Текст книги "Тело угрозы"

4

Предупрежденный Старой площадью Гридень выслушал полуночное обращение президента и позвонил Кудлатому.

– Нервы не выдержали, а?

– Дрогнули, – согласился партнер. – Чего им всем не хватает – это хорошего опыта в бизнесе. Там нервные не выживают, а?

– Так уж выходит. Но я, собственно, не по этому поводу. Ты скоро закончишь сброс?

– А я – уже. Пустой портфель. Чувствую себя как бомж.

Гридню очень хотелось спросить, куда и как перевел Кудлатый все те суммы, что успел выручить за проданные стоки. Но, конечно, такого вопроса он задавать не стал: это было бы в высшей степени бестактно – тем более что ответа он все равно не получил бы. Такие вещи и жене не рассказывают – те, у кого она есть, разумеется. И вслух он произнес лишь:

– У меня тоже – полная реализация.

– Хорошо подгадали к этому их заявлению…

Гридень усмехнулся. «Подгадали» тут было ни при чем: он заранее знал, когда сверху прозвучит нечто подобное: соратник со Старой держал его в курсе высокой политики. По расчетам Гридня, после вброса слухов Кремлю потребуется не менее двух суток для выработки этого документа, а если точнее – то первые сутки они будут надеяться, что с шорохом справятся обычными способами, а писать обращение спичрайтеры будут на следующий день. Так и получилось. Но и этого он говорить Кудлатому не стал: своим источником он не собирался делиться ни с кем.

В трубку он сказал лишь:

– Значит, пишуще-говорящую братию собираем завтра. Всех иностранных и всех своих – чтобы не было обид. Хотя на своих, конечно, особой надежды нет. Но ничего – обойдемся.

– Всех? – переспросил Федор Петрович. – Это, пожалуй, придется снять Кремлевский Дворец съездов – иначе не разместим.

– Уже, – сказал Гридень. – С тебя причитается половина.

– За мной не пропадет. Как же ты озаглавил это – для властей?

– Официально – мы выступаем с пакетом предложений об ускорении процесса глобализации горнодобывающих предприятий и энергоносителей. На такую повестку дня должны клюнуть. А настоящее меню будет объявлено лишь в самом начале пресс-конференции под таким соусом: только что полученная важнейшая информация заставляет нас несколько отступить от объявленной тематики – и так далее.

– Ничего придумано. А обстановку дадим им подлинную?

– Конечно. Все то, что нам дали эти наши… твои бывшие гости. Потому что ведь все сразу кинутся проверять – не журналисты, конечно, а ученые и ЦУПы в разных странах. И не дай Бог, если там что-то будет не так: все сорвется.

– Понял. Но вот думаю: а насколько нам поверят – так, сразу? Мы же не звездочеты, а этим ребятам горбатого не слепишь. Выговоришь что-нибудь не так – поднимут на смех.

– Петрович! Не понимаю, о чем ты. Решил, похоже, что это мы с тобой будем выступать с научной информацией? Ну, право же, не ожидал от тебя.

– А кто же?

– Профессионалы. Астроном с той обсерватории, что на Кавказе, и его коллега из Штатов. Вот сейчас они там как раз смотрят на все это дело и убеждаются в том, что обстановка меняется не так, как ей полагалось бы, потому что возникли новые факторы, раньше не предусматривавшиеся.

– Ты что – даже из Штатов привез?..

– Нет, конечно. Так получилось, что он как раз прилетел туда – у них там с американцами какая-то совместная программа, они кометологи вообще-то. А я решил – грех будет не воспользоваться таким совпадением. Они и доложат – на высоконаучном уровне. А наше дело будет только – открыть, объявить об изменениях в меню и дать слово ученым. И через минуту-другую – тихо удалиться, словно бы в буфет вышли или еще куда-то. Ручаюсь: никто этого и не заметит. Потому что все уже будут есть глазами астрономов, ловить их в объективы и подсовывать микрофоны. Мы их интересовать больше не будем. А потом они помчатся галопом – передавать записанное и снятое.

– Мы же тем временем…

– Мы тем временем в полном составе будем на пути в твое убежище – если только ты не передумал приглашать меня.

– Да ну, что ты. Места хватит для всей твоей команды. Я сразу туда, а ты – через полсуток, чтобы я успел все для тебя и твоих приготовить. Там ведь еще не все в ажуре.

– Согласен. Оттуда с утра будем следить за биржами. И как только пойдет обвал – даем команду покупать. На твою связь можно положиться?

– Она не хуже, чем у Кремля, а, думаю, получше: у меня денег как-никак больше, чем у властей на эти нужды.

– Значит, все в порядке.

– Задумка что надо. А то я, откровенно говоря, хотел уже предупредить тебя, чтобы не смущался, если завтра я буду как бы не в себе немного.

– И сослался бы на здоровье? Петрович, учти: оно у меня теперь на постоянном контроле. Так что я мигом догадался бы, что ты вместо себя подсунул двойника.

«Хотя вообще-то вряд ли догадался бы, – подумал Гридень про себя, – потому что не одному тебе такая мысль в голову пришла – есть же опасность, что нас захотят изолировать там же, не отходя от кассы. Однако тебе, милый друг, этого знать не следует – ни к чему».

– При моем варианте это просто не нужно, – сказал он. – И потому, что люди мы с тобою известные, видели нас очень многие и во всех ракурсах, одно неверное движение – и кто-нибудь обязательно заподозрит. Дублеры наши появятся не на пресс-конференции, а после нее – где-нибудь в свете, на людях. И пока сообразят, что нас желательно изолировать, нас там и след простынет. Надеюсь, мы туда не по магистрали покатим?

– Об этом не беспокойся: маршрут разработан стопроцентный. С гарантией.

– А мне и в голову не приходило – сомневаться. Итак – завтра в девять. Встретимся загодя и туда явимся вместе.

– Заметано.

«Ладом все получается, – такие мысли гуляли в голове Федора Петровича еще некоторое время после того, как этот важнейший разговор закончился. – Все как надо: бумаги полетят, начнем скупать – а сидеть-то мы будем в моих владениях, а не наоборот, и там одно мое слово будет стоить трех твоих. Так что все условия будут – пересмотреть наш с тобой договорчик: не баш на баш, а мне две трети, если только не больше. И ты, друг, на это пойдешь, потому что понимаешь: на тот свет с собою ни копейки не унести, ни цента. Вот в такую игрушку мы с тобою сыграем…»

Тут, однако, надо сказать, что ход этих его мыслей был Гридню ясен заранее. И он согласился, даже больше – сам предложил подземелья Кудлатого в качестве места пребывания только потому, что уже сейчас знал: ни завтра, ни вообще в ближайшие дни они туда не попадут и находиться будут совсем в другом месте.

Гридень был так уверен в этом потому, что еще до того, как звонить Кудлатому, узнал – со Старой, разумеется, откуда же еще? – что десантный полк успел уже высадиться на объекте и малой кровью овладел им. Таково было распоряжение сверху: не было времени на расторжение договоров, судебную тяжбу и прочее: резервная ставка понадобилась высшему начальству, и оно приняло соответствующие меры. Федор Петрович продолжал, правда, получать оттуда доклады о полном порядке. Только те его люди, кто докладывал о благополучии, чувствовали себя не очень уютно под прицелами автоматов явно превосходивших сил противника. Это не с конкурентами разборка была, а с государством в такой обстановке спорить никто не захотел, и ненужное упрямство не было проявлено.

Вот почему сразу же – успев только-только погрузиться в вертолет – Федор Петрович получит срочное сообщение, в котором и будет содержаться та информация, что была известна Гридню уже сейчас. Получит непосредственно из своего теперь уже бывшего владения, поскольку его людям, что сидели на связи, именно в то время будет отдано распоряжение: доложить хозяину все как есть. И, поставленный перед печальным фактом Кудряш растеряется, и ему останется только принять предложение Гридня – найти убежище уже на его территории, поскольку территория всякого судна, как известно, является частью территории того государства, к чьему порту оно приписано. Тот самый подводный крейсер, что пребывает сейчас в полном безмолвии на расстоянии двух с половиной часов пути на хорошем самолете – на таком, например, который был у Гридня и к которому их доставит кудряшовский вертолет за четверть часа.

За время полета Кудлатого, конечно, удастся убедить в том, что движущееся и недоступное простому глазу, да и большинству приборов тоже, убежище куда лучше подземного дворца, чьи координаты известны, увы, слишком хорошо и очень многим. Что же касается связи, то она на корабле была не хуже. Ну а как только они окажутся на борту и совершат погружение – именно тогда придется поставить некоторые вопросы ребром. Тем более что большую часть охранников Кудлатого с собою взять не доведется: самолет не резиновый, да и на судне лишнего места никогда не бывает.

Лишь бы пресс-конференция сработала…

Вот такие дела, Федор Петрович.

5

В назначенный срок главнокомандующему было доложено о полной боевой готовности всех предназначенных для космического залпа ракет, снаряженных ядерными боевыми частями.

Немедленно верховным главнокомандующим всех стран, принимающих участие в залпе – а они находились сейчас в постоянной взаимосвязи по надежно защищенным линиям, – это было сообщено. После обмена такими докладами, в то мгновение, которое и было рассчитано, начался обратный отсчет.

Вряд ли нужно пояснять, что запуск ракет не мог быть произведен синхронно со всех ракетных установок: страны Западного полушария были в этот миг обращены к тому сектору неба, где и находилось тело, восточного же, естественно, – в противоположную сторону, так что путь их к цели оказывался на несколько тысяч километров длиннее; мелочь в астрономических масштабах – однако и на мелочи всегда уходит время, порою даже очень немало. Поэтому им и предстояло стартовать на какие-то минуты раньше. Упреждение было рассчитано буквально для каждой установки. Кстати, именно по настоянию Запада время пуска было выбрано именно таким; видимо, за прошедшие десятилетия недоверие к евразийской державе у западных военных – да и у политиков тоже – не было до конца изжито, и, надо полагать, не у одного теплилась такая мыслишка: мы запустим, а русские в последний миг скажут, что передумали, – и что тогда? В России ясно было, что такие подозрения у партнеров есть, но их даже не стали убеждать аргументами типа: «Ну, если мы в нужную минуту не запускаем – что вам стоит тогда перенацелить ракеты на нас? Вы же будете в надежной связи с ними и тогда, и еще долго после этого». Просто согласились: мы стартуем первыми? Ладно, будь по-вашему, нам все равно.

В миг, когда отсчет закончился и прозвучало «Пуск!», первые установки извергли свою начинку из шахт – и вырытых и оборудованных в земле, и тех, что находились на кораблях, надводных и подводных. Ракеты выпорхнули из гнезд не совершенно одновременно: хотя места наверху вроде бы и достаточно, однако сутолока и там – вещь совершенно излишняя, так что одним следовало уйти на секунды раньше, другим – позже, соблюдая по-уставному интервал и дистанцию. Так им предстояло преодолевать предстоящие тысячи и тысячи километров, сохраняя строй, и Тело Угрозы атаковать тоже не одним общим ударом, чтобы не учинить беспорядка, столкновений и прочего бардака, но тоже поочередно: на конечный результат это не должно было повлиять, так или иначе все эти воздействия суммируются, это не бокс, где сотня слабеньких ударов не заменит одного нокаутирующего, это совсем другой спорт.

Из четырех тысяч ракет, состоявших к тому времени, после всех сокращений, на вооружении армии США, участие в залпе приняли, в круглых числах, две с половиной тысячи, из трех тысяч российских – около двух тысяч, китайских из пяти тысяч – три с лишним; остальное, из других стран, шло, как говорится, на подверстку, хотя процент и там сохранялся тот же. В России старт прошел благополучно – лишь в пятнадцати случаях пришлось дать команды на самоуничтожение. Злые языки шепотком болтали, что если бы запустили все сто процентов, то таких команд пришлось бы подать на тысячу больше. Но это следует скорее всего считать клеветой. Тем более что проверить это не представляется возможным.

Итак – состоялось.

Надо полагать, что из космоса это выглядело весьма внушительно: планета (особенно хорошо это было видно на ее ночной половине) вдруг расцветилась множеством огоньков, следующих быстро-быстро один за другим в разных местах планеты, на суше и на воде; жаль, что сопровождавший этот фейерверк могучий гул не мог бы донестись до космического наблюдателя – не будь у него радиосвязи с Землей, разумеется. Все это выглядело бы для него как небывалое и единственное в своем роде исполнение цветомузыки – в басовом регистре, разумеется, небывалого органа.

И такие наблюдатели были – правда, в очень ограниченном количестве, а именно – дежурный экипаж Международной космической станции. Как почти всегда, состоял он в основном из астронавтов США и космонавтов России. И они действительно не пропустили такого зрелища мимо внимания; напротив, глядели с некоторым даже напряжением. Американец сказал русскому:

– Интересно, кто нас долбанет: наша или ваша?

– Может, китайская? – буркнул в ответ спрошенный; но, спохватившись, тут же поправился: – Да кому охота из пушки по воробьям стрелять? Другое дело – по созвездию Кита.

В кого нацелены ракеты, они отлично знали: станция была одним из тех учреждений, что вели за Телом Угрозы непрерывное наблюдение и постоянно передавали результаты в свои центры.

– А при чем тут Кит? – откликнулся собеседник с некоторым удивлением.

– При том, что встретиться они должны как раз на его фоне.

– Это вчерашнее жаркое, парень. Ты что – не видел последнего результата?

– Не моя вахта была. А что?

– Да опять зафиксировано отклонение. Словно кто-то хорошо подкрутил его, как теннисный мячик.

– Вниз передали?

– Само собой. Сразу же. Так что Кит пусть себе плывет дальше без помех.

Оба помолчали, наблюдая за последними уже ракетами, покидавшими планету навсегда. Слава Богу, пронесло – все они прошли в совершенно безопасном отдалении от станции. Можно было облегченно вздохнуть. И вздохнули. Потом американец сказал:

– Ну, эти ребята хорошо сделали свое дело – кто рассчитывал и вводил команды.

На что россиянин ответил:

– Давай-ка сходим посмотрим внимательно: может, я и сильно ошибаюсь, но мне мерещится, что если они посланы не к Киту, а к Рыбе, то должны были пройти поближе к нам. Не хочешь проверить на компьютере?

Коллега после мгновенного сомнения проговорил:

– Только чтобы ты спал спокойно.

И они поплыли в тот сегмент, где помещались компьютеры.

Не у них одних отлегло от сердца, когда небывалый старт прошел благополучно.

Российский президент поспешил поздравить американского коллегу с успехом. Тот ответил взаимностью и прибавил:

– Теперь можно спать спокойно: все, что было в наших силах, мы сделали. Но, правду говоря, когда они сблизятся, я снова буду волноваться.

– Хорошее начало – половина успеха, – оптимистически ответил русский, чувствовавший себя усталым до полного изнеможения – нервного, разумеется, – и, кажется, более не способный волноваться. Но завтра, судя по всему, обстановка будет уже совсем другой: что обещано – то выполнено, и это благоприятно отзовется и на домашних крикунах, и на подготовке к Конференции. Нет оснований сомневаться: раз уж ракеты стартовали, они до цели дойдут. И теперь уже никто, кроме тех, кто по необходимости посвящен в тайну угрозы, никогда и ничего не узнает о том ужасе, который грозил планете на протяжении нескольких недель.

Он пошел в комнату отдыха и позволил себе потянуться и зевнуть. Это удалось сделать до того, как предполагаемый покой его снова оказался нарушенным.

– Ну, что еще? – спросил он недовольно. Но, глянув на мелово-бледное лицо главы своей администрации, понял: потревожили не зря.

– Последняя сводка с космической станции.

– И что там? Надеюсь, их не задели?

– Хуже, – проговорил чиновник, не сразу заставив губы подчиняться воле и выговаривать слова четко. – Похоже, выстрелили не по той цели…

– Что??

Воистину – покой нам только снится.

6

А уж кому он и подавно перестал сниться, так это фондовому рынку.

Потому что в назначенный день и час – случайно или нет, но почти точно совпавшая по времени со стартом космических (теперь; ранее они назывались стратегическими) ракет пресс-конференция в зале заседаний генерального офиса одной из фирм, контролируемых группой Гридня, – конференция эта оказалась в полном смысле слова сенсационной. Едва уразумев, о чем идет речь, и не имея никаких оснований не верить двум именитым астрономам, сделавшим сообщение, журналисты, как бы подхваченные смерчем, вихрем сорвались с мест и пробежали было несколько шагов к выходу, где уже грозила образоваться давка не хуже, чем при пожаре. Надо сказать, что целью их было вовсе не покинуть поскорее высоченное стройное здание, увенчанное шпилем, но лишь перейти в другое помещение, где их поджидали ряды столов с едва слышно урчавшими компьютерами; но, люди опытные, они сразу же опомнились и, экономя секунды, ухватились за мобильники и немедля принялись передавать сногсшибательную новость в свои редакции.

Там тоже не промедлили – и за считанные секунды новость пошла гулять по миру, причем на этот раз российский «Информ» ухитрился забежать вперед даже великого Рейтера. На биржах мира начался обвал, и «Наздаки», и «Джон Доу» разом полетели вниз, словно мойщики окон, сорвавшиеся со своих люлек. Ценность надежнейших бумаг стремительно приближалась к стоимости осенних листьев, которыми усеяны были газоны и бульвары. И кое-кто уже поглядывал на самые высокие здания – а такие имеются в каждом городе, – как бы прикидывая, по какой траектории и как долго будет он лететь, если от полной безысходности бросится вниз с крыши. Другие, впрочем, приглядывались к мостам.

Все попытки хотя бы замедлить катастрофу пропали даром: убийственной информации противопоставить было нечего. Правительства медлили, ожидая самых последних и точных сведений от главных держав; те, в свою очередь, требовали того же самого от астрономических центров, даже не думая о том, что девять десятых из их числа, а может быть, и девяносто девять сотых этой проблематикой вообще не занимались, трубы и зеркала свои в ту сторону вообще не направляли, и потому сказать им было абсолютно нечего. В Германии, в Южно-европейском астрономическом центре телефоны раскалились едва ли не докрасна, сетевые компьютеры не успевали переваривать запросы, на которые ответ мог быть лишь один: при всем желании обсерватория эта ничем помочь не могла, поскольку все четыре ее восьмиметровых зеркала были с самого начала ориентированы на южную полусферу небосвода. Другое дело – орбитальный «Хаббл»; но он сейчас работал только на правительство – а оно, как уже сказано, пока что никакой информации не давало.

Но уже в первую же четверть часа после начала паники заметна стала какая-то система, проявилась тенденция: как только стоимость голубых фишек упала ниже мыслимого уровня, их кто-то начал покупать, причем спрос казался практически неограниченным. Показалось, что в этом и заключается спасение от полного краха: раз бумаги скупают, падение курсов непременно замедлится. Так оно и произошло во второй половине биржевого дня, и когда пришло наконец разрешение закрыть биржу сегодня раньше обычного, все уже были убеждены, что этого делать и не нужно вовсе: курсы больше не катились вниз стремглав, но все ощутимее затормаживались. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд; и только по здравом размышлении люди приходили к выводу, что стабилизация произошла на той самой грани, на которой акции сохраняли еще само понятие ценности; еще один шаг – и возврата к нормальной жизни больше не было бы. А сейчас он оставался возможным.

Случайно так получилось? В это с самого начала никто не поверил: ясно было, что действовала чья-то твердая и опытная рука. Непонятно только было – чья; потому что акции скупались множеством желающих, но малыми количествами, и где же все эти ручейки и хилые речки, а то и просто капельки, сольются в океан – на ходу разобраться было невозможно. Хотя работа в этом направлении началась чуть ли не в следующий миг после начала обрушения: подорвать фондовый рынок – это вам не один или два дома взорвать или протаранить, это покушение на безопасность мировой экономики – то есть вещь куда более смертоносная, чем какая-то там небесная глыба и всякая прочая ерунда.

К концу дня, к закрытию торгов, площадки более или менее уравновесились, и даже начался пусть и крохотный, но подъем. Может быть, конечно, это лишь показалось, потому что всем очень хотелось верить в это; однако анализ уже после закрытия показал, что да – курсы пошли вверх, хотя и в темпе улитки, но это все же лучше, чем падать без парашюта.

Но кто же все-таки осмелился?.. Это сейчас показалось куда важнее всяких астрономических проблем: они, по общему мнению, оказались лишь поводом, но не сутью. Найти экономических террористов и поступить с ними как требует закон – вот чего хотели сейчас все, хоть краешком причастные к экономике, а кто к ней не причастен, пока его не похоронили?

Нити для поиска были. Беда заключалась в том, что было их слишком много: мелких покупателей были тысячи и тысячи, как и продавцов, зачастую это были одни и те же люди, которым просто удалось сыграть на разнице курсов, вовремя спохватившись; но они вступили в игру уже после начала падения – а кто начал? Каждый покупатель был ниточкой, и все эти ниточки – или большинство их – должны были в конце концов привести к тем, кто находился в центре, словно паук в паутине. И вот Министерства финансов и секретные службы практически всех цивилизованных стран – а такого названия заслуживают, безусловно, лишь те страны, что участвуют в фондовом рынке, – принялись за нелегкую работу, не ведая, когда и куда она приведет – если вообще приведет.

Выше было сделано сравнение авторов проведенной операции с пауком, раскинувшим свою липкую сеть и засевшим в ее центре. На самом деле сравнение это страдает неточностью, поскольку паук куда чаще сидит вовсе не в центре, где он был бы всем заметен, но где-то в темном уголке, куда от сети идет одна лишь тончайшая паутинка – линия связи, по которой он и получает информацию. В случае серьезной опасности паук рвет этот канал и успевает скрыться. Так что его преследователи, решив воспользоваться этой нитью, доберутся лишь до места ее обрыва – и вынужденно остановятся.

Если бы кому-то из людей и организаций, занявшихся розыском, и пришло в голову, что грех совершенного лежит на широко известных (в России; в остальном мире их популярность была не столь велика, но они на это не обижались) Гридне и Кудлатом, и догадливые детективы бросились по их следам, то вскоре оказались бы точно в таком положении, в каком мы оставили придуманных для наглядности преследователей паука: остановились бы у оборванной нити, а точнее – канала связи. В месте обрыва они нашли бы всего лишь пункт спутниковой связи с цифровой, естественно, аппаратурой, и ничего более. Работающие там люди лишь пожимали бы плечами: да, получают информацию и передают ее. Какую? Неизвестно: все доставляется уже в зашифрованном виде и так уходит в эфир. Но, как им сказано, это в основном коммерческая и научная информация и новости дня. А кто снимает их со спутника и где находится – откуда нам знать? Мы никогда и не спрашивали.

То есть адресат остался бы неизвестным. Можно было делать перехваты, можно – расшифровывать, допустим, но это не приблизило бы ищущих к решению главных вопросов: кто он и где он (или в нашем случае – они). И уж во всяком случае, обвинения с Гридня и Кудлатого пришлось бы снять практически сразу, поскольку они нимало и не скрывались ни от кого, а продолжали находиться то в доме, то в офисе, то в театре (Гридень) или ночном клубе (его партнер). Появлялись они везде, как и обычно, каждый со своей свитой. И мысль о том, что на самом деле оба были лишь хорошо подобранными и натренированными двойниками, никому даже в голову не пришла.

Но вообще-то это все – из области предположений. Потому что как раз на российской бирже все происходившее отразилось куда меньше, чем, скажем, на Нью-Йоркской или Лондонской: атака шла на акции глобальных компаний, котировавшихся в основном на западных площадках, поскольку в России их обладатели составляли очень небольшую группу. Российские же бумаги тоже, конечно, подсели – но скорее всего просто потому, что паника прилипчива; однако уже во второй половине дня обстановка почти целиком восстановилась, серьезных потерь никто не понес. И потому в России не было оснований разыскивать неизвестно кого-то, нагрешившего там, на Западе, – вот никто и не разыскивал. Конечно, если бы поступил запрос, скажем, по Интерполу – из вежливости изобразили бы движение; но запроса не было, поскольку неизвестно было – кого же искать, какое имя и фамилию.

Почему же тогда и Гридень, и Кудлатый еще накануне так стремились побыстрее выйти за пределы российской юрисдикции?

Никак не потому, что боялись ответственности за прекрасный образец игры на понижение. Но по той причине, что были уверены: пресс-конференция им с рук просто так не сойдет. Как-никак они не только вынесли в мир сведения, объявленные государственной тайной – первым это сделал сам президент, – но получена эта информация была в основном по своим собственным каналам, начиная с Минича и Джины, и лишь некоторые уточнения пришли от источника на Старой – который, конечно же, в этом не сознался бы и под самым серьезным давлением, – и она, эта информация, как мы могли заметить, отличалась от президентской тем, что была далеко не столь оптимистичной и, следовательно, гораздо более близкой к истине. Гридень, а с ним и Кудлатый были виновны в том, что тем или иным способом разгласили подлинную государственную тайну, а не только то, что принято было считать таковой.

Хотя тут есть всякие зацепки: официально их никто в эту тайну не посвящал и подписки о неразглашении или хотя бы честного слова, ни тот, ни другой не давали. Однако, зная характер и традиции российской Фемиды, они совершенно правильно предпочли провести тот неизбежный период, когда власть захочет тащить и не пущать, где-нибудь в безопасном месте, не теряя, конечно, связи с делами, продолжая получать отчеты и отдавать распоряжения.

Делали они это, находясь в комфортабельно оборудованных каютах бывшего ракетоносца, а теперь скорее атомной подводной яхты, а при плавании в надводном положении, при хорошей штилевой погоде, – даже и на верхней палубе, наслаждаясь воздухом и солнцем. За первые два дня этой морской прогулки им ничто еще не успело надоесть, хотя Федор Петрович вообще-то моря не любил: слишком шаткое основание. Да, видимо, это им и не грозило: две недели самое большое – пока ракеты не долетят и не ударят по Телу Угрозы, и все последствия пресловутой пресс-конференции сами собой не устаканятся. А две недели – что? Столько продолжается круиз по Средиземке. То есть потерпеть столько – вполне в силах человеческих.

А кто был вообще в полном восторге – это Минич с Джиной, хотя теперь каждый из них радовался жизни в отдельности, а не вместе, как было бы еще недавно. Как сказал один насмешник – жизнь сыграла историю, подсыпала чепухи… Они оказались на борту не то чтобы совсем по своей воле – их никто и не спрашивал, – но и без малейшего сопротивления. Минич вообще море любил и в круизы ходил – когда деньги бывали, конечно; Джина же считала, что морской воздух в ее нынешнем положении – все-таки разрыв она переживала острее, чем надеялась, хотя повторять пройденное никак не собиралась, – именно то, что нужно; кроме того, наблюдать звездное небо над океаном – вовсе не то что видеть его из города или даже пригорода; разница, по ее мнению, была такой же, как смотреть на пальму в кадке – или растущую на родном приволье. И с каждым часом времени, с каждой милей, все более отдалявшей их от берега, Джина чувствовала, как что-то меняется в ней – словно бы небесный простор становился ближе, а все то, что совсем еще недавно происходило там, на суше, в России, – отдалялось, так что в пору было сомневаться: да происходило ли это все вообще? Не привиделось ли в дурном сне на неширокой матросской койке в двухместной каюте бывшего крейсера? Открытия, побеги, преследования, телескоп на вышке? Даже и сам ныне покойный Люциан и все, что между ними было, – может, и это лишь привиделось? Ну а Минич? Он-то был? Может быть, спросить об этом его самого? Нет, она не хотела спрашивать, как не хотела вообще думать ни о чем минувшем. Дышать морем, видеть звезды, чувствовать себя как бы самостоятельным небесным телом… А что будет потом, то и будет, и совершенно не нужно смешивать будущее с прошлым: плохой коктейль.

Но хотелось ей спрашивать Минича или нет, каюта-то была одна на двоих. Хмурясь, прикусив губу, она как бы вновь ощутила прикосновения – сперва его рук, потом и всего тела, все то, чего она еще вчера не только не отвергала, но сама хотела, а сейчас вдруг ощутила, что и это осталось там, за кромкой прибоя, не взошло на палубу корабля. И сейчас отторгалось – и памятью, и чувством. Нет. Окончательно – нет.

Главным на корабле был, конечно, Гридень. Вздохнув, Джина оторвала взгляд от множества вопрошающих глаз Вселенной и направилась искать Гридня. Не пришлось, однако; он оказался совсем недалеко – тоже на палубе, только на другом борту, по ту сторону рубки – и, как и она сама, смотрел не вперед и не назад, на кильватерную струю, но вверх, в безграничье. Она удивилась было: это не для магнатов было занятие, а для романтиков, но решила не отрывать его внимания: может быть, он высматривает там самолет или спутник? Он, однако, повернул голову сам, услышав шаги. Узнал ее. Улыбнулся:

– Как мелки наши дела по сравнению с этим, правда? С делами Творца…

Но она уже – по инерции, что ли, – выговорила то, что лежало готовым на языке:

– Я хотела попросить вас…

– Все, что в моих силах.

– Другую каюту – без соседей. Здесь ведь нет других женщин?

– Есть две буфетчицы. Живут вместе. Для вас найдем отдельную. После военных тут осталось много места. Можно даже выбирать. Пойдемте?

– Просто жаль уходить отсюда.

– Да; море не всегда балует погодой. Постоим еще. Посмотрим. Молча.

Конечно; видимое величие ни к чему было разбавлять речью.

Что же касается Минича, то он тоже продолжал наблюдать небо. Но не восторгаясь, а рассматривая его как полигон, на котором вскоре что-то должно произойти. И он хотел видеть – как произойдет и что именно. Промах? Накрытие? Еще что-нибудь? Теперь, когда сиюминутные страхи и заботы отпали, он стал ощущать себя целиком в космической операции – как будто сам ее задумал, а не наткнулся на Люциановы находки случайно. Конечно, телескопа на борту крейсера не оказалось, да и будь он там – даже малейшая качка помешала бы удерживать тело в объективе, а если не качка, то уж, во всяком случае, не очень ощутимая, но все же существующая вибрация от работы двигателей. И тем не менее он наблюдал – на экране монитора, на который изображение попадало – через спутник, разумеется, – из той обсерватории, в дооборудование которой Гридень не так уж давно вложил немалые деньги. (Инвестиция эта, надо сказать, окупилась уже многократно.) Тело и ракетная армада – вот что было главным для него сейчас (и, наверное, правильно), с прочим же будет время разобраться потом – если действительно будет. Остальное – пока побоку; а Зина-Джина? Он подумал о ней с равнодушием, которое еще вчера ему самому показалось бы странным и невозможным. Почему? Наверное, мысли и чувства даются нам пакетом, а не поштучно; меняется игра – меняется и весь пакет ее правил, и надо забывать вчерашние и заучивать новые.