Текст книги "Большая жизнь"

В 1972 году я переехал с семьей в Москву. Один из секретарей московской писательской организации Стрехнин отказал мне в постановке на учет в столице:

– Вы Герой Советского Союза, имеете право на льготы. Будете требовать квартиру вне очереди, а у нас свои ждут много лет.

Пришлось мне за свои деньги (которых было очень немного) купить двухкомнатную в Матвеевской (третья остановка на электричке из Москвы). Здесь были квартиры подешевле. Говорю об этом потому, что это имеет отношение к Шагинян. 28 апреля 1972 года было опубликовано Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о присуждении Ленинской премии М.С. Шагинян за трилогию о Ленине: «Билет по истории», «Семья Ульяновых», «Четыре урока у Ленина»; и за роман-хронику «Первая Всероссийская».

Телеграмма М. Шагинян

Мариэтта Сергеевна решила отметить это событие в московском Доме литераторов и стала приглашать гостей, находясь еще в Ленинграде. Она прислала мне телеграмму.

Записка М. Шагинян

Шагинян не была уверена, дошла ли до меня телеграмма. И вот эта глухая, полуслепая, с трудом передвигающая ноги старая женщина… отправляется в Матвеевскую! Находит дом, в котором мы жили. (Но в эти часы мы отсутствовали.) М.С. просит у соседей клочок бумаги и пишет мне записку:

«11 мая 72.

Дорогой Владимир Васильевич.

Приехала к Вам в гости в 6 ч. 10 минут звать Вас завтра, 12-го, к 7-ми часам в клуб писателей ко мне на банкет, вход со стороны Воровского д. 50 (здание старого клуба), зал направо. Приезжайте обязательно (будет Баграмян). Очень жаль, что не застала. Спасибо за все письма, горячий привет Жене и Карпышкам.

Ваша М. Шагинян.

Т. 151—25–09

Или дочери 241—34–17».

Банкет был теплый, семейный в кабинетепПарткома, который не мог вместить всех друзей. Были только самые близкие, в том числе Баграмян, Микоян, родственники. И что всех удивило: М.С. пригласила редакторов издательств и журналов, с которыми обычно билась из-за каждой запятой.

Я записал для себя выступление Мариэтты Сергеевны:

– Мы сегодня много говорили и шутили по поводу редакторов и моей несговорчивости при работе с ними. Всяко бывало. Но я должна сказать, товарищи, хороший редактор – это большой помощник и даже учитель писателя. Кто не учится, считает себя познавшим все – ошибается. Тот, кто не учится, замкнулся, изолировал себя от познания, ничего значительного создать не сможет. У писателя много источников познания жизни. И один из учителей его – редактор. Я училась у редакторов даже тех, с которыми не соглашалась. Однажды я спутала Бебеля с Каутским, я приписала Бебелю суждения по аграрному вопросу, которые в действительности высказал Каутский. Редактор этой ошибки не заметил, потому что полностью положился на меня. Он не проверил, а надо было проверить, это его обязанность, и обижаться на него нечего. Так и было с ошибкой напечатано. Это и мне наука…

О премии. Я очень благодарна за высокую оценку моего труда. Но все же пусть премия не будет итогом жизни. Так много еще замыслов. Я хотела бы, чтоб это была середина жизни.

Недавно я была у большого человека и художника Сарьяна. На днях он умер. Мне повезло, если так можно выразиться в данном случае. Для меня лично было большой радостью видеть этого человека, застать его живым. Как в басне говорится: «Послал вороне Бог кусочек сыра». Вот и мне послал Бог эти счастливые минуты. Я знала Сарьяна давно, любила его замечательное, солнечное искусство.

И в недавний приезд мой в Армению навестила художника. Он был совсем плох, отнялись ноги и руки. Мы сидели и разговаривали с ним, я гладила его безжизненные пальцы. Как мне жалко было эти пальцы, создавшие столько замечательных картин. Теперь эти пальцы почти не двигались. А глаза Сарьяна были полны жизни. Он и говорил о жизни. Я как сейчас слышу его слова: «Быть в жизни, творить, ошибаться, делать иногда глупости – все это и есть жизнь. Жизнь – это самое большое и значительное из всего, что есть на земле».

Вот и давайте выпьем за это самое дорогое – за Жизнь!

Случались у нас курьезные, просто смешные случаи. При всей монументальности в творчестве М.С. в жизни бывала порой по-детски наивна. Вот несколько эпизодов, в которых я был невольным участником.

В один из летних заездов в Дубулты мы опять встретились.

Однажды взволнованная М.С. останавливала в вестибюле писателей и просила:

– Найдите Карпова.

Все ее уважали, старались помочь, но в тот день я уехал в Ригу по делам. Александр Чаковский, главный редактор «Литгазеты», и Сергей Смирнов, очень популярный в те годы ведущий альманаха «Поиск» на телевидении, предлагали М. С:

– Ну что вам дался этот Карпов, мы готовы помочь. Скажите, что надо сделать!

– Нет, мне нужен только Владимир Васильевич.

Она вывела их к пляжу, там был крутой спуск к морю.

Сама осталась наверху, а Чаковского и Смирнова послала вниз искать меня. Сверху им командовала, поскольку некоторые загорающие лежали вниз лицом:

– Поднимите им головы. Он с усами. Ищите по усам.

Меня так и не обнаружили. Когда я появился позже в вестибюле, М.С. накинулась на меня с сердитыми упреками:

– Где вас черти носят! Я целый день вас ищу…

– Но мы не договаривались…

– Ладно, едем скорее в санаторий Совмина.

– А что случилось?

На ее лице появилась милейшая улыбка:

– Туда приехал Райкин. Я с ним говорила по телефону. Он ждет меня. Но не могу же я идти одна в номер к мужчине. А вы где-то шляетесь. Никому другому я не могу довериться в таком деле.

А.И. Райкин и В.В. Карпов

М.С. много лет любила Райкина платонической любовью. Она боготворила его. Побыть с ним рядом, побеседовать, послушать его доставляло ей величайшее удовольствие. Но «старорежимное» воспитание, видите ли, не позволяло ей войти одной в номер к мужчине.

Мы приехали к Райкину уже вечером. Он встретил Мариэтту Сергеевну, я бы сказал, с нежным обожанием.

Мне кажется, он даже играл в какой-то степени, понимая и ценя такое к себе отношение М.С. Он был в высшей степени учтив и ласков, обаятельная улыбка не покидала его красивое, так знаменитое лицо. М.С. была на вершине блаженства. Она глядела на Райкина откровенно влюбленными глазами.

Я при этом присутствовал почти безмолвным статистом. Уже сгустились сумерки, и Аркадий Исакович сказал:

– Поздно, я отвезу вас на своей машине.

У него была собственная новая «Волга» с оленем, что было в те годы редкостью. Мы вышли к машине. Райкин сел за руль, а М.С. на заднее сиденье рядом со мной.

Мы ехали и разговаривали на ходу. Вдруг она мне зашептала на ухо:

– Он из-за меня остался без ужина. У меня в холодильнике есть две сосиски. Владимир Васильевич, дорогой, я думаю, вы, два мужчины, по одной сосиске не наедитесь. Он наш гость, давайте отдадим ему обе сосиски.

С огромным трудом преодолевая желание рассмеяться, на полном серьезе, я согласился уступить свою сосиску:

– Конечно, Мариэтта Сергеевна, мы так и поступим.

Чтобы не смущать Райкина, я тут же удалился.

Другой приступ святой простоты был еще комичнее! Там же в Дубултах М.С. пришла ко мне в крайней растерянности.

– Что случилось?

– Я, старая дура, склеротическая старуха, совсем забыла – послезавтра день кончины моего мужа. В этот день собираются родственники, и мы приготавливаем традиционную куриную лапшу. А я забыла! Это ужасно. Непоправимая обида для родственников. Да и я сама буду казниться до конца своих дней.

– Вы можете успеть до послезавтра, надо срочно выехать сегодня.

– За этим я и пришла к вам, нет билетов, а вы Герой, вам полагается без очереди.

Зная, какой ажиотаж бывает с билетами в курортный сезон, я предположил:

– Без очереди – это хорошо, но будут ли вообще билеты.

– Не будут, – сказала она уверенно, – я уже была даже в райкоме партии, сказали, и брони не осталось.

– Так что же вы от меня хотите? Если нет даже брони в райкоме, я бессилен.

– Но вы Герой, – сказал она упавшим голосом, понимая, что наша затея напрасна.

Но передо мной была Шагинян, а не кто-нибудь. Это не женщина, а взрывная ракета! Вдруг глаза ее засверкали, она выпрямилась и заявила:

– Все же мы поедем с вами в Ригу в билетную кассу!

При всем уважении к М.С. и моей безропотной покорности ей, на этот раз я воспротивился.

– Ни я, ни вы в Ригу не поедем. Неужели вы не понимаете, что это напрасно?

Она задумалась. И тут же ласково, как умеют подлизываться только женщины, заворковала:

– Ну, Владимир Васильевич, миленький. Я очень прошу вас, давайте все же попробуем. Вы Герой, вам не могут отказать.

Я настаивал на своем:

– В Ригу не поеду, это бессмысленно.

Что ей пришло в голову, почему она так решила, не знаю, но она вдруг согласилась:

– Хорошо, в Ригу не поедем, но давайте сходим на местную станцию в Дубулты.

– Там продают билеты только на электрички.

– Ну, я прошу вас…

Чувствуя себя абсолютным идиотом, который будет спрашивать билет на поезд дальнего следования в кассе для электричек, я шел, как на заклание, ведомый М. С, она держала меня под руку и буквально влекла к станции.

В зале было народу немного, обычные отдыхающие. У кассы ни одного человека. Я подошел к окошечку и, плохо соображая, ощущая только стыд, какого никогда в жизни еще не переживал, спросил не своим голосом:

– Вы не могли бы мне дать один билет на фирменный поезд Москва – Рига на завтра.

И совсем уже теряя сознание, пролепетал:

– Нижнее место.

Кассирша – молодая женщина, посмотрела на меня не как на сумасшедшего, а как на обычного пассажира и сказала будничным тоном:

– Давайте деньги (она назвала стоимость билета).

Не веря своим ушам, я так же буднично сказал:

– Мариэтта Сергеевна, давайте деньги.

Она быстро достала из сумочки необходимую сумму, рассчиталась. Взяла билет, подняла его над головой, обращаясь ко всем присутствующим в зале, стала выкрикивать:

– Вот это Герой! Вот это Герой!

При этом она прыгала, как козочка, и потрясала билетом над головой.

Люди с изумлением смотрели на сгорбленную старуху, которая прыгает, как козочка, и весело выкрикивает непонятную им фразу.

Я до сих пор не могу понять, откуда взялся билет в пригородной кассе? Может быть, у кого-то случилась беда, и человек был вынужден сдать свой билет в ближайшую кассу. Все могло быть. Но надо же случиться такому совпадению, что мы пришли за билетом именно в тот час, когда в кассе оказался нужный нам билет.

М.С. побывала в Москве, лапшу они с родными сварили и поели. Шагинян по возвращении рассказывала мне, как это у них происходит. После этого случая она считала, что для меня вообще не существует ничего невозможного. Но никогда не обременяла излишними просьбами.

Переезд в Москву

Работу в Доме творчества я сочетал с выездами в Москву и хлопотами по вступлению в кооперативы в Матвеевской и «Драматург» в Москве на улице Усиевича, д. 8, недалеко от станции метро «Аэропорт».

Проезжая на электричке пригороды, я смотрел на длинные ряды гаражных боксов и думал: «На фронте мы жили в землянках, пока идет стройка моей будущей квартиры, можно арендовать гаражный бокс, утеплить его, поставить железную печурку для обогрева, электроплитку для приготовления еды – к гаражам подведено электричество. Поставим кровати нам с Женей и детям, стол, пару тумбочек, больше нам ничего не надо, заживем гораздо комфортнее, чем в землянках».

Но на день Красной армии мне, как подарок, выписали и вручили, наконец, ордер на двухкомнатную кооперативную квартиру в Матвеевской.

С помощью того же Александра Агеева, о котором я писал выше, меня внедрили в члены этого кооператива и то на 13-й «несчастливый» этаж, на котором добровольно никто не хотел покупать квартиру, соглашались, как я, которым «не до жиру».

Агеев меня успокаивал, рисовал перспективу:

– Бери двухкомнатную, мне легче тебе будет помогать в дальнейшем. Вас четверо, двухкомнатной будет право на расширение жилплощади, да еще дети разнополые. А возьмешь трехкомнатную, по площади будет норма, здесь и застрянешь.

Для меня двухкомнатная показалась раем.

«Рай» этот выглядел так. Вдоль железнодорожной платформы, на которую прибывали электрички, тянулись два ряда бревенчатых полусгнивших домов деревни Матвеевская. В отдалении от платформы за домиками, там, где раньше были огороды, одиноко торчала серая бетонная 14-этажная башня. Это была кооперативная новостройка, ее окружала мусорная свалка и остатки строительных материалов.

Все это утопало в февральской грязевой жиже, глубиной выше щиколотки. Несколько скользких грязных досок были проложены через эту жижу ко входу в новый дом.

Пайщики не спешили занимать квартиры в этом неухоженном, необжитом сером строении.

А я был на седьмом небе! Приезжал туда, как на праздник. Покупал в палатке батон хлеба и литровый пакет молока. Балансируя на скользких досках, с которых я не раз срывался в грязевую лужу, добирался до входа. Лифт иногда работал. А если не включался, я на крыльях счастья взлетал на свой 13-й счастливый этаж. Снимал у входа грязные ботинки и нес их в раковину туалета, где отмывал и ставил на отопительную батарею – сушить. Затем, помыв руки, садился на подоконник и ел душистый батон, запивая молоком.

Это было упоение – меня окружали голые стены, обклеенные цветастыми обоями, – мои стены, мои обои!

Насытившись, я ложился в большой комнате около теплой батареи на расстеленные газеты и блаженствовал: я в Москве, у меня своя квартира!

Так пролетела упоительная неделя. У меня появилась раскладушка, чайник, кастрюля для варки каши и чашка для чая, полотенце, мыло, зубная щетка, бритвенный прибор, одеколон из чемодана принес на полагающееся им место к зеркалу умывальника.

Ну и, конечно, купил пару рулонов туалетной бумаги.

Жилье подготовлено.

Полетел в Ташкент вывозить семью и мебель.

* * *

Первое место, которое я посетил в Москве, получив квартиру в Матвеевской, было Новодевичье кладбище. Как это ни странно, все близкие мне люди к 1972 году оказались здесь, покинув наш неспокойный мир.

Недалеко от могилы жены Сталина покоится старший брат моего отца художник Степан Карпов, о котором я писал в нашей родословной. Он скончался в 1929 году, тогда это кладбище было не такое большое, как теперь.

Степан Карпов

Заслуженный деятель искусств РСФСР С.В. Рянчина

Надежда Сергеевна Аллилуева застрелилась в ночь на 9 ноября 1932 года, так что Степана Карпова похоронили здесь раньше Аллилуевой.

Рядом с ним могила и памятник его жены, заслуженного деятеля искусств РСФСР Серафимы Васильевны Рянчиной.

Здесь же погребена моя первая любовь и жена Жанна, на которой я женился в 1946 году, будучи капитаном, слушателем Военной академии им. М.В. Фрунзе. Мы прожили с ней десять лет, она родила мне дочь Аллу в 1947 году.

В 1954 году Жанна с Аллочкой приехала со мной в Ташкент. Но долго жить ей не было суждено, у нее было больное сердце. В 1956 году Жанне стали делать операцию на сердце, она скончалась на операционном столе.

Я долго не мог понять и смириться с тем, что ее нет, это ужасно! Несколько минут назад я с ней разговаривал, мы даже шутили. Представляли, как после операции отправимся в круиз по Волге. Когда ее повезли на каталке в операционную, я шел рядом – серые глаза ее лучились веселым огоньком надежды.

* * *

21 апреля 1971 года.

Познакомился с полковником запаса Аркадием Шариповым, автором книги «Черняховский», изданной Воениздатом в 1971 году.

В этой книге есть строчки и обо мне.

«Жених»

Жанна

В. Карпов и А. Шарипов

«Готовя войска к решительной операции по освобождению Белоруссии, Черняховский уделял особое внимание изучению противостоящей группировки противника. По его заданию начальник разведки фронта генерал-майор Алешин в полосе 39-й армии подготовил важную разведывательную вылазку в тыл противника. Непосредственным исполнителем ее он назначил старшего лейтенанта Карпова. Проинструктировав Карпова, Алешин предупредил его:

– Командующий фронтом придает большое значение разведывательным данным, которые вам предстоит добыть. Он хочет поговорить с вами.

Заметив, что Карпов заволновался, Алешин ободрил его:

– Командующий у нас замечательный человек. Вы раньше с ним не встречались?

– Нет, товарищ генерал, – уже более спокойно ответил разведчик.

Черняховский их принял на командно-наблюдательном пункте. Крепко пожав руку Карпову и пригласив его сесть, он тепло сказал:

– Мне рекомендовали вас как одного из лучших войсковых разведчиков, с большим опытом. Задание, которое вам поручается, сложное, и от его выполнения будет зависеть многое.

– Товарищ командующий, я сделаю все, чтобы выполнить ваш приказ!

– Я верю вам, поэтому и поручаю столь ответственное задание».

Далее Шарипов описывает, как я выполнил задание Черняховского.

Еще до знакомства с Шариповым я написал хорошую рецензию о его книге, которая была опубликована в газете «Красная звезда» в августе 1971 года. Эта рецензия стала причиной нашего знакомства. Аркадий разыскал меня и подарил свою книгу.

Позже Шарипов много и по-доброму помогал мне при переезде в Москву: он помог вступить в члены кооператива «Драматург» по строительству дома писателей, познакомил меня с Александром Агеевым, тоже полковником запаса. Агеев после увольнения из армии работал в Моссовете заведующим отделом по распределению жилой площади. Он принял участие и помогал моему переезду в Москву, особенно при вступлении в кооператив и в приобретении квартиры в Матвеевской.

В работе кооператива «Драматург» я принимал самое активное участие. В те годы трудно было добывать строительные материалы: кирпич, цемент, доски и т. д. Как говорила председатель правления нашего кооператива, я ходил на базы «звездой вперед», и мне редко отказывали в приобретении необходимого. Однажды мне так повезло, что я помог достать двери и окна для всего нашего дома. За эти успехи меня включили в члены правления кооператива!

Дом строился несколько лет.

После завершения стройки мне выделили трехкомнатную квартиру. Я передал ее безвозмездно писателю-фронтовику, очень больному – Илье Верчасову. К этому времени я уже получил от Союза писателей хорошую квартиру в Астраханском переулке…

Я сидел у двери операционной. Прошло всего минут двадцать, вышел профессор Стручков, по его опушенным долу глазам я понял – произошло непоправимое. Хирург сказал:

– Я только вскрыл грудную клетку. Ничего не успел сделать. Я даже не прикоснулся к сердцу. Оно было, как изношенная тряпочка… Она была обречена. Наша аппаратура оказалась не в состоянии ее поддержать.

Он говорил что-то мне, я не слышал его слов. Передо мной стояли серые лучистые глаза Жанночки.

Это произошло 18 мая 1956 года…

Рядом с Жанной покоятся ее родители – мать Прасковья Трофимовна и отец Александр Петрович, замечательные добрые люди. Они приняли меня в свою семью не как зятя, а как сына. 1946 год был первый год после войны. После пяти лет тяжелейших передряг в лагерях и на фронте я оказался в теплой семейной обстановке.

Прасковья Трофимовна прошла очень нелегкий путь: шахтерка на Донбассе, работала под землей откатчицей. Избрали ее парторгом. Энергичная, с хорошим рабочим характером, она «пошла в гору» по партийной линии. Когда я женился на ее дочери, она была одним из секретарей Центрального райкома партии в Москве.

Александр Петрович тоже был из рабочих, учился, стал профессором, преподавал в экономическом институте. Спокойный, немногословный, очень покладистый человек. Они (особенно Прасковья Трофимовна, как партработник) не побоялись скомпрометировать себя согласием выдать дочь за бывшего «врага народа». Я перед сватовством рассказал им свою недостойную биографию. Она не испугала их и не насторожила, они приняли меня и согрели мою истерзанную душу.

Недалеко от входа на кладбище погребен еще один очень близкий мне человек – генерал армии Петров Иван Ефимович. Моя жизнь во многом складывалась при его участии. За исключением двух лет отсидки в тюрьмах и лагерях с февраля 1941 года по октябрь 1942 года. Но и к этой беде Петров имеет самое прямое отношение, о чем сам он не знал.

Случилось это так.

Во время следствия следователь Иосифов понимал, что болтовня, за которую мне «пришили» антисоветскую агитацию, не убедительна. Не велика заслуга засадить курсанта. Ему хотелось создать групповое дело, может быть, даже заговор.

И вот стал он мне «пришивать» сначала главного редактора окружной газеты, который печатал мои стихи. Не получилось, я отверг все попытки следователя: печатались только мои «патриотические» стихи.

Тогда следователь заговорил о Петрове:

– Ты бывал в доме генерала Петрова еще школьником и потом, будучи курсантом. О чем говорил с тобой Петров?

Я насторожился, понимая, что теперь следователь начинает этот разговор не случайно.

– О чем может говорить генерал с мальчишкой? Обычно спрашивал об учебе, об успехах в боксе.

– Нет, я имею в виду политику, что-нибудь о Ленине, о Сталине. Ты не мог сам додуматься до этого, наверное, Петров что-то подсказывал.

– Что вы, он же герой Гражданской войны, советскую власть завоевывал. Не мог он высказывать какие-то сомнения.

– Мог. Вполне мог. Он царский офицер. Затаил, наверное, какое-то недовольство. Они маскироваться умеют. Вон Тухачевский был маршалом, а оказался врагом.

Я окончательно понял, куда гнет следователь, ему нужно крупное дело, генерал Петров для этого подходящая фигура. Как ни убеждал, как ни ломал, как ни пытался Иосифов зацепиться за какое-нибудь случайное слово, я твердил одно:

– Генерал – солдафон, какие с ним разговоры, – то у тебя «подворотничок несвежий», то «сапоги не начищены», то «побрит плохо». Вообще солдафон, типичный дуб-служака.

Да простит меня Иван Ефимович за эти нехорошие слова, сказанные ради его спасения!

В действительности он был интеллигентнейший, очень эрудированный человек, на досуге писал картины масляными красками на уровне профессиональных художников.

В общем, я «отшил» Петрова, чем фактически спас ему жизнь, достаточно было одной неосторожной фразы, и он погиб бы. Прав был тогда Иосифов – маршалов расстреливали!..

Вот такие воспоминания приходили мне в голову у памятника Петрову на Новодевичьем кладбище.

И там же, на кладбище, сверкнула счастливая мысль – надо написать о нем книгу! И я стал расширять свою задумку, собирать материалы, встречаться с сослуживцами генерала и, в конце концов, написал «Полководца». Получается, что Петров сыграл большую роль и в моей литературной жизни.

…По сей день я прихожу на Новодевичье кладбище после своего дня рождения и приношу сюда подаренные мне цветы.

Теперь на этом кладбище прибавилось много других близких мне людей – генерал армии Черняховский, генерал армии Федюнинский, трижды Герои Советского Союза Покрышкин и Кожедуб, другие военные. Да и писатели – Катаев, Фадеев, Каверин и многие другие.

О них я расскажу позже.