад, а ты с какими-то ограничениями. Я понимаю, ты вышла замуж – и всё забыла, но и меня пойми – всё должно состояться тут, пока его мама за белые ручки не взяла и не сказала: «Ты еще маленький, пойдем домой, со мной посидишь».

В общем, договорились, что лампочку вкручивать не будем, и мы протанцевали весь вечер. Он пообвыкся со мной, и на утро мы уже с ним ходили по деревне как жених и невеста. И все деревенские были в восторге, что их деревня оплодотворила городских идеей брака. Каждый хотел нам угодить.

Женщины в сундуки полезли смотреть, какие свадебные наряды в их времена были и что они могут дать поносить в период экспедиции, чтобы мы вжились в этих персонажей – жених и невеста – здесь, в деревне, перенесли бы их туда, в город, и там расписались.

Мне показалось, что он осваивает эту роль и вполне себе может осуществить то, о чем молчу я, но о чем вслух не боятся сказать деревенские пожилые люди:

– Да, хорошая вы пара, расписывайтесь в городе, знайте, что самое трудное – встретиться друг с другом, а прожить в ладу и согласии очень легко. Раз вы встретились – не теряйте друг друга. Потерянность для любви очень губительна.

Мне кажется, нам обоим нравились такие разговоры, и мы ходили и специально слушали и слушали их. И всё-то они нам не надоедали, и всё-то мы радовались своей особой миссии.

На следующее утро пришел деревенский ухажер. Стесняясь, грубо сказал:

– Хочу тебя любить. Выходи за меня замуж.

Я, желая подтрунить над ним, сказала:

– У меня уже есть жених. Разве ты не видел? Вчера были мои смотрины по деревне. Мы были одеты в праздничные одежды. Хозяйка в сундуки свои лазила, давала примерить. И она, и ее товарки, кто собрались, дали благословение на брак.

– Видел, – сказал он опять же грубо. – Но это ничего не значит. Он не муж тебе.

– Это еще почему?

– Он городской. Его любовь недолга. А я буду любить тебя всю жизнь.

– А откуда ты знаешь, что недолга?

– У меня отец знахарем был и в свое время мне кое-что передал по наследству. Так что ошибки быть не может. Выходи за меня.

– Да ты что? Беленов что ли объелся? К приличной девушке с такими хамскими предложениями? – и все-таки вывернула на свое: – А может, я его еще перевоспитаю, городского? Мне бабушка всегда говорила, что у меня брак будет долгий и верный. А про бабушку говорили на улице, что она как скажет – так и будет, хотя она не была никакой знахаркой, а просто опытный человек.

С досады захлопнула перед его носом дверь. Вот еще новости! Что значит – человек не знает, как трудно в городе жениха достать. А я себе его все равно достала, и с этого не сверну. И никакие мне Туполевы и никакой знахарь – не указ, – с удовольствием закончила я перебранку с незапланированным ухажером.

Дальше мы ехали по реке на пароходе. Коровы забрели в речку и пили воду, деревенский мальчик махал нам рукой и я подумала: «У нас будет всё хорошо. А если будет нехорошо, я всё равно не сдамся, я буду драться до конца, потому что брак, оказывается – это борьба. Как Маркс сказал».

Мама – большой руководитель, воспитывала меня, как бы готовя себе смену в большом учреждении: напористо, достигательно идти вперед, не считаться с противником, добиваться цели. И я прошла этот путь до старостата в старших классах. И стало ясно, что нас с мамой ждут большие проблемы и затяжные скандалы: два руководителя в семье.

Если бы был жив Юра, наверное, он развел бы нас женитьбой, чтобы опять свести вместе на новой, супружеской основе, когда дочь слушается мужа, а мать радуется счастливому браку. Но случилась личная катастрофа: без пяти минут студент биофака МГУ на практике, очень далеко от Москвы, потянувшись за какой-то стрекозой, хоть на бумаге было написано заниматься ондатрами, вдруг оступился и в считанные секунды понял, что абсолютно не умеет плавать. Ну как такое могло получиться? Почему его никто не спросил об этом? Его, который мучал географа своими выкладками, откуда степной ковыль пришел в Подмосковье? Как это могло быть? Ему было некогда научиться плавать, он сидел за книжками. А руководители не могли даже предположить, что такого богатого ума ученик не умеет плавать.

Папа умер в тот же год. Поэтому отношения с мамой доходили до пароксизма.

В старших классах вдруг собрались на «Фантомаса». Сели в один лифт и так рассорились, не уступая друг другу, что выбили стекло в двери лифта. Никому не признались и сбежали. По дороге опять заспорили, и опять каждая сказала: «Тогда я с тобой больше никогда не пойду». Рассорившись, побежали дальше и всё-таки уселись в кинотеатре. А потом долго созванивались с тетками и поочередно жаловались друг на друга.

И во второй раз мне стало ясно, что нужно искать молодого человека. Мама впряглась в двухлетнюю командировку, чтобы не терять себя и не ломать меня, как начинающего руководителя. Проявила благородство по отношению ко мне. А я искала молодого человека. То мне казалось, что вот-вот уже его нашла, а потом вдруг опять всё рассыпалось и приходилось вновь что-то искать.

А когда мать приехала из двухлетней командировки, надеясь, что острый момент прошел, тут-то и случился третий, острейший, кризис.

Мать хотела благодарности за двухлетнее отсутствие, общения со мной и не хотела пускать меня в экспедицию. Я извелась уже и не могла допустить, что меня задержат, потому что поиски жениха – это очень-очень сложно. Я всё-таки уехала, сказав ей:

– Ты же руководитель, мама, ты же должна понимать, что я обещала своему руководителю обязательно быть в экспедиции.

Мама еще раз переломила себя, но даже предположить не могла, что когда я приеду из экспедиции, то потребую свадьбы, потому что у меня появится молодой человек. Маме всё казалось, что это легкомыслие, что так не бывает. Вот у нее несколько лет ушло только на определение, насколько их чувства с отцом серьезны. А тут месяц, причем рабочий, значит, виделись два-три раза, и уже замуж? Нет, это подвох какой-то. И мать кинулась переубеждать меня, что я не права, что так не делается, что скороспелые браки чреваты скоропалительным разводом.

– Всё вздор! Ваше время допотопное, – возражала я, – сейчас никто так не делает. Нам и месяца было достаточно, чтобы узнать друг друга.

Но мама – руководитель со стажем, да еще с практикой за границей, начала давить:

– Не пущу! Не хочу и слышать! Как же мы с тобой будем жить в одной комнате? Послушаем, что тетки скажут!

Тетка Валя предложила напоить претендента, чтобы узнать его истинное лицо. Измотали меня вконец. Мы же тогда с мамой в одной комнате жили. Я побежала к единственному своему утешителю – однокурснику. И он меня утешил:

– Ну зачем же реализовывать теткин сюжет? Человек из армии пришел, хочет учиться, хочет жениться. Зачем его поить? Что там такое искать в его душе? Решила – выходи. Имеешь право.

Я вернулась домой и с порога сказала матери:

– Если вы, три тетки, не соберете деньги на полный женский интим-гардероб и полный постельный комплект: три простыни, три пододеяльника с вышивкой ришелье, три наволочки, три полотенца, я не знаю, что я с вами сделаю. Мы едем жить к его бабушке. А она уж найдет, чем меня укусить. А я не хочу покусанной быть. Я всё предоставлю на её рассмотрение.

Купили. Всё, как сказала. Была встреча с его матерью. Моя мать очень удивилась, что примерно наша семья равна их семье. Что его мать тоже работает в большой государственной структуре. Тоже влиятельный человек. Она-то думала – чего-нибудь приблудное привязалось, иначе зачем дочь горячится? Скорее ей замуж…

Мать удивилась, но не призналась, что она была против брака. Человек безупречный в своей работе, бескомпромиссный, любому помочь может, но ей польстило, что в социальном плане будущая родня – ей ровня. А если человек нашего уровня – чего ж тогда с дочерью конфликтовать? И она, почувствовав себя в своей страте, согласилась не бунтовать против меня.

Обе матери перешли к обсуждению второго вопроса, который, к изумлению обеих, оказался убогим – вопросу жилусловий. У одной была комната на троих в коммуналке на Филях, не её, а мужа. А у другой – комната на двоих в коммуналке Мингео.

– Но, – сказала мать жениха, – скоро нам дадут хоромы в Крылатском. Надо подождать.

– А я, – сказала Тамара Ивановна, – в пяти минутах от квартиры. Прошу у своего руководителя отдельную. Ведь я там тридцать лет работаю. Ездила специально за рубеж, чтобы нам дали квартиру.

Но опыт матери есть опыт матери. Встреча обманула её, а жизнь – нет. Жизнь доказала, что дети разводятся, и очень быстро. И только суд оставил развод до двухлетия маленького ребенка.

– Я не для того женился, чтоб детей заводить, – сказал мне Петя, когда мы расписались. – Я женился, чтобы идти в семинарию. Мне видение было после госпиталя в армии – святой отец передо мной появился и сказал: – Твой жизненный путь посвящен Богу. Подумай об этом.

– А я не для того выходила замуж, чтоб каждый миг меня мог ткнуть пальцем любой из взрослых и презрительно бросить: «Ну что? Неродя? Фу!».

Но Петр не согласился с моими доводами. Поэтому далее с ним разговаривала его мать:

– Оставь ребеночка! Ну поживи с женой годок как человек, без резинок. И мне лялька будет на старости лет гулять.

– Ну это только одни разговоры, мать. Может быть, на неделю тебя и хватит, а потом всё равно я гуляй с ней. А учиться когда? Мне видение было, я тебе говорил. У меня особый путь в жизни. А вы пристали – ребенок, ребенок! Я должен себя посвятить Богу неукоснительно. Тебе понятно ли нет?

– Понятно.

– А мне кажется, тебе не понятно.

– Ну хорошо, хорошо, сыночек, только не волнуйся. Сделай, как ты решил.

– Ты что? Не ушла еще? Всё стоишь, как пред налоем.

– Я вот что подумала, сынок. Всё-таки одного-то надо. Пока я в силах. И пока ты опыта в интимных делах не наберешься, чтобы не было второй беременности. Но раз уж эту Бог дал – пусть уж и будет. А то ведь меня соседки замучают вопросами – когда и когда у тебя будет лялька? Что я им отвечу?

– Вот вечно ты, мать, встреваешь в мои планы! Так и до армии было. Когда я хотел только гулять – ты останавливала. Так и после армии, когда я собрался беспорочную жизнь вести. Ну хорошо, хорошо, только больше не приставай – пусть будет дин ребенок. Если ты подписываешься гулять с ним – хорошо, пусть. Но более – ни-ни. Даже не подходи больше.

А я пошла к бабушке и спросила её:

– А как же вы жили в деревне раньше-то? Ну, после родов?

– А раньше после родов мы жили так: пока кормишь – не беременеешь. Поэтому многие деревенские женщины кормили детей не как сейчас в городах – два месяца и покупай смеси, а кормили до двух, а то и до трех лет, а кто и до пяти лет. И не беременели.

И я пошла домой успокоенная и кормила своего первенца и жила с мужем по его надобности. А когда выяснилось, что забеременела, то пошла к врачу – узнать, почему такое? Ведь бабушка говорила – никакой беременности не будет, если кормишь.

– Да, сказала врач, – такое было в патриархальном обществе. Но американцы всё испортили. Как они выдумали в 1943 году пенициллин и как многие люди перестали умирать от воспаления дыхательных путей, то радость от выздоровления омрачилась для человечества тем, что женщины потеряли эту взаимосвязь в своем организме: кормишь – не беременеешь. Теперь беременность наступает сразу, как только женщину с новорожденным ребенком выписывают домой. Женщине предохраняться нужно сразу, с первого дня с мужем.

Узнав это, я пошла предупредить мужа, что не виновата. Правда, для присоединения второй комнаты в нашей квартире рождение второго ребенка – это как раз самая удобная ситуация. Тем самым вопрос, где дети будут жить дальше, наконец-то закроется.

– Сейчас у нас комната одна на всех – на маму, на меня, на тебя и ребенка. Куда только мама ни обращалась – ей везде отвечали – истица имеет больше семи метров на человека. В просьбе отказать. И какие бы за границей мама усилия не прикладывала, работая по строительству, ей то же самое сказали. А сейчас та комната пуста и у нас как раз нарождается четвертый член семьи. Ну может быть, в качестве исключения можно пойти на уступки и родить его для нормального дальнейшего существования семьи?

Но он с порога всё опрокинул:

– Я так и знал, что женщины всё равно друг за друга будут, всё равно навяжут мне не нужного мне ребенка. А я без пяти минут в патриархию должен вступать. И я от своего богоизбранного пути не отрекусь. Не послушали меня? Родили? А я развожусь! Я хочу Божественное слово нести людям, а не тюшкаться с малявками. Это не мужское дело. Я никому не позволю свою богоизбранность поколебать. Развод – и больше никаких отношений. На маленьких детей алименты платить буду, а тебе – ни копейки!

Что ж! Я пошла к матери просить помощи, чтобы вытащить четырехпроблемный воз свой: продолжение своего образования – раз, ибо сейчас, если непрерывно учиться, можно добиться места в городе Москве как выпускнику, рекомендуемого руководителем семинара, у которого старые связи с Амбаром детских книг. Так просто, с улицы, на работу туда не возьмут. Второе – дооформить бумаги по присоединению опустевшей комнаты роженице. Третье – подсиживать с детьми, четвертое – не ссориться со мной, как с дочерью, которая попала в сложное положение, потому что муж объелся груш и передумал жить со мной.

– Так, – сказала мама, – мы победили. Сталина мы похоронили, и развод дочери как-нибудь стерпим. Говорила я тебе – а ты не слушала. Теперь пеняй на себя. Со своей стороны я выставляю последний аргумент: я возьму этих двух девочек и возьму двух теток, моих бездетных сестер, и мы будем поднимать их сами. Он пусть и не появляется. А ты – попробуй только бросить университет.