Текст книги "Все и девочка"

И девичья любовная песенка:

 
«В Намангане яблочки
Зреют ароматные,
На меня не смотришь ты,
Неприятно мне…»
 

А кому повезло – видел танец живота под бубен. Узбечата по десять-двенадцать человек в семье. У-у-у… полный пруд около дома. Чернявые, глазастые, с непривычки даже чудно. И везде горы белого, как снег, хлопка. На полях, в сборпунктах. И голубые пиалы за столом. И зеленый чай. Хорошо и на ишачке путешествовать.

– Там есть ишаки, баб Оль?

– А как же! Мы с сыном стояли на остановке, раздумывая, кто бы нас подвез в Байрам-Али. Глядим – ишачок, запряженный в коляску, и два мужика: один – узбек, другой – перс, в повозке.

– Подвезти? – говорят.

– Да я женщина крупная, справится ли он? Все-таки четверо нас будет. Вы двое и и мы с сыночком.

– Ха, – смеются, – он и шестерых повезет! Садись! А ну-ка, пошел! – когда залезли.

– И повез-таки!

– А дервиши? Вот в книгах написано.

– Эти нет. Эти пешком по монастырям ходят. Идут и вслух суры Корана читают: «Нет другого Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его…» А вот к бедуинам хорошо бы вам попасть. Они на верблюдах от стойбища к стойбищу переходят и шатры с собой возят. Шелковый Путь – слыхала? Вот по миру они ходят и товары возят. К сожалению, вам вряд ли удастся к ним попасть. А теплые лепешки, как малые дети, убаюканные на груди, в одеялах, молодыми девушками, стайкой стоящими на перекрестке? А горячая шурпа на всю семью в большом казане хозяйки на открытом воздухе во дворе? Далеко разносится сытный запах еды.

– Баба Оль, а что такое шурпа?

– Ну, каша с мясом, – недовольно, что ее перебили, ответила баба Оля. – А красавец Регистан…

Но Паня, почувствовав неудовольствие бабушки, не стала переспрашивать.

– Баба Оля, а говорят, там Магомет родился?

– Нет, Магомет родился южнее, туда, к Багдаду ближе.

– А Зароастр?

– А этот, наоборот, севернее – Южный Урал. Сейчас доказано.

– Тогда ходжа Насреддин уж точно оттуда? Кино такое было.

– И этот нет! Он, говорят, в Турции родился. Но как человек энергичный и оборотистый, может, и доходил до Бухары и Самарканда. Но я думаю, всё-таки нет. Я думаю, молва людская – так он ей полюбился – донесла его до Средней Азии. А где прижился, там, говорят, и пригодился.

– Так кто же тогда их исторические герои?

– Точно – Тимур и Улугбек. Первый – военачальник, другой – ученый, обсерваторию в Средней Азии построил, давно еще. Такая большая яма, как шахта, со ступенями, чтоб, если сидеть в ней в звездную ночь, ничего бы не мешало на звезды смотреть. А звезды там большие и ясные, на удивление.

– Баба Оля, а Шахразада? – в своем духе доделывать всё до конца, спросила Паня.

– Та из-под Багдада. В пригороде жила, как и я в пригороде Ташкента. Мне внучка ее служанки, Дунья-заде, через мою бабку по материнской линии рассказывала, что…ой, прости, тебе нельзя. Это же сказки брачного ложа, «Тысяча и одна ночь».

– Ну бабушка! – просит Паня.

– Как я могу! Это сказки для взрослых. Вот вырастешь, Панюша, тогда уж прочитаешь. Недолго осталось, ты не должна обижаться на меня. Ну, передавайте салям Средней Азии от бабы Оли, рожденной в солнечном Ташкенте, где и родители мои, царство им небесное, похоронены, Василий и Мария. И пусть глаз дурной вам не навредит.

Глава 9. Валиванна просит фрукты

Первое и неожиданное в конце жизни Валиванны: Валя всегда любила своих сестер, но вдруг они стали ей нестерпимы своим врачебным опекунством над ней. И сейчас она в лицо старшей сестре Красе бросила булки. Старшая привезла ей хлеб как самое главное и первостепенное в еде, а Валя буробила, что есть это нельзя, сколько раз можно повторять, больше твоей опеки я не потерплю, отстраняю тебя, а назначаю себе нового опекуна – внучатую племянницу Свету. А ты уезжай со своими булками восвояси и оттуда передай мои распоряжения.

Старшая сестра молча и настороженно встретила эту новость, размышляя, как ей всё это передать дочери. В недоумении и молча, как все советские люди, она поехала по следующим своим делам, потому что и средняя сестра Рита была под её опекой. И уже в метро она решила позвонить Свете и попросить её приехать привезти то, что Валя просит – фрукты и овощи. А там видно будет – это у нее настроенческое или устойчивая тенденция. Тем более что и в молодости Валя была взрывная. Внучка ответила ей как всегда: да-да, я всё сделаю и тут же позвонила матери:

– Что делать? Мы подали документы на Чехословакию. Вся компания (ты же нашу новую компанию знаешь?) получила визы, а нам задерживают. Мы посоветовались с умными людьми, они говорят: вы, наверно, гостиницу не забронировали. Вы пошлите еще раз запрос, но забронируйте гостиницу сначала. И представляешь, мам? Мы забронировали гостиницу, а нам опять в визе отказали. И тут приезжает Паня и говорит: «Меньше надо людей прописывать. В квартире одиннадцать человек прописано и среди них латиноамериканец. А посольство все наркотрафики отслеживает. Бумаги! Бумаги чистые надо иметь!»

– И что же делать?

– Паня говорит: езжайте в Сочи. И вот у нас уже билеты в Сочи и ни к какой тетеньке Вале я не попадаю. И вот что я решила: пойду я сейчас к метро и куплю у азербайджанцев корзиночку фруктов, а ты, мамуля, съезди и отвези корзиночку в подарок Вале.

Глава 10. Уход Валиванны

Валиванна – последняя и единственная, кто уходил, прощаясь с Околоточной по-настоящему. Там в трехкомнатной полуподвальной квартире их род прожил от революции почти до Брежнева. 1976 год – время последней крепости социализма. В 1973 выгнали всех диссидентов и строили новые микрорайоны Москвы.

Прощаясь с Околоточной, Валя поехала в исполком за документами на квартиру, возмущенная до глубины души. Она же просила ответственных людей из Моссовета дать ей «за выездом», ей обещали, а теперь вдруг в приказном порядке дают новостройку, где она никого не знает. А все договоренности в Моссовете оказались простым фу-фу.

От злости и недоумения и, конечно, от внутреннего одиночества (ну не сложилось у человека семья за жизнь, так бывает) поехала она к Рите и швырнула ей документы на стол, как средней сестре, которая в детстве всегда уступала младшей. У Риты тоже, собственно, семьи не получилось, но она взвалила на закорки вместо партнера и детей мать и сейчас чувствовала себя семейно защищенной при всех тяготах ухода за лежачей матерью.

Рита спокойно взяла документы и ключи, съездила, посмотрела и привезла отчет на общее обсуждение троетётия, чтобы при Красе и Вале отчитаться и вынести вердикт – жить Вале в Алтуфьево или обжаловать выданный ордер. Усадив во главу стола прабабушку Дуню и двух сестер по бокам, Рита стоя сообщила, что квартира хорошая, поместительная, около дома много зелени. И вообще для пенсионерки никаких обид и притеснений она не видит. Надо ехать, брать, устраиваться и жить там.

В ответственные моменты жизни хорошо иметь ответственную сестру. Но только не для Валиванны. Она уехала, плюясь на полученную квартиру, твердя, что её обманули такие ответственные люди, как Моссовет, и что она никогда им этого не простит. И долго еще, начав там жить, при каждом удобном случае она возмущалась и негодовала в разговорах с сестрами.

Двадцать лет Валя жила в новой квартире как какая-нибудь американская кинозвезда, скрываясь от общественности, интригуя её своим отсутствием. Насчет дневников или мемуаров замыслы были. Мысленно вернуться к блистательному периоду времени расцвета магазина «Ткани» на улице Горького, времени реализации своих принципов – быстро, в десять-пятнадцать минут создать образ пришпиленный булавками, а остальное – идите, вам сошьют. Кстати, все помнят, как Ламанова спасла образ Надежды Константиновны Крупской шляпкой-тюрбаном? Превратила оголтелую революционерку в интеллигентную женщину, которую не стыдно и в Европе показать. Есть фотография.

А наша домашняя Ламанова – Валиванна – обшивала весь Моссовет в таком же качестве. К сожалению, её работа не задокументирована. Но надо представить то время, чтобы понять масштаб её работы. Тот, кто пришел работать в Моссовет, просто обязан был иметь личного портного. Иначе он не мог существовать. В магазинах висели только халаты-страхолюды. Мужские костюмы советские люди видели только на актерах. Зная это, Вертинский чуть ли не на коленях умолял английского принца, чтобы тот разрешил ему сделать заказ королевскому портному. И выходил на сцену только в этом костюме. И все падали в обморок от лицезрения этого костюма еще до того, как Вертинский откроет рот. И даже до того, как его аккомпаниатор сыграет на рояле вступительный проигрыш.

Вот примерно так это всё было и в Моссовете. И для всех для них закройщица из магазина «Ткани» (это недалеко, на углу, через несколько домов от Моссовета) была модельером. И конечно, моссоветские ей обещали совершенно искренне, что да, они не допустят, чтобы какая-то военная академия Жуковского смяла её родовую квартиру и не предоставила равноценную в центре.

Ламанова царила во МХАТе, а эта – в Моссовете. Ах, как скучны, как невыносимы были проходы по главной улице к Белорусскому вокзалу. И как мучительно хотелось прославиться, блистать. То казалось, на курсы английского надо идти, то телефонисткой на Главпочтамт, чтобы по международным линиям тебя слышали, а то хотелось в техникум легкой промышленности на искусственные ткани, как на перспективное направление в хрущевскую эпоху. Но она гордилась тем, что сама себе высидела идею – стать модельером-закройщиком, отрицая мать и теток, работавших в 30-е годы на Москвошвее.

Но всё это не вошло в её мемуары, потому что для мемуаров нужно было либо иметь специальное образование либо нанимать секретаря. Так записки и остались в замыслах. Она сократила тематику, хотела написать историю своих глаз: «Как я ослепла». Для швеи глаза очень много значат. Но в итоге пристрастилась к передачам телеэкстрасенса Малахова и полностью была поглощена ими. «Если вы плохо видите – не делайте операцию, – говорил Малахов, – а поставьте свечу и долго-долго смотрите на неё. И вам откроется окоемочное зрение».

В юности Валя мечтала о любви. В зрелые годы пыталась её завоевать. А старости придумывала себе любовь и верила в это.

Незадолго до кончины Валю пригласили на поминки Гали, одной из Артамоновых-Николаевых, возможно, почившей бы в безвестности по отношению к своему роду, если бы не причуда её сына, выбившегося в бизнесмены. Он мог себе позволить такую прихоть, как собрать на прощание с матерью всех Артамоновых-Николаевых, числящихся по Москве.

На поминках Валя с усердием настаивала, чтобы Галю отвезли хоронить только в Ченцы.

– Туда и только туда! – говорила она. – Где лежат дед и бабка и весь род Артамоновых-Николаевых.

Такой нажим сильно изумил сына Гали, который давно уже не хотел слышать никаких моралей от семьи и рода, а хотел их всех (простите за каламбур) порадовать встречей в последнем акте жизни своей матери и не более того. А ехать на старое кладбище всех голубцовских в Волоколамский район он даже и в голове не держал. Поэтому просто смолчал, да и всё. А Валя долго ждала второго сбора родни и автобуса в Ченцы, чтобы проводить туда Галю.

А ещё последней любовью был некий лыжник, старый знакомый Риты по институту. Ему было девяносто. Они приехали с Ритой к нему в гости, и Валя спросила:

– Как дожить до девяносто, как вы?

Рассмеявшись, он сказал:

– Рецепт прост. Немного коньячку с утра и с полной выкладкой на маршрут.

Что ей в этом рецепте понравилось – трудно сказать. Но известно то, что она еще раз пожелала с ним встретиться, да Боженька не попустил. Объединиться им с Ритой не удалось, хотя и договаривались. Одна стояла у первого вагона к центру, а другая у первого от центра, и когда они всё-таки догадались пойти на поиски друг друга и встретились в середине станции, то выплеснули друг другу столько негодования, что более уже никуда вместе не ездили. Вот так. Не ездили, да и всё.

А самый последний её выход в общество был на йогу, которую то ли врач выписал, то ли по чьему-то совету она нашла. На занятиях она сразу поняла, что руководитель йоги безумно влюбился в нее и не руководит коллективом и йогой, а только подсматривает за ней и пытается познакомиться. Пережив такие бурные чувства, она могла только запереться у себя в Алтуфьево навсегда, полностью удовлетворенная: вот, и этот не выдержал и пал жертвой влюбленности ко мне. Поэтому когда муж Пани хотел починить ей лампу, Валя уже никаких мужчин не принимала, твердо зная, что именно теперь, затворившись, она достигла вершин Турандот, абсолютных вершин блистающей звезды, которой не нужны конкретные мужчины. Они давно уже побеждены её блеском и звездностью. Ей остается только торжествовать над ними в своем звездном одиночестве. Вовсе не трудном, ибо втихую и никому не говоря, она каждый вечер дружила с Малаховым, который упоительно рассказывал с телеэкрана о законах вечной красоты и здоровья женщины.

Но самая последняя гастроль её была: по бульвару на Мытной у Пани. С детской коляской, в роли молодой и симпатичной бабушки. На деле, конечно, прабабушки. Никто с ней не знакомился, и она вернулась к себе в Алтуфьево с мудростью Эзопа: «А виноград-то зелен!»

Когда медбратья пришли забирать её в больницу, она устроила им допрос, знают ли они, кто такой Марк Бернес и могут ли оценить его приглашение провести с ней вечер в ресторане?

Медбратья, улыбаясь, сказали, что дальше Битлз они никого не знают и не интересовались. Но это было в конце её жизни. А в середине – рассказы племяннице о счастливых днях в 1993 году, когда берешь с утречка рюкзачок и на метро, потом на электричке по пенсионному удостоверению до «Заветов Ильича». Это остановка и одноименный колхоз. И идешь осенью с палочкой на колхозное поле. Там морковку посеяли при одних порядках, а уж убирать было некому, потому что порядки изменились, колхоз развалился, люди разбежались. Иди, копай, кому не лень. А пенсионеру с больными глазами важна морковка с грядки! Наковыряешь палочкой рюкзачок и бредешь потихоньку обратно. Вот день и прошел. И надолго морковки хватало.

Глава 11. Дожитие Красармы

Свое дожитие Краса, как профессиональный ответработник, сама себе организовала на даче. После разъезда с дочерью она выехала на Красносельскую. Внучки пошли в школу, следом началась перестройка, ведомственный садик отменили. Их продержали буквально ни за чем при домоуправлении, чтобы смягчить социальный удар, а потом она уехала на дачу и там переформатировала себя в председатели дачного кооператива. А было ей уже под восемьдесят, наверное. Деньги небольшие, поэтому никто не шел, а она в свои восемьдесят, будучи энергичной, взялась. Немного денег, немного серьезных председательских дел. Её это устроило. В её подчинении был сторож с собакой и, как водится, рассказами. Сестра Рита всё еще приезжала копаться в грядках. И раз в году, обязательно на чужой машине, на шашлыки прикатывала младшая внучка Света. На всю ночь с громкой музыкой. Так как это было раз в году – приходилось одну ночь терпеть. Старшая внучка Паня была с ребенком и занята на работе в городе, поэтому не приезжала. А разрешенные, но непризнанные младшие подросли и выехали с дачи.

Дела были текущие и стратегические. О текущих – кто пришел, с какой просьбой – что говорить! Помнятся только стратегические. Сколько сил и нервов было положено на то, чтобы провести дорогу. Сколько жалоб было, когда проложили водопровод, а также на быстрорастущие аппетиты потребления электроэнергии. Все вдруг перестали топить бани дровами. Модно стало ставить большие обогреватели. Включил – через два часа готово. Но для этого нужно менять трансформатор – тоже большая проблема. И наконец, объявили всеобщую паспортизацию участков. А это значит на каждого хозяина, его дом, участок – документы возить на другую железнодорожную ветку. Да выстаивать там очереди. Честно говоря, работа тяжелая. Но она привыкла, как ответработник, и не чуралась её. Делала всё сама. Каждый участок и каждого хозяина она переоформила. На это ушло несколько лет. И вдруг очередное собрание по переизбранию руководства. Она полагала, что люди в благодарность за то, что она провела паспортизацию участков, переизберут её и скажут чисто по-советски, невзирая на возраст: «Красарма Ивановна, большое вам спасибо за то, что вы на свои плечи взвалили такой тяжелый труд и, не считаясь ни с чем, довели его до конца. Мы признательны вам, потому что мы работали, отдыхали, а вы за нас в очередях стояли. Мы бы этого не смогли. Управляйте нами, по крайней мере, следующий срок в четыре года». Встречное заявление, что она желает продолжить председательство, она всё-таки написала. Ну так, по-советски. А вышло всё иначе и совсем не так, как она думала.

Пока она ездила стоять в очередях, жизнь быстро изменилась. Раньше как? Если жить – то в городе. Дача три месяца – и всё. И крутились. Стариков с детьми вывозили на три месяца. А теперь стало модно на дачных участках ставить загородные дома, приезжать на автомобилях после рабочего дня. Зима, конечно, осталась, но её здорово потеснили. Социум стал меняться, многие зимовали в загородных домах. Это первое. Второе – появился кандидат на место председателя.

Раньше никого не заставишь, уговаривали, а теперь за небольшие деньги человек, имея доступ ко всем документам на участок, мог, за определенную услугу, увеличить свои финансовые возможности, не выезжая в город, а на свежем воздухе и при всяких делишках. Ни для кого это, собственно, большой тайной не являлось. Появился человек, который стал выжимать из участков деньги. Красарма Ивановна помещала сюда свое материнское одиночество, а конкурент – денежные аферы, и к старту голосования он пришел с группой поддержки.

Красарма думала, что оставят в благодарность за её труды, а конкурент шел за интересом. Группа поддержки, конечно, разрозненные голоса продавила, взяла на горло – да и всё.

Как раз в это время младшая внучка приехала со вторым маленьким ребенком, с романтическими идеями, что бабушка будет ей помогать. Она кричала с галёрки – «Освободите бабушку от общественной работы! Ей нужно отдыхать!» Но ответработника всей-всей жизни освобождать от работы не нужно. И не бабушка она была её детям, а прабабушка.

Глава 12. Уход Риты

Сначала Рита вызывала недоумение своим беспамятством на даче, а потом у нее сложилась нога и она попала в Склифосовского. И после уже никуда не выезжала. Поэтому в семье дочери решили: если у пенсионера есть своя квартира, то дом престарелых для него – не обязательно. Пусть человек спокойно проведет старость в своем доме. И противная племянница решила сама отдать положенное старухе. Но она забыла, что на даче уже были инциденты, что у старушки уже крыша поехала. И столкнувшись в отношениях с Ритой с тем же самым, она стала писать ей большими буквами, что та как бы на слух не воспринимала.

Выходили умываться, завтракать, но старуха категорически сопротивлялась, визжала и кричала «Убивают!», потому что племянница настаивала. А дом этот был общеинститутским, все друг друга знали не только по профессиям, но и по характеру и биографиям. Поэтому когда большая трезвенница и образцовая дочь, сорок лет отсидевшая со своей матерью, кричала «Убивают!», соседи вызвали милицию. Пришла милиция и, похохатывая, спросила: «В чем тут дело?»

Для племянницы-педагога это была неприятная встреча, и она поняла, что отсидеть самой, как она хотела, не получится. Ведь старуха была ей теткой, а в детстве и второй мамой. Придется нанимать сиделку, как ей и говорили умные люди.

Поскольку при дележе родовой квартиры упал замертво муж её дочери и ей места в квартире не осталось, она хотела совместить сидение с теткой с устройством некоего рабочего места для себя. Ведь теток три, всех надо провожать, а кандидатская не ждет. Её тоже толкать надо. Но после слов милиционера: «Мы, конечно, акт составлять не будем, вы как-нибудь это дело решите полюбовно. А если еще будут вызовы, нам придется акт составлять. Наймите что ли сиделку» – она решилась. А это значит, что и при проводах тетки Вали у нее не было рабочего места, и здесь тоже придется на это «забить».

Первая проба с сиделкой была неудачной. Дважды попадались украинки. Приезжали те, кто был недоволен тамошней жизнью и искал альтернативы. Может быть, они ошиблись адресом. Может быть, им нужно было в противоположную сторону бежать. А может быть, у них отваги еще не было, потому что их советское неделимое общество воспитало. Россия – да, а заграница – страшно. Поэтому, приехав в Россию, они совались, куда ни попадя.

На руках у Наташи из Харькова было два предложения: крутить авторучки или быть сиделкой. Ни то, ни другое ей не нравилось, но другой работы не было. Поэтому она сидела со старухой, собирая авторучки, и думала о том, нельзя ли еще и адрес Риты использовать в этом бизнесе письменных принадлежностей. Если просто крутишь ручки – это одно. А если присылают на этот адрес опт – это другая цена. Но умные люди Кире сказали: не давать адрес ни в коем случае! Этот лазейка для черт знает чего! И племянница в вежливых тонах отказала ей в регистрации. Тогда украинка стала относиться к своим обязанностям шаляй-валяй. И это несмотря на то, что племянница тактично давала ей время на обед и пойти прогуляться по улицам. В конце концов, пришлось расстаться к обоюдному недружелюбию. Одной хотелось здесь развернуться, а другой хотелось довести старушку при неизменных бумагах на квартиру. Ведь неожиданно умерший человек и зарегистрированный в этой квартире человек могут и не совпасть. Судись с ней потом!

Умные люди сказали: так не делай, а то можешь остаться без квартиры, если сроки не совпадут. Не бери сиделку со стороны. Пойди официальным путем. Есть офис, там сидят опытные люди. Если они порекомендуют сиделку, они и будут отвечать за нее.

Племянница так и сделала. Нехотя, но сделала. Ведь как она думала? Если сиделка русская или украинка – этот дело привычное. А с киргизкой как я буду разговаривать? Каля маля?

Оказалось, офис очень даже нужен. Через две недели после того, как начала сидеть Айдын, пришли военные люди с обыском и прошерстили всю квартиру. Проконтролировали. А что? Тогда терроризм среднеазиатский очень даже процветал.

А сиделка досталась, конечно, – блеск! В силах, трогательная, многодетная да еще на русском языке говорит. Единственно, что было небольшой зацепой – некоторое время спустя она спросила: «А нельзя ли всё то же, только лично между нами, минуя офис?»

А умные люди сказали: «Ни в коем случае! К вам приезжали с обыском? Вот и хорошо. А без офиса будете думать – кто к ней пришел и можно ли спать спокойно».

Айдын оказалась прелестнейшей сиделкой, потому что в Киргизии родовые связи еще не порваны, и они действительно могут заботиться о стариках, вести малого и старого. Ухаживала она за Ритой совершенно по другой модели, нежели Наташа, перевезя в Москву всю свою семью: сестру Айшет и дочь Юлдусхон с маленькой Нэргуль.

В конце концов, Рита признала, что это её семья, а новорожденная Нэргуль – её внучка. Она слышала их голоса. Они не отделялись от нее препонами, а включали в свой разговор. При этом они выбросили на балкон кухонный столик, стулья и всё застелили коврами, на которых и молились, и спали. И племянница старушки Риты перекрестилась и поехала дальше писать свою кандидатскую диссертацию в деревню. А когда Рита умирала, она умирала счастливой, оттого что слышала гулюканье восхитительного маленького младенца.