Текст книги "Русь и варяги"

Глава 34
Ярослав и Болеслав Польский

Казалось бы, кончились беды для Руси! Но нет. Обиженный Святополк достиг Польши, где, как он надеялся, исправят вред, нанесенный его судьбе, и привел для этого против Ярослава своего тестя Болеслава, а тот – польское войско. «Святополк еще не думал уступить ему престола, окровавленного тремя братоубийствами, и прибегнул к защите Болеслава» (Н.М. Карамзин).

Киевский князь отреагировал моментально и встретил противника на Буге, собрав под своим стягом варягов, киевлян и тех новгородцев, которые оставались в Киеве.

Есть небольшая вероятность, что этой войны можно было избежать.

В работах как русских, так и польских историков, не прилагая особого труда, можно найти информацию, что в свое время Болеслав нащупывал возможность заключения династического союза с Ярославом, для чего даже засылал сватов к новому киевскому князю. Ярослав на это предложение ответил Болеславу решительным отказом. Возможно, он опирался на желание самой своей сестры Предславы, которая не хотела выходить замуж за Болеслава, известного своим распутством. Напомню, Предслава – любимая сестра Ярослава, которой он был многим обязан лично, и вряд ли он пошел бы в такой ситуации против ее воли. На отказе Ярослав не остановился, а усугубил отношения с Болеславом тем, что послал своего посла для заключения союза к злейшему врагу Болеслава, германскому императору Генриху Второму. Об этом можно узнать из сообщения Титмара Мерзебургского. Был ли это правильный ход? На тот момент Ярослав был уверен в этом. История показывает, что он ошибся. Прошло совсем немного времени, и под давлением определенных обстоятельств Генрих разорвал союз с Ярославом и заключил сам союз с Болеславом, обещая даже помогать тому в его походе на Русь.

Вторжение Болеслава на Русь началось в июле 1018 года. Решающее сражение произошло 22 июля 1018 года.

Титмар Мерзебургский сообщает, что Болеслав, «подойдя к некой реке (Бугу), приказал своим воинам разбить там лагерь и навести необходимые мосты (чего так, по-видимому, никто и не сделал). Король Руси, расположившись близ той же реки, с нетерпением ожидал предстоящего по взаимному соглашению сражения». В.Н. Татищев добавляет информацию о том, что Болеслав даже искал пути примирения с Ярославом, не доводя дело до сражения, но тот отказался.

Ситуация повторяла ту, что сложилась когда-то под Любечем. Вновь противников разделяла река, которую никто из них не торопился форсировать.

Титмар Мерзебургский сообщает, что битве предшествовала словесная перепалка, и инициаторами ее он называет поляков: «Поляки, дразня близкого врага, вызывали его на столкновение». К тому же, как нам подсказывает еще один польский источник, вызывающий мало доверия, поляки стали кидать в сторону русского лагеря очистки мяса и внутренности животных. В этот день, по словам польских хронистов, у их соотечественников был праздник, и поляки собирались устроить у себя пир, а потому готовили мясо.

Они своего добились: к перепалке с русской стороны подключился воевода Блуд, прекрасно показавший себя под Любечем.

Теперь воевода разъезжал вдоль Буга и орал во всю глотку поносные речи про польского короля, провоцируя польское войско на необдуманные действия. Польский король Болеслав был настолько тучен и дороден, что на коне мог усидеть с трудом, что позволяло Блуду упражняться в остроумии. «Проткнем тебе колом брюхо твое толстое, – орал воевода через реку, веселя русское воинство. – Да то ти прободемъ трескою (в новейших списках: копьем) черево твое толстое». Мартин Галлус и Кадлубек также описывают сию брань. Русской варвар, по их словам, сравнивает Болеслава с обойденным вепрем, с дикою свиньей, которая валялась в нечистоте, попалась в тенета, будет затравлена собаками, и проч. (Кадлуб. Hist. Polon. кн. II, стр. 649). Король в ответе своем называет гордого россиянина диким осленком, которого съест вепрь. «Ежели я кабан, – говорит он, – то знай, что сильный кабан с Божьею помощью может растерзать собак. Но оружием, а не словами переведаюсь с тобою». Как замечает Н.М. Карамзин, «у Гомера также битвы начинаются перебранкой».

Что бы ни писали польские хронисты, но Блуд смог задеть Болеслава за живое.

Король багровел от ярости, того и гляди, удар хватит, но от обидчика его отделяла река. Терпением Болеслав не отличался, а потому не выдержал и погнал коня вброд через реку.

Болеслав, прозванный Храбрым, смело бросился в воды реки и увлек за собой войско. «Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один!» – гаркнул он своим воинам на прощание. Никто не ожидал такой реакции от короля, а потому воины с обеих сторон в изумлении взирали на происходившее действо, а как только опомнились, одни кинулись в воды Буга, другие побежали строиться в боевые порядки. Поляки застали русское воинство врасплох: оно оказалось не готово к внезапной атаке, и даже варяги не смогли спасти ситуацию.

«Дитмар пишет, что Россияне напрасно хотели противиться; что они в бегстве своем потеряли множество людей, а Болеслав мало; что из Немцев был тогда убит рыцарь Генрик» (Н.М. Карамзин). По сведению летописей, воевода Блуд лишился жизни в этом несчастливом для россиян сражении.

Все тот же самый Титмар Мерзебургский свидетельствует: «Тогда пало там бесчисленное множество бегущих». Винцентий Кадлубег усугубляет картину побоища: «ненасытная львиная ярость не насыщается до тех пор, пока не катится последний труп, пока не загустевает река Буг от крови». Можно ли верить его словам? Выбирайте сами. Чуть дальше этот же самый историк приводит такую информацию о Ярославе: «схваченного с лучшими людьми ведут на веревке, словно свору собак». Поражение было действительно страшным, но информация о пленении Ярослава Болеславом никоим образом не соответствует действительности.

В.Н. Татищев сообщает, что Ярослав после поражения, «собрав осталое войско, пошел из Киева к Новгороду». Вот ему я склонен больше доверять.

Болеслав Храбрый и Святополк у Золотых ворот Киева.

Художник Я. Матейко

Описанию злополучной битвы и ее итогов русский летописец посвятил лишь пару строчек: «Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком» (Повесть временных лет).

Что же касается Ярослава, то вряд ли в этот раз ему удалось отступить с достоинством. Иначе чем объяснить, что в руки Болеслава попали сестра и жена самого князя. Это могло случиться только в том случае, если Ярослав действительно бежал от врага в панике.

Титмар Мерзебургский сообщает по этому же поводу совсем уж удивительные вещи. А именно: «Между тем Ярослав силой захватил какой-то город, принадлежащий тогда его брату, а жителей увел в плен». Возможно, он перепутал даты событий. Либо, пока Ярослав воевал на Буге, кто-то из его воевод захватил принадлежавший Святополку Туров. Что тоже не исключено.

Эймунд своих воспоминаний по этой битве не оставил, хотя и не мог в ней не участвовать. Но похвастаться было нечем, поэтому промолчал.

В этот раз Ярослав оказался не на высоте. Очень может быть, поводом для растерянности князя и всего русского войска послужило то, что дата битвы была оговорена, и русские не могли ожидать, что договоренность будет так внезапно нарушена. А то, что такая договоренность была, сообщают именно польские хронисты.

Кстати, Н.М. Карамзин скомпоновал в один отрывок то, как они видели и как они описывали эту войну. Воспользуюсь его цитатой, чтобы не пересказывать своими словами: «Мартин Галлус (стр. 62, 63) и Кадлубек описывают действия в таком порядке: Ярослав, слыша о вступлении Короля в Россию, оставляет государство (по словам Кадлубека: hamum cum regno abiicit: (см. выше прим. 12) и бежит, неизвестно куда. Болеслав берет Киев, возводит там какого-то родственника на престол, идет назад и распускает большую часть войска. Князь Российский гонится за ним, будучи во сто раз сильнее его; сражается на Буге, и побежден. Чрез несколько времени Великий Князь там же сходится с Болеславом, насмехается над ним, разбит и взят в плен с знаменитейшими вельможами (см. Кадлубека). Их ведут к Болеславу на смычках, как гончих собак, и великодушный победитель говорит: низко ругаться над уничиженными судьбой; что случилось с другими, может случиться и с нами. “Однакожь, – замечает остроумный Кадлубек, – пленникам не должно было жаловаться на сии смычки, ибо сам Князь Российский называл своих воинов псами”».

Длугош описывает даже четыре сражения, и в разные времена, таким образом: «Болеслав в 1008 году победил Ярослава на Буге, – взял столицу, и расставил войско свое по городам. Ярослав думал тем воспользоваться и приблизился к Киеву; но, снова побежденный, ушел в Новгород. Король за вероломство Святополково отдал Киев на разграбление Полякам (с которого времени сия столица утратила свое великолепие), хотел спокойно возвратиться в отечество; но Ярослав в 1009 году догнал его на границе с войском Россиян, Половцев, Печенегов, Варягов… [Здесь Длугош превозносит удивительное мужество Болеслава, который, ободрив своих малочисленных героев демосфеновскою речью, нападает на врагов.] Ярослав, в третий раз обращенный в бегство, сбрасывает с себя знаки Княжеского достоинства и на переменных лошадях скачет неизвестно куда. В 1018 году он начал вторую войну, сошелся с Болеславом на том же несчастном Буге, в четвертый раз бежал от него, и признав свое бессилие, заключил с ним мир. Король удовольствовался данью весьма умеренною, и пленных Россиян отпустил домой» (Hist. Polon. кн. II, стр. 151–168). Кромер, Стриковский и другие повторили сказку Длугоша, смесь Нестеровых и древних Польских известий, раскрашенную вымыслом. Но сказание Титмара, современного историка, утверждает истину Несторова повествования и летосчисления. Впрочем, и Мартин Галлус относит взятие Киева к 1018 году.

Длугош и Кромер говорят, что Болеслав принял тогда данное ему от Россиян имя Храброго и построил новый замок близ Вислицы, на реке Нид.

Так что по части фантазий польские хронисты могут успешно соперничать с составителями скандинавских саг. Хотя есть и те, кто готов поверить в эту информацию. Однако факт есть факт.

14 августа польский король Болеслав и Святополк, торжествуя, въехали в столицу Руси, где были сестры Ярославовы. «Народ снова признал Святополка Государем, а Болеслав удовольствовался именем великодушного покровителя и славою храбрости».

Так считает Н.М. Карамзин, однако на самом деле все было совсем иначе. И польскому королю явно было мало имени великодушного покровителя.

Для начала он заявил зятю: «Разведите дружину мою по городам на покорм» (Повесть временных лет). Как только это было сделано, он стал хозяйничать в Киеве, как у себя дома.

Сестру Ярослава, княжну Предславу, он сделал своей наложницей, а затем увез с собой в Польшу – «поволочив Преславу», фиксирует Пискаревский летописец. Такой подход был совсем не близок киевлянам.

Болеслав мечтал задержаться в Киеве дольше, но у него не получилось. Поляки быстро утомили местных жителей своей наглостью, и Святополк был вынужден отдать своим подданным следующий приказ: «Сколько есть поляков по городам, избивайте их» (Повесть временных лет). Этого было вполне достаточно озлобленному народу, чтобы начать действовать. «И перебили поляков», – скромно замечает летописец, подводя итог кровавой вакханалии, которая развернулась в окрестностях Киева.

Правда, у Н.М. Карамзина и на этот счет свое мнение: «Злодеи не знают благодарности: Святополк, боясь долговременной опеки тестя и желая скорее воспользоваться независимостию, тайно велел градоначальникам умертвить всех Поляков, которые думали, что они живут с друзьями, и не брали никаких предосторожностей. Злая воля его исполнилась, к бесславию имени Русского». Никак не могу в этом с ним согласиться.

«1019 год. Святополк, злодейством избавив Россию от Поляков, услужил врагу своему. Уже Ярослав шел к Киеву… Не имея сильного войска, ни любви подданных, которая спасает Монарха во дни опасностей и бедствий, Святополк бежал из отечества к Печенегам, требовать их помощи» (Н.М. Карамзин).

Глава 35
Женитьба Ярослава на шведской принцессе

Ярослав после неудачи на Буге запаниковал, для него наступили тяжкие времена. Перво-наперво он кинулся в Новгород, чтобы оттуда по примеру отца удалиться в Швецию. Но не потребовалось. Появление побитого князя произвело на новгородцев ошеломляющее впечатление. В этот раз Ярославу даже не пришлось их о помощи просить, новгородцы решили судьбу Ярослава сами. Сын воеводы Добрыни, новгородский посадник Константин, как и его отец, был человек решительный, он распорядился приготовленные для бегства за море ладьи Ярослава изрубить топорами. Что новгородцы и проделали. После чего Константин заявил перепуганному князю: «Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком» (Повесть временных лет).

Ярослав был удивлен такому решению; вся его казна осталась в Киеве, платить ему было нечем.

Но новгородцы не отступили, а «стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен» (Повесть временных лет). А когда нужные средства были собраны, то новгородское посольство отправилось за море к варягам.

В это же самое время от Ярослава к шведскому королю Олаву Щетконунгу отправились сваты просить руки его дочери Ингигерды. Ярослав повторял путь, которым шел его отец.

История сватовства «конунга Ярицлейва» к дочери Олава Щетконунга Ингигерд обросла в скандинавских сагах множеством легендарных подробностей. Для того чтобы понимать, почему шведский конунг согласился на предложение Ярослава, нам нужно глянуть немного назад в скандинавскую историю. Как вы помните, Олав Щетконунг правил большей территорией Швеции, и его не порадовало объединение всей Норвегии под властью одного правителя. Возможно, у него были на это свои, скрытые от нас причины. Есть информация, что одной из причин была личная неприязнь, что шведский конунг «приходил в ярость, когда при нем Олава Толстого называли конунгом». Говорят, что причиной взаимной неприязни стал один из эпизодов, описанных в сагах. А именно: один богатый купец по имени Гудлейк Гардский, прозванный так за свои частые поездки на Русь, по просьбе самого Олава Харальдссона купил для него в Новгороде некоторые дорогие товары. Однако на пути домой его корабль был атакован и захвачен посланцем конунга шведов по имени Торгаут Заячья Губа. Гудлейк в этой стычке погиб, а то, что он вез, было поделено между людьми Торгаута и как часть подати готово было для отправки к Олаву Шведскому. Но Торгаута преследовала злая судьба, вскоре один из друзей Олава Норвежского, а именно Эйвинд Турий Рог напал на него. Большинство людей Торгаута Турий Рог убил, а захваченные товары вместо Швеции отправились туда, куда и должны были быть доставлены. Случившимся инцидентом недовольны были оба короля, и каждый считал себя обиженным, а это предвещало скорую войну между двумя государствами. Однако Олав Норвежский, немного успокоившись, предпочел до войны не доводить и отправил в Швецию посольство с предложением заключить мир между двумя странами. Для того чтобы мир был прочен, посол Бьерн Окольничий предлагает Олаву Щетконунгу, чтобы его дочь Ингигерд вступила в брак с Олавом Норвежским Харальдссоном. Говорят, что Ингигерд соглашается, но отец и слышать не хочет о примирении. А уж перспектива породниться с норвежским конунгом приводит его в ярость. Казалось бы, вопрос закрыт. Но в Швеции не все так просто, даже для конунгов. Старый законоговоритель, или по-шведски лангман, по имени Торгнир, берется уговорить конунга шведов. 15 февраля 1018 года в городе Уппсале, столице Швеции, собрался тинг, и шведский конунг Олав был вынужден подчиниться требованиям свободного населения Швеции и дать согласие на этот брак. Он, конечно, мог настоять на своем и отказаться, но в этом случае бонды обещали попросту убить его. В те дни потомки шведского королевского дома не могли позволить себе сочетаться браком с тем, с кем им угодно, вопреки волеизъявлению народа, если таковое было. А в этот раз народ Швеции не безмолвствовал. Выразителем их воли стал родич Ингигерд, ярл Регнвальд Ульвссон, чья жена приходилась дальней родственницей Олаву Норвежскому. Казалось бы, дело решеное. Древние саги говорят, что сердце шведской принцессы всецело обратилось к норвежскому конунгу, и надежда на их союз все крепла. Ингигерд уже послала в подарок своему жениху «шелковый плащ с золотым шитьем и серебряный пояс». Свадьбу решено было сыграть осенью «у границы на восточном берегу реки Эльв», однако оказалось, что конунг Олав стал для шведской девы недосягаем, свадьба так и не состоялась.

Олав Харальдссон, как и было оговорено в сопровождении «самых знатных людей, которых он смог созвать», явился к месту назначенной свадьбы и стал ждать невесту, но «от конунга шведов не было никаких вестей, и никто туда от него не приехал». Причину данного поведения никто из норвежцев понять не мог, она прояснилась лишь ранней зимой 1018/19 года. Ее смог выяснить скальд Сигват Тордарсон. «Он узнал из письма Ингигерд (Регнвальду Ульвссону), что к Олаву, королю свеев, приезжали послы конунга Ярицлейва из Хольмграда просить руки Ингигерд, дочери Олава, конунга свеев, для Ярицлейва, а так же, что конунг Олав принял это очень хорошо». Так пишет Снорри Стурлусон.

Судя по всему, послы от Ярослава прибыли в Швецию в начале осени. К этому моменту супруга Ярослава, захваченная в плен Болеславом, скончалась. Теперь безутешный от потери жены Ярослав спешно искал ей замену. Шведский конунг Олав дал согласие Ярославу на брак, и в этот раз он от своих слов отказываться не собирался.

Однако необходимо отметить, что так нужный шведским бондам союз Швеции и Норвегии все же состоялся, даже вопреки воле их короля. Правда, женой Олава Норвежского стала не Ингигерд, а ее сестра Астрид. Снорри Стурлусон довольно подробно рассказывает о том, как Астрид бежала от отца в Норвегию вместе с Регнвальдом Ульвссоном, так ратовавшим за союз шведского и норвежского конунгов. Олаву Щетконунгу оставалось только скрипеть зубами от ярости. Но сделать ничего было уже нельзя, теперь они с норвежским правителем стали родственниками.

Правда, разница, на ком жениться, была. Скандинавские источники подчеркивают: «Ингигерд ведет свой род от рода уппсальских конунгов, самого знатного рода в Северных странах, потому что он ведет свое начало от самих богов». Ни больше ни меньше. Что касается ее сестры Астрид, то «хоть она и дочь конунга, но мать ее рабыня и к тому же вендтка». Сам Олав Шведский не раз подчеркивал, что отдаст свою дочь Ингигерд только за того правителя, который будет достоин его дружбы. Ярослав для него в этом случае был просто подарок. К тому же шведский король Олав мечтал распространить со временем свое влияние и на новгородские земли.

На вопрос дочери, почему он предпочел русского князя, Олав Щетконунг ответил:

– Повелевает Олав соседней страной, да только пользы нам от этого немного. Шведы живут здесь не под покровительством владык Норвегии, а самостоятельно. Ярослав, конунг Хольмграда, владеет огромными территориями, и вот это-то и есть, что интересно нам. К тому же Ярослав добр к нам и, в отличие от Олава Толстого, он сдерживает свой нрав и без нужды не рискует жизнью у чужих скалистых побережий. Этот брак вознесет тебя выше многих, так что прочие утраты перенести будет легче. Так что умерь свою гордыню.

Более Ингигерд не заговаривала с отцом своим об этом, но гонор свой перед свадьбой все же продемонстрировала. Согласно «Саге об Олаве Святом», принцесса заявила своему отцу: «Если я выйду замуж за Ярицлейва конунга, то я хочу получить от него как вено все владения ярла Альдейгьюборга и сам Альдейгьюборг».

Переводя на русский язык, было сказано следующее: «Хочу Старую Ладогу с волостью!»

Однако одним этим заявлением условия Ингигерд не закончились, по крайней мере так говорят саги. Свое второе условие принцесса шведская обозначила так: «Если я поеду на восток в Гардарики, тогда я хочу выбрать в Свиавельди (Швеции) того человека, который, как мне думается, всего больше подходит для того, чтобы поехать со мной. Я так же хочу поставить условием, чтобы он там на востоке имел не ниже титул, чем здесь, и ничуть не меньше прав и почета, чем он имеет здесь». Вот что заявила ведущая свой род от северных богов.

Ярослав Мудрый и шведская принцесса Ингигерда.

Художник А.И. Транковский

Человек, на котором Ингигерд остановила свой выбор, был не кто иной, как Регнвальд Ульвссон, что вызвало явное неудовольствие ее отца.

– Я хочу так и буду верна своему слову, – сказала она.

Что касается Ладоги, то и тут не все так просто, как кажется на первый взгляд. Что касается сообщения Снорри о передаче Ярославом Ладоги во владение его жены Ингигерд, то оно вполне могло быть недостоверно. Скальд, как это часто с ним бывало, выдавал желаемое за действительное. Но, с другой стороны, Ярослав вполне мог передать Ладогу во владение своей новой супруге. Это объяснялось двумя вещами. Передавая Ладогу жене, он не отчуждал эту территорию в пользу шведов. Она по-прежнему оставалась территорией Руси, того же Новгорода, и он всегда мог ее вернуть. Второй плюс был в том, что Ладога являлась постоянной зоной конфликта между новгородцами и норманнами. Сажая одного из скандинавов, выбранного его женой, он создавал для себя буферную зону. Теперь забота викингов, пришедших с его женой, была защищать эту землю от любых нападок на нее их же соотечественников. Можно было не сомневаться, что они смогут это сделать.

Дочь шведского короля получила то, что хотела, а по прибытии в Новгород оставила в Ладоге верного человека: «Ингигерд, конунгова жена, пожаловала Регнвальду-ярлу Альдейгьюборг, и он стал ярлом всей той области. Регнвальд-ярл правил там долго, и о нем ходила добрая слава» (Саге об Олаве Святом).

Когда вопрос со свадьбой оказался решенным, шведы отправили Ярославу большой воинский контингент, который возглавил Регнвальд Ульвссон. Снорри так и пишет: «Ярл (Регнвальд) тотчас собрался в путь… и добыл себе корабли, и отправился со своим войском на встречу с Ингигерд, дочерью конунга. Поехали они все вместе летом на восток в Гардарики. Тогда Ингигерд вышла замуж за конунга Ярицлейва». Само бракосочетание состоялось летом 1019 года.

Согласно традиции дочь шведского короля получила на Руси новое имя. Теперь ее стали звать Ириной.

Однако даже в этом простом вопросе у историков возникли некоторые разночтения. Обстоятельство, что Ярослав построил вместе монастырь Св. Георгия, ему соименного, и Св. Ирины, заставило думать Татищева, что «Великая Княгиня, Ингигерда, называлась христианским именем Ирины: вероятно; однако на ее древних иконах, которые хранятся в Новгородском Архиерейском доме, изображено имя Анны. В письменном Софийском Уставе она также называется Анною, под 5 числом Сентября и четвертым Октября. Согласим одно с другим, положив, что Ярославова супруга именовалась в свете Ириною, а перед кончиною постриглась и была названа в монашестве Анною. Память ее празднуется в Софийском Новгородском Соборе Февраля 10 и еще Окт. 4, вместе с памятью сына Ярославова Владимира. Неизвестно, кто уставил первое празднество; а второе Архиепископ Евфимий в 1439 году, как сказано в Софийской летописи под годом 6947. Гроб ее стоит внутри Новгородской Софийской церкви на южной стороне, с надписью: “Святая благоверная Княгиня Анна, мать Св. благоверн. Кн. Владимира Ярославича, Королевна Шведская, Олава первого Шведского Короля дочь, называлась в своей земли Ингегерда, которая прежде была невеста Олава, Короля Норвежского, потом супруга Ярослава Владимировича Новгородского и Киевского; преставилась в лето от С.М. 6559, от P.Х. 1051; положены мощи ее в Новгородском Софийском Соборе”. В Софийской летописи прибавлено: “Архиепископ Евфимий позлати гроб Князя Владимира, внука Великого Владимира, и подписка; также и матери его Анны гроб подписал, и покровы положи, и память им устави творить Октября в 4 день”. Но слог выше приведенной надписи, изображенной на стене, не есть древний. Самые имена Ингигерды и Олава едва ли были известны Россиянам XV века. Год Анниной кончины также означен несогласно с летописями: сия Княгиня умерла в 6558, а не 6559 году».

Судя по свидетельству скандинавских саг, это была решительная и властная женщина, не уступавшая характером Ярославу и вскоре подчинившая себе своего супруга. Но это лишь их частное мнение. К тому же саги всячески расхваливают ее ум и иные добродетели. В одном из сборников саг так и написано: «Она была мудрее всех женщин и хороша собой». Ярослав обратил внимание на то, как прекрасна Ингигерд, такая редко встречалась в Швеции, она была хрупкой и грациозной, с ясными серыми глазами, в которых можно было увидеть скрытую силу. Про Ингигерд говорили, что она женщина несокрушимой силы духа.

Вернемся к неоконченному роману Олава и Ингигерд, куда же без него. Саги пытаются уверить нас, что норвежский конунг Олав и Ингигерд продолжали питать друг к другу самые нежные чувства и даже были тайными любовниками. Что напоминает больше сюжет про королеву Анну, герцога Бэкингема и подвески королевы. Как вы понимаете, доверять в этом вопросе сагам, записанным столетия спустя после смерти своих героев, вряд ли стоит.

Единственным доказательством этого романа служит история о том, что после одной из ссор между Ингигерд и Ярославом, вызванной симпатией Ингигерд к Олаву Норвежскому, княгиня в знак примирения между супругами потребовала от мужа послать корабль в Норвегию и привезти оттуда на воспитание малолетнего сына Олава Харальдссона Магнуса. Факт пребывания Магнуса Олавссона при дворе князя Ярослав налицо, но автор саги о причинах его появления при дворе русского князя не имел ни малейшего понятия, а потому пошел по пути романтической истории, которая всегда выигрышнее. Особенно если главные герои – скандинавы.

Так Ярослав породнился с могущественным правителем Северной Европы. Мало того, теперь у Ярослава появилась возможность вмешиваться в политическую жизнь скандинавских государств, чем он позже не преминул воспользоваться. Например, между 1016 и 1020 годами, скорее всего, ближе к двадцатым, Ярослав укрывал у себя двух английских принцев: Эдуарда и Эдмунда, сыновей короля Эдмунда Железнобокого, которые после завоевания страны датским королем Кнутом, будущим королем Кнутом Великим, искали у него убежища.

Но вернемся к Ярославу. Наконец-то его усилия принесли свои плоды. Летописец пишет: «и совокупил Ярослав воев многих». Теперь у него была вновь отличная армия. Устюжская летопись обозначает число варягов аж в «14 тысяч, и дали им коней и по гривне на щит серебра, и собрал Ярослав воев много в Новгороде – 40 тысяч».

Святополк такой грозной силы убоялся и бежал из Киева без боя. Но все понимали, что и это еще не конец: только смерть одного из князей способна была закончить затянувшееся противостояние.