Текст книги "Все и девочка"

Кругосветка
(рассказ Пани)

Александр

Александр пришел ко мне в съемную как и положено мечущейся и ищущей русской душе. Пришел в чем мать родила. Заработанную в Москве квартиру, должно быть однокомнатную малогабаритку, как порядочный человек отдал первой жене, с которой все начала закончились, и это было уже не воротить. А сыну от первого брака к восемнадцати годам быстро насобирал на подержанную иномарку в качестве родительского подарка на инициацию. И это уже, живя со мной.

Пришел ко мне, имея на руках две фантастические темы и не менее фантастическую книгу. Я приняла его и росла на его темах, считая это своей доблестью в семье – быть ученицей закоренелого историка. Для редактора подросткового журнала «Как знать?», где я работала, это просто кладезь. Все лекции проталкивались в любви, в быту, в сидении с детьми, за жаркой котлет. А где еще добирать знания?

– Папа, а какая у вас самая большая речка? – спрашивал его мой Вася, он его сразу полюбил.

– Рейн. А что бы ты ещё хотел посмотреть?

– Берлинскную стену, как за ней люди жили?

– Это моя прародина, надеюсь, поедем, посмотрим.

– А ты справишься?

– Надеюсь, с материной помощью справимся.

Александр – внук поволжского немца, репрессированного во время войны в Сибирь, в отместку, что Германия напала на нас, – Шекстера Вальтера Брауновича. По-русски: Лопарева Василия Ивановича.

В юности Александр вырвался в Москву, учился на историческом в МГУ и собирал материалы о репрессиях. А теперь, в начале перестройки, обнаружилась тема два: всем репрессированным ельциновская команда разрешила вернуться в Германию. Александр жаловался, что всё происходит хаотично, без всяких документов и те, которые есть, никто не собирает. Ведь было плохо продуманное решение репрессировать, каким горем оно обернулось для немцев. Как бы и тут не наломать дров. В Сибири русские спиваются. Даже примера нет трезвой жизни, кроме принудительно переселенных немцев. А сейчас немцы бросают всё, что нажито ими за сорок, как минимум, лет труда, продают за бесценок и уезжают. И какой пример подан пьющим русским? Последнюю надежду на справедливость мира у них отняли. Пей! Теперь всё наше! Немцев выгнали – слава Богу! Сами жить будем в их хоромах. У Вальтера Шекстера только подвал был выкопан пятиэтажный, чтобы всю сибирскую зиму было что кушать семье. И в Германии еще неизвестно как аукнется такое переселение народов. Когда поволжских немцев репрессировали, ни одного случая неповиновения не было, их не замечают теперь, а ведь они сорок лет окультуривали Сибирь. Может быть, всё дело в том, что самоуправление только заявлено, а на деле его поволжским немцам в Сибири не дают?

И наконец, самое главное. Конечно, эта идея висела в воздухе – взять и написать учебник русской истории ХХ века в контексте общеевропейского развития, чтобы наконец понять: Россия – это что? Европа? Хватит обособленных княжеств, пыжащихся от своего самодовольства. Мысль-то возникала у многих, да немногие могли это поднять. А Александр смог и написал. Недаром товарищи его звали Берг, что значит по-немецки «гора». Он преподавал школьникам, написал такой учебник и по наивности принес его на конкурс, в первичную организацию собственно гимназии. А директор сказал: «Какой конкурс? Конкурс – это когда без денег. А если правительство деньги дает на учебник – никакого конкурса. Я сам напишу». И Александру долго пришлось думать, как спасти материал учебника, который он написал. И придумал он пойти работать в газету и по главам – то к каким-то датам, то к каким-то проблемам – его проталкивать. Не всё, конечно, но в основном прошло через демократический орган. Он заработал себе имя и его брали комментатором на радио «Свобода». На «Свободе» почетно, но в сроках у них что-то не сошлось. Заплатить за работу обещали через шесть месяцев. Поэтому он остался в газете и взял еще в качестве подработки (ему доверили) центр по правовому сопровождению общественных инициатив. Фонд олигарха Красикова. Ну вот. А потом Александр умер. Умер, можно сказать, героически, на переднем крае борьбы общественной мысли. Перетрудился.

Может быть, я могла бы что-то предугадать, если бы заглянула в анналы семейной истории. У фатера Александра в пятьдесят один год был инфаркт. Но он жил безотлучно со своей фрау Матильдой в Сибири и крестьянствовал. Такой интеллектуальной нагрузки, как у сына, не имел и, возможно, поэтому выкарабкался. Не исключено, что у меня опыта не хватило, как у молодой жены. Может быть, ему по состоянию здоровья домашние тапки надо было вручить. Но разве интеллектуальный лидер, который ведет историческую колонку не в какой-нибудь, а в столичной газете – согласился бы не взнуздывать себя для дальнейшей интеллектуальной борьбы с косным государством?

Да я сама, работая редактором подросткового журнала «Как знать?», себя взнуздывала. Надо было разогнать всех маститых, но пишущих для подростка ни о чем. Нужно было найти тон, сленг для теперешнего подростка, а они писали не для кого-то, а для вечности. В советское время это проходило, а в горячее перестроечное время нужно было найти доверие подростка в стиле, темах. Иначе журналу не выжить. Найти новых авторов в количестве 100–120 человек, которые прикипели бы к журналу, видели бы своими глазами новые страны, передавали бы в своих статьях возможность это видеть, чтобы фотокорры были с живыми фотографиями из тех стран. Ведь журнал страноведческий. И финансирование нужно пробивать. Уметь разговаривать с начальством. А это тоже не так-то просто.

Поэтому давно оговоренная проблема с велосипедом, что да, нужно его перевезти с дачи на Мытную и там по вечерам в очередь кататься по бульвару, в тот роковой день разрешилась так: Александр отвозит меня, забирает велосипед с дачи и едет на нем в город. Он старался меня отвезти, чтобы было три дня на работу в праздничные дни – тогда он смог бы освободить себе две недели для семьи, написав две работы в три дня. Но, доехав на электричке до города и пересев на Таганской площади на велосипед, на повороте к Садовому кольцу он упал.

Умер, как герой, в пути.

Рассказ Анатолика

Когда папа умер, мама очень плакала. Потом много рассказывала нам по вечерам о папе. Было видно, что ей очень тяжело. И потому мы с Валечкой тоже плакали, когда она рассказывала. И еще она ездила в газету, где папа работал, и там ей рассказывали, какой он был хороший работник и давали денег на вспомоществование в её ситуации молодой мамы, оставшейся с тремя детьми. Потом мама не стерпела всю эту ситуацию, когда она одна с нами и без мужа, пошла к психиатру и с порога ей сказала: «У меня умер муж». А врач не дрогнула и сказала: «А у меня три умерли». Мама на нее очень обиделась. Но потом, когда она поговорила с врачихой и пошла домой и когда прошли ещё две недели, мама поняла, что врачиха её тем самым вылечила. Какая бы ни была ситуация, нужно жить дальше. Поэтому мама перестала нам рассказывать про папу, а пошла в пивбар, попила там пивка с крепким мужичком Олегом и договорилась с ним жить на пробу, потому что у нее трое детей и у него – особый ребенок, разведенная жена и мать-религиозница.

Знакомство с Олегом (рассказ Пани)

Смысл сказанного психологом я поняла, но не сразу, много позже. Он означал: «Женщины вступили в полосу сплошных перекладных браков». И даже число их никого не удивляет. Удивляет только:

– Как? У вас новый муж? А почему?

– Не почему. Инфаркт осиротил меня.

– Ах, какое горе. Я вам сочувствую.

А не надо сочувствий, надо знакомиться со следующим мужем. Теперешняя жизнь не для сочувствий. Сочувствия мне не по карману. Следующий муж закрывает все сочувствия. И в этом выход.

С Олегом я познакомилась в пивклубе. Стояли вместе в очереди. Понравились друг другу и решили, что вполне можем попить пивка. А тут как раз бабушка звонит, как назло.

– Ты где? И что это значит?

Дело в том, что зодиаки лишь одному знаку разрешают красное вино пить для настроения, поэтому я и вспылила:

– Я с работы, могу пиво попить?

Но когда мы попили и хорошо попили, он всё рассказывал свою мелодраматическую историю, как это сплошь и рядом бывает с теперешними мужчинами. Не комплименты говорить, а о своих тяготах. Взаправдашнюю или выдуманную – кто знает? В жизни ведь часто бывает так, что одному история кажется совершенно придуманной, мелодраматичной, а другому вполне реальной, что называется – просто жизнь. И о том, что его мать – «Иегова», а он хочет быть светским человеком. И его жене проходу с этим не давала и разбила их. А теперь ему приходится девятиметровку с дочкой снимать.

Я подумала, что он годится, и позвала его к себе переночевать. Пожалела, словом. И у меня в старших классах была попытка узнать про религию: я столкнулась где-то с двумя благообразными девочками (тогда можно было и на улице столкнуться), которые про Бога взялись всё рассказать. Слушала их без задней мысли: если будет моё – пойду к ним, не моё – уйду. Оказалось с Иегова так нельзя. С Иегова – раз тебя просветили – всё. Уйти уже не можешь! Еле выцарапалась от них. Так что пожалела его не на пустом месте. А утром поняла, что с ним можно жить и предложила ему попробовать. Он усомнился – не слишком ли будет большим воз? Трое своих да еще одна. Но я заверила, что справлюсь. Нехотя, но он согласился: «Ну, пробуй!»

С Олегом было послушничество. Смиренное послушничество всё лето. Со своими тремя на велосипедах и его особенный ребенок четвертым. А чтобы тошно не было – вся улица с нами едет. Несколько демонстративно, чтоб не расплакаться, катала каждый день по маршруту Комлево, где дачи, в Аверкиево, где церковь. Двенадцать километров лесной дороги. Думала, закатится. Не может человек такое послушничество не оценить. Шиш – ничуть не бывало! Всё лето в моей квартире прожил, работая на себя, денег не давал, а привез вопросик итоговый – вот всё, что он вынес из моего послушничества ради партнерства. Едва сдержалась, ей Богу!

– Странная какая арифметика! – сказал, да раздраженно так, будто три месяца его особый ребенок для меня – хиханьки-хаханьки.

Да, переоценила я его в пивбаре, когда зашла туда приглядеться, нет ли кого мне на амплуа партнера. Казалось, крепкий, хотя и выпил немало. Держался хорошо, говорил рассудительно. Я благодарности от него ожидала, обнадеженности, мужской основательности. Но если, допустим, не хочешь жить – мог бы и не ждать три месяца и не вкалывать. Мог бы и раньше сказать и уехать. А тут подловато получается. И на себя поработал, и в партнеры не взял. Кто ж «за так» три месяца с чужим ребенком будет сидеть да катать его по лесным шоссейкам в группе семейного прорыва, так сказать?

– Что-то я не понимаю такой арифметики! – брезгливо так сказал. – Ещё весной у меня был один ребенок и на свои сорок тысяч я мог девятиметровку снимать и пивка хотя бы попить, а осенью – пять детей и ни банки пива, что ли? Как это у нас получается?

Я остолбенела: а что же моя работа ничего не значит? Хотела ему садануть слева направо по всему лицу – как же ты не понимаешь, морда твоя бесстыжая? Ты и в подметки моему Александру не годишься! Да, у него инфаркт и трое детей. Он ведь моего усыновил, не чинился, а ты сейчас шкурнически выворачиваешься. Куда я их дену? Мне аборт от тебя придется делать. И с твоей сидела три месяца. А теперь ты умываешь руки, подлюга ты бесстыжая? Видеть тебя не могу, пошел вон!

Нет, он еще праведника из себя разыграл в квартире, когда вещи забирал. Когда переехал – так впихнулся, не представляясь матери, благо мои двери первые по коридору, и просуществовал, ни к кому не обинуясь. А вещи забирать – пошел свою душу обелять. Матери говорит: «Не могу я так уйти. Мне придется с вами объясниться. А Пане я плохого не желаю, но жить с ней не могу. Буду снимать девятиметровку, прощайте». Очень значимый монолог. Кроме собственного обеления – ничего.

Песельница Василиса (рассказ Анатолика)

Моя мама всегда спорила с бабушкой по поводу интеллектуальной собственности. Всё хотела вывесить в Интернет её кандидатскую. Всё спрашивала – дописала или нет? Дописала? А бабушка говорила: «Я дописала, а вывесить не дам, потому что сейчас это ещё не интеллектуальная собственность». А Паня ей как дурочке говорила: «Как же не интеллектуальная собственность, когда это ты её написала? Ты можешь ею распорядиться, как хочешь».

Действительно, бабушка долго писала её и в то, что происходит в интернет-жизни города, не очень вникала. Но такие разговоры ей инстинктивно не нравились, и она парировала: «Вот когда защищусь и документы получу, тогда и вывесишь. А сейчас хоть бы до ученого совета её донести. Год ведь Лисовская и Славин меня мурыжили. Нет уж, лучше я погожу».

Совсем изнывая от безыдейности, чего бы в Интернет выставить, когда начальство требует сайт раскручивать, Паня всё-таки мать в покое не оставила. Наводящими вопросами она выудила у нее кое-какие сведения о её университетской подруге – где она да чем занимается, да сколько будет еще по европам кататься. В общем, быстро обштопала другую затею: «Ах, она по всей Европе собрала знаменский распев у эмигрантов! Вот к ней я и поеду!»

Бабушка ей возражала:

– Нечего флэш-мобы по деревням устраивать. Если ты надумала рожать, тебе свет внутри себя нужно растить, а не херувимские по деревням собирать, старые или новые.

– А это в городе не ценится! Ценится что-нибудь эдакое, дорогая мамочка!

– Нет, свет нужно растить в собственном храме, а не ездить за интеллектуальным дефицитом.

– Ну ты, мам, ничего не понимаешь в теперешней обстановке. Мне сам Жулевский сказал: «Из-под земли достать, чтоб отметили нас за это в департаменте образования».

Только вот с кем ехать? До Селижарово не доберешься на халтай. Это у черта на рогах и всё проселочными дорогами – вот где это находится. Придется на уазике. Слава Богу, что мобильная связь есть. Нет, молодой человек отличный попался, слово свое держит. Сказал, что довезет и едем. Буксуем, но едем. Чем-то придется расплачиваться? А хорошо бы такого в мужички семейные взять. Да нет, наверное, после поездки переспит да и канет. Чует мое сердце – переспит и канет. Без мобильника бы не выдержала, когда выскочили на опушку и тут же показался ряд бревенчатых изб, даже не пронумерованных. Хорошо, старые дедушкины немецкие трофейные карты были.

– Где Василиса живет?

– Хто-хто?

– Ну, из Москвы-то?

– Идите за дом тети Мани. Да вот он, перед вами стоит.

Подъезжаем, бибикаем – никого. Выдергиваю калитку. По Высоцкому – «Ну здравствуй, это я».

Но как начала петь! Да носик такой востренький! Да платочек как надет! Её, как гоголевского Плюшкина, даже не отличить от деревенских. Даже не верится, что она московская, из Академии Наук. Никогда бы не поверила. И платочек на ней сидит, как влитой, и глазки цепкие. А как запела – дрожь по спине идет, пот прошибает – мастерица. Сразу от души отлегло: не зря ехали.

Черт с ним, отдамся, если что, вот и цена. Ну, он так, в холодке постоял.

Потом Василиса нас чем-то покормила, ну буквально кое-чем: четыре картошки, два яйца, хлеб уж мы сами ломали. Но ехать стоило.

Бабушка потом долго смеялась:

– Спасибо, тебе, Паня, ознаменитила нашу Василису.

– А что такое?

– Да приезжает она в Петербург, идет в свое любимое место – Александрово-Невскую Лавру, становится на службу поближе к клиросу, чтоб подпевать. А уже шумок по залу. Все иерархи, которые были на этой службе, шушукаться начали. К нам сама пожаловала, кто эмигрантские распевы собрала да вернула из Европы в Россию. Пошли представляться ей. А она, как положено, когда подошли иерархи и похвалили её за её духовные труды, каждому к ручке приложилась и благословить просила. И всё это снимали на телевидение. Теперь она знаменитый человек, и всё благодаря тебе, Панечка. Мало духовный кладезь найти, еще надо найти того, кто раскрутит это. А иначе – никак.

Нечасто, нечасто бабушка ей мирволила да похваливала. Паня довольная пошла. Ну, а с тем мужиком, как она и подозревала, так оно и вышло. Ночь стребовал и исчез из поля зрения. Ни где он, ни что – больше не объявлялся.

Вот так и прошли три года от смерти моего папы до знакомства с Петей. Однако мама из упрямства научилась шоферить. Похоронные деньги, которые бросали присутствующие на похоронах, а это газета серьезная, всё по-честному, – чтоб не сбеситься, конвертировала в подержанную машину и, закусив губу, научилась.

Озеро под Саратовым (рассказ Пани)

Удержавшись с Олегом, отставив велосипеды, я не пошла вновь в тот пивзал, а просто залезла в Интернет на сайт «Одинокие папы и мужчины» и начала вычитывать что-нибудь для себя приемлемое. Ну хотя бы вот такое: «Учитель английского языка, без вредных привычек, хочет партнерства. Согласен на чужого ребенка». В реальности вышло не так густо. После профессии пропущен пункт «доходы». В постсоветском пространстве это стало важно. А также пропущена степень занятости. О школе он и говорить не хотел. А о репетиторстве поговорил, но не очень охотно. Выпить не дурак. Ладно, посмотрим, как в бэбиситерстве троих моих детей покажет себя. Потом решу. За спиной стояли, как 28 панфиловцев, распавшиеся союзы и браки.

Так вот Петя… Не то чтобы рукава засучил и жизнь нашу общую начал обихаживать, но сказал, что в отпуск со мной и моими тремя детьми ехать согласен.

Значит, нужно срочно адрес. Куда? А вот не подойдет ли новогодняя компания? Песенки туристические на даче пели всю ночь, расслабились, подружились. Помнится, размечтались, куда бы такой приятной компанией и дальше двинуть? Выдвигались предположения. Всё это не более чем праздничный блеф, однако, почему бы не верифицировать хотя бы парочку этих предложений, когда мне позарез надо? Вдруг что сойдется?

Сошлось с Мыскиной, дочерью маминой подруги, куда уж без нее! Она что-то залихватское о Саратове говорила. Озеро там что ли или река. Дядька её там живет – большой оригинал, вроде прежних помещиков, которые себе пленных турчанок выписывали в жены после русско-турецкой войны. А он на африканке женился. Но это меня не касается. А с опорой на него на это озеро бы попасть. На удивление – чего не бывает! – Мыскина подтвердила – да, хочу поехать, у самой двое детей. И поехали!

Ах, как нужен детям простор и свежий воздух! Ах, как они окрепли и загорели! И что-то в рыбалке начали понимать.

– Сегодня на спор я десять штук поймаю!

– Не поймать тебе десять штук!

– Нет, поймаю!

Как приятно это всё слышать! Интернет-избранник на пленэре проявил себя даже лучше, чем в городе. Более определенный, координированный, а в рыбалке – мастак. И детей это сразу покорило. Вот какая наша мама! Какого руководителя нам нашла по озеру. Время прошло приятно и незаметно. Детское время! А всю дорогу обратно созванивались с бабушкой, и та ссорилась с нами по мобильнику:

– Да что вы такое говорите! Я на порог вас не пущу, так и знайте! Что вы такое выдумали?

Утром, за три дня до окончания поездки, мы встали, вышли из палатки на поляну к потухшему кострищу и увидели, что туда же приковыляла цапля и что-то клювом разгребает себе на пропитание. Всех удивило то, что она не подняла крылья и не улетела с шумом в сторону озера, а как-то прыгала боком от кострища, размахивая одним крылом. Петя на амплуа охотника, сказал, что у нее перебито крыло, и она обречена, ей не выжить с одним крылом. Тогда дети закричали: «Как же так, мама! Давай мы ей поможем!»

Я начала думать. Вот если додержать её до следующей весны в нашей ванне? А бабушка по телефону дерзила: «В нашей ванне нет места для цапли!»

А вот если во дворец пионеров к сестренке Кате цаплю определить? Наверно, хорошо будет, дети обрадуются.

Бабушка по телефону кричала: «Во дворце и слышать не хотят. Консультант говорит, что цапля может ребенка в глаз клюнуть».

Что же тогда делать? Вот черт! Надо еще что-то придумать. Решение пришло в поезде. Нам повезло. С нами в купе был бизнесмен, у которого была дача на озере, и он согласился взять туда цаплю. Всё равно я ловлю рыбу, а потом выбрасываю её. А то птица будет есть.

– Ну доченька, ну умничка, как хорошо ты придумала! Не привозите, отдайте ему!

Правда перед этим Пете пришлось еще разыграть комедию, что он гуся живого купил в Саратове и везет в Москву. Но ничего справился. Проводничка не заметила подвоха. Дети бантик цапле на шею подвязали для пущей картинности. Сошло.

Осенью на даче ничего Петю не восхитило, как обычно восхищало других мужчин, дорвавшихся до интересной женщины. Не обещал сделать кучу дел. Всё скромно. Да, запущено, делать надо, но со временем. И я поняла – на даче из него много не вытянешь. А в городе даже заколебалась. «Одного ученика возьму, не больше». – «Почему?» – «Не спрашивай».

А пьет-то со мной, не отказывается, на равных, и естественно, на мои! А когда я услышала, что и эти крохи он собирается на родину оправлять – «у Печоры, у реки, где живут оленеводы» – кто сострил, уж не помню, и эти крохи – семье, матери, раз у них отец из жизни ушел, – хотела вспылить, хотела нагрубить, выгнать вон. А я-то за что так пашу? По ночам, не считаясь с усталостью? Вынь да положь к такому числу. Но потом с меня сошло: одна еще наживусь. И второе: секс – не тетка. Сухой изможденной праведницей скорее всех буду отпугивать, чем вызывать сочувствие. Церковные скверики с лавочками – не для меня. Ну и выпить опять-таки, по-простому, на праздник или без праздника одной тоже не дело. Сама одиноких невротичек терпеть не могу и таковой быть не хочу. Тут, правда, еще его люди приезжали, просили комнатные карнизы возить. Может, что ему и подсказали. Фотоаппаратуру таскать за мной на симпозиумах да вот эти карнизы – крохи, конечно, но что же делать? С чего-то надо начинать вновь? Их карнизы, моя машина, вместе таскаем. Тогда несколько дней даже не ночевал дома в знак ориентировочного расставания. Пришлось вечером его возвращать, хотя утром что-то такое себе позволила – «Ну тогда и… пошел, мол,…».

Итак, В сухом остатке: постель, бэбиситтерство, карнизы, совместные выпивки. Да. Еще его тундра с оленями и моя фотосессия там. Уже была разок и видела его семью. Мать, сестер, братьев. Но главное, конечно, для фотокорра – тундра. Своя устойчивая экосистема – это восхитительно. Это тебе не пустыня с жаром и мороком видений. И не лес с угрюмой хвоей, стоящей стеной. Это две свободные плоскости. Органика мхов внизу и движение облаков вверху. А еще – величественный герой этих мест – олень. Стадо оленей, его пастухи – не влюбиться в него фотокорру невозможно.

Пока живем. Но ребенок нужен. В тридцать девять лет я это уже четко понимаю. Молодой мужчина со временем уйдет, если не будет ребенка. Страшно в таком возрасте рожать, но что же делать? Придется на это решиться. Я не хочу больше перекладных. Я хочу в мужчинах остановиться, если это возможно. Так значит связь – через роддом, я надеюсь.

Истра (рассказ Анатолика)

Сначала мама хотела освободить холодильник от большой рыбы под петину оленину, и сказала бабушке, что дает большую рыбу дедушке в деревню. Потом рыба как-то разошлась сама собой или куда-то делась, но мама, помня, что обещала её, послала вдогонку двух карасей.

А вечером третьего дня пришло от дедушки ответное письмо. Мама села и, крикнув нам «хватит орать, дайте сосредоточиться, письмо прочитать», села его читать.

Мы, как всегда, немножко бесились с Валечкой, а Вася, тринадцатилетний подросток, сидел за шкафом, зажав уши, и читал учебник.

В письме была всякая лирика, как это всегда у дедушки, ну, мол, он меня не видел давно и не писал давно Прасковье. Это мою маму Паней-Прасковьей зовут.

Вообще-то он меня ни разу не видел, как и я его. Правда, он не видел и моего папу ни разу. Не успел. Бабушка говорит: так бывает. Пять лет прожили в городе – и не встретились. А потом вдруг папа ушел далеко-далеко. А мама стала нервная и озабоченная. Я и сам папу плохо помню. Помню только, что он был ужасно компанейский, и тащил меня на встречу друзей три километра на закорках. И всё.

Так вот дедушка. Он не в первый раз пишет маме, что он меня ещё не видел. Ну, а мама не первый раз ему отвечает, что она мать троих детей и что дедушка плохо считает. Она не возражает дать всех троих и никогда не возражала, а одного меня не даст, потому что это неравноправие для детей и не помогает ее работе. На что дедушка всегда отвечает, что он старый человек и с тремя ему не справиться. На что мама отвечает молчанием, и встреча рассыпается.

Но в этот раз мама себе сказала: «Да, что-то я устала, и Петя не едет, и работы у меня много – том Шергина надо доделать, и крики их бесхозные надоели. Вот был бы отец – я могла бы хоть на него детей перекинуть, а сама по делам поехать. А с приходящим – как перекинешь? Приходящие норовят после постели сразу улизнуть. Попробуй им чего скажи – сразу обидятся. Ищи потом, переналаживай, уговаривай, что три ребенка – это ничего, что это их не касается. Ладно, двух отдала в спортлагерь, ну а третьего, так уж и быть, хотя я и не хотела, ну, куда деваться… придется отвезти к дедушке в деревню.

Ну, я туда и поехал. Боже мой! Как там люди живут? Изба в землю вросла. Дедушка небрит, не стрижен, в какой-то рубахе балахоном. Даже веревочкой не подвязан. Так что пошел я от их избы по лугу вниз. А там что-то блестит, переливается, как большая змея. А я не понимаю, спрашиваю – что это такое? А деревенские смеются – это, говорят, наша речка Истра.

Ну, смотрел-смотрел я на нее, потом пришел в избу, лег на кровать и начал думать. Как это мама тут была еще девочкой? Была, а следов не видно. Может, что на потолке осталось? Да нет, там одна паутина и потеки с крыши. Или, может, на обоях что? Да нет, там трещины и куски оборваны. Ничего от мамы нет. Как это так? Ах, да, её портрет висит. Между окон висит её портрет: она на горке с детской коляской. Ей лет семнадцать. Она коротко стрижена. В руках у нее фотоаппарат. Она возбуждена тем, что играет роль мамы. Но манера подачи – как у подростка: она и хочет, чтобы все признали её за маму, и в то же время сама снимает вопрошающего зрителя. А что? Вам любопытно? А мне любопытно ваше любопытство. Вы смущены? Да? А мне это нравится. Я ведь тоже смущена, что играю роль мамы и потому эпатажно веду себя – снимаю вас.

Я знаю, что в коляске не Вася, не Валя и не я. В коляске подставное лицо – её младшая сестренка Катя. Но сейчас мне кажется, что там я и что мама обращается ко мне. И я вдруг придумал. Я вдруг придумал, и когда мама приехала за мной, я ей сказал:

– Мама, а вот бы нам в кругосветное путешествие? – и начал размахивать рукой, как мельница.

Говорят, в маминой юности было модно свободное пеленание, чтобы ребенок быстрее научился двигать руками. Не знаю, быстрее ли я научился двигать руками, но сейчас мне кажется, что при свободном пеленании часть рефлексий с лица перешла на руку, поэтому я рефлексирую рукой, а не лицом. И сейчас я крутил рукой, волнуясь, что она откажет или заругает или еще что-нибудь. Я же не знал, что она человек проекта, и что величина проекта восхитит её.

– Ну, ты молодец! – сказала мама. – Мы обязательно поедем и в самое ближайшее время.

Вот это мама! Вот это здорово! Недаром ее звали шкипером в турклубе, где она в шляпе, с трубкой в зубах и с фотоаппаратом ведет свою группу на Эльбрус.

Истринское водохранилище – это большая-большая вода. Я такой большой воды и не видел. На даче пруд маленький, в дедушкиной деревне Истра – маленький ручеек.

Мама пошла в пункт проката и взяла байдарку. И мы поплыли на ней до противоположного берега. А на привале жгли костёр, варили картошку и читали письмо от Васи и Валечки из «Олимпийского резерва». Спортлагерь так называется. А Валя, между прочим, еще и в фольклорный ансамбль ходит.

А ещё мама достала книжечку, где разные корабли нарисованы – катера, линкоры, крейсеры и объяснила, кто такой матрос и какие его обязанности, кто такой старшина первой и второй статьи, кто мичман, кто боцман, за что отвечают капитаны первого, второго и третьего ранга. Но больше всех мне понравился, конечно, юнга. Это мальчик при матросах. И мама вычислила, что до юнги мне не так уж и много осталось, вот два года пройдет и я смогу пойти учиться на юнгу.

– Что такое шпангоут и стаксель – это технические термины, подучим потом, – сказала мама и отложила следующую книжку.