Текст книги "Большая жизнь"

Начало литературного пути

Ташкент

В Ташкенте я с семьей поселился у родителей в их небольшом домике на Ново-Ульяновской улице. Отсюда я уходил служить в армию, приезжал сюда с фронта раненым и в 1944 году уже Героем Советского Союза.

Возвратившись из отпуска, офицером учился в высшей школе военной разведки Генерального штаба. Затем окончил в Академии им. М.В. Фрунзе разведывательный факультет, высшие академические курсы при Академии Генерального штаба. После такой солидной подготовки служил шесть лет офицером Главного разведывательного управления, которое размещалось в здании Генерального штаба и работало с ним в полном контакте.

В те же годы: с 1948 по 1954 год я учился на вечернем отделении Литературного института им. А.М. Горького, но об этом разговор еще впереди. А сейчас я возвращаюсь к рассказу о том, как я определялся в гражданской жизни после увольнения из армии.

Прежде всего, мы с отцом достроили дом, который начали строить еще когда я стал заместителем начальника в ташкентском военном училище, после того как мне удалось с помощью генерала армии Петрова уйти из разведки. Но это повествование тоже еще впереди.

А с постройкой дома я имел большие неприятности по службе. Дело в том, что отец не мог получить участок долгое время. Он простой старик-пенсионер, кто же ему даст землю? Вот когда я получил назначение в Ташкент, он воспрянул духом и сказал: «Ты похлопочи об участке для себя, тебе не откажут, ты – Герой». Мама его поддерживала:

– Иди, сынок. Ты же видишь, как тесно мы здесь живем. Построим новый дом, вздохнем свободно. Не стесняйся, не даром дом просим, за свои деньги будем строить. Иди, проси. Тебе дадут землю. Если бы я была Героем, я бы Золотую Звезду вот здесь носила! – она хлопнула себя по лбу.

Шутница была моя мама.

Но я послушался стариков, хотя стеснялся пользоваться своей наградой, но как мама сама потом шутила: «Пошел звездой вперед». Написал просьбу-заявление в местные органы власти, и мне участок выделили для постройки дачи, но не в Ташкенте, а в пригородном поселке Луначарское, на крайней улице. Там за участком открывались колхозные хлопковые поля. Но мы и этому были рады. Отец сказал: «Мы старые, все равно дом по наследству тебе останется. Будем его сразу на тебя оформлять».

Ох, и хватил я горя с этим домом! В те годы построить дом для военнослужащего было предосудительно – возникало подозрение, на какие деньги? не использовал ли солдат для работы? И поскольку я тогда еще служил, меня стали проверять работники политуправления – тайно приходили соглядатаи, узнавали, кто работает? Денег у нас больших не было, кирпич мы купить не могли, наняли двоих рабочих, они делали кирпич-сырец из земли, которую вырыли из небольшого котлована для фундамента дома. Ревизоры приходили не раз, а потом им это надоело, поручили коменданту города полковнику Бойко вести постоянные наблюдения за нашей стройкой периодическими набегами. Он меня уважал и сам рассказал об этом поручении. А я от него не таился, у нас все было честно, я показывал Бойко счета, которые мы с отцом брали на все, что покупали в магазинах хозтоваров, на базах и лесопилках.

Но разговор тогда пошел по штабу округа, и начальство стало смотреть на меня косо.

Дом мы строили долго: с 1955 по 1965 год. Я служил в далеких от Ташкента городах – в Оше, на Памире, в Кизил-Арвате, в Кара-Кумах, в Мары, в Кушке. Даже при желании привлечь для работы солдат я не мог этого сделать, невозможно из такой дали посылать их в Ташкент. Набеги контролеров на нашу стройку продолжались все эти годы, но ни разу не обнаружили ничего криминального.

Гражданским выделяли шесть соток под содово-огородное хозяйство, где разрешалось построить какую-нибудь легкую хижину, и то одноэтажную, определенного метража. А военным это было просто запрещено. Вот такие были времена. И все же отец без меня постепенно новое жилье строил. Я, конечно, помогал деньгами. Да и то не очень-то разгонишься на полковничью зарплату, когда своих трое ртов – жена и двое детей.

К моему приезду из Кушки дом наш был почти готов. Доделали мы его и переехали, наконец, в просторное жилище: мне с женой и детьми дали весь дом, в котором три комнаты – спальня, кабинет, небольшая гостиная, просторная кухня-столовая. Мама и папа поселились во флигеле – две комнатки и веранда. Всем удобно и спокойно.

Здесь я засел за работу и писал вдохновенно и радостно: наконец-то у меня появилось много свободного времени. Пиши в свое удовольствие!

Но длилось это блаженство не долго. Через год меня пригласил к себе первый секретарь ЦК КП Узбекистана, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Шараф Рашидович Рашидов. Он – профессиональный писатель, до избрания на высокий партийный пост был секретарем Союза писателей Узбекистана.

Встретил меня с приветливой улыбкой, весело сказал:

– Ну, Владимир Васильевич, мы дали вам возможность годик отдохнуть после службы в армии. А теперь пора на работу, вы коммунист, а нам очень нужны такие хорошие кадры.

– Но у меня нет гражданской профессии. Я ничего не умею делать на гражданке. Могу только писать, у меня, кроме военного образования, еще литературный институт.

– Я все знаю, с вашим личным делом внимательно ознакомился. Вот вам и предлагаю должность по вашему литературному образованию – пойдете заместителем председателя Государственного комитета по печати?

– Не представляю, чем я там буду заниматься.

– У нас республика двуязычная, вся печатная продукция выходит на двух языках. Вот вы и займетесь издательствами, которые выпускают книги, журналы и газеты, типографиями, учебными заведениями, готовящими кадры журналистов и полиграфистов. Это вам по вашему образовательному профилю, к тому же вы опытный офицер и, следовательно, хороший организатор. Ну как? по рукам?

Я прикидывал, должность хорошая, наверное, и оклад приличный. Мы с отцом на наши пенсии да еще с достройкой дома тянули быт еле-еле. Предложение было заманчивым, и я дал согласие.

Рашидов тут же позвонил по телефону председателю комитета:

– Товарищ Есенбаев, я, как вам и обещал, уговорил Владимира Васильевича поработать вашим заместителем. Поняли? Прекрасно. Он сегодня к Вам придет, принимайте. – И мне:

– Не откладывайте, вам дадут нашу машину. Езжайте, оформляйтесь и приступайте к работе. Вы будете хорошим подспорьем Есенбаеву. К тому же вы и узбекским языком владеете прекрасно. Ну, желаю успеха! Если будут затруднения, звоните, заходите, всегда готов вам помочь.

Он пожал мне руку, тут же вызвал помощника Михаила Ивановича Косых, велел выделить нам машину и отвезти в Госкомитет по делам печати.

Так я опять закабалился, и мое творчество забуксовало. Но я продолжал писать свой первый роман. Работа в Госкомиздате оказалась не трудная, я быстро вошел в курс дела, посетил издательства, типографии, учреждения торговой сети. Познакомился с руководителями.

С Есенбаевым у меня сложились хорошие отношения. Он был просто счастлив, ценил и уважал меня. Я платил ему тем же.

Появилось у меня много новых знакомых среди писателей. Из прежних – Пармузин, Сидельников, Костыр, Бородин, Удалов, да и сам председатель Союза писателей Узбекистана Камиль Яшен – зауважали меня еще больше – я теперь был большой начальник, через мои руки проходили все издательские планы и дела.

Но вдруг, в 1966 году, стряслась неожиданная беда: ударило по городу страшное землетрясение, многие дома рухнули, устоявшие потрескались и стали непригодными для жилья. Это было настоящее национальное бедствие… Л.И. Брежнев и Председатель Совета Министров СССР осмотрели вместе с Рашидовым развалины города и поняли: своими силами республика не в состоянии восстановить город. Да и не стоит огромные деньги на эти обломки домов тратить.

Решили построить новый Ташкент. И поскольку в Узбекистане не было для этого ни средств, ни строительных материалов, дали указания строить город силами всех союзных советских республик.

Каждая из них доставляла сюда своих строителей, стройматериалы и вообще все необходимое. Составили проект, по которому каждая республика будет возводить свой район в своей национальной форме, и вырастет город дружбы народов.

Оригинально, красиво и, главное, быстро вырастет этот новый город.

Работа закипела: двинулись в Ташкент сотни эшелонов с рабочими и стройматериалами.

Я не рассказываю, какие трудности испытывали жители города от этой беды – не хватало воды, продовольствия, лекарств, были раненые.

О неожиданной оригинальной новостройке писали в центральных и зарубежных газетах и журналах, восторгаясь преимуществом социалистической системы – в условиях капитализма восстановление из такой разрухи длилось бы долгие годы. А тут должно взойти как на дрожжах в течение двух-трех лет.

Хлынули в Ташкент многочисленные делегации и журналисты посмотреть на это чудо…

Меня вызвал Рашидов и сказал:

– Владимир Васильевич, помогите Камилю Яшену, он не может, не умеет обращаться с таким количеством визитеров, особенно с иностранцами. А вы знаете языки и вообще человек контактный. Назначим вас до съезда писателей, не дожидаясь выборов, вторым секретарем Союза писателей Узбекистана. Первый заместитель Яшена Удалов тоже ни рыба ни мясо. Помогите им обоим, да и мне. И еще надо быстро создать и издать сувенирную книгу для подарков гостям и вообще для памяти о нашей стройке. Я даже название придумал: «Драма и подвиг Ташкента». Вы, как заместитель председателя Госкомитета по печати, быстро осуществите издание этой книги.

Как и полагается во всем слушаться первого секретаря ЦК, я коротко ответил:

– Будет сделано, Шараф Рашидович, не беспокойтесь. У вас в этой ситуации хлопот больше, чем у нас. Все сделаю, как вы сказали.

И сделал: в Союзе писателей работу с делегациями и визитерами взял на себя.

Очень это обременительное дело! Всего не хватает – жилья для гостеприимства, машин, угощения для приемов, подарков.

Сувенирную книгу я писать не стал и никому не заказывал, эта работа потребовала бы много времени. Я собрал лучшие публикации в газетах и журналах, написанных именитыми писателями и журналистами, был в их числе и поэт Вознесенский. Составил я из этих публикаций общий текст. Подобрал хорошие, броские иллюстрации, их было предостаточно. Украсил книгу яркой суперобложкой, и под моим контролем типография выпустила тираж. Ушло на эту работу не больше месяца. Принес я первый еще теплый из типографии экземпляр Рашидову и положил на стол. Шараф Рашидович воскликнул:

– Своим глазам не верю! Так быстро вы все сделали. Я полагал не меньше полугода пойдет на создание этой книги. Ну, спасибо вам, Владимир Васильевич. Вот что значит офицер – хороший администратор. Мы в вас не ошиблись, привлекая к активной работе после вашего ухода на пенсию.

За эту работу меня, как и многих строителей, наградили Почетной грамотой Верховного Совета Узбекской ССР…

Чтобы подзаработать денег, занялся я и переводами. Хамид Гулям, известный писатель и директор узбекского госиздата, написал роман «Ташкентцы» об узбеках-фронтовиках, как они геройски воевали. Но сам Хамид на фронте не был, критики обнаружили в его книге много «клюквы», за что ругали в рецензиях. Гулям попросил перевести его роман на русский язык. Я согласился, но с условием отредактировать и править его огрехи. Он дал добро, и я вычистил из его текста, например, такие перлы: «Его герой летчик-истребитель догнал немецкий мессершмитт, залетел спереди и показал жестами: сдавайся, садись, или я тебя собью! И немецкий летчик приземлился». Очевидно, Хамид не имел представления о скоростях истребителей…

Я убрал немало таких неточностей и дописал кое-что. Роман вышел на русском языке, и Хамид Гулям получил за этот вариант Государственную премию Узбекистана. Это создало мне хорошую рекламу, и ко мне стали обращаться за переводом многие писатели.

Новая гражданская жизнь наладилась, я зарабатывал теперь больше, чем в армии.

В 1967 году опубликован в журнале «Звезда Востока» мой первый роман «Вечный бой». Его издали отдельной книгой в Ташкенте в 1968 году и в Москве в 1970 году. В 1970 году опубликовали второй роман «Маршальский жезл», также в Ташкенте и в Москве. За эти два романа я был удостоен Государственной премии Узбекистана в 1970 году.

Следующий роман – «Взять живым». Издан в 1975 году Воениздатом и в 1978 году отмечен золотой медалью Министерства обороны. Этот роман был переведен на чешский, болгарский, арабский, венгерский, вьетнамский и другие языки и принес мне уже европейскую популярность. Повесть «Не мясом единым» тоже издана в Москве и за него мне присвоено звание лауреата им. А. Фадеева.

Кроме этих книг печатались мои повести и рассказы в московских журналах и газетах.

Перед отъездом из Ташкента в 1972 году я прочитал и подписал на верстку двухтомник моих «Избранных произведений», который получил уже в Москве…

Мы с Женей даже отправились в круиз. Случилось это так. В 1968 году только начинались зарубежные круизы Ташкенту, как пострадавшему от землетрясений, выделили больше десятка путевок на теплоходе «Шота Руставели», который готовился к путешествию по Средиземному морю и вокруг Европы. Двадцать два дня плавания на великолепном новом лайнере!

Когда в Ташкенте подбирали группу счастливчиков, я попросил Камиля Яшена включить в нее меня с женой. Нас включили в список. Мы купили самую дешевую каюту – третьего класса. Обменяли рубли на 12 долларов – больше не полагалось. Отправились с этим «капиталом», которого хватило на покупку сувенирных открыток и кока-колу. Питание и экскурсии входили в стоимость путевки. В крупных портах туристов встречали экскурсионные автобусы с гидами. Круиз начался в Ленинграде. Мы посетили Англию (Лондон), Данию (Копенгаген), Францию (Париж), Испанию (Мадрид и Валенсию), Грецию (Афины), Турцию (Стамбул). Увидели и восхитились почти половиной мира! После замечательного капитанского ужина, который длился всю ночь, прибыли в Одессу. Оттуда самолетом в Ташкент.

Валентин Овечкин

Главным успехом в ташкентский период моей жизни стало не материальное благополучие, а крупный шаг в большую литературу благодаря знакомству с Валентином Владимировичем Овечкиным.

Странно устроена наша память. Сегодня Овечкина почти не упоминают даже профессиональные литературоведы. Простые читатели (я спрашивал многих) даже не знают, что был такой писатель. А в 1960-е годы слава Овечкина, без преувеличения, гремела на весь мир. Он первым стал публиковать критические очерки по поводу многих беспорядков и упущений руководства в сельском хозяйстве. Вот эта критика «упущений», с одной стороны, вызывала раздражение руководства, а с другой, принесла огромную популярность писателю. Его книга «Районные будни» была самым читаемым бестселлером у нас и за рубежом.

У нас Овечкина стали травить в печати, потому что Хрущев приходил в бешенство от произведений Овечкина. А за рубежом печать, из политических соображений, хвалила Овечкина, надеясь вырастить из него диссидента. Валентин Владимирович был патриот, никакие западные приманки его не могли совратить. А на родине его до того затравили, что он не выдержал нападок и… пустил себе пулю в висок!

Когда я сказал о его громкой мировой славе, я не преувеличивал – не только его книги, но и этот выстрел захватил на некоторое время всю мировую прессу.

К счастью, он выжил – пуля не повредила мыслительных центров. Овечкин уехал из Центральной России в Ташкент, где тогда жил и работал его сын.

Вслед писателю продолжали сыпаться оскорбительные статьи и рецензии заказных литературных функционеров. Опала продолжалась.

В те дни я был свидетелем и хочу сказать об этом громко, чтобы люди знали и помнили – благородно повел себя Шараф Рашидов, он не побоялся хрущевской травли (в его-то положении кандидата в члены Политбюро!). Рашидов выделил Овечкину хорошую трехкомнатную квартиру, назначил приличную пенсию, приказал прикрепить на лечение в правительственную поликлинику и больницу.

Мы познакомились с Валентином Владимировичем сначала заочно. Это было в 1964 году. Я тогда еще служил в армии, был начальником штаба соединения «на краю света» – в Кушке. Овечкин же только переехал жить в Ташкент.

Однажды я получил его письмо. Овечкин был удивлен, что в Кушке строевой полковник оказался членом Союза писателей СССР! Независимо от того, смогу ли я выполнить его просьбу или нет, он просил: когда я буду в Ташкенте, зайти к нему, познакомиться поближе.

Просьба Овечкина заключалась в том, чтобы я отпустил на несколько дней его младшего сына Валерия в отпуск, ввиду его (Овечкина) болезни. По книгам я знал, какой принципиальный и строгий человек автор этого письма. Мне было понятно – не сразу и, видимо, только ввиду крайне тяжелого состояния он обращался с такой просьбой.

Я немедленно разыскал и отпустил Валерия домой на десять дней. Больше дать я не имел права. Надо сказать, что Валентин Владимирович воспитывал сыновей скромными и трудолюбивыми. Никто в соединении не знал до этого письма, что Валерий – сын знаменитого писателя Овечкина. Пришел служить, как все, и служил, как все. Валерий и до отпуска и после возвращения служил добросовестно, без поисков каких-либо послаблений.

Осенью 1964 года я приехал в Ташкент в отпуск, здесь постоянно жили мои родители. Пошел навестить и Овечкина. Если бы я не был писателем, визит этот, наверное, для меня не представлял бы особой сложности – пришел, познакомился, поговорил и ушел.

Робость моя перед встречей с Овечкиным шла от провинциальности; направляясь к Овечкину, я ожидал, что встреча с таким писателем не может пройти бесследно, был уверен, произойдет что-то очень значительное и важное для меня. В общем, я шел к нему с не меньшим волнением, чем уходил когда-то в разведку.

В.В. Карпов и В.В. Овечкин

Дверь открыл сам хозяин. Когда я назвал себя, он очень оживился, взял меня за руку и, приговаривая: «Ну-ка, ну-ка!», повел из темного коридора в кабинет. В небольшой комнате две стены закрыты полками с книгами, у третьей стоял простой двухтумбовый письменный стол, в четвертой стене окно с железной решеткой. Квартира Овечкина была на первом этаже, а в Ташкенте окна на первом этаже, то ли по традиции, то ли вправду от воров, во многих домах зарешечены.

– Дайте-ка я на вас погляжу, – сказал Валентин Владимирович, вывел меня на середину и стал разглядывать. Ну а я, разумеется, смотрел на него.

Небольшого роста, круглоголовый, круглолицый и, я бы даже сказал, круглоухий. На глазах простые в железной оправе очки. Он был очень похож на дореволюционного наборщика из подпольной типографии, такими их обычно показывают в кино. Осмотрев меня, молвил:

– Я таким вас и представлял. Ну, садитесь поудобнее, разговор будет долгий. Рассказывайте о себе. Я много уже слышал. Но хотелось бы от вас узнать, что правда, что враки.

Пришла Екатерина Владимировна. Овечкин познакомил меня с женой и явно с нетерпением сказал ей:

– Мы поговорим, потом придем.

Я рассказал Валентину Владимировичу о себе. Редко кому рассказывал так откровенно: об учебе в военном училище до войны, как стал чемпионом Средней Азии по боксу, о том, как попал в тюрьму и сидел в лагерях, о разведывательных заданиях, которые выполнял на фронте, об учебе в Военной академии, Литинституте, работе в Генеральном штабе, как командовал пять лет полками в Каракумах, на Памире, ну и о многом другом.

– Вот это биографища! – сказал Валентин Владимирович и, не торопясь, подробно стал рассказывать о себе. Он говорил тоже очень откровенно, и я понимал, что эта откровенность неспроста, это – начало нашей дружбы. Просто так, ради взаимной доверительности люди овечкинского склада не раскрываются. Он верил мне, он понял меня, он отнесся с большим уважением к моим взглядам и целям в жизни. Теперь он хотел, чтоб я узнал его.

Меня удивило, как с первой встречи он мог быть таким откровенным. Ну, я-то знал, с кем имею дело, – передо мной был Овечкин! А вот он после стольких неприятностей за последние годы своей жизни говорил без всяких опасений.

Говорю об этом потому, что тут открывается одна из черт Валентина Овечкина. При внешней суровости и неразговорчивости он был добрый и доверчивый человек. Как в книгах своих, так и беседах говорил о самом сокровенном открыто и прямо, потому что никогда в делах и стремлениях его не было корысти, он всегда заботился о правде, об общем благе.

В 1965 году я уволился из Советской армии, переехал в Ташкент и стал заниматься только творческой работой. С Валентином Владимировичем мы встречались часто. Постепенно отношения наши перешли в настоящую дружбу. Говорю об этом не потому, что мне так кажется; это слово с различными эпитетами Валентин Владимирович написал на многих книгах, которые мне подарил. Обычно приходил к Овечкину я. Он плохо себя чувствовал и почти не выходил из дома. Чаще всего я заставал его за письменным столом. Окно кабинета выходило во двор и всегда было открыто. Я смотрел на Овечкина через решетку и тихо, чтоб не испугать его, спрашивал:

– Труженик! Вы сегодня принимаете?

Валентин Владимирович выходил встречать к двери, оживлялся и обычно с порога начинал ругать:

– Ну, куда ты пропадаешь? Опять почти месяц не был!

Я действительно не хотел быть надоедливым. И каждый раз, прерывая работу Валентина Владимировича, испытывал угрызения совести. Мне казалось, вот у него только пошло дело, а я помешал. Ощущение это было оттого, что я заставал Валентина Владимировича только в двух положениях: или на диване, когда было плохо с сердцем, или же за письменным столом. То, что я не был ему в тягость и ругал он меня по-доброму за долгое отсутствие, подтверждало его радушие. Когда я приходил, он не отпускал меня до поздней ночи.

Переговорили мы с ним за эти годы о многом. Дальше я буду рассказывать, опуская детали, не представляющие интереса в литературном отношении. Без «встреч» и «расставаний» в краткой простой последовательности изложу эпизоды жизни, свидетелем которых я был, и передам слова из рассказов Овечкина, которые мне запомнились.

О начале писательской биографии он рассказывал: «Писать я начал лет на десять позже, чем следовало бы. Была в двадцатых годах литературная мода, коверкали язык, фразы, накручивали всякую заумь, вроде Андрея Белого или Артема Веселого. Пугали меня эти сложные выкрутасы. Читал и думал: а я так не смогу! Вот поэтому поздно писать начал.»

Однажды Овечкин снял с полки том Большой Советской Энциклопедии, нашел статью о себе и прочитал:

– «Овечкин – член КПСС с 1943 года». А я вступил в партию в 1929 году. Всю коллективизацию и индустриализацию в моей биографии потеряли! Как ты думаешь, важно или нет в жизни пожилого человека, когда он пришел в партию – до коллективизации или после разгрома немцев под Сталинградом? Я считаю этот вопрос принципиальным. Написал в редакцию энциклопедии. Извинились. А на бумаге все так и осталось…

Часто, обстоятельно и очень интересно говорил Валентин Владимирович о самом любимом и главном в его жизни и творчестве – о жизни на селе. Подробно и с тонким знанием дела эти взгляды Овечкина изложены в его известных очерках о «районных буднях». Но хочется сделать маленькое дополнение. Мне кажется, не совсем правильным ограничение творчества Овечкина рамками деревенской проблематики.

Считаю необходимым рассказать еще об одной теме, на первый взгляд, очень далекой от вопросов сельскохозяйственных, но и в ней Овечкин был большой знаток. Я имею в виду ту область литературы, которую ныне принято называть военно-патриотической. Овечкин всю войну был в действующей армии, прошел суровую фронтовую школу, подвергался опасности, проявил не раз смелость не только в литературе. Читателям известна как бы итоговая за период войны правдивая, мудрая повесть Овечкина «С фронтовым приветом». Но это не все, что написано им на военную тему.

Уже после смерти писателя по просьбе Военного издательства я занимался составлением сборника военных произведений Овечкина. В архивах писателя, во фронтовых газетах, в библиотеках я обнаружил очень много статей, зарисовок, очерков. Все они представляют собой библиографическую редкость, потому что были изданы один раз в те далекие, горячие боевые дни. Меня, как фронтовика, поразила в этих работах Овечкина не только окопная зоркость глаза писателя, но и удивительная добросовестность его. Овечкин никогда не писал наспех, вполсилы, для него на войне не было больших и малых тем. Любая заметка в десять – пятнадцать строк, которые писал Овечкин, или очерк о бое, который был вчера, а, может быть, в ходе этого боя Овечкин писал героев сражения с натуры. Ни фронтовая спешка, ни усталость, ни опасность (приходилось часто писать под бомбежками и артобстрелом) не влияли на качество того, что выходило из-под пера Овечкина. Всегда Валентин Владимирович выписывал каждую строчку, каждое слово с присущей ему максимальной требовательностью к себе.

В общем, сборник я подготовил, издал в 1979 году, назвал его «С фронтовым приветом».

Я ни разу не просил Овечкина почитать мою рукопись, но однажды он сам сказал:

– Принеси мне неопубликованную вещь. Ты над чем сейчас работаешь?

– Повесть пишу.

– Вот и принеси. Может быть, для «Нового мира» подойдет. (Он был членом редколлегии.)

– Неловко мне время у вас отрывать.

– Брось скромничать. Неси.

Окрыленный, я поспешил доработать повесть и через некоторое время принес ее Овечкину.

Он встретил меня, как всегда, радушно:

– Закончил, значит? Поздравляю. Молодец! Хорошее ощущение, когда завершена работа. У тебя бывает такое: написал очерк, рассказ, и жалко с ним расставаться? Жаль, что кончилось наслаждение этой мучительно приятной работой.

– Бывает что-то похожее – и радостно и грустно.

– Вот-вот. Это не только у писателей бывает. У настоящего мастера, если он любит свое дело, в любой профессии должно быть такое ощущение. Вот, помню, был я сапожником. Сшил сапоги. Хорошие сапоги получились. Приходит заказчик, а мне отдавать сапоги жалко. «Не просохли, – говорю, – приходите завтра». И еще один вечер любовался я делом рук своих. Не только тот хороший работник, кто делает много и хорошо, надо еще, чтобы человек любовался, получал удовольствие от своей работы… Ладно, ты свое дело сделал. Оставь, почитаю.

Неделю я с нетерпением ждал его оценки. Мне казалось, она будет высокой: и тема и сюжет интересные, и поработал немало. К тому же я уловил желание Овечкина помочь мне, он прямо сказал о «Новом мире».

Однако меня ждало не только огорчение, но и самый настоящий жгучий стыд. Овечкин встретил меня очень сердито. На мой обычный вопрос в окно: «Как поживает труженик», – Валентин Владимирович холодно бросил:

– Иди, иди сюда. – Открыл дверь. Молча ушел в кабинет, и когда я зашел вслед за ним, он посмотрел мне в глаза так прямо и сердито, что у меня спина похолодела.

– Ты чего мне принес? – спросил он, показав на папку с повестью. – Прямо со сковороды притащил, да? Эту вещь ты поджарил только с одной стороны. Даже не удосужился перевернуть и поджарить с другой! Больше таких недоделок не приноси – читать не буду. Сначала сам выложись, на что способен!

Строг и неподкупен был Овечкин всегда и во всем. После такой головомойки я долго не приносил ему рукописей. Он понимал мое состояние.

– Обиделся? В таких делах не обижаются. Я не могу, не имею права портить тебя похвалой.

У меня сохранилось письмо, которое Валентин Владимирович написал за несколько дней до смерти. Может быть, это вообще одно из последних его писем. Поскольку Овечкин говорит в нем о своем состоянии, мне кажется, следует опубликовать это письмо. Оговорю одну деталь: почему-то в письмах Валентин Владимирович всегда был со мной на «Вы», а в обычных разговорах был прост, обращался на «ты».

«Дорогой Владимир Васильевич! Запоздал я с поздравлением, но прошу принять во внимание уважительную причину: и перед Новым годом, и после все эти дни тяжело болел, лежал.

Поздравляю Вас, Вашу жену и все Ваше семейство с Новым годом и от всей души желаю Вам добра. Здоровья – в первую очередь.

Желаю Вам, Владимир Васильевич, успешного осуществления всего задуманного в области литературы.

Рад слышать, что Вы продолжали работать над последней повестью. Если закончили ее переписывать – принесите, хочется еще раз прочесть ее теперь. С сердечным приветом, В. Овечкин 5.1.68 г.».

Он говорит здесь о той повести, за которую «отдубасил» меня в прошлом году. Я, чтоб не портить ему настроение, решил никогда больше о ней не вспоминать, а он все еще помнил.

В том же году я закончил работу над первым своим романом «Вечный бой». Но не решался показать его Валентину Владимировичу, помня, как он меня отчитал. Отдал рукопись в местный журнал «Звезда Востока», где его напечатали с продолжением в нескольких номерах. Один из них (первый) прочитал Овечкин. Меня строго спросил:

– Испек новый пирог?

– Испек.

– Ну, надеюсь, на сей раз с обеих сторон прожарил?

– Старался.

– Покажи.

Надо ли говорить, с каким трепетом я принес ему журналы. С каким еще большим трепетом ждал его оценки. Бывал у него, пил чай и водку. А он все молчал. Наконец, однажды улыбнулся, глядя как-то вбок, не мне в глаза, молвил:

– Ты не представляешь, как я рад за тебя! Я очень боялся, вдруг не глубоко запустишь свой творческий плуг в эту сложную проблему. После первой части просто не мог дождаться продолжений. Страшно переживал. Не знал, как буду говорить с тобой, если постигнет тебя неудача. Не легко ведь говорить об этом. Сам, поди, знаешь. Но теперь все это позади. От души поздравляю тебя, ты написал очень нужную и хорошую книгу. Лучшего романа об армии я не читал!

Я так смело передаю похвальные слова Овечкина лишь потому, что его оценка романа «Вечный бой» не раз опубликована. Тогда он еще сказал мне:

– Ну, молодец. Честно скажу, не ожидал… Я вот написал рецензию. Возьми, прочитай. Если не будешь возражать, пошлю в Москву в «Литературную Россию».

Рецензия эта была опубликована, и, поскольку написал ее знаменитый в те дни сам Овечкин (!), на меня обратили внимание другие писатели, критики и издательства.

В последние годы жизни Овечкин работал над романом, который назвал «Политотдел». Так назывался корейский колхоз недалеко от Ташкента. Я часто ездил туда по приглашению Валентина Владимировича и стал свидетелем, как он «изучал», «собирал» материал для своей новой книги. Вроде бы ни с кем специально не беседовал, никого из руководства не расспрашивал, документы, справки в правлении не искал.

Просто ходили мы с ним, смотрели, как живут колхозники. А посмотреть было на что, только один штрих: колхозница, уходя на полевые работы, по телефону заказывала, сколько и каких продуктов ей сегодня привезти для приготовления обеда и ужина. (Именно на один день, чтобы продукты не портились.) И ей все привезут и уложат в холодильник (дома не запирались).