Текст книги "Все и девочка"

Глава 12
Сочинение про зиму

Эта история началась буднично и штатно: в комнату вошла мама и сказала: «Ну вот ты и на зимних каникулах. Теперь отдохнешь. А поэтому возьми ручку и бумагу и напиши классическое для 1 класса сочинение: «Как я провела зиму в русской деревне». Мама выставила мне на стол кефир на завтрак (мама у меня соблюдает диету и меня к ней принуждает), взяла свою сумочку и ушла на работу. А я подумала: это что-то много. Большая работа. Про всю деревню в один присест? Про все дни, проведенные в ней? Нет, это я не смогу. И я посмотрела в окно. Ну а там, как всегда, вместо русских мужиков и баб, вместо возов сена, лошадей, вязанок дров на спинах у разносчиков и на возах, вместо Смоленско-Сенного рынка стоял этот серый айсберг МИДа. Серый, большой, унылый, который не обежать и не перепрыгнуть. И я опять подумала, что мне с таким заданием не справиться. Хорошо маме, она все каникулы будет на ёлках Дворца пионеров, на этом празднике длиной в две недели. А ты сиди тут, выдумывай по русскую деревню чего-то. Нет, это я не смогу написать.

Но тут вошла бабушка и, увидев мое плачевное состояние, принесла мне омлетик вместо маминого кефира, а также начала уговаривать:

– Ну что ты? Обиделась на маму что ли? Работа – она страшит, пока её не разделишь на части. Вот, например, тебе вполне по силам написать первую главу за зимние каникулы и сказать маме, что вторую главу ты напишешь на весенние, а остальное – летом. И всего-то останется неукоснительно исполнять намеченное. Ты поняла?

Я, конечно, согласно кивнула, потому что я же хочу быть отличницей в школе. Да, жалко. Если бы не эта писанина, я бы, как в прошлый год, пошла бы с мамой во Дворец и там помогала бы изготавливать бутоньерки и дарить гостям. В прошлом году такие зайчики приехали на все-все елки, в красных шапочках, и с детьми играли не только по ходу представления, но и после, даже когда актеры ушли. А один даже подошел к маме и подарил ей Библию. А мама сразу вспыхнула и благодарила его. А он в ответ пригласил её на свидание. И потом, уже вечером, она одна уходила с ним гулять на Красную площадь и сказала вечером бабушке, смущенно улыбаясь, что его зовут Филипп, возможно, он придет знакомиться с семьей и когда ёлки кончатся, они в воскресенье поедут в молельный дом в Новое Жулебино. Там кроме молельного дома есть еще бассейн и лично мне обещана дружба с Васей и Рузанной, моими ровесниками. Ой, я что-то разболталась. Надо садиться за сочинение. И я села и накатала, не заморачиваясь.

Когда я приехала в деревню, бабушка попросила показать сочинение дедушке. Она же его любит, может быть, даже побольше меня, Как же она может без дедушки решить. Как я и подозревала, противный дедушка фурией наскочил на меня и камня на камне не оставил от нашего с бабушкой плана. Он довольно язвительно иронизировал над ним, чем оскорбил мое творческое самолюбие, которое, правда, еще не началось, но, я слышала, что у каждого начинающего писать оно обязательно бывает.

– Что это за первый пункт? – говорил дедушка о том, как я вниз головой съезжала с сугроба. О втором – как я лежала на ледяной дороге – дедушка сказал:

– Ты что? Как лиса, которая обманывала мужика, что ей плохо, а сама смотрела на рыбу в возу? Про деревню надо писать иначе. Деревня – многоаспектный феномен культуры. И если ты культурная девочка или собираешься ею быть в будущем, тебе надо осветить все аспекты деревни. Поэтому я тебе предлагаю другой план. Не «Как я дурачилась в деревне», а «Что я увидела, почувствовала, узнала в деревне от птиц, деревьев, людей, домашних животных». Вот тогда это будет настоящая творческая работа, а не фигли-мигли. Но это будет только первая часть.

– Всё, – сказала я. – Я уже есть хочу. Не буду больше писать.

– Хорошо, – сказал дедушка. – Пусть это будет первая часть, а вторую я тебе продиктую после обеда. И с неудовольствием занялся другими делами.

Вот какой настырный! Почему он за меня и бабушку здесь всё решает и думает? Я, может быть, сама напишу лучше. Вот угораздило меня родиться в семье с пишущим дедушкой. Спасу нет! И откуда он только взял шесть входов в деревню? Я осилила только три: птичий, собачий и дачный.

Мне больше нравится, когда мы ходим в другую деревню за мороженым. Там совсем другие продавцы. Не пенсионерки, как у нас, а молодая женщина из Молдавии. Она в Молдавии оставила детей и приехала сюда работать. А мужа нашла здесь, и он тоже оказался из Молдавии. И он тоже оставил своего ребенка с бабушкой там, в Молдавии, и тоже приехал сюда работать. Он работает напротив её магазина. Его работа называется «Шиномонтаж». Бабушка разговаривает с продавщицей долго-долго, а я люблю слушать, как взрослые разговаривают о взрослой жизни, то есть о моем будущем. Я ведь когда-нибудь вырасту, и хочу примерять будущее на себя. И еще: значит, молдавские дети – сироты, раз их мать и отец уехали? Значит, им надо собирать подарки через Дворец пионеров? Я скажу маме, что мы будем молдавским сиротам собирать куклы. Я и Ариша. А может быть даже и Лёня согласится. Это мои двоюродные. Я их маме не дам уехать. Я не хочу, чтобы они были сиротами. А моей маме скажу, что сочинение я написала, а теперь нам надо собрать посылку с куклами и отослать в Молдавию.

Как жалко, что мы расстались с Рузанной и Васей. Я так полюбила их. У них был прекрасный бассейн. А дедушка опять мне нудит про каких-то прозелитов, что да, писали мы о трех входах в деревню и одном выходе для мамы. Я этот пассаж вообще не поняла и даже вникать в него не хочу. Мне задавали только сочинение про зиму. И точка.

Глава 13
Бубенцы поездки праздной

Когда мама пошла мне навстречу и отменила мою трудовую повинность ездить каждые выходные в деревню, то и я ей навстречу пошла. Тут же ей составила компанию.

И кто только выдумал эту деревню! Бьюсь об заклад – противный дед Вова. Всё ему неймется меня воспитывать! А я не хочу. Я хочу, как я хочу.

И вот мы дружно поехали с мамой в нашу бывшую квартиру, где у нас комната, про которую мы за всякими перипетиями как-то подзабыли. А вот тут и вспомнили как раз, обретя друг друга. А ведь мы там славно жили. И с нами жил наш карась. С ним была совершенно невероятная история: он приехал в продуктовый магазин в Дегунах в ящике замороженной рыбы. Папа его выбрал, взвесил на весах, заплатил и принес домой. А он вдруг отошел в тепле от анабиоза и оказался жив. Папа его в таз с водой выпустил, а потом аквариум купил. Другую рыбу-то они всю съели. А этот карась жил у папы несколько лет. И когда я родилась и подросла, он мне его сюда в Подгородний привез. И карась у нас жил, пока папа с мамой жили вместе. И даже много позже, когда мама с папой уже развелись, он тоже жил. Он жил у нас, а мы с мамой жили одни.

Сначала к нам приезжал мальчик Олег. Я хорошо к нему относилась. Без комплексов. Мама говорила, что это потому, что у меня возраст всеядный. В 4–5 лет ребенок еще не чувствует границы семьи.

А я думаю – нет. Я думаю, это потому, что он при взгляде на меня краснел, как девушка, и говорил деду Вове: «Я, наверное, не смогу жить с чужим ребенком». И видно было, что он сильно напряжен. Не знаю, куда он делся.

А карасик дальше жил, а потом умер, незадолго до знакомства мамы с Филиппморисоном. Это его так дед Вова прозвал. Филя был пастором евангелической церкви. А все евангелические церкви у нас – из Америки, поэтому и прозвище у него, как у американского певца. Хотя имя у него – просто Филипп. Мы сами к нему ездили каждое воскресенье. И там был такой классный бассейн, где мы – Вася, Рузанна и я – купались в ожидании своих родителей-прихожан. Еще нас там учили молиться.

Но всё-таки маме пришлось через некоторое время поговорить с матерью Фили, хотя ей и говорили, что разговаривать не нужно, нужно так уйти, раз человек встречал её на станции, лично провожал до молельного дома, а потом у него стали находиться какие-то дела, и он уже нас не встречал. То сессию надо сдавать в институте искусств, то по делам церкви съездить в командировку. Мама стала спрашивать его маму, как ей лучше поступить и не является его отсутствие каким-то знаком для изменения её поведения? Мама спросила:

– Что же мне делать, если его нет на службе? Как вы полагаете? Я же не могу так просто ходить, у меня ребенок. Что же мне – уходить?

– Я буду молиться за вас, – ответила его мама.

Моя мама, взяв меня за руку, ушла, и больше мы там не были. Хотя Васю и Рузанну жалко. Мы так хорошо играли во дворе молельного дома, а когда балуешься в бассейне, тебя почему-то никто не останавливает. Конечно, дед Вова, как я и догадывалась, не оставил нас в тот вечер без своих размыш-лизмов. Он говорил маме, у которой были красные глаза, наверно, она плакала, и ей тоже было жаль Васю и Рузанну:

– Для них Бог обнимает всё. Он больше всего на свете. И если пастор привел тебя к Богу, то о такой малости, как плотская любовь, и говорить-то после этого неэтично в их молельном доме.

И добавил:

– Ну да, немного в начале разыграл свои личные качества – внешность, взгляды. Но этому есть название: прозелитизм. То есть использование личных качеств для достижения других, социальных целей. Но в теперешнем мире это такая малость. Этим сейчас пользуются и политик, и маркетологи.

Маме тяжелы были эти разговоры, но как послушная дочь, она выслушала их молча.

Глава 14
Гера-укротитель ротвейлеров

Дедушка пошел в огород картошку подсаживать, где не взошло, и наткнулся на собачку Бигля с другой стороны китайской стены, поставленной соседом. Она в щелку между фундаментом и щитом начала облаивать дедушку. А он легкомысленно запустил в нее камнем, ужасаясь, что его ждет сценарий, который длился шесть месяцев с левыми соседями и их двумя собачками. Собачка Бигль отбежала на некоторое расстояние, а потом опять бросилась облаивать. Но дедушка ошибся в расчетах. Аккуратный женский голос безэмоционально сказал: «Лея, иди сюда!», и та послушно ушла в их Октоберфест, где они всегда справляют праздники. Что-то вроде веранды. А дедушка на радостях быстро присочинил ей кличку: «Лея, дочь Бармалея».

Мать победоносного Геры посадила перед ротвейлером цветник. Усовестить киллеров и показать, что она своими руками ничего огораживать не будет. И общительный шофер Виталий, отец Геры, тоже пытался приятно разговаривать с молодыми бандитами, гонявшими на разбитой колымаге по всей деревне и оставлявшими машину у разных домов за неимением своего заезда. Киллеры приехали позже Виталия, но поставили дом быстрее. Воткнули в угол гараж, а за него зацепили ротвейлера. И как только семья Геры входила на участок, ротвейлер оказывался на вытянутую руку от них и начинал гавкать. Буквально в ухо. А ведь Гере еще надо было здесь же играть. Другого места попросту не было. И вот, пока дедушка трусил и воевал всю зиму со своими маленькими собачками, Гера, понимая, что сзади дом, сбоку машина, а спереди закрытые ворота, играл здесь на расстоянии вытянутой руки от хрипящего на него и на прохожих ротвейлера.

У колодца дедушка честно признался родителям Геры, что полугодовалой войны с соседскими собаками он ни за что бы не выдержал, если бы перед его глазами не было примера Геры. Ротвейлер – это как теленок, если встает на задние лапы, с человека почти. А шестилетний Гера не теряет мужества. И ваши соседи должны понять, что Гера маленький, ему играть надо, а у них участок вон какой – в любое место сунь собаку.

– Да нет, – сказали родители Геры, – мы оставим клумбу с цветами. Мы – приезжие, мы киллерам указывать не будем.

Дедушка пошел домой, а мама Геры его окликнула:

– Гера тоже боится, и потому мы хотим ему кошечку или собачку завести.

– Если вы заведете собачку, возможно, ротвейлер помягчеет. Наверно, лучше собачку.

И точно, через две недели родители привезли Гере Джессику. Маленького, коричневого, с белыми пятнышками щенка.

Сначала бабушка пыталась сдруживать меня и Геру. Но мне он не понравился. Мелкий и молчун. А когда я попыталась подружиться через два года со Светиком, оказалось, что место уже занято, что таких благ в дружбе, какие предоставляет ей Гера, я предоставить не могу. Я ведь кто? Будущая Юля Караулова, певичка и танцорка. Мне нужно себя манифестировать, а Света – будущий директор зоомагазина. Дедушка её спрашивает – ты кем хочешь быть? Она, скромно улыбаясь, говорит: «Я хотела бы купить себе «Зоомагазин». Дедушка ей говорит: «А ведь еще нужно товары привезти и корм. Кто тебе будет возить попугаев, рыбок и корм к ним? Идея хорошая, а шофером кто будет?».

Ну, бабушка Светы – бывший профбосс, очень довольная ответом внучки, подсказывает: «Гера в отца будет, а тот шофер по жизни».

– Да, – уходя, говорит дедушка, – во взрослости такой человек, как Гера, на вес золота.

Родители Геры компактно приезжают на один-два дня к себе на дачу и первым делом наносят визит к бабушке Светика. На пятой улице нет дороги, и машину родители Геры оставляют на заезде Зои Егоровны. А с управы спроса нет, участки дали – дорогу делайте в складчину. За такую любезность родители Геры присылают его играть в удобное для Светика время. Так что я ему не конкурент. У меня свои дела, у Светика свои, а Гера податливый. Так я сразу потеряла двух кандидатов на дружбу. Одного не хотела, а к другой опоздала. Да и не очень Светик мне подходит, хотя и девочка. Ну, как говорится, пошли дальше. В дружбе, я имею в виду.

Глава 15
Руди

Наконец-то дедушка нашел свое рабочее место. Но только потому, что приезжала моя мама. Села с ним скромно на крылечко и спросила о чем-то своем. А внизу, на скамеечке, на следующей ступеньке пристроилась я с Бади. Расчесывала его и слушала взрослые разговоры. Страсть люблю послушать разговоры взрослых! Так легче представить самое сладкое в жизни: свои мечты – как ты будешь взрослой и как тебе в мире всё будет доступно.

Сам-то дедушка кружил-кружил по участку, да так рабочее место и не нашел. Но теперь, сидя с мамой, он обосновал свое решение.

Въехавшие новые соседи догадались, что лучшее место на участке – с подветренной стороны. И расположились здесь, рядом, за изгородкой. И сами, и их собаки. Дедушка хотел было умывальник отсюда забрать – умываешься, а на тебя собаки гавкают, и бревно, на котором писал, хотел унести. Но оказалось, что нам идти отсюда некуда. Если сидеть тихо и разговаривать вполголоса на крыльце, то вполне можно работать. И там, сидя на нижней ступеньке крыльца с мамой, Бади и дедушкой, я поняла, что с Руди – сколько бы я ни хотела – ничего не получится, потому что её в непосредственное общение с детьми не пускают. Потому что она – странная. Её ни на минуту, когда она была у нас, своим попечением не оставляла бабушка.

– Через десять минут тебе уроки делать! Ты это знаешь?

Летом? Уроки? Руди вбегает к нам на участок, бурно что-то говорит, то ли радостно, то ли возбужденно, что-то хватает, например, мою лошадку – голова с палочкой, игрушка такая – говорит, что ей нравится лошадка и убегает к себе. Потом оттуда кричит: «Подружка! Иди скорей сюда! Я тебя с собачкой познакомлю! Ты с ней поиграешь!» Потом опять также бурно вбегает с новой идеей, теперь она хочет с другой палочкой поиграть, потом бросает её и опять убегает.

А где же дружба? А где же сосредоточенность на ней? А где же понимание избранности нас обеих для такого чувства? А где же единение, упоительное и неземное? И защита единения от других – нами обеими. Ничего этого нет. Опять кричит её бабушка: «Десять минут уже прошло! Тебе уроки делать!»

Всё это меня сердит, и я сижу недовольная. Значит, с Руди ничего не будет? Какой ужас! Потом сорок минут Руди отсутствует, она занимается английским языком и даже пропела мне одну строку песенки «джинг белл». Потом она опять прибегает, но только чтобы сказать, что она уезжает, что родители её так заняты, что она должна срочно уехать. Я рассержена. Ничего не будет. А ведь мы соседи, мы наконец-то встретились. Я и не знала, что у соседей есть девочка – ровесница мне. Правда, при встрече она хотела со мной подружиться, а родители упорно звали её домой. Звали, как будто не замечали меня. Как будто я не человек, а привидение, и все знают об этом, но не хотят привидение пугать. Пусть оно само уйдет. Но я же девочка, а не привидение, как я могу уйти? А Руди их не слушалась и всё звала меня на участок. И её родители с большим родительским одолжением сказали ей, что она может поиграть у калитки некоторое время. Но потом обязательно – обязательно! – пойдет домой. Завели её за калитку, а меня оставили на улице. Закрыли калитку и ушли в дом. И мы упоительно поиграли в палочку, которую передавали друг другу как письмо восторженной дружбы через дырочку в сетке.

Наверное, не все из их семьи слышали, что кто-то разрешил нам играть через сетку. Неожиданно вбегает её рассерженная мама и начинает ругать Руди за это.

– Я тебе сколько раз говорила, что играть можно только у окна! Чтобы я тебя всё время видела!

А Руди очень бурно говорит: «Да, мамочка! Да, мамочка!», открывает калитку, и мы несемся на участок, минуя дом и всякие там постройки – шашлычницу, людей, разжигающих под ней огонь, – прямо к качелям. И тут я начинаю показывать, как я могу на них кататься. Но никто не восхищается мной. Мы бросаем качели и просто дурачимся, что мне нравится. И дурачились мы часа два на их участке. Но это не нравится моему дедушке. И так как у меня был мобильник (он всегда со мной), то дедушка позвонил мне на мобильник, и я вернулась домой. А дедушка стал мне объяснять, что бывают особые дети, с которыми благонравные девочки могут общаться один раз – у нее, один раз – к себе приглашать. А если девочку не пускают к соседям, то значит, нельзя и ходить туда, оказываться в роли приживалки или собачки для особого ребенка. Это нехорошо.

– Ну всё? – спросила я дедушку. – Теперь я могу идти? – и я побежала опять на участок к Руди. Но дедушка меня догнал у калитки и сказал, что не такие у нас отношения с соседями, чтоб ходить запросто, кто куда хочет. И вернул меня домой.

На следующий день Руди кричала через загородку: «Подружка! Иди ко мне!», не помня моего имени. Но дедушка уже был подготовлен. Так как он уперся в свое время и не дал сломать сарай, чтоб пропустить соседский забор, то сейчас там образовалось окно. И дедушка, как человек литературный, провел несколько счастливых минут в иллюзии, что он напишет книгу дружбы двух девочек, которым не разрешено встречаться, а они пишут друг другу письма. И эта переписка длится долго-долго, всё лето. И дружба будет большая-пребольшая. Один день – письмо Руди, которое Люся возьмет утром и будет весь день читать, а во второй день она положит ответ, и Руди будет целый день читать письмо. И так он умилился своей придумке, что сказал мне: «Зови к себе через это окошко, пока она не придет сюда. Туда идти невозможно. У нас разные финансовые состояния».

Не сразу, но всё-таки Руди подошла к окну. И даже подвела маленькую собачку Бигля, иногда приезжающую к ним в дом. Руди очень трогательно сказала мне, что она хочет, чтобы я пришла на их участок и погладила собачку. Потом родители трое суток не могли решиться – отпускать Руди к нам или нет? Решили отпустить, но каждые три минуты через забор спрашивали, не забыла ли та о своих занятиях?

А потом Руди уехала. Как жаль. Ничего не будет. А яблоня, которую мы как раз в это время подрезали, была так хороша, со ступеньками-ветвями, которые вели выше их изгороди, и я карабкалась по ним и могла видеть Руди на её участке.

Потом как всегда дедушка беседовал с бабушкой, и настаивал, что родители разрешили Руди прийти к нам только из-за яблони и больше, видимо, никогда не дадут.

– Что же с ней будет во взрослости? – со страхом спросила бабушка.

– Всё нормально будет, – сказал дедушка. – Будет блестящим переводчиком с английского, тем и прокормится после родителей. Она психической нагрузки не выдерживает, а остальное всё при ней.

И хотя лето только начиналось, больше я Руди не видела. Канула Руди. Подозреваю, навсегда.

Глава 16
Коля Аульский

Самый трудный для меня человек в деревне – Коля Аульский. Как и положено социально готовому с рождения человеку, он сразу вляпал по пять-шесть взрослых в свою ситуацию.

Конечно, и моего дедушку тоже. И дедушка целый день не мог выбраться из нее.

Дедушка набирал воду в колодце и недоумевал, как это может быть, чтобы у колодца сидел четырехлетний мальчик, а взрослых рядом нет? Мало ли, какие игры он затеет. Поэтому он решил спросить у гастарбайтера Сан Саныча, который купил вторую половину дома Ульяны, не его ли это мальчик.

Сан Саныч сказал – нет. Тогда дедушка удивился и сказал:

– А не случится ли чего с мальчиком у колодца?

Сан Саныч, пожилой таджик, хорошо говорящий по-русски, сказал:

– Не беспокойтесь, идите, ничего не случится.

Тогда дедушка решил не ввязываться и понес к себе воду. И когда пришел второй раз за водой, не спрашивал: «Мальчик, мальчик, где твои родители?» Но когда он набрал воду, мальчик, как взрослый, спросил:

– А вы что, за водой пришли? А возьмите меня с собой!

И дедушка, как ребенок, решил: если он возьмет мальчика с собой, сразу будет ясно, присматривают за мальчиком или тот на самообеспечении. Дедушка даже не догадался, что мотивировки у родителей могут быть другие. Спасибо, что тетенька Лиза была на участке. Она вывела Колю к пожилой женщине с велосипедиком. Та молча взяла Колю за руку и увела.

Но это была не бабушка Коли, а мама. В перестройку она уезжала в Португалию, Францию и из-за поездок родила его очень поздно. В колхозе-то у них была сложная жизнь – Шаловлевы служили объездчиками на лошадях, охраняли колхозные сады от дачников. В перестройку поехали искать лучшую жизнь за границей, но там им не понравилось. Они вернулись, расковыряли свой бугор и поставили один дом на все семьи.

Колин дед – Василий Шаловлев – в 90-е тоже прошел всю заграницу. Может, только в Германии не был по идеологическим соображениям, не желал врагов русской нации видеть – так воспитан был советской школой.

Так вот этот дед наставлял Колю в четыре года: «Родился – поблагодари родителей за это и забудь о них. Жизни сам учись и сам в ней пробивайся. Без никого. Не для тебя этот мир поставлен, но и для тебя тоже. Вышел с утра за калитку – иди и добивайся прокорма. В пять лет это вполне реально. Мать твоя сбежала, кормить тебя некому. А на мою шею не садись. Утро – лучшее время добывать себе пропитание. На деревенской улице много людей. Будь им интересен, вступай в разговор, набивайся в гости на обед – уже дело. А если до ужина дотянул в чужом доме – еще лучше. Приходи вечером, спать всегда положим. А днем тебе здесь делать нечего. Охоться, охоться. Вот наш дом – Шаловлевых – так же построен. Дом-коммуна. Кто что притащил – тот и построился. Принесешь деньги – и ты построишься в свое время. А сейчас проед на день заработал – достаточно. А тут тебе – «жамэ» (по-французски). А то зачем бы я вернулся в эту дурацкую страну? На западе дураков нет. Надеяться на скромное житье там не получится. Все просчитано. Даже такое просчитано, что и в голову не может прийти. А у нас дураков и ротозеев – пруд пруди. Не пользоваться ими – большой грех. И на мою, и на твою жизнь хватит. Но учиться надо сызмальства. Словом, сидеть у Шаловлевых на шее никому не разрешено. Я все сказал».

Я даже и не знала, что такие бывают. В следующий мой приезд Коля вляпал меня, а потом Геру. От расстройства, что Геру увели от него, он залез ко мне в домик у калитки и всё перевернул там. Коля пропустил только Светика, потому что Зоя Егоровна не разрешала Светику гулять одной.

Потом он перекинулся на Алешу Сидорова. Придя с утра поиграть, Коля был вежлив, охотно шел к столу, а когда вечером его спрашивали, не поздно ли он вернется домой, отвечал – нет.

– Но уже шесть вечера, а ты пришел в десять утра, иди, а то мама будет волноваться.

– Мама меня не ищет, я сам домой прихожу, а могу и у вас переночевать.

Коля уходил, но только до завтрака следующего утра. В десять он опять появлялся у калитки.

Пока Алёшина бабушка раздумывала, хорошо это или нет, когда взрослый друг приходит к её внуку, Коля исподтишка поколачивал внука. Бабушке это не понравилось.

– Я его взяла дружить, чтобы он меньшого развивал, а он начинает исподтишка драться, гнобить маленького, как старший на улице. Зачем мне такой?

Муж у Любы – человек покладистый. Его бесполезно просить разобраться. Поэтому Люба помучалась с Колей несколько дней, да и отказала ему от дома.

Непростое было решение, но отказала. На следующий день кто-то переломал у них все калиточные палки.

Коля и к Руди затесался однажды.

– Ты кто? – спросил папа Руди, увидев его на участке.

– Я мальчик. Я видел у вас девочку, хочу с ней поиграть.

– Она сейчас не может, обедает.

– А я с ней посижу в обед, – поймал он взрослого на слове. Тот, чтобы не показать, что попал в затруднительную ситуацию, сказал: «Ну хорошо, иди, посиди с ней». Коля важно прошел и сел за стол. Подождал, пока ему нальют первое и, получив в руки ложку, начал уписывать всё за милую душу, хватая при этом близлежащее. На Руди он не обращал внимания, а начал разговаривать как взрослый со взрослыми. А Руди – ребенок особенный. И родители чувствуют, что она будет в жизни вечным ребенком и прикладывают все силы для того, чтобы она не знала и не замечала этого. Они Колю сразу после обеда выпроводили за дверь. Никакой ему дружбы не нужно, ему самого себя достаточно, если не с избытком.

А когда я встретилась с Колей на соседском проулке, он запросто, без всякого смущения, спросил:

– А ты кто?

Я не хотела ему отвечать. Именно то, что он не стеснялся, мне не понравилось. Но на всякий случай сказала:

– Я девочка.

– А давай с тобой в войну играть? Ну или во что-нибудь другое. Можно даже у тебя дома.

– Нет, – и я убежала, закрыв калитку. Но он без стеснения открыл калитку и пошел на поиски. Повстречавшись с дедушкой, он спросил:

– А где тут девочка пробегала?

Тут уж дедушка понял, что ему не осилить этого ребенка, как он полагал в первую встречу. Придется отказать Коле от дома. А так как отказать он тоже не мог, то сказал промежуточную фразу – «Тебе надо домой идти» и подумал: «Такие готовые мальчики с несдвигаемыми намерениями нам никак не подходят. У меня в детстве такие были, ничего хорошего не получилось. Да, много он в свое время разобьет женских сердец. А сейчас его любимое занятие – вляпывать взрослых в свою непростую семейную ситуацию».

А Коля без комплексов. Раз сказали – ушел. А через день мы встречаем его по дороге на детскую площадку, и дедушка говорит: «Не надо рваться в нашу калитку. Ты идешь играть на детскую площадку? Если мы сможем, мы присоединимся к тебе» и радуется, до такого ловкого решения он додумался. Но на детской площадке Коля Аульский учил меня мордобою руками и ногами. Мне вдруг это понравилось, а дедушке – нет.

Мать Коли не верила, когда кто-то что-то говорил о Коле нехорошее. Но женщины собрались на детской площадке и сказали ей, поздней матери:

– У нас таких в деревне не было, это вы там, за границей, алкая заморских вольностей, приучили Колю к хулиганству и непочтительности к старшим.

– Да откуда? Ему только три года было, – отбивалась она.

– Не знаем, откуда, но у нас таких отродясь не было. Его за стол сажают, а он исподтишка бьет младшего. Ворует игрушки. Ломает изгородь – вот, полюбуйтесь. А игрушки-то теперь не три копейки стоят, а триста рублей.

Услышав всё это, мать молча взяла сына за руку и больше из своей руки не выпускала. Увезла в город, в городскую школу. Постригла под девочку, выписала ему очки и все уроки вместе с ним делала. В деревню – только на каникулы. По деревне Коля только с мамой прохаживался. Здоровался первым с каждым взрослым. На вопросы деревенских, как он учится, любезно отвечал: «На твердые четверки» и уезжал обратно в город.